Текст книги "Признания Мегрэ (сборник)"

– И на кого он работал на этот раз?

– На Маскулена.

– Значит… – помрачнел Пуан.

– Маскулен ни в чем не признáется. Когда прижмет, будет, в свою очередь, давить на тех, кто оказался замешан в этой истории. Бенуа он, конечно, вытаскивать не станет, полицейского осудят. Что до Флёри…

– Флёри?

Мегрэ кивнул.

– Жалко парня. Он оказался в безвыходном положении. Просто не имел возможности отказать.

– А я тебе говорила, – вмешалась мадам Пуан.

– Знаю. Я не поверил.

– Ты не создан для такой жизни. Политика – не твое. Когда все это закончится, я надеюсь, ты…

– Самое главное, – сказал Мегрэ, – это доказать, что вы не уничтожали отчет Калама, что он был у вас украден, как вы и заявили.

– И люди поверят?

– Бенуа во всем признается.

– Но он скажет, на кого работал?

– Нет.

– И Флёри не скажет?

– Флёри не знал.

Итак… У министра с души только что свалился камень, но облегчения он не чувствовал. Да, Мегрэ спас его репутацию. И тем не менее партия Пуана была проиграна. Если только, что маловероятно, Бенуа в последнюю минуту не решится все рассказать, победителем выйдет Маскулен. И депутат настолько был уверен в подобном исходе событий, что задолго до того, как Мегрэ закончил расследование, не побоялся показать комиссару свой фотостат. В качестве предупреждения. Эдакий оригинальный способ сказать: «Кому нужно, тот поймет!» Все, кто по какой-либо причине боялись обнародования отчета, будь то Артур Нику, засевший в Брюсселе, или та или иная политическая фигура, да кто угодно, все они отныне знали, что Маскулену достаточно вытащить припрятанный у него отчет, и карьера их будет кончена.

В гостиной повисла тишина. Никакой гордости в связи с завершением расследования Мегрэ не чувствовал.

– Через несколько месяцев, когда история забудется, я подам в отставку и мы вернемся в Ла‑Рош-сюр‑Йон, – пробормотал Пуан.

– Обещаешь? – воскликнула жена.

– Клянусь.

И жена министра искренне, без всякой задней мысли, обрадовалась. Потому что муж для нее был важнее и дороже всего на свете.

– Можно я позвоню Алану? – спросила Анна-Мария.

– Так поздно?

– Думаешь, новость не стоит того, чтобы его разбудить?

– Как хочешь…

Да, она тоже не совсем понимала, кто вышел победителем в этой истории.

– Хотите что-нибудь выпить? – неуверенно пробормотал Пуан, робко взглянув на комиссара.

Взгляды их встретились. Мегрэ снова испытал странное чувство, будто смотрит на человека, который мог бы быть ему братом. Даже смотрели они одинаково, мрачно и устало, и плечи горбились как у одного, так и у другого. Предложение выпить было лишь предлогом для того, чтобы посидеть вдвоем и немного помолчать.

Анна-Мария говорила по телефону:

– Да, все закончилось… Говорить еще рано… Пусть папа сам преподнесет им сюрприз, когда будет выступать в парламенте…

Что еще эти двое таких похожих мужчин могли сказать друг другу?

– Ваше здоровье!

– Ваше здоровье, господин министр.

Мадам Пуан вышла из комнаты. Дочь последовала за ней.

– Я поеду спать, – пробормотал Мегрэ, поднимаясь. – Что и вам настоятельно советую.

Пуан неуклюже протянул комиссару руку, будто то был не банальный жест прощания, а способ выразить сложные чувства, которых он стыдился.

– Спасибо, Мегрэ.

– Я сделал все, что мог…

– Да…

Они подошли к двери.

– Знаете, а я ведь тоже отказался пожать ему руку…

И уже на лестнице, почти повернувшись спиной к министру, Мегрэ буркнул:

– Рано или поздно он свернет себе шею…

Ферма Шедоу-Рок,

Лейквилль (Коннектикут)

23 августа 1954 года

Мегрэ в школе

Глава 1
Учитель в «чистилище»

Бывают образы, которые врезаются в память бессознательно, с точностью фотографического снимка. А гораздо позднее мы, отыскав их среди прочих, задумчиво почесываем затылок, напряженно думая, где их видели.

После стольких лет службы Мегрэ почти машинально поднимался по крутой пыльной лестнице криминальной полиции, как всегда, немного задыхаясь. Он на минуту остановился и непроизвольно взглянул на стеклянную клетку, служившую залом ожидания, которую одни называли «аквариумом», а другие – «чистилищем». Возможно, все сотрудники поступали аналогичным образом и это превратилось в своего рода профессиональный ритуал?

Даже когда, как и этим утром, яркое, веселое солнце заливало своим светом Париж и заставляло блестеть розовые колпаки на каминных трубах на крыше, лампа в «чистилище», где не было окон и куда свет проникал только из бескрайнего коридора, горела весь день.

Иногда на креслах и стульях, обитых зеленым бархатом, сидели типы с более или менее бандитскими рожами, старые «клиенты», задержанные ночью каким-нибудь инспектором и теперь дожидавшиеся, когда их вызовут на допрос, или осведомители, свидетели, получившие повестку накануне и теперь поднимавшие голову всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо.

По какой-то непонятной причине здесь в черных рамках на золотистых шнурах висели фотографии полицейских, погибших при исполнении обязанностей.

Через «чистилище» проходили и другие персонажи, мужчины и женщины, принадлежащие к так называемому свету. Они сначала стояли, ожидая, что их вызовут с минуты на минуту, словно зашли сюда просто так, на огонек. Через время они подходили к стулу, на который в конце концов садились. Нередко случалось, что часа через три их снова видели, ушедших в себя, с поблекшим взглядом, потерявшими чувство своей общественной значимости.

В то утро в «чистилище» сидел один мужчина. Мегрэ заметил, что он принадлежит к типу, который в полиции обычно называют «крысиная морда». Мужчина был худым. Над высоким лбом с залысинами торчал клок рыжеватых волос. У него были голубые глаза, а нос казался еще более острым, поскольку подбородок был немного скошенным.

Везде, начиная со школы, можно было встретить подобных индивидуумов. Бог знает почему, но их никогда не принимали всерьез.

Мегрэ практически не обратил на него внимания. Если бы в тот момент, когда он открывал дверь своего кабинета, его спросили, кто находится в зале ожидания, он не нашелся бы, что ответить. Было без пяти минут девять. Окно было распахнуто настежь, и над Сеной поднимался легкий золотисто-голубой пар. Впервые в наступившем году Мегрэ надел демисезонное пальто, однако воздух был еще прохладным, освежающим, его хотелось пить, словно выдержанное белое вино.

Снимая шляпу, Мегрэ взглянул на визитную карточку, лежавшую на столе, под рукой. Чернила были бледными: Жозеф Гастен, школьный учитель. В правом углу, такими мелкими буквами, что комиссару пришлось нагнуться, чтобы прочитать, было выведено: Сент-Андре-сюр-Мер.

Мегрэ не провел никакой связи между визитной карточкой и человеком с крысиной мордой. Он только спросил себя, где слышал о Сент-Андре-сюр-Мере. Раздавшийся в коридоре звонок означал начало совещания у начальника. Мегрэ снял пальто, взял папку, приготовленную накануне, и, как много лет подряд, направился в кабинет шефа. По дороге он встретил других комиссаров. В глазах у них прочел то же выражение, что и у прохожих на улице.

– Наконец-то весна!

– Можно и так сказать!

– Сегодня будет замечательный день.

Через большие окна кабинета директора лился солнечный свет, как через окна деревенской церкви; голуби ворковали, сидя на каменном выступе.

И все, потирая руки, повторяли:

– Наступила весна.

Всем им перевалило за сорок пять лет. Дела, которыми им предстояло заниматься, были серьезными, даже зловещими. Тем не менее они радовались, словно дети, неожиданно потеплевшему воздуху и, главное, солнечному свету, заливавшему город и превращавшему улицы, фасады, крыши, машины, проезжавшие по мосту Сен-Мишель, в картины, которые так и хотелось повесить у себя дома.

– Мегрэ, вы уже говорили с заместителем директора агентства с улицы Риволи?

– Я встречаюсь с ним через полчаса.

Дело, не имевшее никакой важности. Неделя выдалась практически пустой. Заместитель директора банковского агентства с улицы Риволи, в двух шагах от Центрального рынка, подозревал одного из своих служащих в мошенничестве.

Мегрэ набил трубку, сидя напротив окна. Его коллега из отдела общей информации обсуждал с шефом другое дело. Потом речь зашла о дочери сенатора, попавшей в щекотливое положение.

Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ увидел, что его дожидается Люка. Инспектор уже надел шляпу, поскольку должен был сопровождать комиссара на улицу Риволи.

– Пойдем пешком?

Все было готово. Мегрэ забыл о визитной карточке. Проходя мимо «чистилища», он вновь увидел крысиную морду, а также двух-трех других клиентов, среди которых был содержатель ночного заведения, которого сразу же узнал. Того вызвали в связи с инцидентом, происшедшим с дочерью сенатора.

Они добрались до Нового моста. Мегрэ шагал широко. Люка, у которого были короткие ноги, приходилось быстро семенить, чтобы не отстать. Потом они не смогли бы вспомнить, о чем говорили. Возможно, они довольствовались тем, что просто смотрели по сторонам. На улице Риволи воздух наполнился крепким запахом свежих овощей и фруктов. Грузовики везли их в деревянных ящиках и корзинах.

Они вошли в банк, выслушали объяснения заместителя директора и обошли помещения, наблюдая краешком глаза за служащим, который попал под подозрение.

Поскольку веских доказательств не было, они решили расставить ему ловушку. Обсудив все детали, они пожали друг другу руки. Мегрэ и Люка вышли на улицу. Воздух был таким теплым, что они не стали надевать пальто, а перекинули через руку, что придало им вид отдыхающих.

На площади Дофина они остановились, словно по обоюдному согласию.

– Не выпить ли нам по стаканчику?

Время аперитива еще не наступило, но им казалось, что вкус перно как нельзя лучше гармонировал с весенней обстановкой, и они вошли в закусочную «Дофин».

– Два перно, и побыстрее!

– Слушай, ты знаешь Сент-Андре-сюр-Мер?

– Кажется, это где-то в Шаранте.

Это напомнило Мегрэ пляж Фура, залитый солнцем, устриц, сбрызнутых из бутылки местным белым вином, которых он ел в половине одиннадцатого на террасе небольшого бистро. На дне бутылки всегда оставался небольшой осадок.

– Как ты думаешь, служащий жульничает?

– Похоже, заместитель директора в этом уверен.

– У него несчастный вид.

– Мы все выясним через два-три дня.

Они миновали набережную Орфевр. Поднявшись по большой лестнице, Мегрэ снова остановился. «Крысиная морда» по-прежнему сидел в «чистилище», наклонившись вперед и положив длинные костлявые руки на колени. Мужчина посмотрел на комиссара. Мегрэ показалось, что он заметил в этом взгляде упрек.

Войдя в кабинет и обнаружив визитную карточку, Мегрэ вызвал дежурного.

– Он все еще здесь?

– С восьми часов утра. Он пришел раньше меня. И настаивает на том, чтобы встретиться с вами лично.

Множество людей, особенно сумасшедших и полубезумных, хотели говорить только с начальником или Мегрэ, имя которого часто упоминалось в газетах. Они отказывались иметь дело с инспекторами. Некоторые могли прождать целый день, возвратиться на следующее утро. Они с надеждой вставали каждый раз, когда комиссар проходил мимо, а затем покорно садились и снова ждали.

– Пусть войдет.

Комиссар расположился за столом, набил две-три трубки и знаком пригласил вошедшего мужчину сесть напротив. Держа визитную карточку в руке, он спросил:

– Это вы?

Увидев мужчину вблизи, комиссар понял, что тот, вероятно, не спал всю ночь: его выдавали покрасневшие веки, серый цвет лица и лихорадочный блеск глаз. Мужчина скрестил руки, как и в зале ожидания. Пальцы его хрустнули.

В ответ он прошептал, тревожно и вместе с тем смиренно взглянув на комиссара:

– Вы уже знаете?

– Что я должен знать?

Казалось, мужчина удивился, смутился и, возможно, лишился последних иллюзий.

– Я полагал, что здесь уже обо всем известно. Я уехал из Сент-Андре вчера вечером. К нам приезжал репортер. Я сел на поезд, отправлявшийся в восемь часов, и сразу же примчался сюда.

– Почему?

У мужчины был вид интеллигентного человека. Но он казался до того растерянным, что не знал, с чего начать. Мегрэ подавлял его своим видом. Комиссар догадывался, что мужчине хорошо известна его репутация и что он, как и многие другие, видел в нем Бога Отца.

На расстоянии ему все казалось простым. Теперь же перед ним сидел живой человек, который маленькими затяжками курил трубку и почти равнодушно смотрел на него большими глазами.

Соответствовал ли Мегрэ тому образу, который мужчина представил себе? Не начал ли он жалеть, что приехал сюда?

– Они, должно быть, говорят, что я сбежал, – нервно сказал мужчина, горько улыбаясь. – Но если бы я был виновен, в чем они убеждены, если бы вознамерился бежать, разве я был бы сейчас здесь?

– Мне трудно ответить на ваш вопрос, поскольку я ничего не знаю, – пробормотал Мегрэ. – В чем вас обвиняют?

– В том, что я убил Леони Бирар.

– Кто вас обвиняет?

– Вся деревня, более или менее откровенно. Лейтенант жандармерии не осмелился меня арестовать. Он честно сказал, что ему не хватает доказательств, но попросил меня не уезжать далеко.

– Тем не менее вы уехали.

– Да.

– Почему?

Посетитель был слишком взволнован, чтобы усидеть на месте. Он резко встал, пробормотав:

– Вы позволите?

Мужчина не знал, куда себя деть, как держаться.

– Иногда я спрашиваю себя, что со мной.

Достав из кармана носовой платок сомнительной чистоты, он вытер им лоб. Вероятно, носовой платок пах поездом, да и пóтом тоже.

– Вы завтракали?

– Нет. Я хотел как можно быстрее попасть сюда. Я не желал, чтобы меня арестовали. Понимаете?

Но как Мегрэ мог его понять?

– Объясните толком, почему вы приехали ко мне?

– Потому что я верю вам. Я знаю, что вы, если захотите, установите правду.

– Когда эта дама… Как ее зовут?..

– Леони Бирар. Это бывшая работница нашей почты.

– Когда она умерла?

– Ее убили во вторник утром. Позавчера. Чуть позже десяти часов.

– И вас обвинили в преступлении?

– Вы ведь родились в деревне, я читал об этом в одном иллюстрированном журнале. И провели там большую часть вашей юности. Значит, вы знаете, как обстоят дела в небольшом поселке. В Сент-Андре насчитывается лишь триста двадцать жителей.

– Минуточку. Преступление, о котором вы говорите, было совершено в Шаранте?

– Да. Километрах в пятнадцати к северо-западу от Ла-Рошели, недалеко от мыса Эгийон. Вы знаете это место?

– Немного. Но все дело в том, что я служу в криминальной полиции Парижа и моя юрисдикция не распространяется на Шаранту.

– Я думал об этом.

– В таком случае…

Мужчина надел свой лучший костюм, который помялся в дороге. Воротник рубашки был потертым. Он стоял посреди кабинета, опустив голову и разглядывая ковер.

– Разумеется… – вздохнул он.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я ошибся. Теперь уж я и не знаю. Мне это казалось таким естественным.

– Что именно?

– Приехать сюда, чтобы вы взяли меня под свое покровительство.

– Под свое покровительство? – повторил удивленный Мегрэ.

Гастен решился взглянуть на комиссара с видом человека, который спрашивает себя, где он находится.

– Там, если меня даже не арестуют, сыграют со мной злую шутку.

– Они вас не любят?

– Нет, не любят.

– Почему?

– Во-первых, потому, что я учитель и секретарь мэрии.

– Ничего не понимаю.

– Вы давно уехали из деревни. У них есть деньги. Они либо фермеры, либо разводят устриц и мидий. Вы знаете, что такое садки?

– Плантации устриц и мидий, устроенные вдоль берега?

– Да. Мы живем в краю мидий и устриц. У всех есть хотя бы небольшой участок. Это очень прибыльное дело. Они богаты. Почти у всех есть машина или грузовичок. И знаете, сколько из них платят подоходный налог?

– Полагаю, немногие.

– Никто! В нашей деревне платим налоги только доктор и я. Разумеется, меня они считают бездельником. Они воображают, будто это они мне платят. Когда я возмущаюсь, что дети пропускают уроки, они отвечают, чтобы я не вмешивался не в свое дело. Когда я потребовал, чтобы ученики здоровались со мной на улице, они заявили, что я вообразил себя префектом.

– Расскажите мне о деле Леони Бирар.

– Вы действительно этого хотите?

Взгляд мужчины, у которого возродилась надежда, вновь обрел твердость. Он решил сесть и заставил себя говорить не спеша. Однако от сильных эмоций его голос дрожал.

– Прежде всего вам необходимо знать расположение деревни. Это трудно объяснить. Как и почти везде, школа находится позади мэрии. Там я и живу, по другую сторону двора. У меня есть небольшой огород. Позавчера, во вторник, примерно в такое же время, стоял настоящий весенний день. Был квадратурный прилив.

– Это важно?

– При квадратурных приливах, то есть при приливах со слабой амплитудой, никто не собирает мидий и устриц. Понимаете?

– Да.

– За школьным двором простираются сады, куда выходят задние фасады нескольких домов, в том числе дома Леони Бирар.

– Сколько лет было этой женщине?

– Шестьдесят шесть. Как секретарь мэрии, я знаю возраст всех жителей деревни.

– Конечно, конечно.

– Восемь лет назад она вышла на пенсию по болезни. Она перестала выходить из дома, передвигается, опираясь на палочку. Она злая женщина.

– И в чем это проявляется?

– Она ненавидит весь мир.

– Почему?

– Не знаю. Она никогда не была замужем. У нее есть племянница, которая очень долго жила с ней, а потом вышла замуж за Жюльена, жестянщика, который также занимает должность полевого сторожа.

В другой день подобные истории, возможно, навеяли бы на Мегрэ скуку. Но в то утро, когда солнце ярким светом заливало через окно комнату и приносило с собой весеннее тепло, когда трубка приобрела новый вкус, комиссар слушал посетителя с улыбкой на губах. Эти слова напоминали ему другую деревню, где тоже разыгрывались драмы, в которых принимали участие работница почты, школьный учитель и полевой сторож.

– Женщины больше не виделись, поскольку Леони не хотела, чтобы племянница выходила замуж. Она не встречается и с доктором Бреселем, поскольку обвиняет его в том, что он пытался ее отравить своими лекарствами.

– Он действительно пытался ее отравить?

– Разумеется, нет! Я просто хочу, чтобы вы поняли, какая это женщина… Вернее, была. Работая начальницей почтового отделения, она прослушивала все телефонные разговоры, читала почтовые открытки. Таким образом, она знала секреты всех и каждого. Ей было нетрудно настраивать людей друг против друга. Большинство ссор между родными или соседями происходили именно по ее вине.

– Итак, ее не любили.

– Конечно, нет.

– В таком случае…

Казалось, Мегрэ говорил, что все становится простым, что с того момента, когда женщина, которую все ненавидели, умерла, каждый должен был бы радоваться.

– Только и меня они не любят.

– Из‑за того, о чем вы мне рассказали?

– Из‑за этого и из‑за другого. Я не местный. Я родился в Париже, на улице Коленкур, в ХVIII-м округе, а моя жена – с улицы Ламарк.

– Ваша жена живет с вами в Сент-Андре?

– Мы живем вместе с нашим сыном, которому недавно исполнилось тринадцать лет.

– Он ходит в вашу школу?

– Другой школы просто нет.

– Его приятели вменяют ему в вину, что он сын учителя?

Мегрэ и это было известно. В его памяти всплывали детские воспоминания. Сыновья фермеров злились на него, сына управляющего, который предъявлял счета их отцам.

– Поверьте, я не даю ему поблажки. Я даже подозреваю, что он нарочно учится хуже, чем мог бы.

Постепенно мужчина успокаивался. Теперь его глаза смотрели не так испуганно. Он не был сумасшедшим, который выдумывает небылицы, чтобы привлечь к себе интерес.

– Леони Бирар выбрала меня мальчиком для битья.

– Не имея на то причин?

– Она утверждала, что я настраиваю детей против нее. Уверяю вас, мсье комиссар, это неправда. Напротив, я всегда пытался убедить их, что им следует вести себя с ней как хорошо воспитанные дети. Она была очень толстой, можно сказать, огромной. Похоже, она носила парик. Кроме того, у нее на лице была растительность, настоящие усы, черные волоски на подбородке. Этого было вполне достаточно, чтобы мальчишки смеялись над ней. Вы меня понимаете? Каждый пустяк мог привести ее в ярость. Например, если она видела, как ребенок припадал лицом к стеклу и показывал ей язык, она вставала со своего кресла и начинала угрожающе размахивать палкой. Это забавляло ребятишек. Это было их любимым развлечением – привести мамашу Бирар в ярость.

Разве в его деревне не было подобной старухи? В его времена такой фурией была галантерейщица, мамаша Татен. С ее котом тоже постоянно приключались какие-нибудь беды.

– Возможно, я докучаю вам всеми этими подробностями, но они очень важны. Случались и более серьезные инциденты. Мальчишки разбивали стекла и бросали в ее окна мусор. Я уж не знаю, сколько раз она жаловалась жандармам. Лейтенант жандармерии пришел ко мне и потребовал назвать виновных.

– И вы назвали их?

– Я ответил, что в этом в той или иной степени замешаны все дети. Но если она прекратит изображать из себя страшилище, размахивая палкой, возможно, они успокоятся.

– Что произошло во вторник?

– После полудня, приблизительно в половине второго, полька Мария, мать пятерых детей, которая прибирает в чужих домах, как обычно, отправилась к мамаше Бирар. Окна были открыты, и из здания школы я услышал крик – Мария что-то кричала на родном языке. Она всегда переходит на польский, когда волнуется. Мария, то есть Мария Смелкер, приехала в нашу деревню в шестнадцать лет и нанялась батрачкой на ферму. Она никогда не была замужем. Все ее дети от разных отцов. Говорят, что по крайней мере двоих она родила от помощника мэра. Он тоже меня ненавидит, но это совсем другая история. О ней я расскажу чуть позже.

– Значит, во вторник около половины второго Мария позвала на помощь?

– Да. Я не покидал класса, потому что услышал, как в дом старухи бросились люди. Чуть позже я увидел небольшой автомобиль доктора.

– Вы не пошли туда?

– Нет. Теперь меня в этом упрекают, утверждают, что раз уж я не тронулся с места, значит, заранее знал, что увижу.

– Полагаю, вы не могли покинуть класс?

– Мог бы. Иногда я ухожу, чтобы подписать кое-какие бумаги в кабинете мэра. Я мог бы позвать жену.

– Она учительница?

– Она была учительницей.

– В деревне?

– Нет. Мы оба учительствовали в Курбевуа. Там мы прожили семь лет. Но когда я попросил перевести меня в деревню, она вышла в отставку.

– Почему вы уехали из Курбевуа?

– Это связано со здоровьем моей жены.

Эта тема явно не нравилась ему, и на вопрос он ответил уклончиво.

– Итак, вы не позвали жену, как это иногда случается вам делать, а сами остались с учениками?

– Да.

– Что произошло потом?

– Суматоха царила более часа. Обычно у нас в деревне спокойно. Шум доносится издалека. Но тут Маршандон, наш кузнец, перестал бить молотом. Люди переговаривались, стоя у изгородей своих палисадников. Да вы знаете, как это бывает, когда происходит подобное событие. Чтобы дети не отвлекались, я закрыл окна.

– Из окон школы можно видеть дом Леони Бирар?

– Да, из одного окна.

– Что вы увидели?

– Сначала я увидел полевого сторожа, что меня очень удивило, поскольку он давно не разговаривал с теткой своей жены. Потом Тео, помощника мэра. Он уже был изрядно пьян, как обычно после десяти часов утра. Я заметил также доктора, других соседей. Все они столпились в комнате и смотрели на пол. Позднее из Ла-Рошели приехал лейтенант жандармерии с двумя жандармами. Но я об этом узнал только тогда, когда он постучал в дверь класса. До этого он успел расспросить многих.

– Он обвинил вас в убийстве Леони Бирар?

Гастен с упреком посмотрел на комиссара, словно собирался сказать: «Вы прекрасно знаете, как все это происходит».

Вслух же он глуховатым голосом объяснил:

– Я сразу заметил, что он как-то странно на меня смотрит. Первым делом он спросил: «Гастен, у вас есть карабин?» Я ответил, что нет. Но карабин есть у моего сына Жан-Поля. Это сложная история. Вы должны знать, как ведут себя дети. Вдруг однажды утром видишь, как кто-то пришел в класс с шариками. И на следующий день все мальчики играют в шарики, которыми полны доверху их карманы. Потом кто-то приходит с воздушным змеем, и в течение нескольких недель все запускают воздушных змеев.

Так вот. Кто-то, я уж не помню кто, пришел с карабином 22 калибра и принялся стрелять по воробьям. Через месяц я насчитал полдюжины подобных карабинов. Мой сын захотел, чтобы мы подарили ему карабин на Рождество. Я счел себя не вправе отказать ему…

Даже карабин освежил воспоминания Мегрэ. Только у него был духовой карабин, и выпущенные из него пули лишь взъерошивали перья птиц.

– Я сказал лейтенанту, что, насколько мне известно, карабин должен находиться в комнате Жан-Поля. Он послал одного из жандармов проверить это. Конечно, мне надо было расспросить сына, но я об этом как-то не подумал. Случилось так, что карабин оказался не в комнате сына, а в сарае, где я храню тачку и инструменты.

– Леони Бирар убили из карабина 22 калибра?

– И это самое удивительное, но далеко не всё. Потом лейтенант спросил меня, не выходил ли я сегодня утром из класса, и я, на свое несчастье, ответил, что не выходил.

– А вы выходили?

– Минут на десять, сразу после перемены. Когда вам задают подобные вопросы, вы отвечаете не задумываясь. Перемена закончилась в десять часов. Может, чуть позже, в пять минут одиннадцатого. Пьебёф, фермер из Гро-Шен, пришел, чтобы я подписал бумагу, которая ему необходима для получения пенсии, ведь он инвалид войны. Обычно я храню печать в классе. Но тем утром у меня ее не было, и я повел фермера в свой кабинет в мэрии. Ученики вели себя спокойно. А поскольку моя жена плохо себя чувствует, я затем пересек двор и зашел домой, чтобы убедиться, что она ни в чем не нуждается.

– У вашей жены плохое здоровье?

– Нервы не в порядке. Словом, я отсутствовал десять или пятнадцать минут. Нет, скорее десять, чем пятнадцать…

– Вы что-нибудь слышали?

– Помню, что Маршандон подковывал лошадь, поскольку я слышал удары молотом по наковальне, а в воздухе стоял запах раскаленного железа. Кузница находится рядом с церковью, почти напротив школы.

– Предполагают, что именно в этот момент была убита Леони Бирар?

– Да. Кто-то из палисадника или из окна выстрелил в нее, когда она была в кухне, которая выходит на задний двор.

– И она умерла от пули 22 калибра?

– Вот это-то и удивительно. Пуля, выпущенная с определенного расстояния, не могла причинить ей большого вреда. Но она вошла ей в голову через левый глаз и застряла в черепной коробке.

– Вы хороший стрелок?

– Многие так утверждают, поскольку видели, как этой зимой я стрелял с сыном по мишени. Возможно, это было три-четыре раза. Но я стрелял из карабина только на ярмарках.

– Лейтенант вам не поверил?

– Он прямо не обвинил меня, но удивился, что я не признался ему в том, что покидал класс. Потом, в мое отсутствие, он расспросил учеников. О результатах этого опроса он мне ничего не сказал. Потом он вернулся в Ла-Рошель. На следующий день, то есть вчера, он расположился в моем кабинете в мэрии вместе с Тео, помощником мэра.

– Где вы находились в это время?

– Я вел урок. Из тридцати двух учеников пришли только восемь. Дважды меня вызывали, задавали одни и те же вопросы. Во второй раз мне велели подписать свои показания. Они допрашивали и мою жену. Ее спросили, сколько времени я провел с ней. Сына они расспрашивали о карабине.

– Но вас не арестовали.

– Да, вчера меня не арестовали. Но я уверен, что они сделали бы это сегодня, если бы я остался в Сент-Андре. Ночью кто-то бросал камни в окна нашего дома. Моя жена вся на нервах.

– И вы уехали один, оставив вашу жену с сыном?

– Да. Я надеюсь, что они не посмеют причинить им зло. А вот если бы меня арестовали, они не дали бы мне возможности защищаться. Из тюрьмы я не смог бы общаться с внешним миром. Никто мне не поверил бы. И они сделали бы со мной все, что угодно.

Его лоб вновь покрылся потом, пальцы переплелись так сильно, что кровь перестала в них циркулировать.

– Может быть, я ошибаюсь. Я говорил себе, что вы, возможно, согласитесь поехать со мной, чтобы установить истину, если я все расскажу вам. Я не предлагаю вам денег. Я знаю, что деньги вас не интересуют. Клянусь вам, мсье комиссар, я не убивал Леони Бирар.

Мегрэ, немного поколебавшись, протянул руку к трубке.

– Как зовут лейтенанта жандармерии?

– Даньелу.

– Алло! Соедините меня с жандармерией Ла-Рошели. Если лейтенанта Даньелу нет на месте, свяжитесь с мэрией Сент-Андре-сюр-Мер. Я буду в кабинете Люка.

Завершив разговор, Мегрэ раскурил трубку и подошел к окну. Он делал вид, будто больше не интересуется учителем, который два-три раза открывал было рот, чтобы поблагодарить комиссара, но так и не нашел нужных слов.

Яркий желтый свет, разливавшийся в воздухе, постепенно сменялся голубым. Фасады домов на другом берегу Сены приобретали кремовый оттенок. Кое-где солнечные лучи отражались в окнах мансард.

– Это вы просили соединить вас с Сент-Андре-сюр-Мер, патрон?

– Да, Люка. Подожди минутку.

Мегрэ прошел в соседний кабинет.

– Лейтенант Даньелу? Говорит Мегрэ из криминальной полиции Парижа. Похоже, вы кое-кого разыскиваете?

На другом конце провода жандарм не мог прийти в себя от изумления.

– Как, вы уже знаете?

– Речь идет об учителе?

– Да. Я ошибся, что поверил ему. Я даже не представлял, что он попытается скрыться. Вчера вечером он сел на поезд, идущий в Париж, и…

– У вас есть против него улики?

– И очень серьезные. По крайней мере, одно свидетельство, уличающее учителя… Мы получили его сегодня утром…

– От кого?

– От одного из его учеников.

– Он что-то видел?

– Да.

– Что именно?

– Во вторник утром учитель выходил около десяти часов двадцати минут из своего сарая. А в четверть одиннадцатого помощник мэра слышал выстрел.

– Вы попросили у следователя ордер на арест?

– Я уже собирался ехать в Ла-Рошель за ордером, когда вы позвонили. Но как вы узнали? Из газет?..

– Я не читал газет. Жозеф Гастен находится в моем кабинете.

На несколько секунд воцарилось молчание. Потом лейтенант прошептал:

– Понятно!

Разумеется, лейтенанту хотелось задать еще один вопрос. Но он не задал его. Мегрэ же не знал, что говорить дальше. Он еще не принял решения. Если бы сегодня утром солнце не светило так ярко, если бы совсем недавно не выкурил трубку ароматного табака, если бы не устрицы и белое вино, если бы за эти десять месяцев Мегрэ позволили взять два-три дня отпуска, если бы…

– Алло! Вы меня слушаете?

– Да. Что вы собираетесь с ним делать?

– Привезти его вам.

– Вы сами его привезете?

Это было сказано без особого восторга. Комиссар улыбнулся.

– Хочу вам заметить, что я не позволю себе вмешиваться в ход вашего расследования.

– Вы полагаете, что он…

– Не знаю. Может, он виновен. Может, не виновен. В любом случае, я вам его привезу.

– Благодарю. Я встречу вас на вокзале.

В своем кабинете Мегрэ нашел Люка, который с любопытством разглядывал учителя.