Текст книги "Меч в ножнах из дикой сливы"

Впрочем, неудивительно, если до того совершенствующиеся никак не желали прекращать свои распри… Но неужели Небесные покровители не разделяли правых и виноватых, когда лишали своей поддержки кланы? Ведь молодежь вроде Цю Сюхуа тут совершенно ни при чем. В его спутнице жила глубокая обида, куда большая, чем просто злость на ушедших богов, и эту обиду не исцелить было молитвами или словами утешения, она лечилась совсем другим. Делом, не словом. Слова было достаточно Сяньцзаню, потерявшему брата, но этого мало той, кто лишился одной из основ своего существования. В силах ли был простой даос как-то помочь? Или ему, как и превратившемуся в рыбу белому дракону[157]157
  Крылатое выражение-чэнъюй: «белый дракон в обличье рыбы» – означает: заявив о своих навыках, быть готовым нести ответственность. Согласно древней притче, белый дракон превратился в рыбу, и его ранил рыбак, когда тот плавал в реке, но когда дракон пожаловался Небесному владыке, тот рассудил, что рыбак ничего не нарушил, ведь он не знал об истинной сути дракона.


[Закрыть], уже поздно об этом думать, остается лишь идти вперед?

Зажигая благовония перед статуей Владыки Шуйлуна в храме Города мертвых, Ючжэнь молился не только за добрую лоточницу, но и за всех погибших в этих землях, за своих братьев, живых и мертвого, и верил, что здесь, в древнем городе у слияния рек, боги услышат его, как бы далеко они ни ушли от мира. Ему было хорошо в этом строгом, почти аскетичном храме, не украшенном ни позолотой, ни лакированным деревом, лишь яркими росписями на стенах, изображавшими Небесных покровителей, да живыми цветами в вазах у мраморных стел с именами погибших в Сошествии гор.

Выйдя из храма, Ючжэнь внимательно осмотрелся, определил примерное расстояние до ближайшей дозорной башни и быстрым шагом направился к ней. Такие башни испокон веков отмечали границы между кланами, но если до Сошествия гор в них держали и большие отряды, и оружие, как в крепостях, то при Первом императоре башни стали просто наблюдательными пунктами, где посменно дежурили заклинатели из ближайшего клана. На границе обычно хватало пары-тройки башен на расстоянии нескольких ли друг от друга, но в западной части Алой долины Ючжэнь насчитал с десяток башен вдоль линии гор. Серьезная охрана.

Цзянчжоу лежал у слияния рек, башни же стояли на холмистой гряде – последней перед довольно круто возносившейся западной частью Алой долины, так что Ючжэню пришлось преодолеть около ли до вымощенной каменными плитами площадки перед башней. Та возвышалась над ним, достаточно узкая, но массивная; нижняя часть была сложена из цельных блоков, основная – облицована кирпичом, на самом верху темнела дозорная площадка с деревянными перилами. Железные ставни на немногочисленных окнах оказались плотно закрыты, как и дверь в нижнем ярусе.

Встав на краю холма, Ючжэнь вглядывался в заброшенные земли впереди: израненные, изломанные древней силой и божественной мощью. Пусть раны земли и не кровоточили на первый взгляд, кто поручится, что они затянулись – и что затянутся вообще? Он снова будто оказался на границе миров, вчерашнего дня и будущего, замерев здесь, в хрупком настоящем. Куда дальше поведет его дорога? Пойти из Алой долины можно либо назад, либо вдоль хребта на север или юг, либо дальше в горы и на запад. А что там? Земли, опустошенные войной и гневом богов? Неужели туда лежит его путь? Неужели там кто-то живет или скрывается? Ведь пришла же Цю Сюхуа однажды в их дом…

– Эй, даочжан! – окликнули его. – Какими судьбами к нам?

Ючжэнь обернулся, никого не увидел и догадался поднять голову. Через перила дозорной площадки перевесился заклинатель в цветах Хань Ин. Молодой даос учтиво поклонился.

– Приветствую друга на тропе совершенствования. Дороги иногда приводят нас в самые неожиданные места.

– Погоди, я сейчас! – дозорный махнул рукой, исчез в башне, и вскоре дверь в нижнем ярусе, заскрипев, приоткрылась. Заклинатель оказался совсем молодым, едва ли намного старше Ючжэня.

– Не поверишь, как приятно увидеть живого человека в этой глуши! – Он радостно улыбался, сияя глазами. – Мы тут всего на месяц, потом смена придет, но все равно так тоскливо бывает…

– Мы? Я вижу только одного тебя, – Ючжэнь тоже перешел на «ты», тронутый встречным дружелюбием.

– Нас тут двое, напарник в город спустился, на праздник поглядеть. – Юноша очевидно расстроился. – Я ему в кости проиграл, обидно так! Пришлось остаться. Я Инь Лун, рад встрече под небесами!

– Си Ючжэнь. Ты говоришь, бывает тоскливо? Но разве не ваша задача – отслеживать все необычное, дозорные башни для того ведь и строились?

– Так-то оно так, – махнул рукой Инь Лун, – но разве здесь что-то происходит? Глушь несусветная, сам посмотри! Я бы уже и нечисти из самого Диюя обрадовался.

– А я-то думал тут поспрашивать, не нужна ли кому помощь с мелкой нечистью или злобными духами, – напоказ огорчился Ючжэнь. Он уже прикинул, что от разговорчивого Инь Луна можно узнать побольше об окрестностях и возможном пути дальше.

– Да скорее коровы заговорят и плотины из отрубей строить начнут! – засмеялся молодой заклинатель. – А случится что – мы и сами справимся. Даочжан, не трудись!

– Зачем же здесь столько башен, если все спокойно? – неподдельно удивился Ючжэнь.

– Так башни еще в пору Сошествия гор поставили, едва все трястись перестало. Знаешь ведь, что творилось, разве можно было оставить земли мятежников без присмотра? Мне старшие рассказывали, что в первые годы тут кого только не встречали: и яогуаев, и цзянши, и гуев[158]158
  Гуй – в древнекитайской мифологии дух умершего насильственной смертью или самоубийцы.


[Закрыть] всех мастей… А потом тихо стало, нечисти не больше обычного – иногда кто-то вылезает, конечно, но по мелочи, дозорные часто сами справляются. Тут и из Вэй Далян приходят дежурить, и из У Минъюэ, но так-то наши в основном. Глава наш, господин Хань, строго за всем следит.

– Глушь, говоришь… А так и не скажешь, Цзянчжоу – место оживленное, торговля бойко идет, смотрю.

– Для простых людей оживленное, а заклинателям тут ловить особо нечего, – вновь погрустнел Инь Лун. – Вот на севере, у этих пустынников из Ляо, или к югу, где уже Юн начинается, говорят, веселее, есть где развернуться. Но глава пока туда не пускает, велел сначала здесь опыта набраться.

– Мудрый у вас глава, – заметил Ючжэнь, – все в согласии с заветами просветленных, что говорят: «Три пути у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, – размышление; второй, самый легкий, – подражание; третий, самый горький, – опыт». Он размышляет о том, как лучше для клана и своих адептов, потом поступает сообразно размышлениям, и вы, подражая ему, учитесь у него, и опыт становится для вас менее горек с таким наставником.

– Да ты прямо как наш Сунь-лаоши! – восхитился Инь Лун. – Расскажи, Си-лаоши, откуда такие, как ты, берутся?

– Я из монастыря Тяньбаожэнь, что на востоке, недалеко от Хофэя…[159]159
  Хофэй – древний город царства Чу (эпоха Сражающихся царств), известный своими кожевенными изделиями.


[Закрыть]

Они болтали еще какое-то время, но Ючжэнь, получив неподдельное удовольствие от беседы, узнал немногое сверх того, что ему было уже известно: из Алой долины его путь, скорее всего, лежит в заброшенные земли мятежного клана Цинь Сяньян. Если бы цель путешествия находилась на юге или севере, они свернули бы туда еще до гор, идти в Цзянчжоу не было бы смысла. Удивительно только то, почему Цю Сюхуа не бросила его раньше, когда полностью оправилась: лететь на мече гораздо быстрее, чем тащиться по холмам с лошадьми, она же оставалась с ним – и не говорила ничего о том, куда они направляются. Ючжэнь прекрасно знал, что она ему не ответит, но вечером, когда они снова встретились в «Чешуйке дракона», все-таки спросил:

– Дева Цю, куда же лежит наш путь далее? Впереди только пустые земли и высокие горы.

– Не твое дело! – вскинулась она, сверкая глазами. – Если не доверяешь мне, зачем тащишься следом?

– Похоже, это ты не доверяешь мне, дева Цю, – мягко возразил Ючжэнь. – Да простят мне боги возможную самонадеянность, но я ни разу не дал тебе повода считать меня нечестным человеком. Достойным доверия я верю, и недостойным доверия я также верю: Благая Сила преисполнена доверия[160]160
  Цитата из «Дао Дэ Цзин».


[Закрыть]. А достойна ты или нет, решай сама. – Цю Сюхуа открыла было рот, но он остановил ее поднятой ладонью. – Не надо. Я уже понял, что мы идем в заброшенные земли. Тогда завтра надо будет продать лошадей, взять их с собой мы, увы, не сможем. И отправиться в путь придется ночью: легче будет миновать дозорные башни и избежать ненужных расспросов.

Поднялся и ушел к себе в комнату, даже не обернувшись. Его спутнице определенно нужно время. А сам Ючжэнь, уже готовясь ко сну, раздумывал о том, почему все еще продолжает путь. Только ли ради правды о смерти старшего брата? И поймал себя на желании узнать наконец, что ярче горит в глазах Цю Сюхуа: пламя Диюя или звезды священных Небес.

Интерлюдия. Карп, прошедший Врата Дракона

[161]161
  Идиома, отсылающая к образу карпа в китайской культуре. Карп мог стать драконом, перепрыгнув водопад у Врат Дракона, после чего возносился на небо. В легенде карп является примером преодоления трудностей и упорства.


[Закрыть]

Двое сыновей старого главы клана Хань Ин были несхожи меж собой, как несхожи солнце и луна. Старший, Дацзиншэнь, сильный, яркий, стремительный, ловкостью и силой выделялся среди всех молодых господ прочих кланов; как энергия ян, несся он неудержимым потоком, рожденный покорять и владеть. Младший, Даичжи, мягкий, утонченный и гибкий, наделенный поэтическим даром и острым умом, склонен был более к совершенствованию духа, а не тела, и влекла его прохлада стен библиотеки, а не поле для тренировок. Дацзиншэню от рождения достались удивительные серебристые волосы – знак милости богов и заклинательской силы, отличности от всех прочих; волосы Даичжи струились темным потоком, лишь изредка в них вспыхивали золотые искры, словно драгоценные камни, таящиеся под поверхностью глубокой реки.

Объединял братьев только заклинательский дар, текущая по меридианам энергия ци – так один иероглиф «фу» объединяет «жи», «солнце», и «юэ», «луну», превращая их в «инь» и «ян»[162]162
  Отсылка к написанию слов в китайском. Противоположности: солнце ( – rì) и луна ( – yuè) – при добавлении слева ключа (fù – холм) превращаются в две другие известнейшие противоположности: (yīn – инь) и  (yáng – ян).


[Закрыть]. И солнцем из них двоих, невзирая на цвет волос, был именно Дацзиншэнь. Солнцем, которое, по замыслу богов, должно было вечно светить над миром, согревая теплом всех живущих. Солнцем, которое пылало так ярко, что угасло раньше срока.

С их семьей не должно было случиться подобного: не тогда, когда на земли снизошел выстраданный в огне войны и ужасах Сошествия гор мир, в котором росло уже второе поколение заклинателей; не тогда, когда Дворец Дракона был отстроен заново, устремляясь к небу крылатыми крышами; не тогда, когда старый глава положил на восстановление клана все силы. И кому какое дело, что шепчут по углам о Третьем императоре? Кому какое дело, что этот титул не должен был появиться никогда? Даичжи рос в мирное время, когда небо, лазурное, как чешуя их покровителя-Дракона, не застилал дым пожаров, не перечеркивали вражеские силуэты на мечах. Даичжи не верил, что оскорбленные боги бросили своих подопечных на произвол судьбы. Как же это возможно, если энергия вольно течет по меридианам, если от полета и свободы его отделяет лишь тонкое лезвие меча? Меча, что легче оружия брата, но сделан точно по руке и откликается радостно на зов его силы; силы, что кажется танцем кисти над древним свитком, где описаны все чудеса мира.

С их семьей ничего не должно было случиться – но случилось.

Даичжи даже не понял, как и когда все началось. Со свадьбы Дацзиншэня и заклинательницы из пустынь Ляо? С рождения их сына Дацзюэ, младше его самого на жалкие девять лет? С болезни отца?

Брат любил супругу пылко и страстно, как только может любить мужчина в самом расцвете лет, способный покорить и луну, и звезды. В их сыне не чаял души уже сам Даичжи: юный третий наследник Хань Ин унаследовал отцовские серебристые волосы и прозрачные родниковые глаза матери, весь казался средоточием света. Чем больше проходило лет, тем больше росло осознание: в их клане зарождается второе, новое солнце, способное однажды затмить собой первое.

Отец… Да, пожалуй, началось все именно с отца.

Сначала он, болевший все чаще и дольше – сказывались старые раны, – стал передавать все больше обязанностей главы старшему сыну, а тот привлек брата для всякой бумажной работы, которую сам ненавидел. Потом отец окончательно слег и, пусть и числился еще главой клана, на советы и официальные визиты посылал всегда Дацзиншэня. В императорский дворец тоже ездил только он. Даичжи ни разу не сопровождал его и не видел императора; знал только, что тот, будучи уже в возрасте, женился на молодой заклинательнице из клана Вэй Далян и что их сын всего на год младше Дацзюэ.

Потом настало время переезда столицы: эту традицию заложил еще Первый император, и с тех пор каждые десять лет резиденция рода Чэнь меняла свое местоположение, перемещаясь по землям разных кланов. Последние десять лет императорский двор и все ведомства провели на землях Ляо, теперь настала очередь Цзи. Пока император готовился к переезду, Дацзиншэнь с женой все больше времени проводили вне Дворца Дракона, отговариваясь делами и налаживанием связей с другими кланами, а Даичжи делил свое время между медитациями, музыкальными тренировками, заботой о больном отце, племяннике и нуждами клана. На совершеннолетие брата Дацзиншэнь вернулся и остался на несколько дней; успели и отпраздновать вступление второго наследника во взрослую жизнь, и застать окончание жизни отца. Так Даичжи был вынужден снять едва надетую заколку-гуань, распуская волосы в знак траура, и сменить взрослые лазурные одеяния с вышивкой цветами магнолии на белые цвета смерти.

Знал ли он тогда, что не снимет эти одеяния еще четыре года, что его чжаньцуй[163]163
  Самая строгая, трехгодичная, степень траура по умершим родителям.


[Закрыть] не ограничится скорбью по отцу?

До вступления Дацзиншэня в должность нового главы оставалась всего неделя. За два дня до назначенного срока он, проведший все это время с семьей, долго обнимал Даичжи, присоединился к нему в медитациях и ритуалах в храме предков, а под конец попросил присмотреть за племянником «в случае чего». Даичжи тогда удивился, но уточнять не стал и обещание дал, и Дацзиншэнь с женой и небольшим отрядом улетели в императорский дворец на церемонию.

Через два дня, ночью, за ним пришли.

Императорская стража и подчинявшиеся ей заклинатели из Чжао Ляо выволокли из постели и Даичжи, и Дацзюэ, ничего не объясняя, не позволяя одеться – прямо так, в нижних одеяниях, – и затащили на мечи. Сбежались слуги, старшие адепты, старейшины – никому не дали подойти, слова не промолвили, только обнажили оружие: предупреждающе, с явной угрозой. Несколько ши полета в оглушающей тишине – только Дацзюэ всхлипывал чуть слышно, – и внизу показался императорский дворец, весь освещенный факелами, горящий так, что глухая ночь становилась похожей на ясный день. Мелькнули перед глазами кое-как одетые слуги, встрепанные и испуганные, растерянные придворные, затем надвинулась сверкающая роскошь тронного зала, бросился под колени мраморный пол, обожгла острая боль в коленях и безжалостно заломленных руках. Рядом заплакал в голос Дацзюэ; хлесткий звук пощечины – и мальчик захлебнулся, привалился к боку Даичжи, крупно вздрагивая. Его бы обнять, утешить, дать отпор посмевшим ударить ребенка, но как, если руки связаны, а сердце у самого бьется заполошно птицей в силках?

– Ваше Величество, родственники казненных преступников доставлены по вашему приказу! – впервые подал голос начальник отряда.

Преступники?! Казненные?! Да что происходит?! Или он спит и видит кошмарный сон, или врата Диюя отверзлись прямо в его душе. Даичжи поднял голову, озираясь еще недоуменно, еще почти не затравленно. На троне сидел грузный мужчина в годах – должно быть, император, возле толпились придворные. Стражники у трона выстроились тремя рядами, нацелив копья на пленников.

– Ваше Величество, я ничего не понима… – попытался сказать Даичжи, но в затылок грубо врезалась рукоять чужого меча. В глазах на мгновение потемнело.

– Закрой рот, предатель!

Предатель? Да как они смеют?!

– Я никого не предавал! – вскинулся Даичжи, пытаясь выпрямиться, против воли скаля зубы. – Наш клан верен императору и никогда не злоумышлял против…

Его ударили снова; боль в голове взорвалась огненными всполохами, будто кто-то запустил в небо праздничные огни. Во рту появился металлический привкус, мир перед глазами покачнулся и заплясал.

– Шуфу[164]164
  Шуфу – дядя, младший брат отца.


[Закрыть], шуфу! – вновь зарыдал Дацзюэ. – Не бейте его! Где мои родители? Мы ничего не сделали!

– И они еще смеют возражать, когда все доказательства заговора налицо! – прогремел голос с трона. – Воистину в жилах этих черепашьих яиц течет не кровь, а яд! Яд, отравляющий все вокруг и вносящий смуту в мирную жизнь Жэньго! Зачитайте приговор, и покончим с этим!

Сквозь боль и шум в ушах Даичжи пытался расслышать, что зачитывал чиновник из судебного ведомства, но не мог осознать ни слова. Ци в теле взбунтовалась, захлестывала меридианы, как приливная волна, и все силы уходили на то, чтобы не упасть позорно в обморок. Было совершенно очевидно, что его никто не услышит – не захочет, к чему внимать словам предателя…

– Немедленно прекратите! Остановитесь!

Властный женский голос легко перекрыл и монотонное бормотание судьи, и гомон взбудораженных придворных. Упала тишина, в которой совсем близко раздались легкие шаги, прошуршало по полу длинное одеяние.

– Императрица, императрица, – зашептались позади стражники. Убедившись в том, что он может дышать и воспринимать окружающее более-менее четко, Даичжи вновь поднял голову.

Между ним и троном встала стройная фигура. Золотистое многослойное одеяние с вышитыми цветами персика перехватывал в талии усыпанный драгоценными камнями пояс; в высокой прическе дрожали подвески на шпильках, украшенных золотыми фениксами. Императрица обернулась – и Даичжи подавился воздухом. В голове его осталась одна мысль: красная нить судьбы, что крепится у всех к щиколотке, обвила его шею, позволив второму своему концу упасть в руки этой невыразимо прекрасной женщины.

Страх за брата и племянника, близкое ощущение смерти, боль – все отодвинулось, отдалилось, ушло прочь, отступило перед этим белоснежным лицом, бровями, изогнутыми словно ветви дикой сливы, нежными лепестками губ, глазами-звездами, освещавшими, казалось, весь зал – так ярко пылали в них негодование и ярость. Но на Даичжи эти глаза смотрели с состраданием, и свет их туманился будто от слез, слез жалости и злости.

– По какому праву вы вмешиваетесь в правосудие, Ваше Величество? – подался вперед император, сжимая кулаки.

– Это правосудие? – ее голос зазвенел презрением. – Ваше Величество, вы подозреваете в заговоре юношу, едва справившего совершеннолетие, и маленького мальчика?

– Вам прекрасно известно, что на церемонии вступления в должность главы старший брат этого юноши и отец этого мальчика попытался совершить государственный переворот! Если бы не вовремя остановившие предателя адепты клана Чжао Ляо, власть бы сегодня уже сменилась!

– Ваше Величество, казнь уже свершилась, довольно смертей! Не оставляйте клан Хань Ин без правящей семьи, пощадите молодого главу и ребенка, который уже лишился родителей! Ваш сын едва ли младше этого мальчика, к чему жестокость?

– Назовите более убедительную причину их пощадить! Милосердие обходится власти слишком дорого.

– Если милосердие для вас не причина, пусть причиной будет моя жизнь. Я ручаюсь за то, что они ни в чем не виноваты. Если вам этого недостаточно, назовите свои условия, – она говорила с императором на грани почтительности и почти обжигала холодом. Это не походило на разговор любящих супругов – больше на спор незнакомцев, если не врагов.

Повисла тишина.

– Отлично, – уже спокойнее произнес император. В глазах его зажегся нехороший, опасный огонь. – Я помилую их на трех условиях. Первое: брат предателя вступит в должность главы клана здесь и сейчас и принесет мне клятву повиновения. Второе: отныне и впредь я запрещаю применение духовных сил любого уровня на территории каждого из императорских дворцов на каждой из земель в пределах Жэньго. Третье: любая ваша встреча с родственниками и представителями любого из кланов будет с этого дня проходить в присутствии служащего ведомства по надзору за заклинателями.

– Я согласна.

Что? Почему?

– Развяжите их и принесите артефакт!

Дальнейшее Даичжи помнил смутно: тяжесть клановой мантии на плечах (спасибо, что не оставили в нижних одеждах – хватило с него унижений), слова клятвы в верности императору, жжение вокруг запястья левой руки – будто раскаленную полосу обернули, как при пытке преступников, печальное лицо императрицы, вновь полет на мечах сквозь ночь… А потом он уже ничего не помнил, потому что свалился в лихорадке.

Придя в себя через неделю, Даичжи оказался главой клана Хань Ин – главой, потерявшим всю семью, кроме маленького племянника. Прежний шалун и заводила, мелькавший серебристой рыбкой по всей резиденции, Дацзюэ притих, замкнулся в себе, неукоснительно соблюдал все правила и ни на шаг не отходил от дяди: даже спал в его кровати, пока тот болел, и ни у кого не хватало духу ему запретить. Левое запястье нового главы обвивала татуировкой печать мофа шиянь: иероглифы связывания, подчинения, покорности.

Ни дела клана, ни нуждавшийся в заботе и внимании племянник не позволяли отныне соблюдать глубокий траур, как того требовали приличия. Однако белые одежды Даичжи оставил – не мог не оставить, – лишь перехватил их поясом клановых цветов. Гуань тоже пришлось надеть, но он выбрал самый простой, серебряный, без резьбы и насечек.

И с тех пор не носил ни одного украшения.

В первый же день, едва Даичжи пришел в себя и смог сесть в постели, ему принесли письмо от императрицы Вэй Чуньшэн. В нем она выражала ему самые глубокие соболезнования, а также рассказывала, что произошло в ту ночь на самом деле. По ее словам, Дацзиншэнь, не дожидаясь окончания церемонии, вместе со своим отрядом попытался убить императора, но был схвачен вместе с женой и обезглавлен на месте. Подозревали, что в заговоре участвовал и клан Чжао Ляо, на чьих землях размещалась столица последние десять лет, но, поскольку присутствовавшие на церемонии его адепты почти сразу приняли сторону императора, обвинять их оснований не нашлось.

Несмотря на выверенные выражения и общий деловой тон, чувствовалось, что императрица искренна в каждом слове. Вспоминая ее глаза в тронном зале, Даичжи просто не мог думать иначе, хоть и понимал, как смехотворны его внезапные чувства и надежды. Но она справлялась о здоровье Дацзюэ…

Открытая Вэй Чуньшэн истина должна была повергнуть Даичжи в еще большее горе, но он не проронил ни слезинки. В глазах было сухо, как в полной обмана пустыне Ляо, лишь билось в голове: «За что, дагэ? За что ты так со мной? Чем провинился твой сын? Почему ты не сказал мне правду?» Но некому было задать вопрос, и некому на него ответить. Выходило, что все заговорщики до последнего погибли вместе с Дацзиншэнем. От бывшего второго наследника ждали, что он возьмет все в свои руки, взлетит драконом над всеми бедами и трудностями, а он ощущал себя карпом в сухой колее[165]165
  Чэнъюй «карп в сухой колее» означает: попасть в трудное положение и нуждаться в немедленной помощи.


[Закрыть], которому драконом стать не суждено.

Ответить на послание требовали если не желания, то приличия, пусть внутренний голос и шептал: «Она не ждет твоего ответа; опомнись – где Ее Величество и где ты, будь ты хоть главой всех кланов сразу!» Но Даичжи составил письмо, полное благодарности за подаренную жизнь и заверений в вечной преданности, и, вдохновленный и признательный, все же приписал в конце, промаявшись с пару кэ:

 
Дикий гусь одинокий
Не ест и не пьет,
Лишь летает, крича,
В бесприютной печали.
Кто из стаи
Отставшего путника ждет,
Коль друг друга
Они в облаках потеряли?[166]166
  Ду Фу. «Одинокий дикий гусь», династия Тан (608–906 гг.). Пер. А. Гитовича.


[Закрыть]
 

Письмо улетело во дворец, а через пару дней резиденцию Хань Ин посетили нежданные гости: братья Вэй, наследники и будущие главы клана Вэй Далян и, как уже было известно Даичжи, двоюродные братья императрицы. Им недавно исполнилось по тринадцать лет, оба были высокими, тонкими как стебли бамбука, с непокорными гривами иссиня-черных волос, еще не знавших гуаней, с такими же изогнутыми бровями и звездными глазами, как у двоюродной сестры. Они прибыли без сопровождения, на мечах держались вполне уверенно и, скорее всего, разрешения на визит в клан Хань Ин у тети не спросили.

Коротко поздоровавшись и представившись, братья перешли к делу прямо во дворе, еще раз поправ ногами все своды правил приличия.

– Господин Хань, – сказал старший, Вэй Юншэн, хмуря брови-луки, весь – как натянутая тетива. Даичжи едва не обернулся, чтобы позвать отца, и только потом сообразил, что он теперь и есть «господин Хань». «Второй молодой господин Хань» умер вместе со старшим братом. – Наша любимая сестра поручилась за вас жизнью, и мы слишком ее уважаем, чтобы оспаривать подобное решение, но хотим удостовериться, что она о нем не пожалеет. Поэтому мы здесь, чтобы предупредить: ее жизнь зависит от вашего благоразумия. Мертвые уже мертвы, но живые должны жить – и не пристало благородному мужу торопить их вслед за первыми.

Братья кротко поклонились – еще слишком осторожные, чтобы озвучивать до конца столь явную угрозу, – снова глянули своими странными глазами, в которых горели степные костры и взмахивали крыльями ночные птицы, и улетели, оставив не только восхищение наставниками Вэй Далян, что вложили в еще детские уста столько мудрости, не усмирив дикого нрава, но и тоску по их сестре, запертой во дворце с нелюбимым мужем.

Вскоре императрица прислала новое письмо, в котором приглашала Даичжи с племянником навестить ее и сына в землях клана Янь Цзи. Императорский двор уже переехал на новое место и теперь обживался на побережье. «Раньше А-Цзюэ был частым гостем, – писала Ее Величество, – они играли вместе с А-Синем. Понимаю, что вам сейчас не до веселья, и ни в коем случае не настаиваю, но ребенку будут полезны свежий воздух и общество сверстника». А в конце письма стояло:

 
Не радует лотос увядший –
В нем осени знак примечаю.
В раздумье
Одежды снимаю,
Ночь в лодке
Одна я встречаю.
Свет лунный над западной башней
И туч поредевшая стая.
Письмо мне
Не гусь ли доставит? –
Кричит он,
В ночи пролетая[167]167
  Ли Цинчжао (1084–1151 гг.). Пер. М. Басманова.


[Закрыть].
 

Конечно, Даичжи поехал.

Вэй Чуньшэн, даже став супругой императора, осталась заклинательницей из клана Вэй Далян. Императорские золотые одежды были всего на тон темнее клановых и сопровождались вышивкой персиковыми цветами или нижними одеяниями того же оттенка и незаметно оставались ее родовыми цветами. Этот тонкий вызов супругу и одновременно верность роду вызывали уважение; искренняя сердечность приема обезоруживала. Они сидели в садовой беседке за чаем, принц Чэнь Шэньсинь утащил молчаливого Дацзюэ опробовать новый – «Смотри, Хань-сюн, он стальной, как у взрослых!» – меч (простой, конечно, не заклинательский), а Даичжи молча смотрел на императрицу и ощущал себя разбитым нефритом перед незапятнанной белой яшмой[168]168
  Оборот «на белой яшме ни пятнышка» означает: совершенный, без изъяна.


[Закрыть]. Он знал, что нельзя любить жену правителя, что кара за измену будет страшной и быстрой, как удар молнии, что ему суждено сжечь свое сердце дотла, если он не откажется от этой любви… Он все это знал и скорее бы дал отрезать себе руку, чем подверг Вэй Чуньшэн опасности, но в то же время был готов скорее остаться разбитым нефритом, чем стать целой черепицей[169]169
  Означает готовность умереть за правое дело, нежели жить в унижении.


[Закрыть] и никогда не знать ни этой любви, ни этой боли.

Поблизости маячил служащий ведомства по надзору за заклинателями, входили и выходили слуги, беседку охраняла стража, Даичжи беседовал с императрицей о поэзии и воспитании детей, а в сердце цвел весенний сад, которому суждено опасть под осенним ветром, едва Даичжи шагнет за ворота.

Несколько лет промелькнули как сон. Даичжи замкнул свое сердце для всего и всех, кроме племянника и редких писем от Вэй Чуньшэн, отвечать на которые приходилось исключительно по делу, ведь каждое просматривала сотня глаз. Он продолжил дело отца по восстановлению и укреплению клана, преумножил казну рачительным ведением хозяйства, взял под особую опеку дальнюю западную часть территорий, примыкавшую к заброшенным землям Сяньян, и несколькими отрядами выбил всю расплодившуюся там мелкую нечисть; посетил все кланы, даже явных предателей Чжао Ляо, и везде наладил добрососедские отношения. Он был так занят, что не следил и не знал, что говорят о нем в клане и в окрестностях, лишь отмечал порядок и дисциплину: адепты бросались исполнять приказы по первому его слову. «Тот, кто знает людей, – благоразумен; знающий себя – просвещен; побеждающий людей – силен; побеждающий самого себя – могуществен», – повторял он про себя изречение великого Лао-цзы и был изрядно озадачен, когда уже семнадцатилетний Дацзюэ однажды спросил его:

– Шуфу, знаешь ли, как называют тебя? – услышав отрицательный ответ, не удивился и продолжил: – И адепты нашего клана, и жители земель Ин очень гордятся тем, что ими правит Клинок Магнолии.

– А чем гордишься ты? – спросил тогда Даичжи. Дацзюэ помолчал, глянул своими родниковыми глазами и тихо ответил:

– Тем, что ты мой шуфу.

Даичжи хорошо помнил день, когда император устроил прощальный прием перед отъездом двора из земель Цзи и переездом в Ин, замыкающим начатый когда-то Первым императором круг.

Как глава принимающего клана Даичжи просто обязан был присутствовать. Он давно не видел Ее Величества, и ее нежная, ставшая какой-то болезненно-хрупкой красота вновь поразила его в самое сердце. Она была истинным журавлем среди придворных куриц[170]170
  «Стоять журавлем среди кур» означает: возвышаться над окружающими, выделяться. Также это намек на принадлежность императрицы к клану Вэй Далян, чей божественный покровитель – Желтый Журавль.


[Закрыть], и Даичжи, давно уже снявший траур и блиставший в церемониальных доспехах и парадном лазурном ханьфу, ловивший на себе восхищенные взгляды дам, мог думать лишь о том, что должно произойти в мире, чтобы он смог хотя бы встать рядом с любимой. Он не мечтал даже о том, чтобы взять ее за руку, не то что о поцелуе, и все же по окончании приема ему удалось ненадолго поймать ее без многочисленной свиты.

– Ваше Величество! – Голос изменил ему, он громко сглотнул. – Прошу, позвольте мне… позвольте мне писать вам иногда… Именно вам, чтобы только вы увидели эти письма. Окажите мне милость, пусть я и так обязан вам всем! – И преклонил колени, как в храме перед статуей божества. Она и была его божеством – лишь ее милостью он и выжил. Не только в тот роковой день.

– Разве сам Клинок Магнолии может быть чем-то обязан той, чей путь бессмертия вот-вот завершится? – Раздался ее мягкий голос, и склоненной головы Даичжи коснулась легкая рука. – Я буду рада поговорить с вами, ждите вестей. – И она исчезла в облаке нежного аромата персика, а глава клана Хань Ин не сразу поднялся с колен, будто не в силах вынести приоткрывшихся на краткий миг врат Небесного сада.

Через месяц двор перебрался в Ин[171]171
  Древняя столица земель Хань.


[Закрыть], самый крупный город его земель, в котором более полувека назад был построен первый императорский дворец, сейчас быстро приведенный в порядок. Принц Чэнь Шэньсинь прибыл с дружественным визитом во Дворец Дракона и лично вручил главе богатые дары. У одной из шкатулок с вырезанным на крышке цветком магнолии не было замка; у себя в покоях Даичжи обнаружил на ней заклинательскую печать и с трепетом открыл. Внутри лежали оплетенная серебряной проволокой розовая жемчужина, шарик чая Моли Лун Чжу[172]172
  Моли Лун Чжу – «жасминовая жемчужина дракона», один из известнейших сортов зеленого чая. Шарики получают путем ручной скрутки листьев. Настой светло-желтого цвета с насыщенным ароматом жасмина и приятным мягким вкусом.


[Закрыть] и свернутое письмо.

«Господин Хань, – в личном письме Вэй Чуньшэн не тратила лишних слов, – я знаю, вы отдаете себе отчет в том, чем и вам, и мне грозит эта переписка. Я иду вам навстречу, поскольку сердце мое знает больше разума, и я покоряюсь ему. О том, что знает ваше сердце, известно пока только вам, но я уверена, что вы не потребуете от меня ничего противного моим чести и достоинству. Когда-то ваша судьба волей Небес оказалась в моих руках, нынче же моя – в ваших. Чай – не только приятный напиток, но и способ доставить письмо. Шкатулку сможет вскрыть только заклинатель, но и он увидит всего лишь свернутые листья. С этих пор во дворце дежурят адепты вашего клана, найдите того, кому доверяете».