Текст книги "Низкий голос любви"

– Совсем не холодно.

– Тебе грустно.

– Нет, совсем нет. Я плачу от злости. Мать послала мне сообщение – она не уследила за Янусом, и он сбежал в окно. Бела так предсказуема – она уничтожает или теряет все, что ей доверишь.

– Он вернется.

– Он уже вернулся. Я плачу только из-за Белы. Она сказала, что я так же схожу с ума по кошкам, как по мужчинам.

– Что за тактичная мать.

– Не оскорбляй мою семью.

Приоткрыв влажный припухший рот, она приподнимается, обнимает его, целует. Ее слезы текут на губы Артура.

– Почему кота назвали Янусом? – шепчет он.

– Он тебя преследует, как наваждение.

С усталой улыбкой она потягивается всем телом, нашаривает карандаш и листок бумаги и рисует схему римского храма.

– Ты слышал, что говорил Андерс? Янус – это демон переходов, бог начал, хранитель врат. В мирное время двери храма закрыты. Когда начинается война, врата открываются, и бог уходит в бой. – Она сминает листок, бросает на землю, крепко обнимает Артура за шею и опрокидывается назад в притворном экстазе. – Когда приходит любовь, мой храм открыт, и там мокро. Когда приходит война, мой храм сух и закрыт.

Несколько секунд Артур молчит.

– Да, но почему Янус?

– Это мой маленький страж. Иди сюда иди. Открыто. Никто не сторожит храм.

* * *

В глубине своего храма Клер еще чувствует приношения Артура. Чтобы окончательно растворить их, а также свой гнев и соль своих слез, она погрузилась в обжигающую ванну. Как только пар рассеивается, она добавляет горячей воды. Она добавляет в ванну смесь шалфея и розы, которая рисует архипелаг маслянистых глазок на поверхности воды. Артур в комнате, он сидит на краю постели и через приоткрытую дверь следит за балетом босых ножек в ванильном свете ванной.

– Он тебя не любит. Он тобой восхищается, – бросает он.

– Кто?

– Андерс.

– Это он меня научил всему, что я знаю. Фамильные книги достались нам от него. Помнишь, у Белы? Клодель, Фолкнер, Шатобриан, Малькольм Лоури, все они здесь.

Она разражается пронзительным смехом.

– Шатобриан сделал дарственную надпись на «Загробных мемуарах» для Андерса? Мертвый, который надписывает книгу для живого?

– Что же, если у мертвого длинная рука. Или если ловкая рука у живого.

– Так, значит, все это фальшивки?

– Андерс с мертвыми практически спал. Он так любит прошлое, что переиначивает его на свой манер. Его привычка объявлять дату рождения слов действует мне на нервы. Надо сказать, теперь он еще успокоился. Когда я была маленькая, он рассказывал то же самое о предметах. Он датировал все, что попадало нам в руки. Ничто никогда не было простым и невинным. Иногда мне хотелось подарить ему ластик.

Артур входит в ванную, садится на стульчак перед ванной.

– Ластик?

– Чтобы стереть прошлое.

– Ты строга. Как-то ночью ты говорила мне о моем прошлом, которое живет в настоящем. Так же и Андерс – он человек прошлого, живущий в настоящем.

Она некоторое время молчит, выходит из воды, под ногами ее растекается лужа.

– Ты точно как он, ты видишь такие вещи, которые другие не видят.

Перед отъездом Клер поднялась причесаться и подкраситься. Она оставила открытыми все двери, и, стоя перед каминной полкой, Артур слышит, как позвякивают флакончики и косметические принадлежности. Огонь трещит, языки пламени лижут живот поленьям. Андерс сидит на кряжистом пне, поставленном перед камином. Его лодыжки, колени, бедра, кажется, вырезаны из дерева, из корней пня, лицо охристого цвета, а руки цвета крови. Он молчит. Глубоко вздыхает. И наконец начинает говорить, совсем тихо. Он хочет рассказать Артуру кое о чем. Он всегда знал, что надо выбирать женщину, у которой ясные отношения с отцом. Ее отец и мать, – признается он, – даже никогда не звали ее одним именем. Отец называл ее Арианой – второе ее имя. Артур должен забыть об Ариане и заботиться о Клер. Знает ли он, что до восьми лет у нее были светлые глаза? Ярко-голубые! Увы, сто раз увы, она его не послушалась. О да, дорогой Летуаль, она слишком много смотрела на солнце, и ее светлые глаза стали серыми. Читал ли он Ларошфуко? «На смерть, как и на солнце, нельзя смотреть прямо». Так вот, эта девочка посмела посмотреть в лицо и солнцу, и смерти. Артур озадачен.

– Солнцу. И смерти. В лицо. – Андерс не спускает с него глаз. – Она вам об этом рассказала?

– Она рассказала мне, что в детстве обожала следовать за похоронной процессией.

– Так вот, послушайте меня, доктор. Во-первых, здесь не обожают…

– Ничего, кроме Бога, или в самом крайнем случае – симфонии.

– Она преподала вам этот урок Ну так запомните его, тысяча чертей! Во-вторых, Клер была не такой, как все девчонки. В-третьих, она не ограничилась тем, что следовала за похоронными процессиям, она зашла гораздо дальше. Но я остановлюсь здесь. Пусть сама признается вам во всем остальном, если сочтет нужным. Не принуждайте ее. Иначе, поверьте мне, она заставит вас поплатиться за это. Знаете, что произошло в 1667 году? Примерно в ту эпоху появилось выражение «наводить тень на плетень»… Если на душе у Клер становится пасмурно – тень наступает так же быстро, как туча закрывает солнце в ветреный день.

– Да, стремительностью она похожа на синицу.

– Моя внучка непростая птица. Я бы скорее сравнил ее с птицей хищной. С ястребом-перепелятником например. Великолепный черно-белый хищник. Самка больше самца. Я это говорю не для того, чтобы бросить на вас тень.

– Кстати о тени… мне неловко.

– И почему же, позвольте спросить?

– Из-за сеанса гипноза.

– Не берите в голову. Вот, держите.

Андерс протянул Артуру сверток в газетной бумаге. Он развернул бумагу, узнал обложку, свору собак у ног женщины, веленевую бумагу, пахнущую влажной землей. Он бросил на Андерса вопросительный взгляд, тот ему подмигнул. Клер появилась на каменной лестнице в серой замшевой куртке. Андерс поднялся и свел ее вниз за руку. У нее на один пакет больше, чем по дороге сюда, – большой сверток ткани, завязанный веревкой.

– Вот ты и в городских доспехах. Ну и нагружена же ты.

– Я позаимствовала у тебя пару простыней. В Париже мне их не хватает.

– А, льняные простыни Арианы. Дорогой Летуаль, вот видите, этот дом хранят трое святых Святой Пакет, Святая Веревка и Святой Удирай.

Когда они прибыли на вокзал, погода изменилась, сгустились тучи, облаков становилось все больше. Поезд медленно едет вдоль перрона, гоня перед собой волну горячего воздуха, которая поднимает вихрь бумажных салфеток, окурков и пыли. И вдруг дождь стеной. Артур хочет укрыться. Клер сжимает его руку. «Подожди. Обними меня крепко», – шепчет она. Они вжались друг в друга, словно ища защиты. Вокруг идет дождь, но на них не падает ни капли. Под их ногами асфальт остается сухим. Не веря своим глазам, Артур хочет поднять голову, посмотреть, что над головой. Клер не дает ему это сделать. «Пожалуйста. Не двигайся. Не думай».

В ночном купе Клер заняла верхнюю полку, Артур среднюю. Тот, кто лежит на нижней полке, читает, лежа на спине, при ночнике. Клер держит Артура за руку. Ее пальцы разжимаются – она заснула. Ценой нескольких акробатических трюков Артур присоединяется к ней. Целует неподвижные руки, гладит забывшиеся плечи, будит спящий живот. Поезд покачивается от их игр. Человек на нижней полке не спит. Взгляд его покидает книгу. Оседлавшая Артура Клер нагибается и шепчет ему на ухо: «У того парня глаза открыты, мне это нравится».

Она вскидывает голову, позволяя любоваться своими африканскими губами, приоткрытыми от наслаждения, обоим мужчинам – тому, кто целует их, и тому, кто смотрит.

Утро. Они в Париже. Они пришли к нему домой. Она бросается к окну, открывает его и высовывается, грудью на подоконнике, балансируя на одной ноге, в позе детства.

– У тебя слишком темно, тебе не хочется переселиться куда-нибудь в другое место? Переехать? Я и здесь не чувствую себя дома. Вот именно, перемена будет незаметна.

– Я подумаю.

– Скорей! Мне больше не хочется оставаться у тебя. Уйдем. Возьми с собой вещи. Мама вернула Януса ко мне. Мне надо его видеть.

Они у нее. Артур моет руки в ванной, Янус подпрыгивает и слизывает каплю воды с крана. В кухне Артур берет яблоко. Янус сидит на холодильнике. Артур выходит из кухни. Усаживается на пуф за корейским столиком привстает, зажигает торшер, снова собирается сесть. Но замирает, не успев усесться, с выключателем в руке. Янус уже занял его место.

* * *

Клер спит, на подушке ее профиль. Шерсть священного бирманского кота, цвета облака, смешивается с черными, как тушь, волосами. Они спят, и сон их неотличим в том, что Артуру не слышно дыхание ни того, ни другой. В полудреме он видит полусон: возвращение поездом, тетрадь поцелуев, он ищет номер телефона Клер, но появляются два других номера – его приемной и его квартиры. Он наклоняется, касается страницы ресницами, прижимает губы к отпечаткам поцелуев, тетрадь тяжелеет, твердеет и превращается в каменную плиту. Поцелуи и числа стираются. Остаются три цифры – арифметическая операция. Они уже не на странице: рука чертит их в пустоте: 1 + 1 = 0.

Глава 8

Артур больше не живет у себя. Клер отвела ему ящик в ванной комнате и сундук в гостиной, где они спят. Никогда еще они не были настолько близки, но уже наступила их первая разлука. Его шорты, носки, галстуки, ремни, рубашки живут отдельно, хотя вся эта популяция белья и аксессуаров могла бы поместиться в комоде, обнимаясь с трусиками и бюстгальтерами Клер. Он одевался бы неловкими спросонья движениями, пряжка ремня цеплялась бы за эти кружева и крючочки. Так их кожа соприкоснулась бы в отсутствие их тел. Через посредника.

Вечером они распивают бутылку вина с пикантным ароматом ежевики – так сказала она. Она не выбрасывает пустые бутылки, а расставляет их на каминной полке и в каждую ставит лилию. Ночью его атакуют свет и шум. Окна голые, без занавесок и ставней, и фонарь отбрасывает на потолок охристую решетку. Стены пропускают все звуки: шаги, раскатывающиеся монетки, щелканье выключателей, ритмичный скрип пружинного матраца, грохот водопада в канализации, голоса в трубе камина.

Он постоянно зябнет. Крыша Клер еще не отремонтирована, черный брезент бьет по деревянной крепи. А пока они спят в гостиной, на раскладном диване, одолженном матерью. Но холод просачивается под дверью. Клер не обращает внимания на перепады температур и никогда не кутается – на складном диване Белы граница между закрытым и раскрытым, холодом и теплом, четко определена. Он присвоил себе сторону поближе к радиатору. Она засыпает, свернувшись калачиком и прижавшись к нему, и он пользуется двумя источниками тепла – естественным и искусственным. Затем во сне она отдаляется от него, и покинутая половина его тела стынет. Когда он пытается придвинуться, она его отталкивает. Во сне Клер ожесточенно защищается. Наполовину проснувшись, растянувшись на спине, он чувствует какое-то равномерное, ритмичное шевеление на животе. Одеяло словно колеблют волны. В хлопковых волнах появляется пещера. К его груди ползет горячий меховой комочек Раскосые кошачьи глаза внимательно наблюдают за ним.

Иногда по утрам Артур и Клер работают за длинным узким столом бок о бок Отопление включено, он устраивается поближе к батарее. Карточки пациентов и заметки для статьи сменяют друг друга на экране его ноутбука. Она с безупречно прямой спиной сидит перед своим и изучает графики. Они стучат по клавиатурам в унисон. При малейшем движении их колени соприкасаются. Артуру так и хочется заглянуть на экран Клер. Она поправляет экран, поворачивая его к солнцу. Он ослеплен.

– Как мне нравится, – восклицает обработать вдвоем за одним столом. Это в первый раз.

Порыв откровенности неосторожен. Клер хватает его за волосы, наклоняется и шепчет ему на ухо.

– Мне нравится быть рядом с тобой, но я отойду. Когда мы оба стучим по клавишам, мне трудно сосредоточиться.

Она поднимается, берет ноутбук под мышку. Он останавливает ее, целует ее руки. Она ускользает, и он слышит, как она усаживается и вновь принимается за работу. На расстоянии. Он снова хочет сесть, но его место уже занял Янус. Артур мягко отодвигает его, садится, вновь берется за работу. Янус вспрыгивает на стол, ложится на бумагу и тихо ворчит. «Тихо, Янус». Бирманец рычит громче, выбрасывает вперед лапу, цепляется когтем за джемпер Артура, тот хватает его за шиворот и сбрасывает на пол. Разъяренный Янус вцепляется ему в голень. Артур опускает экран монитора и трясет ногой, чтобы освободиться от меховой пиявки.

– Да, мы с тобой любим одну и ту же женщину, парень. Пора тебе с этим смириться.

Янус начинает отступление к комнате, в которой сидит Клер, но потом прячется в гардеробной.

– Что происходит, господа? – спрашивает их любовница и хозяйка из соседней комнаты.

Артур поворачивается к вазе с лилиями. Они полностью распустились, ни один рот о четырех белых губах не остался закрытым. Он вынимает одну из букета, останавливается на пороге, сгибается, приближается к ней по-крабьи, боком, изображая Квазимодо.

Просто территориальные разногласия между мной и Янусом, хозяйка, – бормочет он. – Что вы делаете, хозяйка?

– Занимаюсь своими пациентами, господин шпион. У них жар.

– Твои пациенты? Жар?

– Да.

Она держит двумя пальцами график – ряд белых и черных столбцов образует изгибающуюся линию.

– Что это такое?

– Курс золотых приисков. Кривая температуры. Когда у моих пациентов поднимается температура, я получаю деньги.

– Ты играешь на бирже?

– Нет, я сказала только, что получаю деньги. Биржа – это общая масса желаний. Этот график отображает желания толпы.

– Откуда ты знаешь?

– Эти столбики называются японскими подсвечниками. Они передают состояние духа покупателей и продавцов. Они были изобретены в XVII веке, чтобы предусмотреть изменения цен на рис. В Осаке куртаж при торговле рисом был столь прибылен, что рис служил валютой. Торговцы, которые манипулировали курсом, отправлялись в изгнание, их детей казнили. И тогда в язык торговли вошли слова войны. Вот видишь, на моих подсвечниках цифры, и все они носят военные названия: «атаки вечерняя и утренняя», «три наступающих воина», «могильные камни». Их изобретателя звали Хомма. Его семья владела обширными рисовыми полями. Наблюдатели, стоящие на крышах, сигналами передавали ему цены, которые существовали на рынках области. Твой медицинский термометр измеряет только температуру настоящего. Андерс остановился на температуре прошлого. Мои японские подсвечники предсказывают грядущую лихорадку. Видишь эти цифры? Черный подсвечник возвещает понижение, белый подсвечник – повышение. Мне остается понять, что возьмет верх. Сегодня утром график нарисовал мне так называемую Прекрасную стрекозу додзи, черный высокий крест. Сигнал нерешительности. Может произойти что угодно – и понижение, и повышение. Сегодня рынок золота начнет с повышения, но покупатели будут бояться давать слишком высокую, слишком дорогую цену, а те, то уже купил дешевле, пожелают защитить свою прибыль, перепродавая. Жадность подпитывает повышение. А страх дает сигнал понижению. Движущие силы рынка – опасение и желание. Понимаешь, Биржа – это жизнь.

– Это твоя профессия?

– Нет, это позволяет мне иногда покупать драгоценности, путешествовать.

– Моя гейша, – шепчет он ей.

– Невежа! Сам ты гейко.

– Что?

– Первыми гейшами, о мой прекрасный Артур, были мужчины, гейко, которые сопровождали высокопоставленных дам. Гейши появились позднее. Вот видишь, в Японии мужчины начали отдавать свое тело внаем раньше, чем женщины. Тебе придется вымолить прощение за эту историческую ошибку.

Янус проходит через гостиную. Он несет в зубах Карагеза, паяца из раскрашенного картона.

На следующий день после этого разговора Артур, чтобы вымолить прощение за неучтивость, сдержал свое давнее обещание и принес громадный чемодан, куда была сложена вся одежда, которую он выбирал для незнакомки. Он выдвигает чемодан на середину гостиной, открывает, показывает свою добычу – кружевное белье в пакетиках шелковой бумаги, несколько пар высоких сапог, мягких, как перчатки, ботиночки с каблуком в стиле XVIII века, бальные туфельки с двойной перемычкой, сетка для волос, украшенная камелией из тафты, и сотня других сокровищ. Он принес ей свои тайны. Незнакомкой была она. Двумя пальцами она берет бретельку корсета, приподнимает его, вертит кружевной корсет перед его глазами, отпускает.

– Благодарю тебя. Эти секреты не для меня. Если ты мне их предлагаешь, то, как я полагаю, в обмен на мои собственные. Придется тебе найти что-нибудь другое.

– Чего ты хочешь?

А ты не догадываешься? У меня есть идея. Потерпи.

Она обнимает его, целует и умоляет все выбросить.

Клер отказывается ночевать где-либо кроме своей квартиры. Она больше никогда не хочет спать в постели, где до нее спали другие женщины. Артур начинает переговоры. Он-то, со своей стороны, вполне согласен спать там, где до него ночевали другие. Она перебивает его: после перса он первый мужчина, который спал в ее постели. И подчеркивает: первый, кто лег в эту постель, и встал с нее желанным. «Лег на складной диван твоей матери», – иронизирует он. «Не важно, – гнет свое она, – ведь ты не с Белой спишь, а со мной».

Много сил забирают у Артура жизнь на два дома, зябкие ночи и знойные ласки. По утрам, когда он просыпается, Клер еще спит. Когда он готов уходить, она уже перед экраном ноутбука. По вечерам, когда он возвращается, она рисует графики. Однажды вечером Клер открыла ежедневник, выхватив карандаш из держателя, как стрелу из колчана. Какие вечера он посвятит ей в этом месяце? Он рассмеялся, что было неосмотрительно.

– Мы уже миновали этап записей в ежедневнике. Разве тебе не хочется сюрпризов?

– Мне нужна также уверенность. Я хочу знать, когда ты свободен.

– Все время.

– Это первая твоя ложь.

– Ты согласилась проводить ночи с вруном? Ты меня удивляешь.

– Я могу и сильнее тебя удивить.

– В нашей жизни мы всегда двигаемся только вперед.

– Какой ты зануда!

– Не кричи. Ты испортишь себе голос. Будь осторожна, он еще не окреп.

– Оставь в покое мой голос! Я делаю что хочу. Да и не мой это голос на самом деле.

– Не твой голос? Это тот самый голос, о котором ты меня попросила. Зря ты его обижаешь. Тебе лучше его полюбить.

– Сердцу не прикажешь.

– Тебе не нравится твой голос? Правда? Значит, ты не любишь меня. Между нами все кончено.

– Если уйдешь, можешь не возвращаться.

Спускаясь с лестницы, Артур встречает толстяка с сальными волосами, который задерживает его своими разглагольствованиями. К нему пришла бригада мусорщиков.

– Я хранил у себя все пакеты с отходами, из соображений гигиены, вы понимаете. Первый мешок не вынес, потому что опаздывал. Второй, честно говоря, поленился. А потом перестал их замечать, и они накапливались в кухне… Эти твари не очень шумели. Ночью, когда спишь, ведь ничего не слышно… А вы их слышите?

– Кого?

– Крыс. Ну так вот, они просто взяли и все унесли. Все.

– Кто?

– Мусорщики. Если бы вы знали, как стало пусто в кухне.

Летуаль переселился обратно в свою квартиру. Стены холодны, все застыло, как стоячая вода, неподвижность которой уже много дней ничто не нарушало. Звонок телефона встревожил застоявшийся воздух. Конечно же, это она. Он выжидает несколько гудков, затем снимает трубку. Он молчит, и она молчит. Клер принадлежит к тому виду лгуний, которые уверены, что говорят правду. Артур из тех, кто, даже говоря правду, боится солгать. Они созданы друг для друга. В эту минуту, перед лицом своей первой ссоры, вдалеке друг от друга, они молчат из страха совершить непоправимое в самом начале совместного существования.

– Рынок ласк падает.

– И правда, спроса больше нет, – отвечает он.

– Осталось ли еще предложение? Где-то, наверное, зажглась вечерняя звезда с очень высокой тенью. Чем выше тень, тем круче падение. Это крах.

Ему так хочется заключить эту взаимоневыгодную сделку, вновь обрести тайну. Он ставит все на кон, чтобы все выиграть. Он не хочет войны. Он хочет мира.

– Значит, хочешь мириться. Эта фраза на тебя похожа. В ней есть только ты, а мне нет места. Ты знаешь, женщины хотят слов, но они желают и того, что со словами сочетается. Медлительность мне, пожалуй, нравится, но я также люблю мужчин, которые действуют, завоевывают меня, не дают мне отдыха. Ты же просто уходишь.

– Иногда я задаюсь вопросом: кто ты, Клер?

– Кто я? Тебе надо это знать, чтобы меня любить? Не спеши так Когда люди узнают, кто я, они перестают меня любить.

– Почему?

– Ты что, забыл? Меня боятся. Послушай…

До примирения она ставит ему условие: неделя карантина. Ровно семь дней и семь ночей. Артур повторяет этот обратный отсчет: семь дней и семь ночей.

– Это игра?

– Нет, я больше не играю в игры, я живая женщина, которая не хочет больше страдать, а если я ошиблась – что же, тем хуже.

* * *

Клер – живая женщина, которая боится заблудиться, а Артур, измучившись за три дня и три ночи карантина, страшится, что ее потерял. Лишенный ее голоса, он надеялся на ее звонок, боролся с собой, чтобы не набрать ее номер, разрываясь между желанием неповиновения, волей доказать ей, что ожидание не выше его сил, и желанием, сводящим мышцы лица. Он поселился в своей квартире, но не живет в ней, а проводит лишь краткие мучительные ночи, его словно относит неровная волна.

Он сдал кабриолет в гараж, запах бензина никуда не делся, нужной запчасти нет. Он убрал велосипед. Он стал ходить пешком, отваживаясь делать крюк через квартал Клер, рассчитывает маршруты, как влюбленный, надеется и боится, что встретится с ней. Это была бы авария из-за слишком медленной езды, большая редкость. Против ожиданий, произошла именно такая встреча. На ветреной террасе, где ему, столь чувствительному к холоду, не следовало садиться, ему предстало видение. Это ледяное зрелище положило конец его карантину. Это не встреча, это один из трюков страсти, которые облегчают страдания и за которые приходится дорого платить. Это не Клер, а ее «Триумф». Мотоцикл грациозно клонится на подпорку, бросая вызов гравитации, но его хозяйки нигде не видно. Артур поднимается и подходит к мотоциклу так близко, что мог бы вскочить на него, нажать на стартер, набрать скорость, свесив вниз ногу в высоком ботинке. Он оседлал мотоцикл, заняв на сиденье отведенное ему место пассажира, на задней подушке. В этом положении, ни стоя, ни сидя, он ждет посреди треугольной площади, под каштаном, под ветром Любой звук разговора, еле слышное цоканье женских каблучков – и кровь стынет в его жилах. Его задевает сумочка – он напрягается всем телом. Женщина, удаляющаяся под руку с подругой, прыскает от смеха. Проходит время, он не считает его, проходят люди, но ничего не происходит. Истомленный этой пустотой, он встает с мотоцикла, погладив его на прощание. Он уходит. Но сомнение остается. Действительно ли это был «Триумф» Клер?

Она проявила точность в окончании карантина. Он нашел письмо в своем кабинете. Он узнал почерк. Она назначила ему свидание на тот же вечер. В «Оксиринке». Он пойдет туда, не зная, что это такое. Он останавливает такси, автомобиль касается его колен, но водитель его как бы не замечает. Он стучит в стекло второй машины. Движением подбородка шофер – женщина – осведомилась, что от нее хотят. Артур показывает ей: опустите стекло. Она неохотно повинуется.

– Вы свободны?

– Не знаю. Вам куда надо? – цедит она сквозь зубы, вцепившись в руль обеими руками, с недоверчивым видом.

– В «Оксиринк».

– Это где?

– Я не знаю адреса.

– А я что, знаю? Еще один кабак для придурков. – Она говорит в рацию: – Папа Джо, ты знаешь этот, как его, Окси… Окси – как там дальше?

– Ринк О-кси-ринк, – повторяет Артур по слогам.

– Ладно, ладно, я не глухая. Да, «Оксиринк» – так клиент говорит. «Аквариум», Трокадеро? Папа Джо, он же закрыт! Уже пятнадцать лет как закрыт.

– Ничего подобного! – воскликнул Артур.

– Дорогой мой, я с папой Джо разговариваю, а он Париж только что на коленях не качал. Мы же для вас и стараемся – если будете перебивать, как мы попадем в ваш Окси-как-его-там? Нет, папа Джо, в «Аквариум» я ходила еще девчонкой. Застекленные потолки, электрические скаты, морские коньки, морские свиньи. Однажды я прочла в газете, что все рыбы разом передохли. В последний раз, когда я проезжала мимо, вход был замурован. Ну да, замурован, шеф. В заборе проделали дыру наркоманы. Я специально туда залезла посмотреть. Вместо устриц везде валяются шприцы, ну да, шеф, можешь мне поверить. Я же говорю, закрыто. Папа Джо, да не сержусь я, ну ладно, целую. Да, сама разберусь с клиентом, пока. Ладно уж, месье, мне не трудно, подвезу в память о далеком детстве. Садитесь.

Артур дергает ручку запертой двери.

– Э, минуту! Так торопитесь туда, где все мы будем, молодой человек?

По дороге в машине вопит радиостанция FM.

«Ты сеешь повсюду ненависть, выходишь сухим из воды, ты заметаешь все следы, но родная земля под ногами не прочная. Не замечая страданий других, ты привлекаешь своей порочностью. Можешь получить все золото мира, но, скорее всего, лишь железо оков. Ты сеешь семена сорняков, чтобы цветы зла сорвать. Все, что ты сделал другим, пойдет за тобой следом, а во мне камень сердец не отзовется бредом».

Группа дает интервью в прямом эфире. «Принцесса Агнес, господин Тэпа, на кого вы держите зло?» – «Ни на кого. Я, принцесса Агнес, постоянно, неутомимо борюсь со злом словами».

– Нехилая программа! – восклицает таксистка и в знак одобрения трижды пронзительно сигналит.

Они холодно поцеловались.

– Добрый вечер, Клер.

– Вы опаздываете.

– Ты говоришь мне «вы»?

– Я злопамятная.

– Злопамятность – пустая трата энергии.

Она не отвечает. Она выбрала столик в углу. Им подают ужин. Зал «Оксиринка» облицован каменными плитами; голоса оттеняет эхо легкого звона вилки о тарелку и шагов официантов, многочисленных для столь малолюдного заведения. Рыбы в своей стеклянной тюрьме демонстрируют посетителям чешую и плавники. Клер в блузке цвета лютика смакует три ломтика сырого бело-розового палтуса. Она открыла лезвие своего ножа с ручкой из железного дерева и аккуратно отрезает маленькие кусочки рыбы, отделяет их, накалывает на лезвие. При каждом глотке Артур украдкой следит за тем, как ее блестящий язык касается мясистых накрашенных губ. Мурена в мелких желтых пятнышках, с морщинистой шкурой и выпуклыми глазами висит за стеклом аквариума. Ее открытая пасть вровень со щекой Артура.

Вы, похоже, ее заинтересовали. Мне случалось общаться с муренами. Вы знаете, как от них защищаться? Если они показались поблизости, надо подплыть к своему спутнику и уцепиться за него спиной к спине. Мурены станут плавать вокруг вас. А потом – одно из двух – или они не обратят на вас внимания, или сожрут.

Мурена круто поворачивается, хвост ее бьет о стекло.

– Свойство хищников – нападать внезапно.

– Свойство фониатров – нападать на пациенток.

Артур оглядывается вокруг. Ни один из присутствующих не застыл, ни один рот не перестал жевать, ни одно лицо не расплылось в насмешливой улыбке – ведь, хотя другие столы и накрыты, тарелки чисты, вилки и ножи неподвижны, бокалы и стулья пусты.

– Прошу тебя. Может, не надо?

– Скольких пациенток вы подвергли такому лечению?

– За что ты меня оскорбляешь?

– Это не оскорбление. Это любопытство. Так сколько их перебывало в вашей постели?

– Ни одной.

– Врете.

– Ни одной. Слушай. Ты думаешь, твой голос тебе не принадлежит. Ты не можешь так говорить. Этот голос твой – он твой больше, чем ты можешь себе представить. Он сделает из тебя ту женщину, которой ты хочешь быть.

– Что вы знаете о моих желаниях?

Не сводя с нее глаз, он достает бутылку из ведерка, струится ледяная вода, он наклоняет бутылку, горлышко звякает о бокал.

– Андерс всегда говорил мне, что касаться бутылкой краев бокала неэлегантно. Андерс может все сделать эротичным – это удивительно, но и утомительно. Послушайте. Давайте будем друзьями.

– А еще?

– Мы снова вернемся к тому, от чего нам никогда не следовало отступать. К дружбе.

Артур выпивает глоток вина, держит бокал на уровне лица. Прозрачные стенки бокала искажают форму глаз Клер. Он глотает, стараясь сохранить спокойствие, кадык его вздрагивает, он выжидает, затем начинает говорить, словно бросается в ледяную воду.

– Что остается мужчине, который хочет женщину, если она предлагает ему лишь дружбу? Сделать ставку на сексуальный голод? Бесполезно. От нехватки секса женщины не сдаются, а только ожесточаются. Сыграть в ее игру и ухаживать за ней, несмотря ни на что? Понадобятся крепкие нервы, чтобы сдерживать себя и наступить на горло своему самолюбию. Остается хитрость. Принять правила товарищества, постепенно внушить ей тоску по любви – той любви, которую она решила превратить в дружбу.

Она посмеивается над этим проявлением мужской проницательности.

Не знала, что вы так подкованы в этом вопросе. С вами мне подобные уловки не требуются.

– Кому же ты их предназначаешь?

– Тем, кто обязуется за них заплатить. Но довольно об этом. Мне нравится ходить в кино на полуночный сеанс. Сегодня идет «Мертвец» в кинотеатре «Макс Линдер». Я уже видела этот фильм, мне хотелось бы посмотреть его еще раз с вами. Вы составите мне компанию. Ваша карета с вами?

– Нет. Деталь все еще не нашлась.

– Тогда в седло!

Убийца спрыгивает с коня и идет вперед. Его шпоры звякают в ритме шагов – две трещотки гремучей змеи. Закинув на подлокотник кресла ноги в высоких сапогах тонкой кожи, уткнувшись локтем в ребра Артура, немного стеснив его дыхание (но он наслаждается этим, так как, ввиду очевидного отсутствия сопротивления, он просунул руку в расстегнутый ворот рубашки, положив ладонь на грудь), Клер следит за диалогом двух наемных убийц, которые боятся своего сообщника. «Ты знаешь про Кола Уилсона? – А то. Он живая легенда. – Он трахнул своих родителей. – Что? – Отца. Мать. Своих родителей, обоих Он их трахнул. А потом он их убил, зажарил и съел. У него нет совести. Для него нас обоих ночью зарезать – все равно что прогуляться». Клер слушает, как зачарованная, не пропуская ни слова. Артур видит сменяющие друг друга лунные моментальные снимки ее профиля непокорной пряди, вздернутого носика, освещенных танцующим светом экрана. Сухой треск выстрелов – он подпрыгивает. Оставшись один перед костром, убийца-каннибал с нехорошей ухмылкой гложет поджаренную человеческую лопатку. Клер склоняется к его уху. «Мы с тобой друзья, и твоя рука на моей груди. Вот это мне нравится».

Они вскакивают на «Триумф». На углу улиц Галанд и Труа-Порт Клер останавливается перед освещенной витриной. На деревянном помосте под лучом прожектора сверкает деревянный макет традиционного японского дома, одноэтажного, простого, где вместо дверей и окон ширмы. Такой дом по ней – без барьеров между внешним и внутренним. Артур говорит в ее каску: «Наш дом мог бы быть похож на этот».