Текст книги "Негритянский квартал"

Начиналась работа, каждый день одна и та же, изматывающая и отупляющая: первыми выгружались мешки с почтой, затем багаж, потом товарные грузы… Все те же толпы пассажиров, щелкавшие фотоаппаратами. Все те же подозрительные переговоры между Кейзером и метрдотелем, говяжьи туши, овощи и фрукты.

Один из сутенеров возвращался во Францию вместе с маленькой худенькой женой, похожей на дешевую портниху. Они пригласили друзей выпить аперитив на борту парохода. Вероятно, они везли какую-то контрабанду. Дюпюш видел, как Жеф, тоже пришедший на проводы, вытащил из кармана сверток и передал его сутенеру, а тот отнес его на бак, в каюту старшего механика.

Так окончился год. Перед Новым годом Дюпюш написал жене.

«Дорогая Жермена, Прими новогодние поздравления. Надеюсь, что Новый год будет для тебя более счастливым, чем старый.

Целую.

Твой муж Джо».

Вероника уехала на праздники в Панаму, к родителям. Она отпросилась, словно служанка, и отбыла, навьюченная множеством пакетов со сластями.

Что ж! Дюпюш знал, что у Жефа о нем говорят совершенно так же, как в гостинице Че-Че:

– Конченый человек.

Неудачник! Он боялся этого слова еще в студенческие годы, когда готовился к экзаменам. Как мать его вечно боялась остаться без денег. Это был врожденный, наследственный страх.

– Не дай Бог, что-нибудь случится с отцом…

Пятнадцать лет изо дня в день она экономила на всем, берегла каждый грош, чтобы заплатить за дом и стать домовладелицей, а когда стала ею, у нее появилась новая мечта: надстроить третий этаж и пустить еще одного жильца.

– Дюпюш? Конченый человек. Неудачник.

Иногда Дюпюш вспоминал Лами. Может быть, он излечился от своего безумия? Во Франции это проходит.

Правда, случаются рецидивы, но после них человек опять становится нормальным.

Вероятно, Лами тоже рассказывает приятелям:

– Тот, что приехал мне на смену, не протянул и двух лет…

31 декабря Дюпюш был один. В этот день не работали, поэтому он выпил четыре стакана чичи. Соседи видели, что он возвратился в мрачном настроении.

Почему-то он все время думал о красивом национальном костюме-больере, которую то ли взяла напрокат, то ли купила Жермена к первому своему балу в Панаме.

На тюле были вышиты большие розовые цветы…

На следующий день приехала Вероника. Она привезла ему сладкий пирог и сказала:

– Я видела твою жену.

Не удержалась и добавила:

– Она стала еще красивее. Она сидела в машине посланника с Кристианом и какой-то дамой. О ни куда-то ехали, наверное веселиться.

Быть может, на бал к президенту Республики Панама? Почему бы и нет? Но разве могла Жермена веселиться? Она ведь должна спрашивать себя, где он? Что он делает, на что надеется, как рассчитывает устроить их будущее?

Но даже этого он не знал наверное. Бывали дни, когда он жалел Жермену. А иногда мысль о том, что она выходит из себя, доставляла ему удовольствие.

Кто из них начал? Ни тот, ни другой. Впрочем, значения это не имело.

В бригаде Дюпюша произошел новый несчастный случай. Поднимая ящик с автомобилем, одному грузчику-метису придавили руку к обшивке трюма. Никогда еще Дюпюш не слышал, чтобы человек так кричал.

Метиса успокаивали: нельзя пугать пассажиров.

Через час все узнали, что руку пришлось ампутировать.

Что еще случилось? Ах да, Лили тоже угодила в больницу. У нее начались колики.

А негры из хижин, что стоят у самого моря, изловили метровую акулу и продали ее для съемок. В городе крутили фильм, и на улицах и в порту можно было встретить людей в костюмах корсаров.

Однажды вечером, проходя мимо кафе Жефа, Дюпюш увидел его за оживленным разговором с братьями Монти. К нему они в этот раз не зашли.

– Ты их не видела? – спросил Дюпюш у Вероники.

– Они два раза прошли мимо нашего дома. Я думала, они зайдут.

Вероника вела странную жизнь. Утром вставала раньше Дюпюша, готовила ему кофе и тут же, хотя Дюпюш еще не ушел, опять бросалась на влажные простыни и засыпала. Она лежала совсем голая, темнокожая, только соски и подошвы ног были у нее розовые.

Он знал, что поднимется она поздно. В рваном, стареньком платьице, в шлепанцах на босу ногу, побредет по кварталу, лениво таща сумку с провизией и кувшин с молоком.

Лишь к двум или трем дня она умоется и оденется.

И тогда придет в порт на прогулку. Издали помашет Дюпюшу рукой, затем усядется на чугунный кнехт и примется болтать с таможенником или полицейским.

Если Вероника не показывалась, Дюпюш был уверен, что у них собралось с полдюжины темнокожих соседок и все пьют чай. Они пили настоящий чай, как настоящие американские дамы, а когда он входил, вскакивали и разбегались.

Быть может, теперь он меньше любил Веронику? А разве он вообще мог еще кого-нибудь любить?

Как-то он написал жене:

«Не будешь ли так любезна прислать мне мои шерстяные костюмы, которые остались в багаже?»

Дюпюш решил их продать. Начав работать, он приблизительно подсчитал: если откладывать по двадцать долларов в месяц… Но сколько месяцев надо работать, чтобы заработать на билеты? Да и зачем? Что ему делать во Франции?

Отложить ему ничего не удалось. Он повсюду задолжал по мелочи. Граммофон сломался задолго до того, как был выплачен последний взнос.

Но особенно Дюпюша беспокоило то, что слышал он все хуже. Он всегда был туговат на ухо, но теперь его глухота прогрессировала, и первой это заметила Вероника, которой уже приходилось кричать, обращаясь к нему.

Однажды на борту американского парохода Дюпюш заметил старого товарища, вместе с которым слушал когда-то курс геологии. Тот не узнал его. Пароход шел в Гуаякиль. Дюпюш мог бы порасспросить его кое о чем. Быть может, общество «Копи Эквадора» все-таки выкарабкалось? Или другая компания перекупила рудники и собирается вновь их эксплуатировать?

Но Дюпюш ни на шаг не отошел от своего кабестана.

Целый день он наблюдал за бывшим однокашником, коренастым и румяным нормандцем, который, поиграв в пинг-понг с молодой американкой, болтал с ней на прогулочной палубе.

Вернувшись как-то домой, Дюпюш застал там Эжена Монти и старика Че-Че, который не подал ему руки.

Забившаяся в угол Вероника растерянно смотрела на Дюпюша и хотела уйти.

– Останься! – велел Дюпюш.

Че-Че поднялся и заявил:

– Тогда придется уйти мне.

– Как вам будет угодно.

Вмешался Эжен:

– Успокойтесь! Не стоит ссориться. Слушай, Дюпюш, нам надо серьезно поговорить с тобой, и хорошо бы без свидетелей…

Но Дюпюш заупрямился. Просто так, просто потому, что ему хотелось упрямиться, и еще потому, что недавно он выпил три стакана чичи. С нового года его нормой стали три стакана.

– Я тоже предпочту, чтобы мы поговорили с глазу на глаз, – проворчал Че-Че.

Всем своим видом он выражал неудовольствие и презрение. Интересно, помнит ли он еще, что приехал в Панаму без гроша и начинал официантом в кафе вместе с Жефом, который только что бежал с каторги?

– Не знаю, отдаете ли вы себе отчет…

– В чем?

– Что так больше продолжаться не может. У вас есть жена, вы сделали ее несчастной…

– Вы находите?

Дюпюш был совершенно спокоен, голова у него работала четко, несмотря на то, что он выпил. А может быть, именно поэтому. Он понимал, что означают пренебрежительные гримасы старика, который отнюдь не был дипломатом и чувствовал себя в этой роли отвратительно. Вероника всхлипывала, и только для того, чтобы позлить Эжена Монти и Че-Че, Дюпюш обнял ее за плечи и стал утешать.

– Итак, что же вам от меня угодно?

– Французский посланник возмущен. Он собирается добиться постановления о вашей высылке из Панамы? Угрозы? Неплохо придумано.

– За что? – невозмутимо осведомился Дюпюш.

Он боялся лишь одного: что его заставят вернуться к Жермене. А как же Кристиан? Нет, невозможно. У них какая-то иная цель.

– Вы единственный француз в стране, открыто живущий с негритянкой. Да еще с проституткой, которую знала вся Панама. Вы единственный француз, работающий на разгрузке пароходов, как французских, так и иностранных, и к тому же в бригаде, которая состоит из одних цветных. – Че-Че помолчал и добавил:

– Вы просто подлый гаденыш. Я специально приехал сюда, чтобы сказать вам это. Я позаботился о вашей жене. Я не позволю, чтобы вы упекали ее за собой в грязь. Я имею на это право.

– Пойдем, Вероника.

Она не смела шелохнуться, и ему пришлось подтолкнуть ее. Они вместе подошли к двери и спустились по лестнице.

– Дюпюш! – окликнул растерявшийся Эжен Монти.

– К черту! Оставьте меня в покое!

Вероника плакала и бормотала:

– Пюш!.. Пюш, не надо так! Не надо!

– Почему не надо?

– Не знаю. Они засадят тебя в тюрьму, Пюш. И потом, твоя жена…

– Глупости!

Они прошли вдоль пляжа, под шумящими на ветру кокосовыми пальмами, мимо американских вилл; Вероника высморкалась и утерла слезы.

– Че-Че делает здесь что хочет: это он оплачивает выборы.

Неизвестно почему, но Дюпюша эта история нисколько не встревожила. Он чувствовал себя свободно и легко, он ничего больше не боялся. Даже пощечин. После пощечины Жефа он знал, что это совсем не страшно.

Неприятная минута, и все.

– Замолчи.

– Они вернутся снова, – предупредила она.

– Тем хуже для них.

Если бы Дюпюш мог, он отправился сейчас же выпить четвертый стакан чичи, и он дал себе слово купить у Марко целую бутылку. Неприятно заходить так часто в эту мерзкую лавчонку, где тебя каждый может увидеть.

Вечером он нарочно прошел мимо кафе Жефа и удостоверился, что Че-Че и Эжен не уехали. Они сидели в кафе с какими-то подозрительными типами, и сразу можно было догадаться, что Че-Че здесь хозяин.

– Видишь, Ника?

– Я боюсь, Пюш. Поездов сегодня больше не будет.

Она так перепуталась, что перед тем, как лечь спать, подперла дверь столом. Дюпюш сразу задремал. Проснувшись часа через два, он увидел, что Вероника бодрствует. Она неподвижно сидела на кровати в молитвенной позе.

– Поостерегись, Пюш! – сказала она утром, провожая его на работу.

Чего? Автомобиля, который уронят ему на голову?

Он постучал к Марко. Метис, у которого под глазами были огромные мешки, заставил себя долго упрашивать, прежде чем налил Дюпюшу чичи. Было еще очень рано.

– Погорю я из-за вас! – жалобно вздохнул он.

А потом заработал кабестан, быстро, как всегда.

Грузчики в трюме с трудом поспевали за ним, ящики, вращаясь, вылетали наружу и стукались о края люка.

В тот день Дюпюш напрасно искал глазами Веронику. В порт она не пришла. Надвигалась гроза. Дюпюш с работы направился прямо домой, но ненадолго заглянул к Марко. Тот смотрел на Дюпюша как-то странно, словно в чем-то перед ним провинился.

– К тебе кто-нибудь приходил? – спросил Дюпюш.

– Ко мне? А кто мог прийти?

– Я и сам не знаю. Ну ладно, я пошел!

Че-Че все еще был в Колоне. Дюпюш видел его: он играл с Жефом в карты в прохладном кафе. Эжена с ними не было.

Дюпюш ускорил шаги и подавил в себе желание навестить хижины у моря. Выйдя на свою улицу, он увидел такси, стоявшее у дверей его дома. Вокруг машины сновали негритята: для квартала это было событием.

Дюпюш поднял глаза, но веранда была пуста.

– Ко мне кто-то приехал? – спросил он хозяйку.

– Какая-то дама.

Дюпюш поднимался по лестнице, в голове у него гудело. Он выпил бы еще чего-нибудь, чтобы успокоиться. Когда он очутился на площадке, дверь комнаты распахнулась, оттуда выскочила Вероника. Она тупо посмотрела на него и крикнула:

– Пюш!.. Она пришла!

Вся в слезах. Вероника сбежала по лестнице, толкнув Дюпюша, и заперлась в комнате хозяйки.

Спокойно, медленно и важно, словно во сне, Дюпюш сделал несколько шагов вперед, свернул налево и вошел в свою комнату. Все было на месте: швейная машина, желтые занавесочки. На столе стоял чайник и две чашки.

– Где ты, Жермена? – спросил Дюпюш.

Он знал, что сейчас увидит жену. Он нашел ее на веранде, она прислонилась к одному из столбов и обеими руками вцепилась в сумочку. На ней было платье, которого он раньше не видел.

Дюпюш медленно прикрыл дверь и совершенно спокойно сказал:

– Ну что ж, садись.

IX

Не удивление ли было преобладающим чувством Жермены в ту минуту? Присев на краешек стула, она неотрывно смотрела на Дюпюша, и постепенно решительное и жестокое выражение исчезло с лица. А Дюпюш мыл руки, как всегда после работы, но делал это нарочито медленно.

И молчал он тоже умышленно! И так же умышленно по-хозяйски прошел по комнате, спустил жалюзи на окне, переставил какую-то безделушку. Он был у себя дома, и Жермена должна была это почувствовать.

– Я приехала… – начала она.

Он холодно повторил:

– Да, ты приехала.

Он сел напротив нее и заметил:

– Меня не обманули. Ты действительно похорошела.

Он не лгал. Когда они были вместе, в наружности Жермены было что-то незавершенное, теперь красота ее созрела. Поэтому Жермена казалась еще более уравновешенной, спокойной, уверенной в себе.

Однако сейчас она заметно волновалась. Встреча проходила совсем не так, как она рассчитывала, и женщина печальным взглядом продолжала изучать мужа.

– Ты очень изменился, – вздохнула она наконец.

Дюпюш улыбнулся, хоть и знал, что его улыбка не будет приятной – несколько дней назад он сломал передний зуб.

– Да, люди меняются.

– Почему ты не приезжал ко мне в Панаму, Жозеф?

– Ах, вот оно что!

Он снова улыбнулся и осмотрел жену с головы до ног. Она была во всем новом. Жермена нервно щелкала замком сумочки – выдержка начинала ей изменять. Дюпюш опять замолчал.

Слышно было, как играют на улице ребятишки, бегая вокруг такси. Снизу, из комнаты хозяйки, где спряталась Ника, доносился неясный шепот. Заходящее солнце, разрезанное на полосы планками жалюзи, неровно освещало комнату. Луч играл на швейной машине; на печке в голубой кастрюльке булькала вода, на кровати валялась пара чулок.

– Что ты намерен делать? – спросила Жермена. Лицо ее опять стало жестким.

– А ты?

Жермена осторожно двигалась по комнате, словно опасаясь капкана.

– Неужели ты думаешь, что мы можем и дальше так жить?

– Разве ты не счастлива?

Да, на ней было все новое, на груди поблескивала золотая брошь чеканной работы. Этой броши он ей не дарил. Это, несомненно, подарок Кристиана.

Жермена приняла равнодушный вид и шагнула вперед.

– Это смешно – быть женатыми и жить на разных концах канала. В Панаме все знают, что у тебя есть негритянка.

– Но все знают и то, что у тебя есть Кристиан.

Жермена круто повернулась к нему.

– Это не правда! – выкрикнула она, – Я запрещаю тебе оскорблять меня, слышишь Жозеф? Как тебе не стыдно!

– Значит, ты не живешь с Кристианом? – спросил он равнодушно.

– Между нами ничего такого нет. Кристиан меня уважает, и тебе не мешало бы у него поучиться.

– Значит, тем хуже!

Слова Дюпюша были так неожиданны, что Жермена на секунду оторопела. Ей показалось даже, что он пьян.

– Как это «тем хуже»?

– А так. Если бы ты спала с Кристианом, все было бы вполне естественно. Вас оправдывала бы страсть. Но коли вы не сошлись, это просто смешно. И даже отвратительно.

Она не понимала его, но чувствовала беспокойство и неловкость, словно в его словах была доля истины.

Дюпюш тоже поднялся. Теперь они оба ходили то вокруг стола, то останавливались.

– Значит, разыгрываете из себя жениха и невесту! – уточнил он. – Все еще не понимаешь? А ведь госпожа Коломбани с удовольствием выступает в роли свекрови. Да и Че-Че примчался собрать сведения обо мне.

Дюпюш говорил сбивчиво. Мозг его работал четко, но мысли находили выражение скорее в образах: белое здание отеля на тенистой площади; Жермена за кассой, окруженная предупредительностью; г-жа Коломбани, то и дело дружески улыбающаяся ей.

И тут же облокотившийся о кассу Кристиан в свеженакрахмаленном костюме, с благоухающей шевелюрой.

И семейные обеды за хозяйским столом, справа, в углу ресторана, и прогулки на машине вчетвером…

– Разве ты заботился обо мне, когда мы приехали? – с горечью продолжала Жермена. – Ты думаешь, я пошла работать, потому что мне очень хотелось?

– А как же иначе?

Он и вправду так думал. За кассой Жермена сразу почувствовала себя на месте. Она не протестовала, когда ей сообщили, что Дюпюшу придется покинуть отель.

– Как ты смеешь так говорить, Жозеф? Скажи лучше, что было бы, если бы я не нашла места?

– Возможно, мы оба подохли бы с голоду, – небрежно проронил Дюпюш.

– Вот видишь!

– Ну и что?

Ему хотелось улыбнуться. Он знал, что Жермена не в состоянии его понять, и это забавляло его.

– Разве я надумала уехать из Амьена, где у меня была работа?

– Согласен, не ты.

– Разве я надумала ехать в эту страну?

– Тоже не ты.

– Разве я подписывала контракт с этим мерзавцем Гренье?

– Нет, я.

– Разве я так неузнаваемо изменилась с первого дня?

– Нет, ты осталась такой же, как всегда.

– Вот видишь!..

– Ты совершенно права. Ты всегда была такой. Я вспомнил сейчас тот день, когда мы с тобой пошли договариваться с кюре. Говорила ты, я молчал. Ты все устроила, обо всем позаботилась. Ты даже поторговалась, чтобы поменьше заплатить за венчание.

– Это упрек?

– Какие там упреки! По-моему, это просто замечательно.

– Тогда в чем ты можешь обвинить меня? Я же не спуталась с негром…

Дюпюш сдвинул кастрюлю с огня – вода закипела.

– Конечно нет.

– Значит, признаешь, что во всем виноват ты?

– Если это можно назвать виной. Впрочем, почему бы и нет?

Жермена по-прежнему нервно теребила сумочку – Что же дальше? – крикнула она.

– Дальше? Ровно ничего.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Но ведь приехала ко мне ты.

– Я приехала, чтобы мы вместе решили.

– Что решили?

– Намерен ли ты вернуться ко мне? Есть ли у тебя какие-нибудь планы на будущее? Думаешь ли ты возвращаться во Францию?

– Нет, – ответил он спокойно.

– И ты хочешь, чтобы я оставалась твоей женой?

– Нет.

Дюпюш чуть не рассмеялся, увидев, как растерялась Жермена. Она была готова ко всему – только не к этому короткому, отрывистому «нет». Жермену охватило сомнение: победа была одержана слишком легко.

– Значит, ты согласен на развод, Джо?

– Конечно!

Нервы ее не выдержали. На глазах выступили слезы, она разрыдалась. Дюпюш, не зная, что ему делать, топтался вокруг нее.

– Почему ты плачешь? Ты же видишь, я согласен на все.

Она посмотрела на него и зарыдала еще отчаянней.

Дюпюш отвернулся: он понял, что выражает ее взгляд.

Он и сам знал, что сильно похудел, что у него утомленные глаза, покрасневшие веки. Он теперь носил короткую стрижку, потому что в порту было очень пыльно.

Сломанный зуб тоже не украшал его.

Почему-то Дюпюш вспомнил Лами – тот тоже изо всех сил старался быть спокойным.

– Почему ты бросил меня, как только мы приехали в Панаму? – спросила она, вытерев глаза платком и все еще всхлипывая.

Дюпюш пожал плечами.

– Это ты меня бросила.

– Я?.. Как ты смеешь так говорить, Джо! Я пошла работать, чтобы…

– Вот именно! Ты никак не можешь понять. Ты пошла работать. Ты! Ты зарабатывала на жизнь себе и мне. Ты, а не я! Ты обедала вместе с Коломбани… – Он провел рукой по лбу. – А меня заставила продавать сосиски!

Дюпюш замолчал, и Жермена повернулась к нему, растроганная, готовая броситься к нему на шею.

– Джо!..

Он отрицательно покачал головой и опять обошел вокруг стола.

– Ты писала отцу, – глухо продолжал он, – и он писал тебе. Ты…

– Будь справедлив, Джо! Тебе нечего было сказать мне, когда ты приходил за мной в отель и мы шли гулять. Ты молчал, ты дожидался, когда я уйду… Ты любишь свою негритяночку, да?

Дюпюш сделал неопределенный жест, означавший, что он и сам этого не знает.

– Из-за нее ты не хотел возвращаться в Панаму и даже не попытался вернуть меня.

– Не думаю.

– А теперь она ждет ребенка.

Дюпюш вскинул голову.

– Что ты говоришь?

– У тебя будет ребенок.

– Это она тебе сказала?

– Нет… Не смотри на меня так… Мне сказал Монти.

Дюпюш потер лоб. Он вспомнил, что последние дни какие-то люди бродили вокруг его дома и расспрашивали хозяев и соседей.

– Монти добавил, что она собирается избавиться от него. Неужели ты этого не знал?

Дюпюш опустился на стул.

– У тебя есть еще что сказать? – спросил он изменившимся вдруг голосом.

– Но, Джо…

– И чтобы брак был расторгнут по моей вине? Что ж, это нетрудно.

Жермена перепугалась. Не так, совсем не так представляла она себе их встречу.

– Че-Че здесь все знают. Он очень влиятелен и сделает все необходимое. Вы с Кристианом сможете пожениться.

– Джо!..

– Ну, в чем дело?

– Не знаю… Ты пугаешь меня.

– Тем, что даю тебе возможность выйти замуж за Кристиана? Он вполне приличный парень и увезет тебя во Францию.

– Послушай, Джо, ты не должен на меня сердиться.

Я знаю, ты все равно разозлишься…

– Тогда помолчи.

– Но я не могу видеть тебя таким. Обещай мне, что примешь мое предложение.

– Нет.

– У меня отложены деньги. Если ты хочешь вернуться во Францию или уехать еще куда-нибудь…

– А здесь я тебе мешаю?

Она опять чуть не разрыдалась.

– Нет, Джо, вовсе нет. Не надо быть таким злым.

Жаль, ты себя не видишь… Ты пугаешь меня.

– Но я же совершенно спокоен, Жермена.

– Позволь мне дать тебе денег и займись чем-нибудь, все равно чем.

– И что, по-твоему, я должен делать?

– Откуда мне знать? Ты инженер, умный человек.

Стоит тебе захотеть…

– А я не хочу.

Дюпюш поднялся, взял Жермену за плечо и тихонько подтолкнул ее к двери.

– Ступай. Пусть Че-Че приедет с бумагами, я подпишу все, что нужно.

Она никак не могла решиться уйти. Дюпюш вспылил:

– Кому я говорю – уходи! Неужели не понимаешь, у меня нет больше сил! Ну что еще сделать, чтобы ты ушла?

Она испуганно попятилась.

– Уходи! Такси стоит внизу. Че-Че ждет тебя у Жефа.

Он открыл дверь и вышел на площадку. И туг Жермена внезапно бросилась ему на шею. Она целовала его впалые щеки, захлебываясь слезами и бормоча:

– Джо! Бедный мой Джо!..

Он высвободился из ее объятий.

– Ступай!

– Джо, поклянись, что не наделаешь глупостей!

– Ступай!

– Поклянись! Ты не понимаешь, ты не видишь себя», – Уходи, умоляю тебя, уходи…

– Хорошо.

Она спускалась по лестнице, как слепая, утирая платком невидящие глаза и оборачиваясь. А он уже кричал, перегнувшись через перила:

– Ника, Ника! Иди сюда!

Уф, наконец-то! Дюпюшу было трудно дышать, что-то теснило грудь. Внизу открылась дверь. Он понял, что женщины встретились в прихожей.

– Где ты, Ника? Поднимись ко мне!

Вероника вошла с неподвижными, широко раскрытыми глазами, медленно, скованной и вместе с тем торжественной походкой.

– Входи… Что ты делала внизу?

– Ждала.

– Почему не сказала мне правду?

– Какую правду, Пюш?

Она осматривалась, словно удивленная тем, что в комнате все осталось по-прежнему. Послышался шум отъезжавшей машины, но Дюпюш не подошел к окну.

Солнце садилось. Его сверкающие лучи тускнели, в комнату вползали мягкие, сероватые сумерки. Когда рокот мотора замер вдали, Дюпюш поднял жалюзи. С улицы снова ворвался шум.

– Ты давно беременна?

– Это она тебе сказала?

– Отвечай! – раздраженно настаивал он.

– Два месяца… Но я не виновата, Пюш. Я сделала бы так, чтобы ты ничего не знал.

Странно было видеть ее на том месте, где только что сидела Жермена. Она казалась такой маленькой, хрупкой, беззащитной. И эти широко раскрытые темные глаза, умоляющие глаза раненого животного…

– Приготовь поесть.

– Сейчас, – обрадовалась она, довольная тем, что он заговорил о другом.

Открыла шкаф, достала сыр, хлеб, масло.

– Я не успела ничего купить на обед. Ты очень голоден, Пюш?

Она не осмеливалась спросить, о чем он говорил с женой. Принесла и поставила на стол бутылку пива.

Дюпюш подумал, что поезд в Панаму уже ушел.

Значит, Жермене придется переночевать в Колоне, в гостинице Жефа; они, конечно, все там собрались.

– Почему ты ничего не ешь?

Дюпюш жевал хлеб с сыром и поглядывал на Веронику, которая не прикасалась к еде.

– Ты хотела сделать аборт? – вдруг спросил он, нахмурив брови.

– Я боялась, что ты рассердишься.

– Дурочка!

– Ты не сердишься, Пюш? Ты хочешь, чтобы я родила маленького?

Теперь рыдала и она. Дюпюш впервые видел ее плачущей. Слезы катились по ее щекам, на темной коже они казались прозрачными, как хрусталь.

– Перестань! – приказал он, вставая.

Хватит с него слез! Нервы у него и так напряжены до предела.

– Перестань! Чего ты ревешь?

– Пюш, милый, еще не поздно. Я должна была завтра выпить снадобье…

Оставаться в комнате он больше не мог.

– Ну хватит. Пойдем погуляем…

– Хорошо, Пюш.

Она утерла глаза. Всхлипывая, схватила свою красную шляпку и кое-как нахлобучила ее на голову.

Соседи, а также все те, кто вышел на порог подышать вечерним воздухом, смотрели им вслед. Вероника, как всегда, не смела взять Дюпюша под руку. А он большими шагами направился к вокзалу и пересек железнодорожное полотно.

– Куда мы идем, Пюш?

– Никуда. Просто гуляем.

Прямо под открытым небом горел костер. У огня сидела женщина и варила в котелке рыбу. Юбка у нее задралась, черные ноги обнажились до самого живота.

– Здесь нехорошо, Пюш, – робко сказала Вероника.

– Ты так считаешь?

Он нарочно прошел совсем рядом с хижинами. В ста метрах отсюда горели электрические вывески универмагов, которые еще торговали: в десять ожидался американский пароход с четырьмястами пассажирами.

– Ты сердишься на меня, Пюш?

– За что?

– Твоя жена гораздо красивее меня. И потом, она белая.

– Конечно! – насмешливо согласился он. – Но Кристиан тоже белый. Они будут отличной парой.

– Ты грустишь?

– Я? С какой стати мне грустить?

Вот именно – с какой стати? Он сел на песок возле самой воды. Волны отлива почти касались его ног. Еще не совсем стемнело, но суда на рейде зажгли огни.

Вероника сидела тихо, боясь нарушить молчание.

Она не решалась даже посмотреть Дюпюшу в лицо, чтобы прочесть ответ на вопрос, который ее мучил. От берега отошла пирога, двое рыбаков стояли в ней и с трудом гребли. Самолеты, охранявшие зону канала, прошли над ними, обшаривая небо своими мощными прожекторами.

– Пюш!

Он не шелохнулся. Казалось, он спит.

– Знаешь, о чем я думаю, Пюш? По-моему, тебе лучше вернуться к жене.

Он по-прежнему сидел неподвижно, и Вероника видела лишь серое море да одинокую звезду, словно подвешенную над их головами.

– Она хочет вернуться к тебе, Пюш.

Он растянулся на спине, лицом к небу. Вероника замолчала, она не знала, что еще сказать. Ей было страшно, как раньше Жермене.

– Пюш…

– Ляг, девочка, – вздохнул он.

Она покорно вытянулась. Они лежали на грязном песке, который еще хранил остатки дневного тепла, и море касалось их ног.

Незаметно одна за другой появлялись звезды. Вдали надрывалась пароходная сирена, вызывая лоцмана. Бригада Дюпюша сегодня не работала. Он знал, что на подходе судно из Рио-де-Жанейро, совершающее туристический рейс вокруг Южной Америки. Через час «Атлантик» и «Мулен-Руж» будут битком набиты.

Все такси и все извозчики выстроились у морского вокзала и ждут. А здесь, перед хижинами, медленно угасает костер, в воздухе пахнет дымом и тлеющим деревом.

– Хорошо здесь… – прошептал Дюпюш. Он протянул руку и коснулся тела Вероники.

Она молчала. Ей было грустно. Она забыла надеть чулки, а в туфли насыпался песок.

– Это будет только через семь месяцев, – помолчав, сказал Дюпюш.

За это время Кристиан и Жермена успеют пожениться – он был в этом уверен и мысленно уже называл их супругами. Ему вспомнилось, как перед отъездом в Южную Америку Жермена сказала:

– Нам не следует сразу заводить детей. Сначала надо устроиться.

Устроиться? Где? Впрочем, Жермена устроилась в первые же дни у Коломбани. Что ж, это очень хорошо.

Даже превосходно.

Рука Дюпюша все еще лежала на теле Вероники.

– Пойдем домой? – спросила она.

– Как хочешь.

Ему было лень спорить. К тому же у него разболелась голова. Он встал и отряхнул прилипший к одежде песок, а Ника сняла туфли и высыпала из них песок.

Она пересекли пустырь и пошли мимо хижин, погруженных в безмолвие и тьму. Дюпюш чуть не споткнулся о девочку, которая спала прямо на земле, укрывшись старым мешком.

– Возьми меня под руку, – сказал он Веронике.

Мимо магазинов они прошли быстрым шагом и почувствовали себя спокойней лишь в негритянском квартале, который погружался в сон. Однако кое-где у дверей мерцали огоньки сигарет. Это курили, откинувшись на спинку стула, любители ночной прохлады, не спешившие возвращаться в душную комнату.

– Иди домой… – сказал Дюпюш. В темноте он угадал, как тревожны глаза Вероники, и добавил:

– Не бойся. Я сейчас приду.

Она поспешно вошла в дом, а он почти бегом направился к Марко. Там никого не было, и Марко уже потушил свет.

– Налей мне стаканчик.

Потом он выпил второй. В коленях появилась легкая, приятная дрожь. Он улыбнулся.

– Расплачусь завтра.

– Пожалуйста, мсье Дюпюш.

Опять он шел мимо деревянных домов и раздумывал, посмеиваясь и гримасничая в темноте. Ему вдруг захотелось зайти к Жефу, чтобы доказать всем, что ему на них наплевать.

Еще утром Дюпюш получил письмо от матери, но до сих пор не вскрывал его. Как всегда, она писала о тетках и соседках. Одна старушка умерла, другая заболела, третья осталась вдовой. И мать, конечно, жалела их всех.

Он понял. Например, Вероника. Ей шестнадцать лет, она чувственна, как зверек. Теперь у нее будет ребенок.

Но ведь потом жизнь для нее будет кончена. Она расплывется, как ее мать… Сколько же беззаботных лет было ей отпущено? Три года, четыре? Или того меньше?

Достаточно было прочесть письмо г-жи Дюпюш, чтобы убедиться; везде одно и то же. Их сосед бельгиец г-н Вельден, владелец автомобиля, заболел раком желудка.

А у него двое детишек, четырехлетний и годовалый!

А Жанены? Они были самыми богатыми людьми в квартале, построили дом, который обошелся им в полмиллиона, с лоджией из тесаного камня. А теперь продали все, и г-н Жанен уехал в Париж подыскивать место.

Дюпюш шел, прислушиваясь к собственным шагам.

Голова у него была тяжелая. Иногда он проходил мимо парочек, шептавшихся в темных уголках. Когда-то в Амьене, еще женихом и невестой, также шептались и они с Жерменой. Чтобы похвастаться и помечтать, он заранее звал Жермену «Моя жена!»

Поцелуи пахли зимой и влагой. А потом Жермена взбегала по лестнице и, прежде чем исчезнуть за дверью, поворачивалась к нему.

Возможно, между ней и Кристианом пока еще ничего нет. Это вполне в ее вкусе. Она ведь может довольствоваться взглядами, сулящими счастье.

Че-Че с женой заботливо оберегают эту идиллию…

Еще бы! Наконец-то они нашли женщину, которая станет им достойной заменой.

А вдруг, выйдя замуж, она больше не захочет сидеть за кассой? Что если она воспользуется их миллионами, чтобы жить в Европе? Вот было бы здорово!

Голова у Дюпюша болела все сильнее. Напрасно он удерживался от слез – ему сразу стало бы легче.

Он чуть было не вернулся к Марко, но вспомнил, что двери там уже заперты и ему придется стучать. И потом, Вероника, должно быть, очень волнуется и беспокоится, что его так долго нет. Это совершенно невероятно! Она сама еще девчонка – и у нее скоро будет ребенок. Темненький, с огромными глазами на светло-шоколадной рожице. Он будет ползать по теплой земле, как щенок.