Текст книги "Инспектор Кадавр"

5. Три женщины в гостиной

Понурив голову, Луи торопливо зашагал прочь, но, прежде чем исчезнуть в тумане, крикнул:

– Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в "Трех мулах"! Было пять часов вечера.

Плотная белая пелена и темень окутали городок. Мегрэ предстояло пройти всю главную улицу Сент-Обена, чтобы добраться до станции, а там уж он найдет дорогу к дому Этьена Но. Правда, Луи предложил проводить его, но всему есть предел. Мегрэ устал, ему трудно было поспевать за этим нетерпеливым и лихорадочно возбужденным юношей, который все время словно волочил его за собой. Прощаясь, Луи сказал ему с упреком:

– Эти люди (он, конечно, имел в виду семью Но) будут вас там обхаживать, и вы поверите всем их россказням…

В голосе его Мегрэ уловил подлинную горечь… Засунув руки в карманы и подняв воротник плаща, Мегрэ осторожно шел, ориентируясь, словно на маяки, на тусклый свет фонарей.

Сквозь туман казалось, что они где-то далеко, и это в конце концов сбило его с толку: он чуть не налетел на витрину Вандейского кооператива-он уже ощутил рукой холод стекла. Он проходил сегодня мимо этой узкой лавчонки, выкрашенной в зеленый цвет, с выставленными в окне безделушками, которые выдавались в виде премии, чуть ли не двадцать раз.

Пройдя еще немного, он снова наткнулся на что-то и долго в недоумении ощупывал некий странный предмет, пока наконец не понял, что застрял между экипажами, стоявшими с поднятыми оглоблями у шорной мастерской.

Неожиданно прямо над его головой раздался колокольный звон. Значит, он идет мимо церкви. В таком случае справа-почта с маленьким, как в кукольном домике, оконцем, а напротив – дом доктора, затем на одной стороне улицы гостиница "Золотой лев" и на другой-"Три мула". Странно было даже подумать о том, что всюду, где виднеется свет, живут люди, живут в тепле и уюте, в то время как вокруг такой мрак и холод.

Сент-Обен-небольшой городок. Огни молочного завода на окраине полыхали так ярко, что в этой темени представлялось, будто там, невдалеке, не крохотный заводишко, а большое промышленное предприятие. У станции стоял паровоз без вагонов и изрыгал языки пламени. Вот в этом мирке и жил Альбер Ретайо. Его мать никогда не выезжала из своего маленького городка. И Женевьева Но тоже вряд ли покидала его когда-нибудь, разве что на каникулы ездила в какой-нибудь Сабль-д'Олонн. Мегрэ вспомнил, как, подъезжая к Ниору, он, глядя на мокнущие под дождем пустынные улицы, на шеренги газовых фонарей, на дома с темными глазницами окон, подумал: "А ведь есть люди, которые всю свою жизнь проведут вот на такой улочке". Нащупывая ногой тропинку, Мегрэ теперь шел вдоль канала, ориентируясь на очередной "маяк" – свет в доме Но. Сколько раз морозной ночью или сквозь пелену дождя Мегрэ смотрел из окна вагона на такие вот уединенные дома, само существование которых выдавал лишь желтый квадрат освещенного окна… Давал волю своему воображению, пытаясь представить живущих там людей… И вот сейчас он окажется в одной из таких обителей.

Мегрэ поднялся по ступенькам крыльца, поискал звонок и только тут увидел, что дверь приотворена. Тогда он вошел в переднюю, ступая нарочито громко, чтобы дать знать о себе, но, несмотря на это, монотонный монолог в гостиной продолжался. Мегрэ снял мокрый плащ, шляпу, вытер о половик ноги и постучал. – Войдите… Женевьева, открой дверь. Но Мегрэ уже сам распахнул ее. В гостиной, освещенной лишь одной лампой, он увидел у камина мадам Но с шитьем в руках, сидящую напротив нее очень пожилую даму и девушку, которая шла к нему навстречу…

– Простите, я, быть может, не вовремя…

Девушка с тревогой смотрела на Мегрэ-не выдаст ли он ее. Он лишь молча поклонился ей.

– Ну что вы, господин комиссар… Моя дочь Женевьева… Она так жаждала познакомиться с вами, что вся ее хворь улетучилась… Разрешите представить вас моей матери…

Так вот она какая, Клементина Брежон, урожденная Ла Ну, которую все здесь фамильярно называют просто старой Тиной. Подвижное лицо ее до странности походило на лицо Вольтера, каким его изображают скульпторы. Маленькая, живая, она вскочила и заговорила резким фальцетом:

– Ну как, комиссар, взбудоражили наш бедный Сент-Обен? Раз десять-да что я говорю, гораздо больше! – я видела, как вы проходили мимо моего дома, а после обеда смотрю-вы уже и помощника себе завербовали… Луиза, знаешь, кто служил комиссару поводырем?

Интересно, она выбрала слово "поводырь", чтобы подчеркнуть комизм положения? Щупленький Луи водит за собой огромного, толстого Мегрэ! Луиза Но, которая отнюдь не унаследовала живости своей матери, продолжала молча сидеть, склонившись над шитьем и покачивая головой; только слабая улыбка на ее продолговатом бледном лице свидетельствовала о том, что она внимательно слушает.

– Сын Фийу… Этого следовало ожидать… Мальчишка, верно, специально искал вас, комиссар… Небось нарассказал вам с три короба…

– Нет, мадам, отнюдь. Он только помог мне найти тех, кого я хотел повидать. Без него мне пришлось бы туго, ведь местные жители не очень-то общительны.

Женевьева села на свое место и теперь пристально смотрела на Мегрэ, словно он загипнотизировал ее. Мадам Но время от времени поднимала глаза от шитья и украдкой бросала взгляд на дочь. Гостиная выглядела точно так же, как вчера, все вещи незыблемо стояли на своих местах, создавая ощущение мертвящего покоя, и одна лишь мадам Брежон вносила в эту атмосферу какую-то жизнь.

– Я, комиссар, уже старуха. Помню, однажды было нечто подобное, весь наш городок взбаламутился, и куда больше, чем теперь… В Сент-Обене чуть междоусобица не началась. Существовала здесь мастерская сабо, работало в ней человек пятьдесят-и мужчины, и женщины. А время смутное было-по всей Франции то и дело вспыхивали забастовки, рабочие, чуть что, сразу устраивали демонстрации…

Мадам Но, слушая мать, подняла голову от шитья, и Мегрэ прочел на ее худом лице, поразительно похожем на лицо следователя Брежона, тревогу, которую она тщательно пыталась скрыть.

– Был там один рабочий, Фийу его звали. Неплохой человек, но любил выпить, а уж как выпьет, возомнит себя трибуном. И с чего же все началось? В один прекрасный день приходит он к хозяину и предъявляет ему разные требования, не знаю уж там, какие. А через несколько минут дверь распахивается, и из нее спиной вперед пулей вылетает этот самый Фийу и, пролетев несколько метров, плюхается в канал.

– Это был отец моего провожатого?

– Да, отец. Теперь его уже нет в живых. А время было такое, что безучастным никто не мог остаться-или ты за Фийу, или за хозяина. Сторонники хозяина утверждали, будто Фийу явился в контору пьяный и вел себя глупейшим образом, так что хозяину пришлось силой вышвырнуть его, а дружки Фийу кричали, что хозяин был якобы безобразно груб и, в частности, когда речь зашла о детях, цинично сказал: "Что я могу поделать, если по субботам мои рабочие напиваются и от скуки делают детей?"

– Вы сказали, что Фийу умер?

– Да, два года назад. От рака желудка.

– А тогда, во время этой истории, многие были на его стороне?

– Да нет, не очень, но зато те, кто был с ним, так его защищали!.. Каждое утро их противники обнаруживали у себя на дверях угрожающие надписи мелом…

– Так вы хотите сказать, мадам, что истории Фийу и Ретайо схожи?

– Я ничего не хочу сказать, комиссар. Вы же знаете, старухи любят поболтать. В каждом городке случаются подобные истории. У нас-с Фийу или с Ретайо, у других еще что-нибудь. Без этого жизнь была бы ужасно однообразной. И всегда находится кучка смутьянов, которые подливают масло в огонь…

– А чем кончилось дело Фийу?

– Замяли, естественно…

"Ну, конечно, замяли-просто замолчали", – усмехнулся про себя Мегрэ. Как бы ни старалась небольшая группка правдолюбов, молчание сильнее. Ведь именно на молчание он, Мегрэ, и наталкивался весь день. Впрочем, он почувствовал, что за то время, что он сидит в гостиной, он и сам словно бы изменился, и это было неприятно ему. С раннего утра и почти до вечера мрачно и упорно он таскался по улицам за Луи, который в какой-то степени заразил его одержимостью. "Он из тех" – говорил о ком-нибудь Луи. "Быть из тех" в его понимании означало быть соучастником в заговоре молчания, принадлежать к числу людей, которые хотят жить, закрывая на все глаза, не вмешиваясь ни в какие истории, жить так, словно все в этом мире устроено наилучшим образом. В глубине души Мегрэ целиком был на стороне тех, кто не хотел мириться с таким взглядом на жизнь, – на стороне бунтовщиков. С ними чокался он в "Трех мулах", перед ними он отрекся от Этьена Но, заявив, что не собирается защищать его. А когда Луи выразил сомнение в его искренности, он готов был поклясться этому юнцу в верности. И все же Луи был прав, когда, прощаясь, он с подозрением поглядел на комиссара, смутно предчувствуя, что произойдет, когда тот вернется во вражеский лагерь. Потому он так настойчиво стремился проводить комиссара до самой двери дома Но, что хотел убедить его в своей правоте, предостеречь от проявления слабости. "Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в "Трех мулах"…" Зря он его прождет.

Сейчас, сидя в этой уютной мещанской гостиной, Мегрэ испытывал нечто вроде стыда, вспоминая, как он, комиссар Мегрэ, вместе с каким-то мальчишкой шнырял по городку и каждый раз, когда пытался задать кому-нибудь вопрос, получал щелчок по носу. На стене висел портрет судебного следователя Бре-жона. Накануне Мегрэ не заметил его. Брежон смотрел в упор на камиссара и, казалось, говорил ему: "Не забудьте, какое поручение я вам дал…" Мегрэ перевел взгляд на руки Луизы Но, занятые шитьем. Они поразили его своей нервозностью. Ее лицо сейчас было почти безмятежно, но руки выдавали панический ужас.

– Что вы думаете о нашем докторе? – продолжала болтать старая Тина. – Оригинал, не правда ли? Вы в Париже все очень заблуждаетесь, считая, что в провинции нет интересных людей. О, если б вы пожили здесь хотя бы месяца два… Луиза, а твой муж скоро вернется?

– Он недавно звонил и сказал, что придет поздно, его вызвали в Ла-Рош-сюр-Йон. Он просил меня, господин комиссар, извиниться за него перед вами…

– Это я должен просить прощения, что не смог быть к обеду.

– Женевьева, угости господина комиссара рюмкой аперитива…

– Ну, дети, мне пора домой, – поднялась с кресла мадам Брежон.

– Поужинайте с нами, мама. Этьен вернется и отвезет вас на машине.

– Нет уж, доченька. Пока еще я не нуждаюсь в том, чтобы меня отвозили…

Ей помогли завязать бант ее старомодной черной шляпки, которую она кокетливо носила на самой макушке, натянули на туфли ботики.

– Может, приказать запрячь лошадь?

– Запряжете на мои похороны. До свидания, комиссар. Если вы снова будете проходить мимо моих окон, милости прошу ко мне… Спокойной ночи, Луиза. Спокойной ночи, Женевьева.

Дверь за мадам Брежон затворилась, и сразу же атмосфера в гостиной стала иной. И тут Мегрэ понял, почему мадам Но так старалась задержать старуху. После ее ухода на плечи оставшихся навалилась тишина, зловещая, гнетущая тишина. Казалось, что из всех щелей лезет страх.

Пальцы Луизы Но стали двигаться над работой еще быстрее и судорожнее, а Женевьева явно искала предлог, чтобы покинуть гостиную, но не могла решиться. Мегрэ подумал, что вот Альбера Ретайо уже нет, он погиб и его обезображенное тело нашли на железнодорожном полотне, но здесь, в этой комнате, незримо находится крохотное живое существо, его сын, который яерез несколько месяцев появится на свет. Эта мысль невольно взволновала его. Когда Мегрэ поворачивался к Женевьеве, она отнюдь не отводила глаз.

Она сидела прямо и даже как бы нарочно подставляла ему свое лицо, словно говоря: "Нет, вам это не приснилось. Сегодня ночью я была у вас в комнате, и я не лунатик. Все, что я вам сказала, правда. Вы видите, меня это не смущает. И я не сумасшедшая. Да, Альбер был моим любовником, и у меня будет от него ребенок". Итак, значит, сын той мадам Ретайо, которая столь энергично отстояла свои права после гибели мужа, юный и пылкий друг молодого Фийу, по ночам незаметно проникал в этот дом. А Женевьева принимала его у себя в спальне, помещавшейся в конце правого крыла.

– Простите, мадам, но если вы не возражаете, я хотел бы пройтись по двору, познакомиться с вашим хозяйством, – обратился Мегрэ к мадам Но.

– Позвольте мне составить вам компанию.

– Ты простудишься, Женевьева.

– Нет, мама. Я накину что-нибудь на плечи.

Женевьева принесла из кухни зажженный фонарь. Они вышли в переднюю, и Мегрэ помог ей надеть плащ.

– Что вы хотите посмотреть? – тихо спросила она.

– Выйдем во двор.

– Пройдемте здесь, чтобы не обходить дом… Осторожно, ступеньки…

Двери хлева были раскрыты, там горел свет, но сквозь пелену тумана ничего нельзя было различить.

– Ваша комната, кажется, вон та, над нами?

– Да… Я догадываюсь, о чем вы думаете… Он входил не через дверь, как вы понимаете… Идемте… Видите приставленную лестницу?.. Она всегда здесь… Ему оставалось только передвинуть ее правее метра на три…

– Где спальня ваших родителей?

– Через три окна.

– А окна между?..

– Одна комната для гостей, там сегодня ночевал месье Альбан, а вторая всегда заперта – в ней умерла моя сестренка. Только у мамы есть от нее ключ.

Женевьеву знобило, но она старалась скрыть это: ей не хотелось, чтобы Мегрэ подумал, будто она стремится скорее закончить разговор.

– Ваши родители никогда ни о чем не догадывались?

– Нет.

– А когда это началось?

Женевьеве не пришлось долго вспоминать.

– Три с половиной месяца назад.

– Ретайо были известны последствия вашей любви?

– Да.

– Каковы были его намерения?

– Во всем признаться моим родителям и жениться на мне.

– Чем он был так взбешен в последний вечер?

Мегрэ пристально смотрел на девушку, пытаясь в темноте увидеть выражение ее лица. По ее молчанию он понял, что она ошеломлена его вопросом.

– Я спросил вас…

– Я слышала.

– Так что же?

– Не понимаю… Почему вы решили, что он был взбешен?

Руки у Женевьевы дрожали, как недавно у мадам Но. Фонарь так и плясал в ее руках.

– В тот вечер между вами не произошло ничего особенного?

– Нет, ничего.

– Альбер выбрался через окно, как обычно?

– Да… Ночь была лунная… Я видела, как он пошел в глубь двора, чтобы там перелезть через забор и выйти на дорогу…

– В котором часу это было?

– Около половины первого…

– Он всегда оставался у вас так недолго?

– Что вы хотите сказать?

Женевьева старалась выиграть время. В окне, близ которого они стояли, было видно, как старая кухарка ходит взад и вперед по кухне.

– Он пришел к вам около двенадцати. Я думаю, что обычно он уходил не так скоро… Вы не поссорились?

– Почему мы должны были поссориться?

– Не знаю… Я просто спрашиваю…

– Нет.

– Когда он собирался поговорить с вашими родителями?

– Вскоре… Мы ждали удобного случая…

– Постарайтесь все вспомнить… Когда он уходил, вы нигде не видели света?.. Не слышали никакого шума?.. Никого не заметили во дворе?

– Нет, никого… Клянусь вам, господин комиссар, я ничего не знаю. Вы можете мне не верить, но это правда… Никогда, слышите, никогда я не признаюсь отцу в том, в чем я призналась вам сегодня ночью. Я уеду… Я еще не знаю, что я сделаю…

– Почему вы мне это рассказали?

– Трудно сказать… Испугалась… Подумала, что вы все раскроете и скажете моим родителям… – Давайте вернемся в дом. Вы дрожите…

– Так вы не скажете?

Мегрэ колебался. Он не хотел связывать себя обещанием и только прошептал:

– Доверьтесь мне.

Неужели он тоже "из тех", выражаясь словами Луи? О, теперь он великолепно сознавал, что это значит. Альбер Ретайо мертв. Похоронен. И большинство жителей Сент-Обена считают, что, раз юношу невозможно воскресить, разумнее всего больше не вспоминать об этой истории. Быть "из тех" означало принадлежать к этому большинству.

Ведь даже сама мать Альбера Ретайо была "из тех", вот почему она делает вид, будто не понимает, из-за чего поднялся весь этот шум. А те, гго вначале был не с ними, постепенно переметнулись в их лагерь. Вот Дезире божится, что никакой кепки он не находил. Какая, мол, там еще кепка? А между тем сейчас у него завелись деньжата, он может пить вволю, он послал пятьсот франков негодяю сыну. Почтальон Иосафат не помнит, чтобы он видел ты-сячефранковые бумажки в супнице. Этьен Но раздосадован тем, что его шурин прислал в Сент-Обен такого человека, как Мегрэ, который вбил себе в голову во что бы то ни стало докопаться до истины. До какой истины? Кому она нужна? Лишь небольшая группка завсегдатаев "Трех мулов" – плотник, возчик и этот мальчишка Луи Фийу, Отец которого, кстати, был известным заводилой, – мутит воду.

– Вы, верно, проголодались, господин комиссар? – спросила мадам Но у Мегрэ, когда он вернулся в гостиную.

– А где моя дочь?

– Мы вместе вошли в дом. Думаю, она на минутку поднялась к себе в комнату.

Последующие четверть часа были поистине ужасны. Они сидели одни в этой старомодной, жарко натопленной гостиной, где из камина, разбрасывая искры, то и дело выпадали дымящиеся головешки. От лампы с розовым абажуром падал мягкий, приглушенный свет.

Было тихо, и лишь привычные звуки, долетавшие из кухни, нарушали эту мертвую тишину: вот подкладывают в плиту дрова, вот повесили на гвоздь кастрюлю, вот поставили на стол тарелку. Мегрэ видел, что мадам Но хочет начать разговор. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы это понять.

Казалось, какой-то бес так и подбивает ее на это. Разговор о чем? Она терзалась, время от времени, решившись, открывала рот, и Мегрэ со страхом ждал, какое же признание сорвется с ее уст. Но она ничего не говорила. Нервная спазма сжимала ей горло, плечи ее вздрагивали, и, придавленная тишиной и безмолвием, отгораживающими их от всего мира, она продолжала шить мелкими стежками. Знает ли она, что между ее дочерью и Ретайо?..

– Разрешите закурить, мадам?

Она вздрогнула, словно ждала услышать от него что-то другое.

– Прошу вас, не стесняйтесь, будьте как дома-Внезапно она выпрямила спину и прислушалась.

– Боже мой…

К чему относилось это "боже мой"? Она явно мечтала, чтобы скорее вернулся муж, чтобы кто-нибудь, все равно кто, пришел бы и положил конец ее мучениям.

И тогда Мегрэ почувствовал угрызения совести. Что мешало ему подняться с кресла и сказать: "Мне кажется, ваш брат напрасно попросил меня приехать к вам. Мне здесь нечего делать. Вся эта история меня не касается. И если вы не возражаете, я. поблагодарив вас за прием, уеду ближайшим же парижским поездом?" Но перед его глазами стояло бледное лицо Луи, молящие глаза юноши, его ироническая усмешка. И еще-это главное! – перед глазами его стоял Кавр с портфелем под мышкой. Кавр, которому после стольких лет судьба дала наконец-то возможность взять верх над своим бывшим коллегой, столь ему ненавистным. А Кавр действительно ненавидел его. И не только его, он ненавидел всех, но Мегрэ особенно. Глядя на Мегрэ, он всегда думал, что и его, Кавра, судьба могла сложиться столь же удачно. Какую же кропотливую, скрытую работу вел этот самый Кадавр со вчерашнего дня, с того самого момента, как они вместе вышли из поезда?

Тикали часы. Но где же они? Мегрэ пошарил глазами по стенам. Ему тоже было не по себе. "Еще пять минут, – подумал он, – и у бедняжки не выдержат нервы…. Она мне во всем признается… Она больше не может. У нее уже нет сил…" А ведь он может разом со всем покончить. Стоит только задать ей вопрос. Или даже не задавать. Просто встать перед ней и выжидающе посмотреть ей в глаза. Разве она в состоянии выдержать его взгляд? Но вместо этого Мегрэ продолжал молчать, мало того – чтобы дать несчастной женщине возможность прийти в себя, он торопливо схватил со стола какую-то книжонку, как оказалось, журнальчик для женщин с узорами вышивок. Как в приемной зубного врача человек читает то, чего никогда не стал бы читать по доброй воле, так и Мегрэ листал журнал, внимательно разглядывая розовые и голубые узоры, и при этом невидимая нить, связывающая его с мадам Но, ни на секунду не ослабевала.

Спасла положение горничная-простая деревенская девушка в строгом черном платье и белом фартуке, которые еще больше подчеркивали не правильные, грубые черты ее лица.

– Ой, простите, мадам… Я не знала, что у вас гость…

– Что вам, Марта?

– Я хотела спросить: накрывать на стол или подождать хозяина?

– Накрывайте.

– А месье Альбан будет ужинать?

– Не знаю. На всякий случай поставьте прибор и для него…

Какое это облегчение-говорить о простых, привычных вещах, произносить объеденные слова! Мадам Но была рада случаю сказать хоть что-нибудь:

– Сегодня месье Альбан обедал у нас… Это он подошел к телефону, когда вы звонили… Он так одинок… Мы уже считаем его членом нашей семьи… И, воспользовавшись тем, что ей наконец-то подвернулся повод выйти из комнаты, проговорила:

– Вы разрешите, я на минутку покину вас. Вы же знаете, хозяйка всегда должна сама проверить все на кухне… Сейчас я велю сказать дочери, чтобы она спустилась: пусть побудет с вами…

– Не беспокойтесь, прошу вас…

– Впрочем… – Она прислушалась. – Да, да. Вот и муж вернулся.

У подъезда остановилась машина. Сквозь шум мотора слышались голоса. Мегрэ подумал было, что Этьен Но кого-то привез с собой, но оказалось, тот просто отдает распоряжения выбежавшему ему навстречу работнику. Даже не сняв своего кожаного пальто, Этьен Но сразу вошел в гостиную и с удивлением увидел там только жену и Мегрэ. Он встревожепно посмотрел на них.

– О, вы…

– А я как раз извинилась перед господином комиссаром, Этьен, что вынуждена на минутку покинуть его: мне надо заглянуть на кухню…

– Простите меня, комиссар… Я член сельскохозяйственной комиссии Генерального совета и совсем запамятовал, что сегодня у нас очень важное совещание…

Он отдышался, налил себе рюмку вина. Видно было, что он мучительно пытается угадать, что произошло здесь в его отсутствие.

– Ну как, хорошо потрудились, комиссар? Мне сказали по телефону, что вы даже не смогли прийти к обеду.

Да, Этьен Но тоже чувствовал себя неуютно наедине с Мегрэ. Он оглядывал кресла в гостиной с таким видом, словно упрекал их за то, что они пустуют.

– Альбан не приходил? – громко спросил он с деланным безразличием, повернувшись к столовой, дверь в которую была открыта.

– Он обедал с нами, но придет ли вечером, не сказал, – донесся из кухни голос жены.

– А Женевьева?

– Поднялась к себе. Э

тьен Но ходил по гостиной, все еще не решаясь сесть. Мегрэ понимал его состояние. Чтобы чувствовать себя сильными или хотя бы не дрожать от ужаса, этим людям необходимо быть друг подле друга, тесно сидеть рядом всем вместе. Вот вчера им удалось воссоздать для комиссара ту атмосферу, которая парит обычно в их доме. Они помогали друг другу, обмениваясь банальными фразами, и слова текли легко и безмятежно.

– Рюмочку портвейна? – предложил Этьен Но.

– Благодарю вас, я только что выпил…

– Еще одну… Хорошо… Так расскажите же, что вам удалось сделать… Вернее… Впрочем, кажется, я задаю нескромный вопрос…

– Кепка исчезла, – сказал Мегрэ, не отрывая глаз от ковра.

– Да? Неужели? Злосчастная кепка, которая должна была стать уликой… А где она находилась? Вы знаете, я все время с недоверием относился к ее существованию.

– Некий Луи Фийу утверждает, будто бы еще вчера вечером она лежала у него в ящике комода.

– У рябого Луи? И ее выкрали сегодня утром? Вам это не кажется странным, а?

Этьен Но смеялся. Высокий, розовощекий, крепкий, сильный, он стоял перед Мегрэ. Он был хозяином этого дома, главой семьи, он только что вернулся с совещания, где принимал участие в обсуждении важных административных дел. Он – Этьен Но, тот самый Но, как сказали бы его земляки, сын Себастьяна, которого знали и уважали в департаменте. И все-таки в его смехе слышался страх.

Судорожным движением он взял со столика рюмку портвейна. Его взгляд тщетно искал привычной поддержки тех, кого он сейчас хотел бы видеть рядом, – жены, дочери и Альбана, который в такой день позволил себе отсутствовать.

– Сигару?.. Прошу вас, без церемоний…

Он ходил взад и вперед по гостиной, будто был убежден, что стоит ему сесть, как он окажется в западне, в лапах страшного комиссара, присланного на его погибель дураком шурином.