Текст книги "Рубин королевы"

В тот же вечер Ромуальд, брат-близнец Теобальда, верного лакея Видаль-Пеликорна, отбыл в Швейцарию. Он прекрасно знал отца, сына и дочь Солманских, успев сыграть свою роль в трагической свадьбе Анельки с Эриком Фэррэлсом.[13]13
  См. «Голубую звезду».


[Закрыть] Мари-Анжелина высоко ценила его способности.

Два дня спустя мадемуазель дю План-Крепен вернулась с новостями: молодая женщина уехала в Венецию, оставив «дядю Болеслава» укреплять здоровье под неусыпным надзором Ромуальда, твердо решившего следовать за стариком по пятам.

– Она уехала одна? – переспросил Альдо.

– Конечно. То есть я хочу сказать – с Вандой.

– В таком случае и мне надо возвращаться домой. Давно уже пора взглянуть, что там творится.

– Ты собираешься наконец отправить прошение об аннулировании брака в Ватикан? – поинтересовалась мадам де Соммьер.

– Это первое, чем я займусь. Как только вернусь, испрошу аудиенции у венецианского патриарха.[14]14
  Архиепископ Венеции носит этот титул, указывающий на существовавшие в прошлом связи с православной Церковью.


[Закрыть]

– Если уж такая язычница, как я, возносит за тебя молитвы, это не может тебе не помочь, – засмеялась мадам де Соммьер, целуя племянника, что всегда служило у нее признаком необычайного волнения.

Снабженный массой напутствий, Альдо наконец сел в «Восточный экспресс» и отбыл в Венецию через Симплон. Перед отъездом он в сотый раз заверил Адальбера, что немедленно сообщит ему, как только получит новости от Симона Аронова. След рубина был совсем горячим, грешно было бы дать ему остыть.

Глава 5
Встречи

Женщина, сидевшая напротив за обеденным столом, ничем не напоминала то соблазнительное создание в сверкающем розовом платье, которое Альдо видел выходящим из гостиной Фэррэлсов за руку с Джоном Сэттоном. Глубокий траур, ни малейшего следа косметики – она выглядела как когда-то в мрачной комнате для свиданий тюрьмы Брикстон[15]15
  См. «Розу Йорков».


[Закрыть] – олицетворение бесконечной душевной скорби в сочетании с чувством собственного достоинства. Это способно было тронуть кого угодно, кроме, естественно, Альдо Морозини. Впрочем, он принял игру с безукоризненной любезностью.

– Я не сомневаюсь, что эти господа должным образом выразили сочувствие вашему горю, – произнес князь, указывая на Ги Бюто и Анджело Пизани, разделявших с ними трапезу. – Слова в подобных обстоятельствах не играют большой роли, и я не стану говорить, что испытываю хоть малейшее горе, но прошу вас поверить: скорблю вместе с вами…

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны сообщить мне об этом.

– Что вы! Не стоит благодарности… Но я немного удивлен, видя вас здесь, разве вы не сопровождали тело вашего отца до Варшавы?

– Нет. Брат запретил мне, да я и сама не имела ни малейшего желания возвращаться туда. Кажется, вы забыли, что там мне угрожает опасность?

– В Англии тоже, а вы вроде бы не побоялись… Вы ведь были там, или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь. Я провела какое-то время в Париже, дожидаясь… дожидаясь новостей о процессе. Находиться в Англии, каждую минуту дрожа от страха, что на меня набросится целая свора журналистов, – нет, это было бы невыносимо!

– А в Париже? Разве газетчики не преследовали вас там?

– Никоим образом. Мы с Вандой останавливались у одной американки, кузины моей невестки. То есть я хочу сказать, нашей невестки, – добавила молодая женщина с тонкой улыбкой.

– Не извиняйтесь – семейные узы мало что значат для меня.

– А как вы сами, как прошла ваша поездка в Испанию?

– Очень приятно. Я видел потрясающие вещи.

Альдо упомянул о «потрясающих вещах» для того, чтобы втянуть в разговор Ги Бюто, но, разумеется, не обмолвился ни малейшим намеком об истории с украденным портретом. Необходимо было разрядить этот обмен скрытыми колкостями новой темой, иначе он не сумеет сохранить хоть какое-то хладнокровие перед этим живым средоточием лжи. Альдо не впервые приходилось наблюдать выдающиеся актерские способности Анельки, она всегда была искусной комедианткой, но сегодня превзошла самое себя…

Видимо, это стало последней каплей: пока длился обед, князь принял твердое решение не откладывая предпринять первые шаги к аннулированию своего брака.

Переодевшись в темный костюм, Морозини сел в гондолу Дзиана. Он держал путь к Сан-Марко и, как всегда, если дело было не особенно срочным, не стал пользоваться моторкой. Ему казалось, что запах бензина и яростное урчание мотора не должны нарушать очарования чудесного ансамбля, состоявшего из базилики и Дворца дожей и словно бы возложенного короной на чело самой величественной из республик.

Пройдя мимо двух колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана крылатым венецианским львом, а другая – статуей святого Теодора, попирающего крокодила, колонн, между которыми когда-то казнили преступников, Морозини скоро оказался у портика Сан-Марко, над которым гарцевали четыре величественных коня позолоченной меди, изваянные Лисиппом в III веке до Рождества Христова и вызывавшие когда-то жгучее вожделение Бонапарта. Морозини любил их и всегда отвешивал им легкий поклон, прежде чем скользнуть в полумрак византийской базилики, освещаемой лишь пламенем свечей, горевших перед знаменитой «Pala d'Oro». Каждый раз, когда Альдо попадал сюда, ему чудилось, будто он проник в самую чащу некоего заколдованного леса.

Как обычно, внутри храма толпился народ. С приближением лета возрастало число туристов, мало-помалу наводнявших город, отравляя жизнь коренным венецианцам. Альдо, как человек глубоко верующий, прежде всего отдал свой долг Господу короткой молитвой, и только после этого отправился на поиски благословившего не так давно его насильственный брак отца Герарди, священника, с которым он дружил с детства.

Он нашел падре у дверей ризницы – тот собирался уходить.

– Ты торопишься? – огорчился князь.

– Не очень. Мне надо в четыре навестить больную на рио деи Санти Апостоли…

– В таком случае – поехали! Дзиан ждет меня на набережной с гондолой, мы отвезем тебя туда, куда нужно. А по пути поговорим.

– Похоже, у тебя что-то серьезное? – спросил священник, глядя на обеспокоенное лицо друга.

– Даже очень, но не будем об этом, пока не сядем в гондолу. Там нас, по крайней мере, никто не потревожит. Пока что расскажи мне, что новенького у тебя…

Болтая, они направились к гавани Сан-Марко, когда навстречу им попалась высокая, уже чуть грузноватая, но все еще привлекательная дама, чей безупречного покроя костюм выглядел слегка поношенным.

Узнав даму, падре Герарди улыбнулся и хотел было подойти к ней, но Альдо схватил его за локоть и увлек в другую сторону с явным намерением избежать встречи. Лицо священника выразило крайнее удивление:

– Только не говори мне, что ты не узнал ее! Это же твоя кузина.

– Знаю.

– И ты не поздороваешься с ней? Не остановишься поболтать?

– Между нами кошка пробежала…

Поняв, что другу не хочется сейчас ничего объяснять, Герарди не стал настаивать. Он дождался момента, когда они устроились на бархатных подушках гондолы, и только тогда решился заговорить снова: священник заметил, как внезапно помрачнело лицо Альдо.

– Ну, ладно, – он попытался тем не менее изобразить хорошее настроение, – что же ты намерен мне поведать?

– Все очень просто: мне надо аннулировать мой брак. Как видишь, я намерен пройти все инстанции. Начал с тебя – ведь ты нас благословил.

– Хочешь развестись с женой? Уже? Но ты ведь женат всего-то…

– Не пытайся вспомнить: это не имеет значения. Если бы я мог развестись с ней в тот же вечер, я бы это сделал!

– Но это же безумие! Твоя жена… прелестна и…

– Знаю, но дело не в этом. Прежде всего она мне не жена, я ни разу до нее не дотронулся…

– Фиктивный брак? Между таким мужчиной, как ты, и такой женщиной, как она? Никто никогда не поверит в это!

– Для меня не имеет значения, что подумают другие, Марко. Я хочу разрушить союз, заключить который меня принудили силой.

– Силой? Тебя?

– Ну, шантажом, если тебе так больше нравится. Я был вынужден вступить в брак с бывшей леди Фэррэлс, чтобы спасти жизнь двум невинным людям: Чечине и ее мужу Дзаккарии.

– Но… они же оба были в церкви!

– Потому что я дал слово и мне оказали честь, поверив. Ты священник, Марко, и я могу быть с тобой откровенным. Я должен рассказать тебе все.

Нескольких фраз оказалось достаточно, чтобы описать кошмар, пережитый Альдо и его домашними по его возвращении из Австрии. Священник слушал, не перебивая, но с явным возмущением, нараставшим по мере того, как он узнавал все новые и новые подробности.

– Почему ты мне ничего не сказал? – наконец взорвался он. – Почему ты позволил мне благословить брак, который с самого начала должен был быть признан недействительным?

– Ты сам согласился – я не вынуждал тебя. Если бы я предупредил тогда, ты мог бы отказаться…

– Естественно, я отказался бы!

– И подверг бы себя опасности. Разве ты не понимаешь, при каком режиме мы живем? Кто ничего не знает, тот ничем и не рискует.

Герарди не ответил. Было бы слишком трудно опровергнуть слова Альдо. В нынешнем 1924 году Италию захлестнула настоящая волна терроризма. Победа фашистов на парламентских выборах была сокрушительной, и, чтобы закрепить ее, Муссолини поспешил аннексировать Фиуме,[16]16
  Ныне Риека, крупнейший порт Югославии.


[Закрыть] в чем его всецело поддержал величайший поэт Габриеле д'Аннунцио, получивший от короля за эту оказанную родине услугу титул князя Невозо. А накануне аннексии был убит депутат-социалист Маттеоти. Все эти события венецианское общество переживало как цепь непрерывных оскорблений и пощечин. Вот почему Марко Герарди был не слишком удивлен, услышав рассказ о драме во дворце Морозини.

Гондола с крылатыми львами неторопливо поднималась по Большому каналу. Альдо, какое-то время помолчав, спросил:

– Ну что? Что ты решил? Могу я рассчитывать на твою помощь?

Очнувшись от глубокой задумчивости, священник вздрогнул:

– Разумеется, ты можешь на меня положиться. Тебе надо написать официальное прошение, изложить причины, заставляющие тебя добиваться расторжения брака. Я передам его святейшему патриарху, но не стану скрывать: ссылка на брак «vi coactus» меня немного беспокоит. Одним из свидетелей со стороны твоей супруги был Фабиани, главарь чернорубашечников, а поскольку эти люди стоят у истоков шантажа, жертвой которого ты стал, им наверняка не понравится подобная огласка.

– Огласка! Огласка! Я не собираюсь кричать об этом на улицах!

– Нет, но в суде адвокат станет задавать вопросы, вполне возможно, затруднительные. Свидетелям также придется давать показания, а они могут просто испугаться. Не лучше ли сослаться на отсутствие интимных отношений, хотя тут тоже могут возникнуть сложности… Твоя жена до свадьбы была девственницей?

– Ты отлично знаешь, что она была вдовой.

– Ее супруг был намного старше ее, мне помнится. Хотя это ни о чем не говорит…

– У нее хватало и любовников, – проворчал Морозини.

– Значит, тем более тебе надо посмотреть правде в глаза. Что тебя ожидает? Признание отсутствия интимных отношений в данном случае может свидетельствовать о… о неспособности супруга.

– Ну уж нет! – вырвалось у Альдо с такой силой, что лодка покачнулась.

Марко Герарди расхохотался.

– Я подозревал, что эти слова произведут эффект! А ведь тебе не о чем беспокоиться: половина Венеции… – или три четверти? – подпишутся под тем, что это неправда.

– Ладно-ладно, не делай из меня Казанову! Послушай, все, чего я хочу, – это быть свободным… И может быть, когда-нибудь создать нормальную семью. Вот и обсуди это дело с патриархом, расскажи ему что угодно, но позаботься о том, чтобы я, в конце концов, выиграл.

– Ты понимаешь, что это может затянуться надолго?

– Конечно, лучше поскорее покончить со всем этим, но в разумных пределах.

– Отлично. Я повидаюсь с нашим юристом и его преосвященством. Попробуем найти лучшего церковного адвоката, и я сам составлю вместе с тобой прошение в Ватикан… Вот я и приехал! Спасибо, что подвез.

– Подождать тебя?

– Не стоит. Я могу задержаться. Храни тебя Бог, Альдо!

Выходя из лодки, священник перекрестил друга.

Несколько дней спустя Морозини уже держал в руках образец письма, полностью отвечавшего всем его чаяниям: его желания были изложены там самым подробным образом. Князь, не откладывая дела в долгий ящик, тщательно переписал прошение, надписал в соответствии с протоколом адрес: «Его преосвященству кардиналу Лафонтену» – уроженец Витербо, бывший в то время патриархом Венеции, носил тем не менее чисто французскую фамилию.

Назавтра Альдо отправил Дзаккарию к Анельке с просьбой встретиться с ним в библиотеке перед ужином. Ему показалось более приличным предупредить молодую женщину о том, что он собирается предпринять, а не ставить ее перед свершившимся фактом. Ведь ей предстояло тоже обзавестись адвокатом, а кроме того, Морозини все еще питал слабую надежду прийти хоть к какому-то согласию, которое позволило бы легче пережить неприятный эпизод.

Вечернее платье Анельки – из черного расшитого черными же блестками крепа – лишь чуть смягчало показной траур. Безжалостный Морозини подумал, что его женушка отлично знает, как выгодно траурный цвет подчеркивает золото ее волос.

– Что за торжественное приглашение! – вздохнула она, усаживаясь на кушетку и дерзко закидывая одна на другую свои изящные, обтянутые черным шелком ножки. – Могу я закурить или обстоятельства слишком серьезны?

– Не стесняйте себя. Впрочем, и я последую вашему примеру, – сказал Альдо, вынимая портсигар и предлагая ей сигарету.

Вскоре две тонкие струйки голубого дыма поднимались к роскошному кессонскому потолку.

– Итак? – спросила Анелька с тонкой улыбкой. – Что вы хотели мне сказать? У вас такой вид, будто вы приняли важное решение…

– Я в восторге от вашей проницательности. Я действительно принял решение, которое, по всей видимости, вас не удивит. Я хочу обратиться к его святейшеству папе с просьбой расторгнуть наш брак.

Последовавший мгновенно ответ был более чем резок:

– А я отказываюсь!

Альдо пересел поближе к бювару, где хранились многочисленные почетные свидетельства о его титулах, словно надеясь почерпнуть оттуда новые силы для начатой им битвы.

– Не имеет значения, соглашаетесь вы или отказываетесь. Хотя, конечно, было бы проще, если бы мы могли договориться.

– Никогда!

– Понятно. Но повторяю еще раз: я предупредил вас только из вежливости и чтобы дать вам возможность обеспечить себе защиту. Мы будем сражаться.

– Вряд ли вы ожидали от меня иного ответа! Я слишком много сил положила на то, чтобы выйти за вас замуж!

– Меня уже давно интересует, почему?

– Очень просто: потому что я люблю вас! – бросила она сухо и нервно. Резко контрастируя с тоном сказанного, слова прозвучали странно.

– Хорошо сказано! – не удержался от иронии Морозини. – Какой мужчина устоял бы перед таким страстным объяснением!

– От вас зависит, чтобы я говорила иначе.

– Не стоит труда, и вы знаете это!

– Как угодно… Могу я узнать, чем вы обосновываете свою просьбу?

– Вы с отцом снабдили меня множеством аргументов: союз, заключенный по принуждению и… и не имевший продолжения. Уже одна эта причина само собой подразумевает признание брака недействительным.

Анелька прикрыла глаза, так что оставались видны лишь блестящие золотистые щелочки, и одарила мужа замечательно двусмысленной улыбкой:

– Ну, хорошо. И что же, вы совсем не боитесь?

– Не изволите ли сказать, чего мне бояться?

– Прежде всего вызвать недовольство тех, кто помог привести вас к алтарю. Эти люди не любят, когда им указывают на их ошибки.

– Если память мне не изменяет, арест вашего отца сильно охладил их рвение.

– Рвение может возродиться снова. Достаточно назначить цену… а я богата! Вам следовало принять это во внимание. Что же до второго выдвинутого вами аргумента – не боитесь ли вы показаться смешным?

– Почему? Потому что не хочу делить с вами постель? – резко бросил он. – Вы очаровательны, но это ничего не значит. Если желать каждую красивую женщину, которая находится в пределах досягаемости, жизнь станет невыносимой!

– Я не «каждая женщина»! Разве вы не говорили мне когда-то, что я обладаю редкостной красотой, что грех держать ее под спудом, что я могла бы стать королевой Венеции и что красивее меня, наверное, нет женщины в мире?

Альдо поднялся, раздавил сигарету в пепельнице и, сунув руки в карманы, прошел по комнате к окну.

– Как глуп бывает мужчина, когда думает, что влюблен! Несет всякий бред! У меня возникло ощущение, что вы вполне уверены в себе. Я искренне восхищаюсь!

– И правильно делаете. Мне достаточно один раз взглянуть на мужчину, чтобы он сразу же влюбился в меня. Вы же сами не были исключением!

– Да, но это давно прошло. Признаю также, что вы легко вскружили голову Анджело Пизани… о чем он не перестает сожалеть. Странно все-таки: в вас влюбляются, а потом локти себе кусают. Почему бы это?

– Смейтесь, смейтесь! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Вам недолго осталось смеяться, потому что у меня есть средство опровергнуть ваш аргумент о так называемом фиктивном браке.

– Так называемом? Я что – лунатик?

– Никоим образом. Но случаются и чудеса.

Слово это прозвучало так неожиданно, что Морозини расхохотался:

– Вы и святой Дух! Вы принимаете себя за Богоматерь? Это уж слишком!

– Не богохульствуйте! – воскликнула Анелька, быстро перекрестившись. – Необязательно делить постель с мужем, чтобы явить миру образ счастливой, вполне удовлетворенной… будущей матери. В таком случае довольно трудно говорить о фиктивном браке, не правда ли?

Брови Альдо сдвинулись и превратились в темную полосу, нависшую над позеленевшими глазами.

– Ваша речь кажется мне несколько туманной. Не соблаговолите ли выразиться яснее? Что вы имеете в виду? Вы беременны?

– Как быстро вы схватываете! – насмешливо отозвалась она. – Да, и надеюсь подарить вам через несколько месяцев наследника, о котором вы так мечтали…

Пощечина последовала так быстро, что Морозини и сам не сразу понял, что сделал: так естественно выплеснулся наружу долго сдерживаемый гнев. Только когда Анелька пошатнулась и схватилась за щеку, он осознал, что ударил сильно. Щека молодой женщины стала пунцовой, в уголке губ показалась капелька крови. Но князь не испытывал ни угрызений совести, ни жалости.

– Вы живы? – абсолютно спокойно поинтересовался он. – Тем лучше, продолжим.

– Да как вы осмелились? – прорычала она, пригнувшись, будто собиралась наброситься на него.

– Вам хочется попробовать еще? Ладно, Анелька, довольно, – Морозини переменил тон. – Вот уже несколько месяцев… да что я говорю: лет! – как вы пускаетесь на любые ухищрения, чтобы сделать меня своим послушным рабом. Вам даже удалось притащить меня к алтарю, но с тех пор, может быть, вы усвоили, что я не позволяю управлять мною, как марионеткой? А теперь карты на стол: вы беременны? Не хотите ли рассказать, от кого?

– От кого вам бы хотелось? Да, конечно же, от вас! И я никогда не отступлюсь!

– Если только этот новорожденный не будет слишком похож на Эрика Фэррэлса или на Джона Сэттона, или… Бог знает на кого!

У Анельки перехватило дыхание, и в ее непомерно расширившихся глазах Морозини с жестоким удовольствием прочел появившийся испуг.

– Вы с ума сошли! – выдохнула она.

– Не думаю. Поройтесь в вашей памяти… Воспоминания должны быть еще свежи…

Она, казалось, поняла и закричала:

– Вы шпионили за мной!

– А почему бы и нет, раз вы решились нарушить единственное требование, которое я выдвинул перед нашей свадьбой? Я просил вас не позорить мое имя. Вы перешли границу, тем хуже для вас!

– Что вы намерены делать?

– Ничего, моя дорогая, ничего особенного. Я послал прошение об аннулировании брака, оно пойдет своим путем. А вы можете распоряжаться собой как вам будет угодно, можете, к примеру, отправиться туда, где вам приятнее жить…

Она напряглась, словно натянутая тетива, оставалось лишь выпустить стрелу:

– Никогда!.. Слышите, никогда я не уеду отсюда. Потому что уверена – вам не добиться того, чего вы желаете! Я останусь здесь и буду спокойно растить моего ребенка… и тех, которые, возможно, появятся потом.

– Вы намерены дать обрюхатить себя всему христианскому миру? – с уничтожающим презрением бросил Морозини. – Уже довольно давно я начал опасаться, что вы – шлюха! Теперь я в этом убежден и хочу дать вам только один совет: берегитесь! Терпение – не главная добродетель князей Морозини, на протяжении веков они ни разу не колебались, когда надо было отсечь пораженную гангреной конечность… Желаю всего наилучшего, сударыня!

Несмотря на внешнее спокойствие, Альдо дрожал от бешенства. Эта женщина с ангельской внешностью, женщина, которую он столько времени возводил на пьедестал, с каждым днем все больше открывала свое истинное лицо – пустого и алчного существа, способного на все ради достижения своих целей, главная из которых – полный захват всего, что ему принадлежит: имени, дома, состояния и его самого. Богатства, доставшегося ей от Фэррэлса, ей не хватило, она еще не насытилась.

– Должен же я как-нибудь от нее избавиться! – процедил он сквозь зубы, меряя большими шагами «портего», длинную галерею с семейными портретами на стенах.

Затем князь спустился вниз – сообщить Чечине, что не станет ужинать дома. Одна только мысль о том, что Анелька займет свое место за столом напротив него, была непереносима. Он нуждался в глотке свежего воздуха.

Странное дело, Чечины, которой в это время полагалось быть на кухне, там не было. Дзаккария объяснил, что она поднялась к себе переодеться.

– А где господин Бюто?

– В лаковой гостиной, наверное. Ожидает ужина…

– Я беру его с собой.

– Значит, госпожа будет ужинать одна?

– Госпожа пусть делает что хочет, а я ухожу! Ах да, совсем забыл! С сегодняшнего дня, Дзаккария, мы больше не станем накрывать стол в лаковой гостиной, перейдем в ковровую. И пусть госпожа не пытается изменить это указание, иначе я вообще не сяду с ней за стол. Предупреди, пожалуйста, Чечину.

– Интересно, что она на это скажет… Но вы же не запретите Чечине готовить для вас? Она так любит вас побаловать!

– Думаешь, я хочу лишить себя самого тонкого удовольствия? – улыбнулся Морозини. – Нет, конечно, но постарайся, чтобы мое указание было выполнено. Впрочем, я уверен, вам с Чечиной и так все ясно.

Дзаккария молча поклонился.

Ги Бюто тоже не понадобились подробные объяснения. Однако Альдо не преминул дать их, пока они вдвоем вкушали лангустов под позолоченными лепными сводами ресторана «Квадри». Это роскошное место было избрано, во-первых, чтобы не переодеваться – оба выскочили из дома как были, в смокингах, а во-вторых, чтобы избежать нашествия комаров – с начала июня эти твари завладели всей лагуной, а особенно – Венецией. Пересказав своему наставнику сцену, которая только что произошла между ним и Анелькой, князь добавил:

– Я теперь не могу вынести и мысли о том, что она будет восседать в лаковой гостиной между портретами моей матери и тети Фелиции. Все время с тех пор, как я вернулся домой, мне кажется, что их взгляды укоряют меня!

– Не надо думать об этом, Альдо! Вы стали жертвой… и только жертвой тягостного стечения обстоятельств, и там, где эти благородные дамы сейчас находятся, они прекрасно понимают, что вы ни в чем не повинны.

– Вы полагаете? Если бы я не изображал придурковатого странствующего рыцаря в садах Виланова и в «Северном экспрессе»,[17]17
  См. «Голубую звезду».


[Закрыть] не считая моих подвигов в Париже и Лондоне, я бы не попал в такую передрягу!

– Вы были влюблены – этим все объясняется! Но что же теперь? Как вы надеетесь выпутаться?

– Еще сам не знаю. Покамест подожду, как посмотрят на мое дело в Риме. Всякому овощу – свое время, и сейчас я хочу вплотную заняться рубином Хуаны Безумной. Это куда интереснее, чем мои личные дела… и куда менее гнусно.

– Есть какие-то новости от Симона Аронова?

– Их должен получить Адальбер, а он пока не подавал признаков жизни.

Назавтра, словно поторопившись на зов друга, на письменный стол Альдо легло письмо от археолога. Письмо, показавшееся адресату тревожным. Впрочем, Видаль-Пеликорн и не скрывал своего отнюдь не беспричинного беспокойства. До сих пор переписка с Хромым осуществлялась через один из банков Цюриха, что гарантировало полную секретность – письма шли под номерами, кто-то передавал их в ту или другую сторону, никому не было известно, от кого и кому они предназначены, и все шло как по маслу. Однако последнее адресованное Аронову письмо, посланное друзьями из Парижа, вернулось на улицу Жуффруа с припиской от «экспедитора», поставившего в конце свою подпись: некий Ганс Вюрмли. Тот сообщал, что в соответствии с последними указаниями всякая переписка с этого дня прекращается. Иными словами, Аронов – по причине, известной только ему одному, – больше не хотел ни отправлять, ни получать никаких писем. Адальбер писал, что ему необходимо встретиться с Альдо и обсудить с ним все не по телефону.

– Черт побери, вот и приехал бы сюда! – проворчал Морозини. – У него-то сколько угодно свободного времени, а я не могу каждый раз бросать свои дела!..

Как раз на это утро у князя было намечено очень важное дело, и он решил обдумать со всех сторон эту проблему позже. Можно было, конечно, позвонить Адальберу, но прослушивание телефонных переговоров, особенно международных, давно стало излюбленным развлечением фашистов. Скорее всего поэтому Адальбер и взялся за перо…

Все еще во власти мучивших его мыслей, Альдо дошел до отеля «Даниели», где у него было назначено свидание с русской дамой, княгиней Лобановой, которая, как и множество ее соотечественников, испытывала финансовые затруднения. Впрочем, эти затруднения имели вполне прозаическую природу, так как дама до неприличия увлекалась азартными играми. Князь-антиквар, никогда не наживавшийся на бедствиях других, в особенности женщин, вздохнул, подумав о том, что ему придется выложить кругленькую сумму за драгоценности, продать которые потом будет весьма затруднительно.

Впрочем, на этот раз он ошибся – ему не пришлось пожалеть о назначенной встрече. Княгиня предложила ему бриллиантовую застежку от корсажа супруги Петра Великого императрицы Екатерины I. Эта бывшая служанка пастора из Магдебурга, государыня, для которой в юности трактиры были привычнее салонов, со временем научилась разбираться в прекрасных камнях, и немногие дошедшие до наших дней ее драгоценности отличались редкими достоинствами.

Зная, с кем она имеет дело, знатная дама сразу же назначила цену – высокую, но в разумных пределах, – и Морозини не стал спорить: он достал чековую книжку, выписал требуемую сумму и принял из рук хозяйки чашку почти черного чая из самовара, предложенную ему в знак того, что сделка состоялась.

Альдо и вообще не очень любил чай, а уж такой – «по-русски» – просто терпеть не мог, и потому твердо решил, что, выйдя из отеля, направится прямиком в кафе «Флориан», находившееся по соседству на площади Сан-Марко, и выпьет там чего-нибудь более цивилизованного.

Князь спустился по широкой готической лестнице и уже приближался к выходу из роскошной гостиницы, когда кто-то остановил его:

– Простите, пожалуйста! Вы ведь – князь Морозини?

– Действительно… Но какая неожиданная радость – встретить вас в Венеции, барон!

Он сразу же узнал этого сорокалетнего мужчину – худощавого, светловолосого, элегантного обладателя чарующей улыбки. Перед ним стоял Луи Ротшильд, в венском дворце которого на улице Принца Евгения его принимали в прошлом году,[18]18
  См. «Опал императрицы».


[Закрыть] когда там останавливался барон Пальмер – одно из перевоплощений Симона Аронова.

– Я плавал по Адриатике и подумывал, не навестить ли вас, но случилась авария с яхтой – и дело решилось само собой. Я оставил ее в Анконе, и вот я здесь. Найдется ли у вас минутка для меня?

– Конечно. Желаете пойти ко мне… или предпочитаете остаться здесь? Вы ведь, вероятно, здесь остановились?

– Если бы я сейчас не встретил вас, то отправился бы в палаццо Морозини, но… Вы уверены в своем окружении? Мне надо сообщить вам весьма конфиденциальные вещи.

– Нет, не уверен, – ответил Альдо, думая о ненасытном до неприличия любопытстве Анельки. – Наверное, лучше остаться здесь. В отеле мы найдем где уединиться.

– Мне всегда внушают недоверие места, где, запершись вдвоем в пустой комнате, приходится говорить чуть ли не шепотом, чем непременно привлекаешь внимание. Куда более изолированно чувствуешь себя в самом центре толпы.

– Я собирался выпить кофе у Флориана. Тамошняя толпа, полагаю, вас удовлетворит, – сказал Альдо с обычной своей усмешкой.

– Почему бы и нет?

Приняв почтительные поклоны величавых швейцаров, они вышли и вскоре оказались в кафе, где царили особые законы. Наступал вечер, терраса была набита битком, но директор, прекрасно разбиравшийся в своих гостях, быстро смекнул, какие необычные клиенты к нему явились, и спешно отправил к ним официанта. Тот так же быстро отыскал свободный столик в самом уютном месте – в тени аркад, под высокими зеркалами в гравированных рамах. Прежде чем удалиться, официант заверил, что здесь господа смогут спокойно поговорить.

Проходя к столику, Альдо поздоровался с несколькими знакомыми и в их числе – с неугомонной маркизой Казати. На этот раз, благодарение Богу, она со своим давним любовником, художником Ван Донгеном, сидела в самом центре большой шумной компании, и за их столиком свободного места не было. Альдо удостоился широкой улыбки и приглашающего жеста, на которые он ответил вежливым поклоном, мысленно поздравив себя со столь благоприятным стечением обстоятельств.

Только допив первую чашку капуччино, барон, не меняя тона, спросил:

– Не знаете ли случайно, где сейчас находится Симон… то есть барон Пальмер?

– Я сам хотел задать вам этот вопрос. От него уже давно нет никаких вестей. Более того, последнее отправленное ему письмо вернулось обратно.

– А куда вы его посылали?.. Прежде чем вы ответите, хочу сказать, что я осведомлен и о пекторали, и о ваших мужественных поисках. Симон знает, как я хочу, чтобы наш несчастный народ вернулся на свою историческую родину…

– Не сомневаюсь в этом. И даже предполагал, что вы помогаете нашему делу деньгами.

– Не я один, это делают многие из нашей большой семьи… Но вернемся к Симону. Куда же вы посылали письма?

– В цюрихский банк, как он просил. Однако мой компаньон в этом деле, французский археолог Адальбер Видаль-Пеликорн, только что прислал мне вот это. Как видите, всякая переписка должна быть прекращена.

– Понятно, – проговорил Ротшильд, прочитав письмо. – И это весьма тревожно. Я… я почти уверен, что он в опасности.

– Почему у вас сложилось такое впечатление?

– Дело в том, что мы должны были путешествовать вместе. В этом прерванном мною сейчас круизе намечалось много остановок, и главная – в Палестине. Вы же знаете, наша земля в 1920 году стала мандатной территорией Великобритании. Однако вот уже полсотни лет, как активисты возвращения евреев на землю предков основали там около двадцати земледельческих колоний. Это начинание выжило благодаря солидной помощи моего родственника – Эдмонда Ротшильда. Назначенный Лондоном верховный комиссар, сэр Герберт Сэмюэль, который исполнен доброй воли и решимости установить прочный мир между мусульманами и евреями, предоставил последним право на образование государства. Нашим маленьким общинам не хватает на это средств, и их-то и должны были привезти мы с Симоном. Ему, кроме того, предстояло обнадежить еврейских поселенцев, рассказав, что пектораль, в которой теперь недостает всего лишь одного камня, возможно, скоро с триумфом вернется на землю предков. Вам не надо говорить, как хотелось ему отправиться в это путешествие. Но я тщетно прождал его в порту Ниццы.