Текст книги "Низкий голос любви"

Она не отвечает и снова стартует. Широкий вираж на последних метрах, отделяющих их от двери подъезда Артура. Она спускает ноги на землю, поднимает забрало. Он наклоняется, чтобы поцеловать ее, но, прежде чем коснуться ее губ, натыкается на край шлема.

– Не хочешь снять? – шепчет он.

– Карантин снят. Мы друзья, чего еще ты хочешь? У тебя больше нет всех прав, но одно все же осталось.

– Какое?

– Не слушаться меня.

Ее улыбка беззащитна, она обезоруживает, она подстегивает его скрытым вызовом. Она любит, чтобы ее принуждали. Это открытие ранит его. Неужели она читает мысли? Вызывающая улыбка превращается в ироническую мину.

Ночью он принимает это предложение неповиновения и звонит ей. Три часа ночи. Он ее разбудил. Прежде чем бросить трубку, она шепчет хриплым голосом слова, обращенные ни к кому, в заспанном голосе недоверие: «Значит, ты правда будешь моим другом?» Он просит ее повторить. Она шепчет, что не может разговаривать, у нее ночует мама, завтра с утра они приступят к покраске отремонтированной спальни.

Они готовы заключить временное перемирие. Клер готовится подчинить себеАртура. Чтобы возобновить связь, он готовится к этой жертве. Так он собирается получить то, чего желает. Таковы некоторые дары.

Он вернулся к ней. Она его вызвала. Они заняли свои ритуальные места по обе стороны корейского столика для письма, Артур – словно выздоравливающий после тяжелой болезни, с руками на бедрах, под внимательным взглядом Клер, сидящей на пятках на полу. На подносе из вишневого дерева – коробка для обуви с надписью «Немврод» без упаковки и ленты. Она кивает головой. Он поднимает крышку и видит собственное лицо, белое и неподвижное. Запускает руки в коробку и вынимает маску.

– Косметическая маска из Канкаль! Ты сохранила мой отпечаток. Скажи честно, для тебя я жив или мертв?

– Не знаю, о чем ты говоришь. Когда я была маленькая, Бела хотела, чтобы я стала врачом. Я всегда интересовалась анатомией. Я любила скульптуру и некоторое время работала натурщицей. Зарабатывала недостаточно, и мне надоело отдавать внаем собственное тело. Но я освоила технику муляжа. Я сделала несколько масок для друзей. Прижизненных.

– В том числе маску Дорати.

– Нет, его маску я делала после смерти. Но он был мой друг, настоящий друг. Ему нравился мой голос. Ну что, как тебе маска? Что ты с ней будешь делать?

– Прикреплю к спинке своего кресла. Она будет принимать пациентов вместо меня, когда мне надоест.

– Для этого лучше сделать все тело.

– Тебе так нравится мое тело, что ты хочешь подарить мне второе?

– Это ведь знак дружбы, не правда ли? В минуты, когда на твое тело давит вес гипса или бронзы, ты чувствуешь его как никогда. Не хочешь? Знаешь, палец из плоти и кости не весит ничего. Бронзовый палец – совсем другое дело.

Он не спешит отвечать. Он раздумывает.

– Ну что? Муляж твоего тела? Как тебе такая идея?

– Я знаю, что не надо давать хода желанию, надо сдерживать слова, чтобы придать больше силы чувствам, но если карантин снят и раз ты снова говоришь мне «ты», я не могу не сказать, что нам нужна крыша над головой. А после этого все будет возможно.

Против всех ожиданий она согласилась. Он готов держать пари, что в их общем доме она перестанет от него ускользать. Она готова поспорить, что в их общем доме он пойдет на это испытание – позволит снять муляж своего тела.

* * *

Они осматривают разные квартиры. И вот наконец выбор сделан. Это квартира с двумя ванными. Или, скорее, две квартиры, которые скоро сольются в одну. Чтобы объединить их, достаточно снести стену. Домовладелец Воларслен, плутоватый тип, заканчивающий каждую фразу хихиканьем и пахнущий хлоркой, обещал обо всем позаботиться: строительные работы займут всего один день, пыли будет совсем немного, не успеете даже раскашляться. А пока можно наслаждаться прекрасным видом на колокольню собора. Чтобы переходить из одной квартиры в другую, пока что придется выходить на лестничную клетку. Несмотря на эту разделяющую стену, помещение достаточно велико, ведь они будут там вдвоем. Нет, втроем, поправила она. Она сразу же выбрала себе ванную комнату – ту что находится в квартире номер один. Другая ванная, та, что в квартире номер два, достанется мужчинам.

– Мужчинам? – переспрашивает Артур, делая вид, что это его забавляет.

– Да, тебе и Янусу. Ему как хищнику привычнее прихорашиваться рядом с проточной водой.

Эта деталь из жизни животных наводит его на размышления о том, что жизнь под одной крышей будет не совсем такая, о которой ему мечталось.

* * *

Накануне переезда, к которому Артур готовился как к прыжку в пропасть, он получает поздравления Сибиллы. Его партнерша проявляет радость, но не проницательность.

– В субботу я не приму ни одного пациента, – категорично заявляет он.

Она сдержанно умалчивает о том, что он потерял голову – у него ведь никогда не бывает консультаций по субботам, – и довольствуется тем, что прощается:

– До вторника.

– Нет. До понедельника.

– Возьми отгул и в понедельник тоже. По-моему, он тебе понадобится.

– Что ты делаешь с моей совестью?

– Я о ней позабочусь.

– Присмотришь тут за всем?

– Можешь спокойно взять два выходных.

– Ну, пока, Сибилла.

В субботу вечером Артур и Клер собрались поужинать вместе. Он весьма уверен в себе и весел, охвачен головокружением от успеха и предоставляет ей выбор ресторана. Она позабыла название ресторана, где она как-то ужинала, и наконец звонит тому, кто ее туда приглашал. Артур слышит, как она разговаривает с этим мужчиной по имени Ален. Как называется место, где они в последний раз обедали? Кажется, Ален решил выменять ответ на свидание. Задача осуществима, если проявить терпение. Она успокаивающе подмигивает Артуру. На последний вопрос Алена она отвечает: «С мужчиной моей мечты». Произнося эти последние слова, она прижимает указательный палец в перчатке к губам Артура. «За мной, я отвезу тебя туда».

За столом она раскладывает свой нож и пользуется им. Теперь, когда они вместе на всю жизнь, она хотела бы подобрать ему подходящее имя. Разве имя Артур не подходящее?

– Артур? Почему бы и нет, но я предпочитаю называть тебя именем, предназначенным только для тебя и меня.

Она говорит это без нежности, с точностью и беспристрастностью, с которыми он сам сообщает пациентке не слишком приятную новость.

– Когда ты говоришь со мной вот так, у меня такое чувство, что ты моя жена, и это меня удивляет.

Она, кажется, удивлена и польщена, но сразу же меняет тему разговора.

– Ах да, я тебе не сказала. Я нашла новую смесь для муляжа на основе мраморного порошка. Результат будет превосходен.

Он признается, что не может отделаться от неприятного предчувствия. Он боится, что кожа его будет замурована. Простодушно и сурово она спрашивает, уж не собрался ли он нарушить слово. Он пытается успокоить ее ласковым прикосновением – не вовремя: она уклоняется. У нее круги под глазами, она жалуется на тошноту, боли внизу живота. Он не понимает этих женских сигналов. Он человек достаточно знающий, но не ясновидящий. Он признается ей, что ему все время хочется до нее дотронуться, что он не может больше прожить и дня без прикосновения к ее коже. «Тем лучше», – шепчет она. Она сворачивает направо, он налево. В воскресенье они не видятся. В этот день они собирают вещи. Ночь с воскресенья на понедельник длится как северные летние ночи, когда небо не темнеет, но до утра сохраняет жемчужное сияние света и теней. Все время переходя границу между бодрствованием и сном, тело Артура электризуется и насыщается снами. Когда настает пора вставать, он вспоминает об одной тени, которая рисовалась на потолке в последнем из его снов – сне о гробе-пароме или чем-то подобном. Он читает наизусть: «Свет ярок, окно ослепляет. Ты перед чемоданом-кабиной, я внутри. Дверь захлопывается, ее забивают гвоздями. Это гроб? Нет, отвечает моряк, это корзина для того, чтобы переплыть воды, не утонув».

Глава 9

С пятницы (когда он передал свою совесть на хранение Сибилле) до воскресного вечера он плыл по масляному морю. Это время было испытанием для его терпения. И в понедельник, который наконец наступил, Артур изнемогает от нетерпения и усталости. Но он ошибся в направлении движения волн: наступил не прилив, а отлив.

Его квартира уменьшилась вдвое. Вместо стен – штабеля картонных коробок, пропитывающие воздух кислым маслянистым запахом. В восемь часов двенадцать минут в дверь звонит бригада грузчиков. Они забирают все вещи; им еще предстоит зайти к Клер. Он позвонил ей, выждал два гудка, но передумал. Он слишком взволнован, чтобы с ней говорить. Он смотрит на часы. В десять часов сорок три минуты он отдает ключи консьержке. В десять часов сорок девять минут грузовик трогается с места, Артур едет следом в такси. В одиннадцать часов двадцать восемь минут они у дома Клер. Створки ворот открыты настежь, так же как и двери подъезда. Лифт снова сломан, он бежит по лестнице через четыре ступеньки. На третьем этаже натыкается на толстяка, который тащит три пакета с мусором. Перед дверью Клер он считает до тридцати, чтобы дать сердцу время успокоиться, нажимает на кнопку звонка, ждет, считает до десяти, звонит еще раз. Вполголоса просит: «Клер, открой нам, пожалуйста». Это «нам» необходимо? Оно более весомо, чем простое «я»? Ответа нет. В висках бьется пульс, он спускается на два этажа. Толстяка больше нигде не видно. Он сбегает на первый этаж, выходит из подъезда. Внезапно для самого себя он поднимает голову, вглядываясь вдаль через подворотню, и вполголоса произносит адрес. Он снова бросается на лестницу, оказывается на шестом этаже, звонит в дверь к толстяку, тот открывает. Из квартиры вылетели три зеленые с золотом мухи и закружили над головой Артура, отшатнувшегося от тяжелого запаха. Нет, толстяк не видел Клер. Грузчики переминаются с ноги на ногу.

– Нам точно сюда?

– Сюда.

– И что, закрыто?

– Закрыто.

Он звонит Клер, попадает в службу сообщений. «Клер, где ты? Мы приехали, – и исправляется: – Я приехал». После финального гудка его рука дрожит. Он уже сдал свой ключ, новая связка у Клер. Ему некуда ехать. Он звонит Сибилле.

– Ты опять всю ночь не спал.

– Да нет. Послушай, у тебя есть место на твоем участке, в Версале?

– Есть сарай. Я его освободила в прошлом месяце. Так что тебе повезло.

– Ну да, повезло. Грузчики не могут все перевезти за один раз.

– Тупик де Жандарм, 6. Сейчас там работает садовник. Он тебе откроет. Тебе подходит такой вариант?

– Да. Выезжаю.

– Не расстраивайся, это просто мелкая накладка. Потом все будет отлично.

Бригадир грузчиков беспокоится.

– Едем в Версаль, – говорит Артур.

– В Версаль? Но это совсем другое дело.

– Совсем другое.

Снова выйдя на тротуар, Артур крутит головой во все стороны, ища какой-нибудь знак от Клер. Улица пуста. Грузовик трогается с места. Он бежит за ним до следующей авеню. На стоянке такси он прыгает в первую же машину. Шофер оборачивается.

– Эй, я не беру пассажиров, которые плачут.

– Я не плачу.

– Посмотрите на себя, – шофер направляет зеркало заднего вида на лицо Артура, который вытирает глаза рукавом.

– Я больше не плачу. Мне надо в Версаль.

– В Версаль? Это совсем другое дело.

– Да. Я знаю.

В тупике де Жандарм садовник с секатором открывает ворота. Через час и семь минут постель Артура устроена в окружении девяти стопок картонных ящиков на отсыревшем дощатом настиле. Он улегся, прижав к щеке желтый экран мобильного телефона По плечам побежал холодок, поднимающийся от влажной земли. Через щели в крыше сарая виднеется небо и проникает несколько острых лучей. Вскоре после полудня, не зная, что делать с остатком выходного дня, он вперемешку нагромождает коробки на кровать, которая окончательно исчезает под покрывалами, занавесками и бельем. В одной из этих тряпок он находит Карагеза, паяца из раскрашенного картона. Он идет в дворцовый парк, проходит мимо высохшего фонтана Нептуна. Под голыми голубыми небесами из боскетов доносится оглушительно громкий менуэт. Гид рассказывает историю гильотины трем пожилым дамам в одинаковых шляпках с перьями, они с лучезарными улыбками делают записи в блокнотах. «Будучи принят Людовиком XVI, доктор Гильотен объяснил, что он испытывает некоторые трудности в практическом применении изобретенного им механизма! Нож застревал, не дойдя до цели! Его Величество попросил показать чертежи! "Это элементарно, Гильотен, – воскликнул король! Ваш нож имеет круглое сечение! Он поворачивается, смещается и застревает!" Одним движением пера Его Величество начертил косую линию и отдал чертеж доктору Гильотену: "Вот, Гильотен, с прямолинейным сечением лезвие дойдет до конца своей траектории"». Одна дама спрашивает по-английски с немецким акцентом, что за громкая музыка доносится из боскетов. «Сюрпризы Амура, Охотничья песнь, это Рамо, мадам. Хотите узнать, что сыграют потом?» Гид вынимает буклет, украшенный обнаженной женщиной на облаке, целомудренно прикрывающейся драпировкой. «Дальше последует «Пантомима» – легкомысленный, беспечный мотив».

Вечером в пустом кабинете он сверяется со списком пациентов в компьютере, печатает первые буквы фамилии Клер. Появляется номер, которого он не узнает. Он набирает его, синтетический голос предлагает меню, он теряется, бросает трубку, от которой откалывается кусочек пластмассы. Он записывает этот номер, снова проверяет экран своего мобильного телефона. Единственное сообщение: Пон. 19 марта – 21:17. Он звонит Клер, не нажимает на зеленую клавишу, следит за долговечностью этих цифр. Несколько секунд – и экран темнеет. Он ждет. Цифры меркнут.

В комнате ожидания он ставит кресла в ряд и растягивается на них. Он карабкается на вершину дерева с гладким, влажным и блестящим стволом. В небе загорается море пламени. Солнце закрывает самолетик, тянущий за собой транспарант: Огненная Земля. В кабине он видит мелькающие руки, смеющиеся женские лица, но на таком расстоянии трудно быть уверенным. Самолетик делает вираж, солнце ослепляет Артура. Но веки его закрыты. Звонит мобильный. Он открывает глаза, сразу же отворачивается, ослепленный светом, нащупывает аппарат. «У вас новое сообщение». Он слушает. «Я не знаю, что вы сделали с моей дочерью, вы ее измучили. Вы разочаровали меня». Это голос Белы. Он набирает вчерашний номер. В этот утренний час голосовое сообщение сменил собственный голос Белы Люнель.

Миновал полдень. За стеклом переговорного устройства виднеется лицо Белы. На высоте ее рта небьющееся стекло проколото девятью отверстиями, расположенными по кругу. Артур успевает их пересчитать. Ну и холод в этих офисах. Он трогает радиатор рядом со скамейкой, на которой он сидит. Не работает. На Беле шапка из красного велюра красные перчатки и наглухо застегнутое гранатовое пальто с поднятым воротником из черного меха, который обрамляет острую линию подбородка.

– У меня нет времени, – предупреждает она, – я даже позавтракать не успела. Как я могу хотеть с вами разговаривать после того, что вы сделали с моей дочерью? Да и соглашусь ли я вас слушать? Нет, это вы меня выслушаете. Вы дали ей женский голос, конечно, из добрых намерений, я сочла это рискованным, я ничего не сказала, но вы знаете, я хорошо понимала, что это нарушит ее душевное равновесие. Что это потрясет ее до глубины души и заставит всплыть ее прошлое. А моя дочь ненавидит прошлое. Мужской голос у нее сложился, потому что она хотела исполнить желание своего отца. После рождения нашей старшей дочери он хотел…

Звонок коммутатора перебил ее. Бела отвечает раздраженным голосом, пальцы ее порхают по клавишам, она перенаправляет вызов.

– …мальчика. Но вы ведь врач. Такие истории случаются, казалось бы, понять несложно. Разве перед тем, как делать операцию, вы не попытались ее понять? Вы оперируете левой рукой?

– Обеими руками.

– Но в какой руке держите скальпель?

– Это лазер.

– Почему вы меня перебиваете? Лазер вы держите в левой руке?

– В правой. Я вам уже отвечал в тот вечер, когда мы у вас ужинали. Я левша, когда пишу, но правша для всего остального.

– «Сделай это правильной рукой; а ну-ка, какой рукой мы крестимся?» – что только нам не повторяли в детстве, чтобы помешать нам пользоваться левой. Во всяком случае, вас-то это не заботит. Ее голос после операции не лишен очарования, это очевидно. Он делает ее, как бы это сказать, прозрачной. Да, точно, прозрачной. В то же время это не она В первый раз, когда она мне позвонила, я ее не узнала. Я не узнала собственную дочь, можете себе представить? Вы этого хотели? Вас поблагодарить прикажете?

Взгляд Артура не отрывается от губ Белы. Он хочет найти на них след, материальное доказательство слов, которые она произносит.

– Так вот, я понятия не имею, где она. Вы ее не похитили, по крайней мере?

Коммутатор снова мигает, Бела снимает трубку до звонка. Артур чувствует, как она односложно отвечает, потом кладет трубку с горькой складкой у рта.

– Вы должны были вместе переехать в новую квартиру, ее нет у нее дома, вы говорите, что она не у вас, так где же она? Моя дочь сумасшедшая, это на нее похоже – исчезнуть, никого не предупреждая, и я рассчитывала, что вы это измените. Браво. Не поздравляю вас. В ваше оправдание можно сказать, что характер у нее нелегкий. Совсем не похожа на себя в детстве – она была бледной худышкой, груди у нее не было, не было ничего похожего на грудь, которая у нее сейчас и которая вам так нравится, вот видите, я все знаю. Ей никогда не хотелось бороться за первенство. Нам с ее отцом казалось, что она ленивая и апатичная. Мы взялись за ее лечение. Мы нашли хорошее средство, уколы эндокринологических препаратов, «Динаболон», вы, наверное, знаете, вы же врач, это ее взбодрило. Но голос ее сразу стал низким. Ее отец был в восторге. У нас было впечатление, что мы получили и дочь, и сына сразу. Два в одном, как он говорил. Он стал ее фотографировать. В самых разнообразных ракурсах. Иногда в достаточно фривольных позах. Ведь мы не ханжи в нашей семье. Мы умеем смотреть природе в лицо. Он и меня фотографировал, очень красиво получалось. В ванной комнате, помните? Так вот, вы взяли на себя огромную ответственность. Изменив ее голос, вы изменили очень многое. Вряд ли ее отец будет рад узнать об этом. Впрочем, это его больше не интересует. Но вы теперь обязаны нести эту ответственность. Во всяком случае, если вы не способны приручить Клер, то не стоит и думать об этом, забудьте о ней.

Мигает ряд лампочек, Бела нажимает на кнопки, беспрерывно раздаются звонки. Артур выходит, не дождавшись последнего залпа.

Он возвращается в кабинет. В конце рабочего дня Сибилла передает ему сообщение от мадам Люнель.

– Ну, как вы преодолели испытание? Садовник мне позвонил. Ты весь сарай занял. Там ведь даже твоя постель.

– Клер больше нравится ее постель.

– Я ее понимаю. До завтра?

Он разворачивает записку от матери.

Она у меня.

Глава 10

Вечер. Занавеси у гадалки раздвинуты.

– Я вижу женщину, которая угрожает вашей любви. Ты говорил с ее матерью.

– Да.

– Неестественная, лживая женщина. Левой рукой сними две карты с колоды, одну снизу, другую сверху. Так Первая карта – вход: луна. Не надо засыпать перед дверью под луной, ее лучи опасны. Ты рискуешь не проснуться. Луна может загипнотизировать, ослепить твою душу. Ты слишком много воображаешь, слишком много внимания обращаешь на свое страдание. То, что ты переживаешь, не является реальностью. А теперь взгляни на вторую карту, это дорога, она соединяет землю и небо. На дороге два путника. Один спускается с неба, другой поднимается с земли. Они встречаются. Но карта перевернута, все фигуры вниз головой. Надо крепко встать ногами на землю и поднять голову к небу. То, что ты переживаешь, не случайно. Судьба вызывает тебя на дуэль. После этой любви ты станешь другим. Рассчитывай свои силы! Тебе холодно? Естественно. Если ты не рассчитаешь силы, можешь совершить неверный поступок Все твои карты увенчаны синим небом. Венец – не разрыв. Сначала в отношениях главенствовал ты, потом она, но первенство снова вернется к тебе. Надо заставить эту женщину коснуться земли обоими плечами, деликатно и твердо. Ложись.

Он ложится на спину.

– Я развязываю узел сердца. Я чувствую присутствие Клер. Она больна?

– Не знаю.

– Ей нехорошо. У нее никого нет. Она одна. Она потеряна. Она плохо ест. Ваша связь сохранилась. Она живет в тебе. Ты живешь в ней. Ты ей нужен. Она защищается. Не забывай, ты мужчина, который дал ей ее голос. В ее уме надо посеять сомнение, а не отдаленность. Твои знания сбивают ее с толку. Делай свою работу. Лечи голоса. Готовься. Ваши отношения возобновятся. Да. Плачь, если тебе от этого легче. Твои слезы мне лестны, но твое страдание бесполезно. Дыши глубоко. Я кладу руку тебе на грудь. Если ты почувствуешь тепло в области сердца, скажи мне. – Она прикладывает ладонь к его солнечному сплетению. – Она скучает по тебе. Ты увидишь ее снова. Очень скоро.

– Вы верите во все, что мне говорите?

– Твои сомнения мне не нравятся. Ты должен мне двести.

* * *

На экране крайний нападающий; по лицу его стекают пот и кровь, бровь разбита, на лбу повязка, он прыгает вверх. Он бросает свое тело по косой, как копье. За ним бегут другие, он отклоняется от косой линии на горизонталь, и вот он рухнул на газон. Клиенты в баре разом вскрикивают. На экране нападающий поднимается в замедленной съемке, комок земли встает на место, спортсмен бежит задом наперед.

Он наклоняется, чтобы ее поцеловать, она уворачивается, подставляя вместо губ щеку.

– Ты колешься. Ты перестал бриться?

– Почему ты исчезла?

– Я не исчезла. Я здесь.

– Почему ты убежала?

– Я не убежала. Это ты от меня сбежал. Ты уходил от ответа. Не хотел мне сказать, какие вечера будешь проводить со мной, я не могу записать их в свой ежедневник Ты отказываешься от муляжа твоего тела, нарушаешь нашу сделку. Если это не значит сбежать, тогда что это такое? Ты не доверяешься мне. Ты меня бросаешь. Даю тебе последний шанс.

Пора уходить. Клер оставляет на столе несколько монет. У нее есть для него подарок Она открывает сумочку и достает оттуда сверток из красной бумаги.

– Что это?

– Открой.

Он повинуется, рвет красную бумагу. Звук разрыва воскрешает в памяти фразу ясновидящей. «Никакого красного цвета между мужчиной и женщиной, не надо этого». Это ключ в форме четырехлистного клевера.

– Что это?

– Ключ от забот. Ключ от твоего дома, ключ от моего дома.

Она не сказала «ключ от нашего дома».

Артур забрал вещи из сарая Сибиллы. Переезд начался вновь. В платяном шкафу для мужской одежды в квартире номер два он находит на вешалках старинные мужские костюмы, элегантные, пахнущие затхлостью, сшитые пятьдесят или шестьдесят лет назад. Он освобождает гардероб, снимает костюмы с вешалок, бросает в угол спальни, чтобы потом решить, что с ними делать. Коробки собраны в гостиной, напротив ящиков Клер. Он начинает распаковывать вещи, расставляет книги на полках книжного шкафа. Она смотрит. Ее волосы развеваются во всех направлениях. Вентилятор, стоящий в метре от нее уносит ее слова. «Мне нравятся книги, я люблю их трогать, люблю, когда они рядом, – говорит она, устремив взгляд прямо перед собой. – Это мертвые говорят со мной, не шевеля губами. Они обращаются ко мне, я их слушаю, это сирены, я уже не могу не слушать их голосов. Знаешь, когда я вынула их из книжного шкафа, чтобы упаковать в коробки, я заметила, что я их разбудила. Я странная, правда? Наверное, это из-за Андерса». Ее голос сохранил эту странную, неустановившуюся тональность, несколько нечеткий тембр – голос, как будто лишенный плоти. Взгляд Артура задерживается на ней, и она понимает, что он смотрит на ее голос. «Меня беспокоит эта хрипотца. Операция не удалась? Я задумываюсь, имела ли я на это право. Знаю, ты захочешь меня успокоить. Снова скажешь, что надо потерпеть. Но ведь ты сам научил меня нетерпению».

Настала их первая ночь под общей крышей. Она заснула очень быстро, спиной к нему, сплетя свои ноги с его ногами. Он заснул посленее, он просыпается, ищет ее на ощупь. Его рука нащупывает хлопок, шерсть, мех, застывает. Он открывает глаза. Клер нет. Рядом с ним спит кот, закинув голову, приоткрыв пасть, так что виден один клык Артур слышит стук клавиш. Занимается заря. Она работает. Вентилятор легким дуновением шевелит ее волосы. Он встает и бесшумно подходит к ней со спины. Целует ее в шею. Она подпрыгивает, стукнувшись виском об ухо Артура.

– Это всего лишь я, – говорит он. – А ты давно уже встала. Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз ласкала меня? Целовала?

– Не знаю, не считала.

Он осыпает ее ласками, она ему не препятствует. На экране застывают колонки цифр. Она шепчет:

– У тебя холодная кожа. Это напоминает мне о Дорати.

– Я напоминаю тебе мертвеца, и ты меня любишь?

– Конечно.

– Чем ты занимаешься, Клер?

– Готовлюсь к открытию рынков.

Клер, которой все время жарко, переносит вентилятор из одной комнаты в другую. Чтобы перейти из своей ванной в квартире номер один в их спальню в квартире номер два, Артуру приходится выйти на лестничную клетку, закутавшись в пальто. И когда он переходит из мужских апартаментов в женские бирманский кот следует за ним и трется боком о его лодыжки. Это не знак привязанности – кот его метит.

В обеденный перерыв, между двумя пациентами, он зашел к столяру. Тот пилит дубовые доски циркулярной пилой, которая режет дерево, пронзительно завывая. Под стальным лезвием твердый старый дуб кажется нежным, новорожденным. После каждого прохода пилы столяр ставит к стене новую доску. Кончив распилку, он вскидывает их на плечо, выносит на тротуар и загружает пять досок в кабриолет Артура с откинутой крышей. Прежде чем вернуться в мастерскую, столяр проводит большим пальцем с четко видными линиями по кромке досок. Он считает: «…четыре, пять. Мне больше нравится так считать, не люблю досчитывать до шести, тогда мне кажется, что я поставляю доски для гроба, понимаете?»

Прежде чем вернуться в кабинет, Артур завозит доски в квартиру. Клер вышла. Перед их дверью – почта, несколько конвертов адресованы ему, а один – на имя мадам Артур Летуаль. Это письмо Клер? Возможно, его отправитель, надписав конверт по старомодному обычаю, присоединяющему «мадам» к имени и фамилии мужа, предвосхитил их брак? Или ошибся, написав «мадам» вместо «месье»? В сомнении он кладет конверт на ноутбук Клер. Вечером она бросается ему на шею и берет конверт. «Мадам Артур Летуаль – это ты!» Она смеется, но его это не смешит.

После закрытия бирж Клер принимает ритуальную обжигающую ванну. Артур вернулся рано, по новой своей привычке, он хочет видеть ее погруженной в воду, неподвижной. Видна не вся она, а только ее белая грудь, перерезанная поверхностью воды, округлости плеч, тонкие прямые ключицы, кожа, не утратившая белизны, несмотря на горячую воду. Она повернулась к нему в профиль, волосы заколоты на макушке, как у римлянки. Он оперся о косяк, держа в левой руке вилки, в правой ножи.

– Лучше положи все это куда-нибудь.

– Почему?

– Я так хочу.

Он бросает столовые приборы в мойку, они звякают о металл. Нагибается к ней, чтобы поцеловать в губы. Она подставляет ему лоб. Он удивляется. Ее губы блестят. Она не может поцеловать его, она намазалась гелем. Ему все равно. Ему нужна любовь. Доказательства любви.

– А что такое для тебя доказательства любви?

Доказательство самой сильной любви? Это когда не пытаешься воздействовать на женщину, чтобы привязать ее к себе.

– Пример?

– Я бы отказался прописывать тебе динаболон.

– Кто рассказал тебе про динаболон?

Артур не отвечает. Клер закрывает глаза снова открывает. Взгляд устремлен в пустоту губы искажены брезгливой гримасой. Она повторяет реплики из фильма:

– «Отца. Мать. Своих родителей, обоих. Он их трахнул. А потом он их убил, зажарил и съел». Тебе, Артур, никогда не приходило в голову съесть отца и мать? Во всяком случае, я вижу, что ты не погнушался тем, чтобы расспросить Белу.

– Я просто слушал.

– Не важно. Доказательство любви? Для меня это то, что я могу позволить себе с мужчиной.

– Что ты можешь себе позволить со мной?

– Ты знаешь. Я хочу сделать слепок твоего тела. Всего тела. Это будет доказательством для нас обоих. Любовным испытанием.

– Теперь ты показываешь свое умение играть словами. Хочешь поиграть моим телом.

– Почему нет? Какой ты недоверчивый. Ты сам этого хотел…

Она выскакивает из ванны в потоках воды. Заворачивается в банный халат, пробегает по салону, оставляя мокрые отпечатки на паркете. Садится перед своим ноутбуком, нажимает на кнопку, и на экране появляется целая галерея портретов. Мужчины, женщины и даже дети. Странно, что лица их расположены вертикально, но глаза закрыты.

– Вот, я тебе, а ты мне – теперь ты знаешь, что я делаю.

– Портреты? Ты фотографируешь людей во сне?

– Нет, это я делаю только с тобой, душа моя.

– Кто эти люди?… – Голос Артура замирает.

– Это мои личные пациенты. Мертвые.

– Когда я мыл руки у твоей матери, она мне сказала: «У вас был бы шок». Так это твоя профессия?

– Моя профессия – бальзамировать мертвых. Делать их красивыми. Я танатопрактор. Косметолог для трупов. Когда мама узнала об этом, она не позволяла мне садиться за стол у нее в доме целых десять дней. Она больше не могла проглотить ни кусочка мяса. Когда она красилась, она представляла, что уже умерла, и что не ее рука, а моя пудрит ей лицо. Один раз в жизни ей удалось меня рассмешить. Я ее успокоила – рассказала, что моя профессия состоит в том, чтобы выбирать мази и растворы. В общем, для нее я работаю в индустрии роскоши, в косметической фирме, например, У Елены Рубинштейн, и занимаюсь гаммой продукции для мертвых. Это позволило ей не тратить сил на отлучение меня от дома. Но как видишь, для меня смерть и жизнь соприкасаются. Они не мертвы – они на пороге. Я придаю им позу для вечности. Я исполняю их последнее желание – чтобы их видели успокоившимися, прекрасными, привлекательными. Семьи тратят целое состояние на гроб, который они забудут. Зато моя работа оставит у них в памяти прекрасное лицо. Лицо, которое похоже на прижизненные фотографии. Вот так Я зарабатываю на жизнь благодаря мертвым.

– Где ты работаешь?

– Я больше не работаю. Я показываю мои архивы. Мне позируют мертвые. У меня будет выставка. Один мой друг-фотограф заинтересован в этом проекте. – Артур смотрит на экран, на фотографии. – Я только что доверила тебе большой секрет. Что ты можешь дать мне взамен?

– Не знаю. Что хочешь.

– Неужели? Значит, ты готов доставить мне удовольствие? Ты мне, я тебе?

Он улыбается. Она улыбается. Под лампой ее зубы светятся фосфоресцирующим светом.

В пустой квартире, среди еще закрытых или полупустых коробок, где из мебели есть только диван-кровать Белы, книжный шкаф и несколько ламп, он решился подвергнуться испытанию. Он обнажен. После ванны Клер осталась в халате, но согласилась усилить мощность отопления. У его ног она поставила металлический сундучок с косметическими средствами и принадлежностями. Она откладывает в сторону препаровальный пинцет, нить для сшивания, мази, порошки и кисточку для губ. Все это она использует для пациентов – прекрасные средства, танатопракторы и гримеры кино пользуются одной маркой – одно и то же средство для актеров и для усопших. Под резким светом двух прожекторов, прикрепленных прищепками на верху двери, она наносит пену из баллончика на его тело, бреет его. Он вздрагивает от прикосновений лезвия. После каждого прохода бритвы Клер споласкивает инструмент в кастрюле с теплой водой. Закончив бритье, она защищает его пах капсулой – она не стала брить волосы там. Нестирающимся фломастером она наносит пунктиры, разграничивающие части тела – получается картина, похожая на плакаты в мясных лавках, на которых значатся названия кусков говядины. Она берет на ладони вазелин и размазывает по его торсу, конечностям, гладким и нежным ягодицам. Уже сейчас коже Артура труднее дышать. Клер смачивает широкую кисть в жидкой перламутрово-серой пасте. Она наносит массу на тело Артура, начиная с груди. Смесь теряет прозрачность, становится матовой, сливается с изгибами его тела, образует вторую кожу, которая сохнет и твердеет, сохраняя, однако, свою гибкость. Пленка эластомера делается крепче, заключает в себя его кожу. Телесный жар, сдерживаемый, неспособный выйти наружу, растет. Вторая кожа затвердела, грудь Артура затянута в синтетический корсет, передающий выпуклый рельеф его сосков. Точно таким же образом она принимается за его руки. Эластомер образует пару начинающихся от плеч вечерних перчаток, похожих на творение кутюрье-экстремиста. Настал черед ногам покрыться этим стекловидным сжимающим веществом. «Обожаю работать с гипсом», – говорит она, нанося гипсовые ленты на матрицу из эластомера, постепенно покрывая все тело этой белой массой, соблюдая пунктирные границы. Масса превращается в скорлупу До того как она полностью затвердела, Клер воткнула деревянные клинышки в оболочку, вокруг составов, на плечах, у локтей, у бедер, на коленях. Артур дышит, но дыхание его стеснено. Она шепчет ему на ухо: «Только не двигайся». Этот приказ усиливает впечатление паралича. Он чувствует себя очень тяжелым. Его кожа не дышит. Весь жар организма приливает к лицу, единственной части тела, которая осталась на свободе.