Текст книги "Меч в ножнах из дикой сливы"

– Об этом ты думаешь? – Ее глаза сузились. – А не хочешь мне объяснить, откуда у тебя знаки клана Чу Юн?

– Ты о чем?

– Ты еще спрашиваешь?! – вспыхнула Цю Сюхуа, бесцеремонно запустила руку ему под ханьфу и вытащила край сорочки – той самой, со стеблями бамбука, подаренной ему Сяньцзанем. – А это что, разве не знаки предателей?

Ючжэнь тихо рассмеялся, а девушка покраснела от гнева.

– Я ничего не знаю о клане Чу Юн, кроме названия и того, что в их владениях действительно много бамбуковых лесов, – спокойно пояснил он. – Но ведь бамбук растет не только там, а носить узор из его стеблей – не преступление. Эту ткань подарил мне наш сосед господин Бао в благодарность за помощь, а сорочку заказал сшить для меня мой старший брат Си Сяньцзань, которого ты уже знаешь. Это полезная вещь и добрая память; не знаю, в чем я перед тобой провинился.

– Неважно. Все время забываю, что ты монах, а не заклинатель, тебе нет дела до наших трудностей и забот, – буркнула Цю Сюхуа, отодвигаясь, но он поймал ее за руку. – Что еще?

– Ты не ответила на мой вопрос о травах, дева Цю, – мягко напомнил Ючжэнь.

– Тебе зачем? Тайны бессмертных вызнать хочешь?

– Травы без иных умений и знаний бесполезны, я это знаю, мне просто хотелось убедиться, что волшебные линцао и впрямь существуют не только на страницах книг. Клянусь не выспрашивать больше того, что ты сама захочешь рассказать. – Он приложил свободную руку к сердцу, другой все еще удерживая запястье Цю Сюхуа. Та опустила взгляд и высвободилась, но осталась сидеть.

– Эту траву у нас называют иньсе – «серебряный лист». – Она вытащила из поясной сумки конопляный мешочек, из которого достала стебелек с единственным листом, по форме напоминающим наконечник стрелы или копья. – По легенде, она выросла из крови заклинателей во время одной из войн: те мирно шли своим путем, но попали в засаду и были предательски убиты. Говорят, потому листья и напоминают наконечники копий, которыми пронзили тех заклинателей, и лечат потому лучше всего раны от любого оружия и острых предметов. Когти цзянши – чем не оружие?

– Красивая и печальная история. – Ючжэнь протянул руку, и Цю Сюхуа вложила в нее стебелек. – Я чувствую тепло, невероятно! Но ведь траву сорвали точно не вчера!

– Все линцао впитывают и преобразуют энергию ци, пока растут, – пояснила Цю Сюхуа. – Они уже больше, чем просто лечебные травы. А теперь я спрошу: зачем тебе все-таки это знать? У вас, монахов, свой путь.

– Судя по всему, не так уж наши пути и различаются, – медленно проговорил Ючжэнь, возвращая девушке траву. – Один великий мудрец сказал: «На прочные доспехи непременно найдется острое оружие: так ломается твердое. На острый нож непременно найдется твердый предмет: так тупится острое»[113]113
  Цитата из «Гуань Инь-Цзы», даосского текста мыслителя Инь Си (Гуань Инь-Цзы).


[Закрыть]. Моя мечта – найти такое острое оружие, такой твердый предмет, чтобы победить любую болезнь, чтобы люди не умирали раньше срока. Шисюн рассказывал тебе о наших родителях?

– Расскажи ты, – тихо попросила Цю Сюхуа, не отрывая от него внимательного взгляда.

Глава 4. Человек равно беззащитен перед любовью и перед неведомым

Сяньцзань думал, что привык к одиночеству: постепенно заключил себя в клетку из ответственности, отстраненности, невозможности открываться кому-либо и давать слабину, – сначала оставшись после ухода Шоуцзю старшим сыном в семье, после смерти родителей взяв на себя воспитание младших братьев, потом став полновластным хозяином в доме и лавке… Ючжэнь не жил дома больше десяти лет, Иши два года как был занят на государственной службе, и тишина старого дома и заросшего сада – одиночество уже физическое – сопровождала Сяньцзаня почти постоянно, за исключением посещения лавки и поездок по делам. Похоронив родителей, вырастив младших братьев и почти смирившись с отсутствием старшего, торговец думал, что эти тишина и умиротворение – своего рода награда за пережитое. Пока не пришли вести о смерти Шоуцзю, пока не вернулся Ючжэнь.

Сяньцзань думал, что привык к одиночеству, но, после того как Ючжэнь наполнил дом теплом и дыханием небесных рощ, вернул к жизни заброшенный сад и разбудил в душе старшего брата какую-то по-детски светлую веру и надежду на чудо, тишина вокруг стала восприниматься не даром, а проклятием. Без Ючжэня дом казался пустым и гулким, как заброшенный храм, Сяньцзаню отчаянно не хватало мудрой сдержанности Иши, яркой энергии Шоуцзю… «Размяк, расчувствовался! – ругал он себя. – Привык к обществу, будто до этого столько лет не жил один!» Но уговоры не помогали. Зайдя в комнату Ючжэня, которую тот не успел прибрать перед своим поспешным уходом, Сяньцзань увидел на кровати подушку в виде головы дракона и помрачнел еще больше. Чтобы окончательно растравить душу, пошел в покои родителей, в которые уже много лет заходили только слуги – прибраться, и долго стоял перед единственной картиной, украшавшей простую побеленную стену.

На желтоватой бумаге черными росчерками изгибались ветви зимней сливы, к ее алым цветам тянулись стройные побеги бамбука, а у подножия дерева поднимали изящные головки орхидеи и качали пышными венчиками хризантемы. Матушка написала эту картину в год рождения Ючжэня и потом часто говорила, что Небесные покровители одарили ее четырьмя сыновьями, которые, как и четыре благородных растения[114]114
  Четыре благородных растения в китайской культуре: зимняя слива мэйхуа, бамбук, орхидея и хризантема – определяют четыре аспекта цзюньцзы (государя или человека благородного происхождения, носителя совокупных добродетелей в конфуцианском понимании). Слива – символ чистоты и стойкости, орхидея – утонченности и скромности, хризантема – зрелости и целомудрия, бамбук – прямоты и откровенности.


[Закрыть], принесут в этот мир благородство и красоту. Даже после ухода Шоуцзю она не сняла картину, продолжая любить всех своих детей. Сейчас из братьев Си осталось только трое, и Сяньцзаню подумалось, что уже не с четырьмя благородными растениями их стоит сравнивать, а с «тремя зимними друзьями»[115]115
  Сосна, бамбук и зимняя слива мэйхуа – «три зимних друга», символ крепкой дружбы. Эти растения остаются зелеными и в холода.


[Закрыть], которым надо выдержать новые испытания и дожить до весны. И какая разница, что весна уже за окном? Себя Сяньцзань ощущал сосной, умудренной опытом, мужественно встречающей удары судьбы, с тяжелыми годами за плечами. Иши – несомненно, бамбук – почтительный сын, любящий брат, стойкий к невзгодам. А Ючжэнь – совсем как мэйхуа: спокойный, чистый помыслами, несущий гармонию повсюду; истинный дух цветущего дерева, каждый шаг которого сопровождается благоуханием.

Мысли о братьях не приносили умиротворения. Да, им не грозит стать соседями в разлуке[116]116
  Отсылка к китайской пословице: «Разделившиеся братья через три года становятся просто соседями».


[Закрыть]: слишком крепка связь, – но оба подвергаются опасности, и еще неизвестно, кто – большей. Дворцовые интриги едва ли не страшнее нехоженых троп в глуши.

Пару дней после ухода Ючжэня Сяньцзань не покидал дома, проводя почти все время в саду: кормил карпов в пруду, поливал цветник и подолгу стоял у табличек со стихотворными строками; будто начертанные искусной рукой иероглифы, подобно заклинаниям бессмертных, могли изменить действительность и повернуть время вспять, туда, где вся семья еще вместе, не разделенная непониманием, сожалениями и смертью. А на третий день собрался с раннего утра, надел новый лиловый ханьфу, заколол волосы шпилькой с нефритовым цветком, которую выбрал для него Ючжэнь, и отправился в лавку. Дела не могли дольше ждать, да и привычные заботы – лучшее лекарство.

Сяньцзань сидел за прилавком с книгой учета, когда появился Цзю Цзяньи, главный местный модник и сплетник. Младший сын владельца половины винных лавок города, поздний ребенок, избалованный матерью и домочадцами, он с детства спал на высокой подушке[117]117
  Перефразированное крылатое выражение-чэнъюй: «Подложить под голову высокую подушку и не беспокоиться» – означает беззаботную, праздную жизнь.


[Закрыть] и привык ни в чем себе не отказывать. Неограниченное свободное время позволяло Цзю Цзяньи собирать на дорогах всевозможные слухи и сплетни и нести их на все окрестные тропинки[118]118
  Отсылка к крылатому выражению-чэнъюй: «подслушивать на дорогах и рассказывать на тропинках», – означающему сплетничать.


[Закрыть]. В лавке Си он появлялся неизменно раз в пару недель за новыми тканями – всегда выбирал их сам, не доверяя слугам, – и неизменно в новом наряде, причем в отличие от большинства горожан его круга, в повседневной жизни ограничивавшихся двумя-тремя слоями, каждый раз одевался как на прием в императорский дворец. Сяньцзань, обычно вежливый с посетителями, но не выносивший сплетен и пересудов, в свое время раз и навсегда запретил Цзю Цзяньи приносить все это в лавку Си, и избалованный молодой человек, как ни странно, послушался. Вот и сегодня он вплыл в лавку в облаке цветочных ароматов, уважительно поклонился, завидев самого хозяина, звякнул шпильками в сложной, почти женской прическе и, осведомившись о новых поступлениях, занялся осмотром тканей. Цзю Цзяньи честно держал слово не сплетничать, но весь его вид – от блестящих возбужденно глаз до подергивающихся пальцев и закушенной нижней губы – говорил о том, что гостя просто распирает какая-то новость. Бросив на него взгляд раз, другой, Сяньцзань решился, со вздохом отложил книгу и проговорил:

– Молодой господин Цзю, вижу, вам не терпится поделиться чем-то в высшей степени примечательным. Я помню наш с вами разговор, но так совпало, что именно сегодня меня одолела скука. Не расскажете, что вас так воодушевило?

– Господин Си, со всем моим удовольствием! – Подвижное миловидное лицо Цзю Цзяньи расцвело очаровательной улыбкой, и Сяньцзань мимоходом отметил, что тот, должно быть, пользуется успехом у девушек. – Не извольте беспокоиться, новость и правда из ряда вон. Один из помощников отца вчера вернулся из столицы, куда возил на продажу наше лучшее рисовое вино – осмелюсь рекомендовать его вам, господин Си, это напиток богов, из-за которого в древности можно было и царства лишиться![119]119
  Отсылка к цитате из исторического сочинения «Чжаньго цэ» («Стратегия сражающихся царств»). Мифический император Юй, попробовав вино, изобретенное одним из его министров, произнес: «Между последующими поколениями непременно явятся люди, которые благодаря вину потеряют их царства».


[Закрыть] – Так вот, он вернулся и рассказал, о чем сейчас только и разговоров в столице. Представляете, император приказал ни с того ни с сего высечь одного из чиновников! Говорят, несчастный просто попался под горячую руку.

– Вы шутите, молодой господин Цзю? – нахмурился Сяньцзань. – Разве будет наш справедливый владыка наказывать без причины? Вероятно, тот чиновник провинился в чем-то, вот и получил по заслугам.

Молодой человек аж подпрыгнул от возмущения.

– Да что вы, господин Си?! Истинная правда, что без причины! Бедняга получил двадцать ударов палками! К сожалению, не знаю, из какого он ведомства, но слышал, будто он совсем молод, а еще о том, что в этом как-то замешан сам Его Высочество наследный принц!

– Молодой господин Цзю, это вредные слухи. – Сяньцзань поднял ладонь, пресекая новый поток слов. – Даже если что-то подобное и вправду имело место, обсуждение не сделает чести ни вам, ни мне. А за распространение порочащих Его Величество и Его Высочество сплетен пострадать можем мы оба – и уже по вполне заслуженной причине.

Цзю Цзяньи надулся, как обиженный ребенок, но, неохотно кивнув, замолчал, и дальше они говорили только по делу. Отпустив посетителя, Сяньцзань какое-то время сидел, бездумно уставившись в стену. Молодой чиновник, навлекший на себя гнев императора и получивший наказание… Какова вероятность, что этим чиновником мог оказаться Иши? Почти ничтожная, ведь саньди осторожен и рассудителен, ему благоволит начальник ведомства по надзору за заклинателями. Но это дело с загадочной смертью дагэ… Иши может оказаться в опасности, если не будет достаточно осмотрительным.

Сяньцзань попросил принести ему письменный прибор, сам растер тушь, отмахнувшись от сунувшегося было помощника, и здесь же, на прилавке, составил письмо Иши. От младшего не было вестей уже больше недели; ничего такого, если он напишет ему сам. Справившись о здоровье и пожелав благополучия на службе, Сяньцзань осторожно намекнул на «известное дело» и выразил надежду на скорую встречу. Поручив помощнику отнести письмо на ближайшую почтовую станцию, Сяньцзань, лишь отчасти успокоенный, быстро закончил оставшиеся дела и отправился домой.

Вечером за чаем торговец вновь глубоко задумался. За дверью мелодично перестукивались на ветру бамбуковые колокольчики – один из последних подарков Шоуцзю, – и Сяньцзань с отчетливой грустью ощутил себя потерявшей оперение стрелой[120]120
  Отсылка к китайской пословице «Не выстрелишь стрелой, потерявшей оперение: трудно жить человеку, потерявшему друзей».


[Закрыть]. Вынужденное одиночество навалилось, легло на плечи непосильной тяжестью, и вспомнился давний разговор с господином Мэн Минсинем, старшим братом матери. Тогда дядя уговаривал племянника наконец подумать и о себе – жениться, к примеру, – но Сяньцзань только отмахнулся: не до того было.

Так, может, время все же пришло?

Проведя с этими мыслями ночь, поутру Сяньцзань собрался с духом и сел за письмо дяде. Следовало тщательно обдумывать каждое слово: дядя сам в минувшем году выгодно женился на знатной девушке, принесшей изрядное приданое, смог выкупить родовой дом в столице, заложенный дедом для покрытия долгов, восстановил старые связи и стал появляться при дворе – и в итоге стремился осчастливить и всех родственников, не исключая сыновей любимой покойной сестры. Поэтому свою просьбу о содействии в поиске невесты Сяньцзань старался выразить так, чтобы более опытный в подобных делах дядюшка был польщен оказанным доверием и взялся за дело, но при этом оставил племяннику свободу принять окончательное решение. Все-таки Сяньцзань уже далеко не мальчик, глава семьи, и о договорном браке в обход его самого речь идти не может.

Господин Мэн Минсинь не ответил на письмо, а явился в гости сам через пару дней: в простом паланкине с двумя слугами, как частное лицо. Обнял племянника с большой сердечностью и сразу же спросил, есть ли пожелания к будущей жене. У Сяньцзаня было время поразмыслить над этим, и он ответил сразу:

– Внешняя красота не имеет особого значения. Девушка, безусловно, должна быть умна, образованна и готова помогать мне в делах. Я ищу не украшение дома, а человека, с которым есть о чем поговорить.

– Слышали бы тебя некоторые мои знакомые! – усмехнулся глава рода Мэн. – Они-то считают, что достоинства жены торговца должны быть в ином. Впрочем, сестра знала, за кого выходит замуж. Что ж, дорогой вайшэн[121]121
  Вайшэн – племянник, сын сестры.


[Закрыть], у меня для тебя отличная новость. Не так давно в моем загородном поместье был закончен новый сад, и в честь этого я хочу устроить небольшой прием для узкого круга друзей и ценителей прекрасного. У многих из них как раз есть в семье девицы на выданье. Как ты понимаешь, родную дочь за торговца, сколь угодно процветающего, отдаст не всякий – о, предубеждения! – но на племянниц и прочих родственниц рассчитывать вполне можно. Будь моим гостем, и я уверен, все сладится. Благодаря господину Лю, наставнику Его Высочества, род Мэн снова что-то значит в этом мире.

Одежду для приема Сяньцзань выбирал тщательно: от простого ханьфу пришлось на время отказаться, и выбор пал на чаошэн из дорогого лилового сэдина, с вышитым изображением Луань-няо на спине, рубашку-шань и юбку-чан из плотного шелка цвета глицинии, фартук-биси и пояс-дай. К слову, этот алого цвета дай сшила ему когда-то мать. С тех пор Сяньцзань надевал его всего раз или два, но сегодня материнское благословение нужно было как никогда. Некстати вспомнился Цзю Цзяньи с его роскошными нарядами, и Сяньцзань подавил улыбку. Вот уж для кого наряжаться – радость, не необходимость.

В назначенный день Сяньцзань приказал запрячь пару лошадей в изящную повозку и отправился в путь в сопровождении одного лишь слуги, исполнявшего обязанности возницы. Он не видел смысла выдавать черное за желтое[122]122
  Вводить в заблуждение.


[Закрыть]: не тайна, что дочь рода Мэн вышла замуж за торговца, да и дядюшка отнюдь не стыдился незнатных племянников. А если все же Сяньцзань окажется недостаточно хорош для гостей на приеме – что ж, значит, жену стоит поискать в другом месте, только и всего. Он справится и с этим, как справлялся всегда.

Новый сад в поместье Мэн оказался выше всяких похвал; воспитание матери позволило Сяньцзаню оценить и фонтан, где сплетались в объятиях струи, бьющие из пасти дракона и клюва феникса, и софоры у ограды, склонявшие кроны-пагоды[123]123
  В Китае софору называют «деревом-пагодой» из-за особой формы кроны.


[Закрыть] в ароматных гроздьях цветов к прозрачному ручью, и ступенчатые горки из разноцветных камней. Особенно изысканно смотрелись орхидеи, высаженные таким образом, что составляли иероглиф «благополучие», а окаймлявшие их ряды вечнозеленые рододендроны позволяли клумбе цвести круглый год, не нарушая контуров призывающей счастье надписи. Однако Сяньцзань, выражая вполне искреннее восхищение вкусом хозяев и мастерством садовника, все вспоминал сад в доме Си, и тот казался во сто крат милее: потому, пожалуй, что в том доме и саду прошло детство – а может, потому что перед глазами стояли фигура Ючжэня в белом, озаренная солнцем, и его руки, вернувшие жизнь и свет в заброшенный сад.

К слову, о даосах: таковые среди гостей тоже были. Два монаха, молодой и постарше, в небесно-голубых накидках с красным кантом, тихо беседовали у пруда с отчетливым беспокойством на лицах. «Видно, даже во время досуга их не оставляет тревога о мире», – сочувственно подумал Сяньцзань.

Помимо изысканных растительных композиций сад украшала дядюшкина коллекция: гу вань, «древние игрушки», они же старинные вещи из прошлого. В каменных нишах, небольших беседках и на специальных постаментах располагались лакированные коробочки для снадобий и специй, бронзовые кинжалы с выгравированными символами и целыми фразами, блюда из раковин, украшения – например, костяные шпильки. Отдельный интерес представлял набор курильниц в виде семерых божественных покровителей заклинательских кланов, к которым прилагались и благовония – для каждой курильницы свои. Судя по грубоватой отделке, курильницам было никак не меньше трех сотен лет.

– Господин Мэн, эти изделия прекрасны, но не говорит ли это об излишнем внимании к заклинателям? – спросил кто-то из гостей. – Они принесли много зла Жэньго, а вы храните память о них. Да и Его Величество император, как известно, относится к ним со вполне понятным опасением.

– Предметы искусства, кто бы их ни создал, заслуживают искреннего уважения и восхищения, – ответствовал господин Мэн, уважительно кланяясь всем присутствующим. – Мое же мнение таково: никогда не следует судить, не зная всей правды.

За любованием природой и диковинками Сяньцзань, однако, не забывал о главной цели своего прихода. Дядя представил его своим гостям, прозрачно намекнув на успешную торговлю и одиночество в родовом доме, провел по саду, и после обмена приветствиями и любезностями Сяньцзань внезапно оказался в одиночестве в дальнем конце, где на небольшом возвышении на вышитых подушках расположились женщины и слушали музыкантов.

Ее Сяньцзань заметил не сразу: девушка почти терялась среди пестро и ярко одетых подруг. Те оживленно шептались, обмахивались веерами, всплескивая широкими рукавами, как бабочки крыльями, а она просто сидела, элегантно подвернув полы ханьфу оттенка рассветных облаков, из-под которого чуть виднелось платье-чан цвета персиковых лепестков, и спокойно пила чай, изящно придерживая расписную пиалу. Несложную для женщины прическу удерживало несколько резных шпилек.

Красавицей ее нельзя было назвать ни с первого, ни со второго взгляда, однако Сяньцзань все стоял в тени кустов, отмечая и благородную простоту облика, и изящество движений. Чуть поблескивающая в закатном свете ткань ханьфу придавала ее бледной коже теплого сияния, будто где-то внутри тела занимался рассвет. А потом девушка повернулась, будто почувствовав внимание, и взглянула прямо на Сяньцзаня. Вот оно. Этот взгляд, лишенный и тени женского кокетства, умный и проницательный, что-то тронул в душе; она не отвернулась в притворном смущении, не закрылась рукавом, просто смотрела своими темными глазами, разрезом напоминающими листья ивы, с нежными, чуть вздернутыми уголками – смотрела спокойно, изучающе, а потом слегка кивнула в приветствии и снова обратила внимание на музыкантов, как раз сменивших мелодию. По саду поплыли звенящий перебор струн гучжэна[124]124
  Традиционный китайский инструмент, родственный циню.


[Закрыть] и пронзительные чистые звуки соны[125]125
  Китайский духовой музыкальный инструмент.


[Закрыть], а Сяньцзань отступил в тень, пытаясь собраться с мыслями.

Глаз у торговца тканями был наметан: сэдин уж очень походил на тот, несколько свертков которого он продал пару недель назад советнику третьего ранга Лану. Совпадение, учитывая то, что дядюшка снова был вхож во дворец? Маловероятно. Сяньцзань вздохнул и отправился на поиски хозяина.

Дядюшка беседовал с гостями, но, завидев растерянного племянника, извинился и отвел его в уединенную беседку.

– Что случилось, вайшэн? На тебе лица нет.

– Цзюфу[126]126
  Обращение к дяде, младшему брату матери.


[Закрыть], здесь есть девушка в ханьфу цвета рассветных облаков. Очень скромно одета, не красавица, но явно незаурядного ума. Кто она?

Дядя покивал с довольным видом.

– Тебе все же кто-то приглянулся, я очень рад. Это Чжан Сяомин, двоюродная племянница господина советника третьего ранга Лан Дэшэна. Господин Лан сейчас очень уважаем при дворе, и в ином случае нам вряд ли пришлось бы на что-то рассчитывать, но Чжан Сяомин – не слишком завидная невеста для многих. Ее мать, племянница господина Лана, против воли семьи вышла замуж за заклинателя из клана Хань Ин; способностей тот дочери не передал, лишь родовое имя, и живут они, само собой, не в поместье Лан, но господин советник Лю налаживает связи с кланами, так что я решил помочь девушке, вывести ее в свет. Она тебе понравилась?

Сяньцзань неопределенно пожал плечами и ощутил, что краснеет.

– Превосходно! – потер руки господин Мэн. – Скоро будет поэтическое состязание для всех гостей, посмотришь на свою красавицу вблизи, сможешь поговорить, узнать ее получше.

– Поэтическое? Цзюфу, вы же знаете, я не силен в этом, в отличие от саньди![127]127
  Сяньцзань имеет в виду Иши.


[Закрыть] Не хочу оскорбить слух почтенных гостей неумелыми строфами.

– Пустяки, вайшэн, никто не ждет, что все гости затмят поэтов древности! Ты наверняка знаешь на память пару стихотворений, сестра не могла оставить это без внимания. Пока есть время, подумай, соберись с мыслями. Я уверен, Чжан Сяомин будет впечатлена!

«Впечатлена, как же, – мрачно подумал Сяньцзань. – Как бы она вообще не отказалась со мной говорить после такого. Воистину, три года добродетельных поступков не искупят одного позорного. Что ж, может, Луань-няо, чей образ сегодня при мне, все же снизойдет своей милостью к бедному торговцу».

Примерно через половину ши, когда окончательно стемнело и свет фонарей из тревожно-красного смягчился до уютно-желтого, дядя пригласил всех гостей пройти к возвышению, где до того сидели женщины; там уже заменили подушки и поставили дополнительные чайные столики с приборами.

– Уважаемые гости, – обратился к присутствующим хозяин. – Как говорили древние, важно учиться находить в жизни радость – это лучший способ привлечь счастье. Великий Лао-цзы сказал еще: «Жизнь коротка, и потому не следует терять времени, нужно наслаждаться ею». А что может доставить большее наслаждение уму и сердцу образованного человека, нежели заключенные в звучные строки слова? Посему предлагаю всем поучаствовать в небольшом поэтическом состязании. Судить будут прекрасные гостьи, и, если кому-то из них иное стихотворение понравится больше прочих, они могут наградить выступавшего цветком, пиалой чая, а то и украшением. Более всего приветствуются стихотворения собственного сочинения, однако не возбраняется читать и творения великих. Да начнется состязание!

Условия дядюшка поставил и впрямь несложные, все гости охотно согласились участвовать, самые молодые кидали горящие взгляды на женщин, а те краснели, закрываясь рукавами и веерами. Сяньцзань лишь раз глянул туда – Чжан Сяомин смотрела прямо на него с едва заметной улыбкой. В горле резко пересохло. Отступать, однако, было некуда, и Сяньцзань, чувствуя, как отрезает себе путь назад, поднялся, учтиво поклонился собравшимся и обратился к изрядно удивленному этим дяде:

– С благодарностью хозяину за гостеприимство и с восхищением его учтивостью и изысканностью приема смиренно прошу позволения открыть состязание. Боги не дали мне поэтического дара, потому право стать луной в центре звезд[128]128
  Чэнъюй «как звезды вокруг луны» означает: быть в центре внимания, быть всеобщим кумиром.


[Закрыть] оставляю прочим достойным гостям. Надеюсь, прекрасные орхидеи, – поклон в сторону женщин, – не будут слишком строги.

Стихотворение он уже выбрал – спасибо матери и ее урокам! – и, устремив взгляд поверх украшенных фонарями ветвей, медленно прочел:

 
У плотины весной
Появились зеленые травы.
Верх высокой стены
Скрывается в тучах.
А в сердцах у людей
Весною мечты появились.
Если сердце мечтает,
То, значит, мечтает о друге[129]129
  Тан Хуэйсю, 2-я половина V в., эпоха Шести династий, эпоха Южных и Северных династий. Пер. М. Е. Кравцовой. Из цикла «На мелодию “Цветы тополя”».


[Закрыть].
 

Удостоившись вполне дружественных рукоплесканий, Сяньцзань сел, пытаясь унять дрожь в руках, и какое-то время все свое внимание уделял только чаю. Дождавшись, когда очередной участник закончит свое выступление, поднялся и, проскользнув по краю возвышения, спустился к тихому пруду. Отсюда ему было прекрасно видно гостей, а им – очевидно, его, но высаженные особым образом деревья создавали видимость уединения. Глядя на темную воду, ощущая на лице прохладный ветер, он почти успокоился, но сердце все еще взволнованно билось.

– Господин Си Сяньцзань, я правильно запомнила? – прозвучало сзади. Он вздрогнул, обернулся. Чжан Сяомин стояла на расстоянии нескольких чжанов, спрятав руки в рукава; смотрела все так же внимательно.

– Дева Чжан? – выдохнул Сяньцзань, безмерно пораженный ее смелостью: хоть они и не скрывались нарочно, все же разговор наедине незамужней девушки и неженатого мужчины мог породить ненужные кривотолки. – Да, это я, а вы… Что вы здесь делаете?

– Пришла выразить вам свою признательность. – Она вынула из прически светлую резную шпильку и протянула собеседнику. – А это ваша награда.

Ошеломленный Сяньцзань принял шпильку и глупо спросил:

– Разве я заслужил награду?

Чжан Сяомин мелодично усмехнулась:

– Хотя бы за то, что открыто и честно признали свои истинные таланты, – мало кто способен беспристрастно оценить себя. И за выбор стихотворения: у вас получилось не сказать ничего, при этом сказав очень многое.

Она явно не боялась смотреть на горы через распахнутую дверь[130]130
  Отсылка к крылатому выражению-чэнъюй: «открыть дверь и увидеть горы» – перейти прямо к делу.


[Закрыть] – и Сяньцзаню это, пусть его демоны заберут, нравилось.

– Что же я сказал такого, что настолько вас заинтересовало? – спросил он вслух, решив тоже не ходить вокруг да около.

– Если я не ошибаюсь, вы племянник господина Мэн Минсиня? Мне говорили, что его сестра вышла замуж за торговца тканями и подарила миру нескольких сыновей.

– Все верно, дева Чжан.

– И что ваше дело процветает благодаря вашему усердию.

– И это правда, хотя, возможно, люди и преувеличивают мои заслуги.

Девушка помолчала.

– Скажите, господин Си, вам нравится то, чем вы занимаетесь? – спросила она наконец.

– Пожалуй, да. Не скажу, что это то, о чем я мечтал, но занятие достойное. Я часто езжу по делам, и мне довелось объехать почти все земли Ин.

– О чем же вы мечтали?

«Какой странный разговор, – подумал Сяньцзань растерянно. – Она не стесняется спрашивать то, что очевидно ее интересует, и не подбирает слова, но и не кажется невежливой. Пожалуй, приятно говорить, не пытаясь угодить собеседнику».

– Стать заклинателем, – признание далось ему легко. Наверное, так же легко он мог говорить только с младшими братьями – и со старшим когда-то. – Но боги мне не дали и этого дара.

– А книги вы любите?

– Люблю, хоть и не так, как мой брат. – Он улыбнулся. – Отец с матушкой собрали немало сочинений великих мужей – он был очень к ней привязан и рад исполнять ее желания. Благодаря матушкиным просьбам у нас в поместье есть и сад – не менее красивый, чем этот.

– Книга похожа на сад в рукаве. – Чжан Сяомин тоже улыбнулась, одними уголками губ, но удивительно искренне, и Сяньцзань осознал, что ему уже не хочется отмечать, соответствует ли ее лицо канонам красоты. – У вас есть и то и другое, господин Си, вы счастливый человек.

– Вы думаете? – вырвалось у него.

– Разве нет? Вы сам себе хозяин, у вас есть дело, которое приносит вам не только доход, но и радость. Я знаю, откуда взялась ткань, из которой сшит мой наряд. – Она снова улыбнулась, и Сяньцзань вздрогнул. – Благодарю вас за труды – и тогда, и сегодня, – и сделала шаг к тропинке.

– Дева Чжан, постойте! – позвал Сяньцзань, дивясь своей смелости, хотя после Чжан Сяомин ему бояться было бы стыдно. – Позволите ли вы написать вам?

– Почему вы спрашиваете меня, а не моих родителей? – в ее голосе проскользнул смех.

– Потому что мне важно, что думаете вы.

– Если таково ваше желание… Думаю, господин Мэн скажет вам все, что вы хотите знать. – Ее поклон был безупречен и изящен. Выпрямившись, она подарила ему еще один долгий взгляд: и он, словно прозрачный ручей, прошелся по измученному тревогой за братьев сердцу, оставляя лишь покой.

* * *

– Очень странно, – сказал глава У, поигрывая боевым веером. У Иньлин, конечно, был изящен и даже, наверное, хрупок – не редкость для потомка Летучей Рыбы, – но счесть его веер женским, а самого его женщине уподобить мог только вусмерть пьяный цзянши. Шуньфэн усмехнулся про себя такому сравнению – не слишком утонченно, матушка бы не одобрила; сам же он удивлялся порой: зачем веер тому, кто вырос на побережье, где постоянно дуют ветра? Оружие капризное, зависит от направления воздушных потоков едва ли не больше стрел; таким хорошо разве что обмахиваться в жаркие дни: клан У Минъюэ, в отличие от Янь Цзи, владел жаркими влажными землями, где порой дышать было тяжело от растворенной в воздухе водяной взвеси. Хуже разве что в Чу Юн, которым побережья и вовсе не досталось. Поэтому, наверное, они такие злые.

– Что вам странно, глава клана У? – хмыкнула дочь главы Чу Юн, легка на помине, когда только подкралась? – Странно, что вообще выбрались на божественную охоту? И правда, зачем вам? В Башне Ветров[131]131
  Фэн Талоу, официальная резиденция клана У Минъюэ.


[Закрыть] куда уютнее!

Говорит, что У Иньлин ей безразличен, а сама за ним по пятам ходит, все ищет повод уколоть побольнее. Хотя пытаться вывести У Иньлина из себя – это как море ковшом вычерпывать, такое же бесполезное занятие. Шуньфэн по праву гордился своим отточенным почти до совершенства умением смотреть на мир с вечной безмятежностью, но самообладание У Иньлина даже для него было чем-то запредельным. Такое ощущение, что тот не учился самоконтролю, а с ним родился. Только такой, как он, и мог выносить Чу Чжунай – вот и сейчас даже бровью не повел, а спокойно ответил:

– Странно то, что уровень здешней нечисти весьма низок, да и встретившееся нам число довольно скромное. Если же судить по жалобам местных жителей, тут по меньшей мере несколько древних захоронений взбунтовались.

– Что же тут странного? Странно как раз ожидать, что крестьяне будут точны в своих заявлениях! Откуда им знать, как должно быть, они же не заклинатели!

– Не заклинатели, но и не дураки. Это их земля, они знают ее лучше других. И с совершенствующимися бок о бок не первое столетие живут.

– Молодая госпожа Чу, глава У прав, – не выдержал и вмешался Шуньфэн. – Я уверен, что глава Хань обратился за содействием к клану У Минъюэ вовсе не потому, что не справляется сам или не желает разбираться, а потому что доверяет суждениям главы У. Если текущие заботы не позволяют главе Хань уделять должное внимание столь отдаленным землям, долг добрых соседей – помочь ему в этом. Глава У, – Шуньфэн церемонно поклонился молодому заклинателю, – искренне благодарю за позволение присоединиться. Полагаю, молодая госпожа Чу меня поддержит.