Текст книги "Признания Мегрэ (сборник)"

Глава 4
Письма почтовой служащей

Лейтенант вздохнул, словно оправдываясь:

– Вот видите! Я делаю все, что в моих силах.

Это была, разумеется, правда. И сейчас он старался с особым рвением, поскольку за его расследованием наблюдал свидетель, важная особа из криминальной полиции, комиссар, который пользовался у него непререкаемым авторитетом.

Биография лейтенанта была довольно любопытной. Он принадлежал к семье, хорошо известной в Тулузе, и по настоянию родителей поступил в Политехническую школу, которую окончил в числе лучших учеников. Но вместо того, чтобы записаться на военную службу или начать работать в промышленности, он выбрал жандармерию, для чего два года изучал право.

У лейтенанта была прелестная жена, тоже из хорошей семьи, и все считали их одной из самых приятных супружеских пар Ла-Рошели.

Лейтенант старался хорошо выглядеть даже в унылой обстановке мэрии, куда еще не проникали солнечные лучи и где по контрасту со светлым двором было почти темно.

– Совсем не просто догадаться, о чем они думают, – заметил лейтенант, закуривая новую сигару.

В углу комнаты, около стены, стояли шесть карабинов 22 калибра. Четыре из них были совершенно одинаковыми, а один – старого образца, с резным прикладом.

– Думаю, я все собрал. Если остались другие, мои люди найдут их сегодня утром.

С каминной полки лейтенант взял картонную коробку, напоминавшую аптечный коробок, и вынул из нее деформированный кусок свинца.

– Я внимательно его осмотрел. Я прослушал курс баллистики, а у нас в Ла-Рошели нет эксперта. Речь идет о свинцовой пуле, которую часто называют мягкой. Она сплющивается, попав в цель, даже если это еловая доска. Таким образом, на ней бесполезно искать следы, которые можно обнаружить на других пулях и которые часто помогают нам установить, каким оружием пользовался преступник.

Мегрэ кивнул, показывая тем самым, что понимает.

– Вам знакомы карабины 22 калибра, комиссар?

– Более или менее.

Вернее, менее, чем более, поскольку Мегрэ не мог припомнить ни одного убийства, совершенного в Париже с помощью этого вида оружия.

– Из них можно стрелять двумя видами пуль: короткими и длинными. У коротких пуль низкая дальнобойность, зато длинные 22 калибра могут попасть в цель, находящуюся на расстоянии более ста пятидесяти метров.

На мраморной с прожилками каминной доске лежала целая кучка кусочков свинца, штук двадцать.

– Вчера мы провели эксперимент, стреляя из разных карабинов. Пуля, убившая Леони Бирар, была длинной, 22 калибра, а ее вес соответствует весу других пуль.

– Гильзу нашли?

– Мои люди частым гребнем прочесали палисадники за домом. Они и сегодня будут искать. Вполне возможно, что стрелявший забрал гильзу. Я просто пытаюсь вам объяснить, что у нас очень мало материальных улик.

– Из всех этих ружей недавно стреляли?

– Да, относительно недавно. Точно сложно сказать, поскольку мальчишки не чистят и не смазывают карабины после стрельбы. Полученный мною отчет судебного медика тоже не может нам существенно помочь, поскольку медик не в состоянии даже приблизительно определить, с какого расстояния был произведен выстрел. Может, с пятидесяти метров, а может, и со ста.

Мегрэ набивал трубку. Стоя у окна, он рассеянно слушал лейтенанта. Напротив, около церкви, он заметил мужчину с черными густыми волосами. Мужчина подковывал лошадь, которую держал за ногу молодой человек.

– Мы со следователем рассматривали разные гипотезы. Первой нам пришла в голову версия несчастного случая, какой бы странной она ни была. Преступление представляется нам неправдоподобным. Ведь так мало шансов убить бывшую почтовую служащую пулей 22 калибра, что мы невольно себя спрашивали, не задела ли ее эта пуля случайно. Возможно, кто-то в палисаднике стрелял по воробьям, чем обычно занимаются мальчишки. Встречаются и более странные стечения обстоятельств. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Мегрэ кивнул головой. У лейтенанта была почти детская потребность искать его одобрения. Он был трогателен в своем стремлении показать, что старается.

– Мы назвали это теорией обыкновенного несчастного случая. Если бы Леони Бирар умерла в иное время, или в выходной день, или в другом месте деревни, то, несомненно, мы остановились бы на этой версии, поскольку она самая правдоподобная. Только в тот час, когда старуха была убита, дети находились в классе.

– Все?

– Почти. Отсутствовали три-четыре ученика, в том числе одна девочка. Но они живут далеко отсюда, на фермах, и в то утро в деревне их никто не видел. Еще один ученик, сын мясника, уже около месяца не встает с постели.

Тогда мы подумали о второй возможности, то есть о злом умысле.

Кто-то, любой сосед, повздоривший с Леони Бирар – а они все ругались с ней, – кто-то, с кем она особо вызывающе себя вела, мог в порыве ярости выстрелить издалека, чтобы напугать ее или разбить стекла, даже не собираясь убивать.

Я еще не окончательно отказался от этой гипотезы, поскольку третья версия – об умышленном убийстве – предполагает, что стрелял первоклассный стрелок. Если бы пуля попала в любое другое место, а не в глаз, то только ранила бы ее, да и то легко. Чтобы намеренно попасть в глаз, стреляя с определенного расстояния, надо быть превосходным стрелком.

Не забывайте, что убийство произошло средь бела дня рядом с тем местом, где мы сейчас находимся, в час, когда большинство женщин занимаются домашними делами. Вокруг дворы, палисадники. Стояла хорошая погода, многие окна были открыты.

– Вы попытались определить, где каждый находился в четверть одиннадцатого?

– Вы же слышали, что говорила Мария Смелкер. Другие свидетельства ничуть не лучше. Люди отвечают неохотно. Когда они вдаются в подробности, то говорят так путано, что только усложняют дело.

– Помощник мэра находился в своем палисаднике?

– Похоже, да. Все зависит от того, как определять время: по радио или по церковным часам, поскольку часы на колокольне спешат минут на пятнадцать-двадцать. Те, кто слушал радио, утверждают, что видели Тео на дороге около четверти одиннадцатого. Он направлялся в «Приятный уголок». В таверне же говорят, что он пришел после половины одиннадцатого. Жена мясника, которая развешивала белье, говорит, что видела, как он спустился в свой погреб, чтобы, как обычно, пропустить стаканчик.

– У него есть карабин?

– Нет. Только охотничья двустволка. Я говорю все это, чтобы показать вам, как трудно получить достоверное свидетельство. Внимания заслуживает только свидетельство мальчишки.

– Сына полевого сторожа?

– Да.

– Почему он молчал в первый день?

– Я тоже задал ему такой вопрос. Ответ был правдоподобен. Вы, несомненно, знаете, что его отец, Жюльен Селье, женился на племяннице старухи?

– Я знаю также, что Леони Бирар объявила о своем намерении лишить племянницу наследства.

– Марсель Селье вбил себе в голову, что должен выгородить своего отца. И только вечером следующего дня заговорил с ним об этом. Тогда в четверг утром Жюльен Селье привел его к нам. Вы увидите их. Это симпатичные, открытые люди.

– Марсель видел, как учитель выходил из сарая?

– Так он говорит. В классе дети были предоставлены сами себе. Большинство детей шалили. Марсель Селье, серьезный и спокойный ученик, подошел к окну и увидел, как Жозеф Гастен выходит из сарая.

– А он видел, как Гастен входил в сарай?

– Нет, только как выходил. В этот момент, вероятно, прогремел выстрел. Тем не менее учитель продолжает отрицать, что в то утро входил в сарай. Или он врет, или мальчишка выдумал эту историю. Но зачем?

– Действительно, зачем? – легкомысленно прошептал Мегрэ.

Комиссару хотелось выпить вина. Ему казалось, что сейчас самое время. Перемена закончилась. Две старые женщины с сумками для провизии прошли мимо, направляясь в сторону кооператива.

– Мне хотелось бы взглянуть на дом Леони Бирар, – сказал комиссар.

– Я пойду с вами. У меня есть ключ.

Ключ тоже лежал на каминной полке. Лейтенант положил его в карман, застегнул китель и надел фуражку. Ветер доносил запах моря, но все же не такой сильный, как хотелось бы Мегрэ. Они направились к углу улицы, и около таверны Луи Помеля комиссар самым естественным образом спросил:

– А не выпить ли нам по стаканчику?

– Вы полагаете? – озадаченно пробормотал лейтенант.

Лейтенант явно принадлежал к людям, которые не привыкли вот так запросто пить вино в бистро или таверне. Приглашение смущало его, но он не знал, как отказаться.

– Я спрашиваю себя…

– Только по стаканчику белого вина.

Тео сидел в углу таверны, вытянув свои длинные ноги. На расстоянии протянутой руки от него стояли пол-литровая бутылка вина и стакан. Почтальон, у которого вместо левой руки был железный крюк, стоял перед ним. Они оба замолчали при виде Мегрэ и лейтенанта.

– Чего желаете, господа? – спросил Луи Помель, стоявший за стойкой. Рукава его рубашки были закатаны.

– Бутылочку белого.

Даньелу, чувствовавший себя неловко, не знал, как себя вести. Возможно, из‑за этого помощник мэра насмешливо смотрел на них обоих. Он был крупным мужчиной, который когда-то был толстым. Когда он похудел, его кожа стала похожа на слишком широкую одежду в складках.

В его взгляде читалась насмешливая уверенность крестьянина, к которой примешивалась уверенность политика, привыкшего жульничать на муниципальных выборах.

– Ну, как там эта каналья Гастен? – спросил Тео, ни к кому конкретно не обращаясь.

И Мегрэ, сам не зная почему, ответил в том же тоне:

– Он ждет, когда другой займет его место.

Такой ответ шокировал лейтенанта. Почтальон же живо обернулся.

– Вы что-нибудь обнаружили? – спросил он.

– Вы знаете эту местность лучше остальных, ведь вам каждый день приходится обходить всю округу.

– Да уж, хожу немало! Еще недавно были люди, которые совсем не получали писем. Я помню фермы, куда я приходил только один раз в год, приносил календарь. Теперь нет ни одного, кто не выписывал бы газету, которую надо приносить на дом. К тому же многие подают заявки на получение пособий или пенсий. Если бы вы знали, какая это кипа бумаг!..

И удрученно повторил:

– Бумаги! Бумаги!

По его тону можно было подумать, что именно он заполняет эти бумаги.

– Сначала ветераны. Это я еще понимаю. Потом вдовы, получающие пенсии. Затем социальное страхование, пособия для многодетных семей. А еще пособия…

Почтальон повернулся к помощнику мэра.

– Вот видишь? Иногда я спрашиваю себя, остался ли в деревне хотя бы один человек, который ничего не получает от правительства. И я уверен, что некоторые специально делают детей, чтобы получать пособия.

Держа в руке запотевший стакан, Мегрэ весело спросил:

– Вы полагаете, что пособия имеют какое-то отношение к смерти Леони Бирар?

– Никогда не знаешь…

Это было его навязчивой идеей. Он, несомненно, тоже получал пенсию, поскольку у него не было руки. Правительство платило ему. И его бесило, что другие получают деньги наравне с ним. Словом, он ревновал.

– Луи, дай-ка мне бутылочку.

Глаза Тео по-прежнему смеялись. Мегрэ пил вино небольшими глотками. Все происходило почти так, как он представлял себе поездку на море. Опьяняющий воздух был цвета белого вина. На площади две курицы клевали твердую землю, где никак не могли найти червяков. На кухне Тереза чистила лук, время от времени вытирая глаза краешком фартука.

– Ну, пойдем?

Даньелу, лишь смочивший губы в вине, с облегчением последовал за комиссаром.

– А вам не кажется, что эти крестьяне посмеивались над нами? – тихо спросил лейтенант, когда они вышли на улицу.

– Ну и черт с ними!

– Можно подумать, что вас это забавляет!

Мегрэ не ответил. Он начал понемногу осваиваться в деревне и больше не жалел, что покинул набережную Орфевр. Утром он не позвонил жене, как обещал. Он даже не заметил здание почты. Он потом подумает об этом.

Они шли мимо галантерейной лавки, за окном которой комиссар заметил такую старую и такую сухощавую женщину, что невольно возникал вопрос, как она до сих пор не рассыпалась.

– Кто это?

– Их двое, примерно одинакового возраста. Это барышни Тевенар.

В родной деревне Мегрэ галантерейную лавку тоже держали две старые девы. Можно было подумать, что жители деревень Франции подражали друг другу. Прошло много лет. На дорогах появились скоростные автомобили. Автобусы и грузовички вытеснили повозки. Почти везде были кинотеатры. Было изобретено радио и много других полезных вещей. И все же Мегрэ видел здесь персонажей из своего детства, застывших в своих позах, словно на картинках эпиналь[8]8
  Эпиналь, эпинальские картинки (от названия городка Эпиналь в Лотарингии; картинки-загадки и оптические иллюзии) – иллюстрированные листки Ж.-Ш. Пеллерена (1756–1836), которые распространяли лоточники-книгоноши. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

– Вот ее дом.

Дом был старым. Его единственный на улице не белили уже много лет. Лейтенант вставил большой ключ в замочную скважину зеленой двери, потом толкнул дверь, и им тут же в нос ударил приторно-сладкий запах, такой же, какой, вероятно, царил у двух старых дев, живших по соседству, запах, которым пропитаны все места, где старые люди живут как затворники.

Первая комната была немного похожа на ту, где принимала комиссара мадам Гастен, с той лишь разницей, что дубовая мебель была менее навощена, кресла более потертые, а камин украшала большая медная решетка. В углу стояла кровать, которую, вероятно, принесли из другой комнаты. Постель была разобрана.

– Спальни наверху, – объяснил лейтенант. – Вот уже несколько лет Леони Бирар не хотела подниматься по лестнице. Она жила на первом этаже, спала здесь же. Мы ничего не переставляли.

За приоткрытой дверью находилась довольно просторная кухня с каменным очагом и плитой, которую топили углем. Все было грязным. Под плитой на полу виднелись рыжеватые круги, оставшиеся от кастрюль. Стены покрывали жирные пятна. В кресле, стоявшем у окна, пожилая женщина, вероятно, проводила большую часть дня.

Мегрэ понял, почему Леони Бирар предпочитала находиться здесь, а не в передней комнате. По дороге, ведущей к морю, мало кто ходил, а вот сзади, как и из дома учителя, можно было видеть самые оживленные места других домов, дворы и палисадники, в том числе и школьный двор.

Обстановка была почти интимной. Сидя в своем кресле, Леони Бирар принимала участие в повседневной жизни десятка семейств. А если у нее было хорошее зрение, она могла даже видеть, кто что ел.

– Бесполезно вам говорить, что контур, обведенный мелом, означает то место, где ее нашли. Пятно, которое вы видите…

– Понимаю.

– Крови вытекло немного.

– Где она сейчас?

– Ее перевезли в морг Ла-Рошели, там сделали вскрытие. Похороны состоятся завтра утром.

– Известно, кто наследует ей?

– Я искал завещание. Позвонил одному деловому человеку, поверенному в делах из Ла-Рошели. Она часто говорила ему о завещании, но так и не составила его в присутствии поверенного. У него хранятся ее ценные бумаги, облигации, акт о собственности на дом, где мы сейчас находимся, и на еще один дом, расположенный в двух километрах отсюда.

– Таким образом, если никто не объявится, то ее племянница наследует все?

– Я так думаю.

– Что она об этом говорит?

– Похоже, она ни на что не рассчитывает. Селье не бедствуют. Они, конечно, не богатые, но у них неплохое дело. Вы увидите их. Я не умею распознавать людей. Но Селье кажутся мне честными, порядочными, работящими людьми.

Мегрэ принялся рыться в ящиках. Он обнаружил ржавую кухонную утварь, разный хлам, старые пуговицы, гвозди, счета, валявшиеся вперемешку с катушками, на которых больше не было ниток; чулки, шпильки.

Мегрэ вернулся в первую комнату, где стоял старинный комод, имевший определенную ценность, и тоже принялся открывать ящики.

– Вы изучили эти бумаги?

Лейтенант слегка покраснел, словно его застигли врасплох или уличили в чем-то предосудительном.

Он выглядел точно так же, как в бистро Луи Помеля, когда был вынужден взять стакан белого вина, который протянул ему Мегрэ.

– Это письма.

– Я вижу.

– Они написаны более десяти лет назад, тогда, когда она еще была начальницей почтового отделения.

– Насколько я могу судить, эти письма не ей были адресованы.

– Совершенно верно. Я подошью эти письма к делу. Я говорил о них следователю. Не могу делать все одновременно.

Все письма лежали в конвертах, на которых были написаны разные имена: Эварист Корню, Огюстен Корню, Жюль Маршандон, Селестен Маршандон, Теодор Кумар, другие имена, в том числе женские, например сестер Тевенар, барышень, державших галантерейную лавку.

– Если я правильно понимаю, в то время, когда Леони Бирар была начальницей почтового отделения, она далеко не всю корреспонденцию отдавала адресатам.

Мегрэ пробежал глазами несколько строк:

Дорогая мама!

Пишу тебе, чтобы сообщить, что чувствую себя хорошо. Надеюсь, ты тоже здорова. Я довольна своими новыми хозяевами, кроме деда, который живет с ними. Он все время кашляет и плюет на пол…

В другом письме говорилось:

На улице я встретил кузена Жюля. Увидев меня, он смутился. Он был совершенно пьяным. Сначала я даже подумала, что он меня не узнал.

Разумеется, Леони Бирар вскрывала не все письма. Создавалось впечатление, что она интересовалась определенными семьями, в частности семьями Корню и Рато, представителей которых было много в этом краю, больше, чем других.

На многих конвертах сохранились марки Сената. Они были подписаны известным политическим деятелем, умершим два года назад.

Дорогой друг!

Я получил ваше письмо относительно бури, которая опустошила ваши садки и унесла в море более двухсот столбиков. Я готов сделать все необходимое, чтобы средства, выделенные для жертв национальных стихийных бедствий…

– Я навел справки, – объяснил лейтенант. – Эти садки сделаны из еловых кольев, вбитых в дно и связанных между собой фашинами. Там размещают молодых устриц, чтобы они росли. При каждом более или менее сильном отливе часть столбиков уносит в море. Они стоят дорого, поскольку их привозят издалека.

– Таким образом, некоторые жулики заставляют правительство выплачивать им компенсацию из средств, выделенных на устранение последствий национальных стихийных бедствий!

– Сенатор пользовался широкой популярностью, – нерешительно сказал Даньелу. – Он никогда не испытывал трудностей при переизбрании на новый срок.

– Вы читали все письма?

– Я только пробежал их глазами.

– Они навели вас на какую-нибудь мысль?

– Они объяснили мне, почему вся деревня ненавидела мамашу Бирар. Она слишком много знала о каждом. Вероятно, она сумела выведать всю подноготную. Тем не менее я не нашел ничего серьезного, по крайней мере достаточного, чтобы кто-нибудь по прошествии десяти лет решил убить ее, выстрелив в голову. Большинство тех, кому были адресованы письма, умерли, а их детей нисколько не заботят события, происходившие в далеком прошлом.

– Вы возьмете эти письма?

– Сейчас в этом нет необходимости. Я могу оставить вам ключ от дома. Хотите подняться на второй этаж?

Для очистки совести Мегрэ поднялся. Обе комнаты были загромождены всяким хламом, сломанной мебелью. Ничего нового это ему не дало.

Выйдя на улицу, комиссар взял ключ, протянутый ему лейтенантом.

– Что вы собираетесь делать?

– В котором часу заканчиваются уроки?

– Утренние – в половине двенадцатого. Ученики, живущие поблизости, отправляются по домам, чтобы пообедать. Те, кто живет на фермах и на берегу моря, едят в школе бутерброды, которые принесли с собой. Уроки возобновляются в половине второго и заканчиваются в четыре часа.

Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут двенадцатого.

– Вы остаетесь в деревне?

– Мне надо встретиться со следователем, который сегодня утром допрашивал учителя. Но во второй половине дня я вернусь.

– До скорого.

Мегрэ пожал лейтенанту руку. Комиссару хотелось выпить стаканчик белого вина до окончания уроков. Какое-то время он стоял на солнце, глядя на удалявшегося легким шагом лейтенанта, словно у того с плеч свалилась тяжелая обуза.

Тео по-прежнему был у Луи. В противоположном углу сидел старик чуть ли не в лохмотьях, седой, всклокоченный, похожий на клошара[9]9
  Нищий, бездомный. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Наливая себе стакан дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ.

– Бутылочку? – спросил Луи.

– Ту же самую.

– А у меня только такие и есть. Полагаю, вы будете обедать? Тереза сейчас жарит кролика. Потом вы мне скажете, пришелся ли он вам по вкусу.

В зал вошла служанка.

– Мсье Мегрэ, вы любите кролика в белом вине?

Она вышла только для того, чтобы увидеть его, бросить на него заговорщический взгляд, в котором сквозила признательность. Он не выдал ее. И она, почувствовав облегчение, стала почти красивой.

– Ступай на кухню.

Рядом остановился грузовичок. В таверну вошел мужчина, одетый как мясник. В отличие от большинства мясников, он был худым и выглядел болезненным из‑за свернутого носа и гнилых зубов.

– Перно, Луи.

Мужчина обернулся к Тео, который блаженно улыбался.

– Эй, ты! Привет, старый разбойник!

Помощник мэра вяло помахал рукой.

– Не слишком устал? Как только подумаю, что есть такие бездельники, как ты…

Потом он обратился к Мегрэ.

– Так это вы, похоже, приехали сюда, чтобы раскрыть все тайны?

– Стараюсь!

– Вам придется хорошо постараться! Если вам удастся что-нибудь разыскать, заслужите орден.

Его усы были мокрыми от вина.

– Как твой сын? – спросил Тео, который сидел, развалившись, лениво вытянув ноги.

– Доктор утверждает, что он уже должен ходить. Легко сказать! Как только я его ставлю на ноги, он падает. Доктора в этом ничего не смыслят. Как и помощники мэров!

Казалось, мужчина шутил, но в его голосе чувствовалась горечь.

– Ты уже закончил?

– Мне осталось съездить в Барраж.

Мужчина заказал второй стакан, залпом выпил его, вытер усы и сказал Луи:

– Запиши на мой счет.

Потом он повернулся к комиссару:

– Желаю вам повеселиться!

Проходя мимо Тео, он нарочно задел его за ноги.

– Пока, негодяй!

Было слышно, как он заводил мотор. Потом его грузовичок развернулся на площади.

– Его отец и мать умерли от туберкулеза, – объяснил Луи. – Сестра сейчас находится в санатории. Еще у него есть брат, но он в психушке.

– А он сам?

– Вертится как может. Продает мясо в окрестных деревнях. Попытался открыть мясную лавку в Ла-Рошели, но только потратил на нее все деньги, которые скопил.

– Сколько у него детей?

– Сын и дочь. Двое других умерли в младенчестве. Месяц назад сына сбил мотоциклет. С тех пор он лежит в гипсе. Дочь – ей семь лет – должна сейчас быть в школе. Когда он закончит объезд, выпьет полубутылку перно.

– Это тебя забавляет? – раздался насмешливый голос Тео.

– Что именно?

– Рассказывать все это.

– Я ни о ком не сказал плохого слова.

– А хочешь, я расскажу о твоих делишках?

Казалось, Луи испугался. Он достал из-под прилавка полную бутылку и поставил на стол.

– Ты прекрасно знаешь, что рассказывать не о чем. Надо же как-то поддерживать разговор, не так ли?

Казалось, Тео ликовал. Его губы не расплылись в улыбке, но в глазах сверкали насмешливые искорки. Мегрэ не мог отделаться от мысли, что сейчас Тео напоминал отставного старого фавна. Вот он, в центре деревни, словно лукавый бог, который знал обо всем, что происходило между стен домов и в головах людей, и в одиночестве наслаждался спектаклем, разыгравшимся перед ним.

На Мегрэ он смотрел не как на врага, а, скорее, как на равного.

Казалось, он ему говорил: «Вы очень хитрый человек. Считаетесь асом в своем ремесле. В Париже вы обнаруживаете все, что от вас хотят скрыть. Но я другой. И здесь все знаю только я. Попытайтесь! Ведите свою игру! Расспрашивайте людей. Вытяните из них правду. Посмотрим, что у вас получится!»

Тео спал с Марией, неопрятной, некрасивой женщиной. Он попытался переспать с мадам Гастен, утратившей всякую привлекательность. Он пил с утра до вечера, но никогда не был в стельку пьяным. Он жил в своем мире, который, вероятно, был забавным, поскольку это вызывало у него улыбку.

Старуха Бирар тоже знала о маленьких тайнах деревни. Но эти тайны разъедали ее, отравляли, как яд, который ей приходилось выплевывать наружу тем или иным образом.

Его же это забавляло. А когда кому-нибудь требовалась справка для получения пособия, что так сильно раздражало почтальона, он не раздумывая выписывал ее и скреплял одной из печатей мэрии, которые постоянно таскал с собой в кармане мятых штанов.

Он не воспринимал их всерьез.

– Еще вина, комиссар?

– Не сейчас.

Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся со стороны школьного двора. Из школы выходили ученики, отправлявшиеся обедать домой. Он увидел, как по площади бегут двое-трое ребятишек.

– Я вернусь через полчаса.

– К тому времени кролик уже будет готов.

– Устриц по-прежнему нет?

– Нет.

Засунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Перед ним туда вошел мальчик, пробиравшийся между ведрами, лейками, опрыскивателями, которые стояли на полу и свисали с потолка. В пыльном свете повсюду виднелась хозяйственная утварь.

Послышался женский голос:

– Что вам угодно?

Комиссару пришлось вглядываться в полутьму, чтобы различить довольно молодое лицо и светлый передник в синюю клетку.

– Ваш муж дома?

– Он сзади, в мастерской.

Мальчик вбежал в кухню и принялся мыть руки.

– Проходите сюда, пожалуйста. Сейчас я его позову.

Она не знала, кто он такой, и не выглядела испуганной. На кухне, бывшей жизненным центром дома, она пододвинула для комиссара стул с соломенным сиденьем, а потом открыла дверь, ведущую во двор.

– Жюльен!.. К тебе пришли!..

Мальчик вытирал руки, с любопытством глядя на Мегрэ. И он тоже пробудил у комиссара детские воспоминания. В его классе, как и везде, всегда был мальчик толще других, такой же простодушный и прилежный, как этот, с такой же светлой кожей, с такими же движениями хорошо воспитанного ребенка.

Мать мальчика не была полной, но отец, появившийся через несколько минут, весил более ста килограммов. Он был очень высоким, широким, с почти кукольным лицом и наивными глазами.

Прежде чем войти, он вытер ноги о половичок. На круглом столе уже стояли три прибора.

– Вы позволите? – спросил он, направляясь к рукомойнику.

Чувствовалось, что здесь соблюдаются ритуалы, что каждый член семьи совершает определенные движения в определенное время.

– Вы собирались обедать?

Женщина ответила:

– Чуть позже. Обед еще не готов.

– По правде говоря, мне хотелось бы переговорить с вашим сыном.

Отец и мать посмотрели на мальчика без всякого удивления или беспокойства.

– Слышишь, Марсель? – спросил отец.

– Да, папа.

– Отвечай на вопросы комиссара.

– Да, папа.

Повернувшись к Мегрэ, глядя ему прямо в глаза, мальчик встал в позу ученика, готового отвечать учителю.