Текст книги "Анатомия американского национализма"

Фактически высшим чинам служб безопасности и их ученым союзникам и наемникам весьма комфортно иметь такую доктрину, поскольку она подразумевает, что особые культурные и лингвистические познания, равно как и неприятные, а быть может, и опасные путешествия и исследования в действительности не нужны. Вкупе со столь же ограниченным подходом к изучению истории, какого придерживаются многие (хотя и не все) «реалисты», эта концепция помогает разрушить любые попытки оценить действия собственной страны с более широкой моральной точки зрения. Она же содействует тем же солипсистским слабостям в попытках современной Америки проанализировать внешний мир, что уже обсуждались во второй главе.

Одержимость Россией и Китаем

В теории реализм, как следует из самого названия, должен поощрять рассудительный и непредвзятый подход к общественным отношениям. В действительности же его приверженцы часто исповедуют националистическую ненависть и предрассудки в отношении неискоренимой испорченности ряда других избранных наций. Оуэн Хэррис, редактор консервативного журнала The National Interest, так писал об отношении к России, распространенном во влиятельных кругах США в 1990-е годы:

«Позиция реалистов во многом строится на убежденности в том, что Россия по своей природе неисправимо стремится к экспансии независимо от того, как и кто ей управляет… Выдвигая такие идеи, эти обозреватели четко следуют заветам реалистов. Но они также привлекают внимание к одному из наиболее слабых мест этой позиции с точки зрения логики. Делая акцент на структуре международной системы и том, как в этих рамках расположены государства, реализм придает малое или ничтожное значение тому, что происходит внутри конкретных стран: что за режимы пришли к власти, какова преобладающая идеология, что за люди стоят у руля»⁶³⁴.

Один из руководителей оборонного ведомства при администрации Клинтона, слова которого приводит Чалмерс Джонсон, открыто гордился тем фактом, что в государственных структурах, поддерживавших контакт с Китаем, место экспертов по Китаю занял «новый стратегический класс» эрудитов в сфере стратегических наук и международных отношений. Пусть они мало что знали про Китай, но следили «за признаками готовности Китая к угрозам» – что может быть показательнее?⁶³⁵

Это сочетание склонности игнорировать характер общества и сосредотачиваться на целых государствах также помогает объяснить, почему администрация Буша и поддержавшие ее влиятельные слои порой были так странно равнодушны к террористам, которые реализовали свои планы 11 сентября 2001 года и продолжают угрожать Америке. Как отмечали Ричард Кларк, Пол О’Нил и Боб Вудвард, с первых же дней после терактов Буш, Чейни, Рамсфелд и особенно Пол Вулфовиц уже планировали использовать их как повод для развязывания войны в Ираке⁶³⁶. Как только был свергнут режим движения «Талибан», началось тщательное планирование войны в Ираке, хотя было совершенно очевидно, что Афганистан останется огромной проблемой и что США не могут позволить себе забыть о ней.

Наследие холодной войны отчасти объясняет и то, что, по словам Вудварда (который, по-видимому, ссылался на интервью с Рамсфелдом), 11 сентября 2001 года США были совершенно не готовы к кампании против Афганистана, хотя эта страна ранее уже служила базой для подготовки крупных террористических атак. «У военных, кажется, были запасные планы на случай самых немыслимых сценариев, но не было планов по Афганистану, где укрывались бен Ладен и его пособники. У них не было в запасе ничего, на чем можно было построить хотя бы примерную программу действий».

Активизация национальной программы противоракетной обороны, которая преобладала в программе служб безопасности администрации Буша на протяжении первых восьми месяцев его президентства, прежде всего была обусловлена стремлением нейтрализовать устрашающую ядерную мощь Китая и других стран из числа возможных военных противников. При этом США стремились создать то, что Уолтер Расселл Мид назвал «святым Граалем джексоновской внешней политики: систему вооружения, которая защищает страну, запугивая другие государства, и которая позволит США контролировать события по всему миру, не рискуя жизнями своих солдат»⁶³⁷. Речь Кондолизы Райс, советника президента Буша по национальной безопасности, запланированная на 11 сентября 2001 года, «была призвана представить противоракетную оборону как фундамент новой государственной стратегии безопасности и не содержала упоминаний об «Аль-Каиде», Усаме бен Ладене и исламских экстремистах»⁶³⁸.

Я могу лично свидетельствовать о «немыслимых сценариях» российской агрессии и мировой войны по опыту участия в семинарах по построению сценариев и дискуссий с представителями американских властей в период, предшествовавший событиям 11 сентября 2001 года. Если и не существовало таких сценариев для войны в Афганистане (несмотря на то, что «Аль-Каида» уже организовала несколько жестоких нападений на американские силы), то одна из причин наверняка крылась в том, что слишком много людей, которым следовало разрабатывать эти сценарии, были заняты размышлениями о войне с Россией или Китаем.

Отчет об угрозах безопасности, составленный Рамсфелдом для пришедшей к власти администрации президента Буша, основывался на угрозе Соединенным Штатам со стороны Ирака, Китая, России, Ирана и Северной Кореи и со стороны оружия массового уничтожения, но не со стороны «Аль-Каиды»⁶³⁹. Бывший куратор антитеррористической деятельности Ричард Кларк горько жаловался на безразличие администрации Буша к террористической угрозе как до, так и после терактов 11 сентября 2001 года и ее одержимость противоракетной обороной и войной с Ираком. В Ираке все внимание настолько сосредоточилось на свержении Саддама Хусейна, что стратеги, казалось, даже забыли о необходимости обеспечивать охрану гражданских ядерных объектов и воспрепятствовать возможному попаданию радиоактивных веществ для изготовления «грязной» бомбы в руки террористов.

С этим же связана и сосредоточенность на выработке антироссийской стратегии, что отчасти отмечалось уже во время президентства Клинтона, но усилилось в первые восемь месяцев правления администрации Буша. В середине 1990-х годов высшее руководство американских служб безопасности и лица, отвечавшие за внешнюю политику, сделали своим приоритетом ограничение российского влияния на страны бывшего Советского Союза. Такая цель была поставлена, несмотря на то что ранее эти вопросы не представляли для США ни малейшего стратегического интереса.

Новая стратегия также противоречила отношению администрации Буша-старшего в 1988–2002 годах к Советскому Союзу в период его развала. Тогда на передний план вышел страх хаоса, гражданской войны и потери государственного контроля над ядерным оружием и радиоактивными веществами. Эти угрозы с момента развала Советского Союза остаются актуальными и должны были бы обратить на себя пристальное внимание после терактов 11 сентября 2001 года. Подлинное обоснование новой антироссийской стратегии в плане национальных интересов было связано с необходимостью гарантировать доступ к энергоресурсам Каспийского бассейна, но чтобы сделать эту идею обоснованной, пришлось распространить явно преувеличенные данные о величине разведанных резервов.

Тем временем на протяжении 1990-х годов влиятельные политические обозреватели продолжили сгущать краски в отношении как военной мощи, так и захватнических настроений России и русских⁶⁴⁰. Во многих кругах этому преувеличению сопутствовали попытки в духе историцизма и даже расизма изобразить русский народ как рожденный с империалистическими замашками, звучали лозунги: «Экспансионизм у русских в крови»⁶⁴¹ и «Единственная потенциальная крупная угроза безопасности в Центральной Европе – это падающая на эту часть мира тень от российской мощи. Задача НАТО – служить ей противовесом. Россия – это природная сила; все это неизбежно»⁶⁴².

Любому, кто понимает историю, такие высказывания покажутся утомительным однообразием: они вторят расхожим фразам, которые уже применялись к другим народам с самого зарождения национализма. Следующий отрывок типичен для многих статей и выступлений о якобы изначально агрессивной и злокозненной России, с которыми я сталкивался в Америке на протяжении холодной войны и после нее, но в действительности эти слова принадлежат перу одного американца, писавшего о Великобритании в 1890-х годах. Вариации на эту тему неоднократно использовались международными критиками в адрес самих Соединенных Штатов. «Неугомонная деятельность и буйная агрессия, особенно в отношениях с более слабыми странами, веками служили определяющими чертами британской дипломатии. История хранит непревзойденные свидетельства высокомерных и несправедливых нападок на неприкосновенность любой страны мира, где можно было найти предлог для провозглашения господства англичан»⁶⁴³.

В 1996 году я прибыл в Вашингтон в качестве приглашенного сотрудника вскоре после признания грандиозного отказа России от имперских амбиций. Фактически это был самый выдающийся мирный отказ от империи за всю мировую историю (исключая, пожалуй, только британский отказ от империи). Я также освещал как поражение российских войск в первой чеченской войне (это была война не за сохранение империи, а против раскола самой Российской Федерации), так и смесь коррупции, цинизма, материализма и политической апатии, охвативших российское общество после падения коммунистического режима⁶⁴⁴.

По прибытии в США я сначала поразился, а затем ужаснулся, обнаружив, что влиятельные представители американской элиты, как чиновники, так и неофициальные лица, старались создать в умах американского народа образ России, имевший смутное отношение к реальности, причем значительная часть американских средств массовой информации и общественности в целом попалась на эту удочку⁶⁴⁵. После этого меня практически не удивил тот факт, что администрация Буша и ее сторонники в средствах массовой информации успешно связали «Аль-Каиду» и Саддама Хусейна, а израильское лобби объединило «Аль-Каиду» с палестинцами⁶⁴⁶.

В первые месяцы нахождения администрации Буша у власти эти взгляды воплотились в череде явно антироссийских политических решений в сочетании с высокомерными и агрессивными заявлениями⁶⁴⁷. Конечно, за два года произошли радикальные изменения, особенно в том, что касалось Чечни. В конце 2001 года американские войска прибыли в Грузию с целью обучить грузинскую армию бороться на своей территории с чеченскими и арабскими террористами, а американские и европейские разведслужбы запросили помощь России в борьбе с арабскими террористическими группировками, связанными с чеченцами и проходившими подготовку в Грузии⁶⁴⁸.

Более того, в то время американские средства массовой информациии, республиканцы и неоконсервативные сторонники жесткого политического курса набросились на Саудовскую Аравию и других союзников США с обвинениями в укрывательстве террористов и пособничестве им. Россия уже выражала озабоченность в отношении тех же стран до 11 сентября 2001 года и подверглась нападкам тех же политических обозревателей, разглядевших в этом проявление лживости и агрессивности⁶⁴⁹. Пример России наглядно демонстрирует изъяны в заявлениях администрации Буша и в общей логике американской внешней политики и политики безопасности: ведь власти США уверяют, что их врагами становятся не другие народы и государства, а исключительно другие режимы.

Падение коммунистического режима в СССР и распад Советского Союза едва ли изменили неприязненное отношение правящих кругов США к России как к государству. Их взгляды могут поменяться лишь в том случае, если Россия согласится во всем следовать американской указке, причем не только на мировой арене, но и на своей собственной территории. Россия же никогда не пойдет по этому пути. Будущий посткоммунистический Китай и будущий посттеократический Иран также вряд ли покорятся подобному американскому господству, поэтому влиятельные круги Вашингтона продолжат питать к ним неизменную неприязнь.

Отношения США с Китаем после окончания холодной войны были еще более запутанными, чем российско-американские отношения. После Корейской войны многие американцы стали ненавидеть Китай так же, как ненавидели Россию во времена холодной войны. Тайваньское лобби в Вашингтоне играло примерно ту же роль, что и антироссийское этническое лобби, но оказалось куда менее эффективно, поскольку ему недоставало американского этнического лобби того же масштаба.

Практически два десятилетия китайско-американской дружбы против Советского Союза, начавшейся с Никсона и Киссинджера, создали иной фон для взаимоотношений США с Китаем в 1990-х годах. Еще более важное влияние оказал огромный рост китайской экономики, начавшийся в конце 1970-х годов и создавший для Запада новые возможности в области инвестиций и торговли. Это привело к появлению в Вашингтоне прокитайского делового лобби, которое на тот момент сделало невозможным любое продвижение интересов застойной российской экономики.

Вместе с тем в 1990-х годах некоторые представители правых сил и служб безопасности попытались выставить Китай в образе нового врага в холодной войне, причем не только в кругах республиканской и неоконсервативной оппозиции, но отчасти и в рядах демократов. Организаторы этих кампаний шли привычным путем: привлекали внимание к нарушению прав человека в Китае и откровенно преувеличивали его военную мощь⁶⁵⁰.

Они надеялись добиться приятия руководством США политики сдерживания Китая, аналогичной политике сдерживания в отношении Советского Союза во времена холодной войны. Расчет строился на том, что Китай обанкротится, будучи против своей воли вовлечен в непосильную гонку вооружений, а власть китайских лидеров будет подорвана изнутри движениями за демократическую революцию и этническую сецессию. Тем временем американская система противоракетной обороны должна была нейтрализовать ядерную угрозу со стороны Китая.

Наиболее активно эту позицию продвигали члены так называемой Синей команды – неофициального сообщества младших чиновников, экспертов и персонала Конгресса США, настроенных против Китая. «Синяя команда» пользовалась большим влиянием в Конгрессе, но среди высших чиновников ее влияние было ограниченным. «Синяя команда» была сознательной попыткой повторить успех так называемой Команды Б – схожего сообщества чиновников и пропагандистов (но более высокого ранга), которые намеренно преувеличивали предполагаемую мощь СССР в 1980-х годах. Любопытно то, что практически все заявления «Команды Б» о Советском Союзе в итоге оказались ложными.

В 1999 году конгрессмены-республиканцы начали классическое запугивание отставанием в ракетной технике, а комитет Кокса объявил, что Китай столь успешно шпионил за Соединенными Штатами, что в скором времени сможет догнать США по развитию ядерных технологий и создать угрозу территории страны. В отчете также утверждалось, что «практически все китайцы, прибывшие в США, – потенциальные шпионы»⁶⁵¹. Этот отчет положил начало хорошо организованной кампании в прессе: республиканцы обвиняли администрацию президента Клинтона в «безволии» и призывали к большей жесткости в отношениях с Китаем. Эти призывы изобиловали фразами вроде «крупнейшая кража ядерных секретов со времен Розенбергов» (советских шпионов, передавших в Москву сведения о секретных ядерных программах США в 1940-х годах) и «все ядерное оружие в арсенале США известно врагу». Бывший представитель США в ООН Джин Киркпатрик выступила с неслыханным заявлением: «Мы мгновенно стали гораздо уязвимее, чем когда-либо за всю свою историю». Бывший спикер Палаты представителей США Ньют Гингрич назвал это «крупнейшим успехом в шпионаже против США со времен Советского Союза 1940-х годов»⁶⁵².

Вторя расистским стереотипам о «желтой угрозе», появившимся задолго до холодной войны, газета «Вашингтон таймс» сообщила, что «по мнению г-жи Киркпатрик и г-на Гингрича, Китай способен на ракетный удар против американских войск, объектов союзников и даже американских городов. Г-жа Киркпатрик заявила, что китайцы не ценят человеческую жизнь и, возможно, будут готовы к ответным мерам ради психологического удовлетворения от ракетного удара по американской территории»⁶⁵³.

Приверженцы правых взглядов не изменили подобного отношения к Китаю даже после терактов 11 сентября 2001 года: в июне 2003 года лидер республиканского большинства в Палате представителей Том Делэй во всеуслышание назвал Китай «отсталым, коррумпированным анахронизмом во власти дряхлых тиранов, старых аппаратчиков, цепляющихся за гибнущий режим»⁶⁵⁴.

В первые месяцы нахождения у власти администрации президента Буша казалось, что антикитайская доктрина, как впоследствии и антироссийская, может стать официальной политикой США. Антикитайским шагом могло считаться даже назначение в Госдепартамент США Джона Болтона, учитывая, с какой яростью он набрасывался с критикой на китайский режим в средствах массовой информации⁶⁵⁵. Как и Кондолиза Райс, Буш неоднократно называл Китай «стратегическим противником» и призывал к комплексу более жестких политических шагов⁶⁵⁶. Райс предлагала Соединенным Штатам сделать стратегическим противовесом Китаю Индию и занять в отношениях с Пекином более четкую протайваньскую позицию⁶⁵⁷. Как писал журнал «Тайм», в первые недели администрация Буша «поливала Китай кислотой»⁶⁵⁸.

Не случись терактов 11 сентября 2001 года, многие представители власти и политические обозреватели, которые с тех пор использовали их для обоснования радикальной односторонности американской политики, направили бы свою энергию на возбуждение в американском обществе максимальной неприязни к России и Китаю и на провоцирование кризиса в отношениях с этими странами. Они остались бы столь же равнодушны к террористической угрозе, как и до 11 сентября 2001 года, несмотря на то что американские объекты за пределами Соединенных Штатов уже неоднократно подвергались нападениям.

Опубликованный в 2000 году сборник «Существующие угрозы» (Present Dangers) со статьями ведущих неоконсерваторов и других непоколебимых приверженцев правых взглядов под редакцией Роберта Кейгана и Уильяма Кристола наглядно демонстрирует, как могла бы развиваться политика администрации Буша, не вмешайся в их планы теракты 11 сентября 2001 года. Заглавие сборника намеренно отсылает к «Комитету по существующим угрозам» времен холодной войны.

Храня верность традициям «реализма», укоренившимся до события 11 сентября 2001 года, авторы демонстрируют равнодушие к терроризму и вопросам насилия и стабильности в обществе: из 15 статей ни одна не посвящена терроризму как таковому (за частичным исключением очерка об Израиле). Вместе этого авторы всецело поглощены угрозой Соединенным Штатам, якобы исходящей со стороны ряда мощных держав, которые относятся к числу вероятных противников и с которыми следуют обращаться максимально жестко. Красной линией проходит тема примиренчества. В частности, последняя статья сборника является параноидальной попыткой приравнять позицию США по Китаю к позиции Великобритании по Германии в начале 1930-х годов. Здесь анализ «реалистов» становится почти сюрреалистическим в своей оторванности от экономического, технологического, политического и идеологического контекстов⁶⁵⁹.

Бывший британский дипломат Джонатан Кларк так описал тенденцию, которую представляют авторы:

«Эта книга проповедует выраженный грубый мачистский подход во внешней политике США. Не делается никаких ставок на традиционное искусство дипломатии. Наши усилия, старания всех тех, кто трудился в зарубежных канцеляриях в интересах «дружественных отношений», попросту высмеяны. Слово «стабильность» заключено в кавычки, как будто это некое смутное понятие сомнительного статуса. Традиционный перечень национальных интересов подвергается критике за установление жестких, нежелательных ограничений на варианты действий США. Концепция вовлечения отвергается как эквивалент примиренчеству.

Авторы не только не ищут способов сбавить градус международной напряженности, но намеренно выискивают проблемные зоны (Тайваньский пролив, Северная Корея, Ирак) и тянутся за зажигательной смесью. «Тихая дипломатия» и призыв «держать порох сухим» преданы анафеме. Девизом стала «стальная решимость», причем упор делается на слово «сталь». Вряд ли будет преувеличением сказать, что, если применить все приведенные в книге рекомендации, США могут оказаться в состоянии войны как минимум на пять фронтов одновременно, в то же время уговаривая Израиль отказаться от мирного урегулирования в пользу нового жесткого конфликта с палестинцами…

Вся книга чудным образом пропитана духом «воли» Ницше. Постоянно звучат призывы к мобилизации народа на войну. Заявленные в названии «существующие угрозы» оборачиваются не внешними опасностями, а возможностью того, что американцы не будут в должной степени готовы взять в руки оружие. Чувствуется преклонение перед сильными историческими персонажами, как будто «триумф воли» – завидная черта, пусть и обернувшаяся у некоторых злом. Едва ли это сочетается с американскими идеалами ограниченного, конституционного правления согласно букве закона, а не прихоти людей, может стать темой для отдельного исследования»⁶⁶⁰.

Эта распространенная и пагубная одержимость неоконсерваторов национальной «волей» обнаруживается в поразительном отрывке из статьи Чарльза Краутхаммера: «Америка – не просто часть мира. Со времен Римской империи в мире еще не было подобной мировой силы, более могущественной, чем любая другая. За счет этого Америка может перекраивать правила, менять ожидания и создавать новую реальность. Как? Путем безапелляционной и неумолимой демонстрации воли»⁶⁶¹.

Эти слова опять же были написаны не как реакция на теракты 11 сентября 2001 года и не как призыв к жесткому отпору кровожадным террористам. Они прозвучали в марте 2001 года, когда их автор приветствовал суровый подход Буша-младшего в отношениях с Россией, которая с 1991 года не представляла для Соединенных Штатов никакой непосредственной угрозы.

Ни трагедия 11 сентября 2001 года, ни кровавая оккупация Ирака не возымели особого эффекта на фундаментальное психологическое состояние этих кругов. В их глазах эти события лишь расширили круг врагов и усилили потребность в том, чтобы Америка проявила волю и твердость, проводя свой собственный курс. Опубликованная в 2003 году книга «Конец Злу» (авторы – Ричард Перл и бывший спичрайтер Буша Дэвид Фрам) в той или иной степени выражает озлобленность и враждебность по отношению не только к мусульманскому миру, но и к России, Китаю, ООН и любой стране либо организации, которая как-либо ставила под сомнение военные действия США в Ираке или сопротивлялась им.

Авторы этой книги рекомендуют Соединенным Штатам противостоять европейскому единству. По их словам, бо́льшая часть Западной Европы погрязла в «той же ревности и обиде, что движет террористами», – поразительно радикальное и провокационное заявление для человека, который по-прежнему служит старшим государственным советником. Исключений не делается ни для каких террористических движений, не проводится различий между их политическими и военными структурами. Исключение представляет лишь ситуация с Россией. По словам авторов, она сама выдумала свою террористическую угрозу и сама подстроила теракты на своей территории. Единственной достойной положительного отношения страной стала Великобритания, к чьим взглядам и интересам сами же авторы в последующем относятся с пренебрежением и презрением⁶⁶².

Воинственность без милитаризма

Будет совершенно неверным полагать, что такие представители неоконсерваторов, как Перл и Фрам, служат собирательным образом всего руководства американских служб безопасности, не говоря уже об американском народе в целом. Напротив, они смогли добиться широкой поддержки своих империалистических программ, исключительно представив их в облике национализма и оборонной стратегии. Более того, к 2004 году предложенная ими экстремистская программа, кажется, была задвинута даже администрацией президента Буша.

Американский историк К. Ванн Вудвард, публиковавшийся в 1960-х годах, назвал американский народ традиционно «воинственным, но чуждым милитаризму». Он будет с охотой, если не сказать с избыточном рвением, сражаться, в случае если Америка подвергнется нападению или даже оскорблению, но не готов к постоянному прославлению и манифестации военной мощи и военных ценностей⁶⁶³. Даже после отпечатка милитаризма времен холодной войны это высказывание во многом остается верным и по сей день. Это тесно связано с тем фактом, что многих американцев также можно назвать «воинственными, но не склонными к империализму» – они действительно совершенно не готовы признать, что их страна является пусть косвенной, но империей⁶⁶⁴. Открытое восхищение империализмом и подчеркивание параллелей с Великобританией и другими империями – удел некоторых неоконсерваторов и их сторонников⁶⁶⁵.

Другое дело воинственный национализм, который действительно широко распространен. Инстинктивная воинственность, принцип «не наступай на меня» и ура-патриотизм, а также возникающие отсюда возможности для политических манипуляций и эксплуатации были с поразительной откровенностью подытожены Ирвингом Кристолом в 1989 году: «Если президент США пойдет к американскому народу, завернется в американский флаг и позволит Конгрессу обернуться белым флагом капитуляции, то президент победит… Американцы никогда не слышали о Гренаде. Да и с чего бы. Заявленная нами причина вторжения – угроза для американских студентов-медиков – была фиктивной, но реакция американцев была всецело и решительно положительной. Они понятия не имели о происходящем, но поддерживали своего президента. И всегда будут поддерживать»⁶⁶⁶.

Мотив «не наступай на меня» в Конгрессе США наиболее характерен для сенаторов и представителей из южных штатов: Джесси Хелмса (бывшего сенатора от Северной Каролины), Трента Лотта (Миссисипи), Джеймса Инхофа (Оклахома), Тома Делэя (Джорджия) и Дика Арми (Техас). Среди них еще встречаются демократы с жесткой позицией вроде Зелла Миллера из Джорджии. Но в целом сторонников такого подхода можно найти на всей территории Соединенных Штатов.

Хотя эта тенденция зачастую компрометирует внешнюю политику Соединенных Штатов, она крайне полезна любому американскому лидеру, размышляющему о начале войны. Многие из этих политиков непременно поддержат практически любую войну, стоит лишь убедить их в том, что противник напал на США или каким-то образом задел их. Показательным примером служит отношение некоторых консервативных республиканцев к военной операции в Косово.

Многие противились этой войне из-за неприязни к администрации президента Клинтона и несогласия с гуманитарными войнами, которые напрямую не затрагивали национальные интересы США. (Они не принимали во внимание важность сохранения НАТО как инструмента американского влияния на европейскую политику, а следовательно, и необходимость как-то задействовать этот альянс.) Можно было ожидать, что после бомбардировки китайского посольства в Белграде и ответной резкой критики Китая в адрес Соединенных Штатов эти политики восприняли бы фиаско как урок того, к каким опасным, более масштабным, «непредвиденным последствиям» могут привести, казалось бы, мелкие, ограниченные военные операции. Но этого не произошло. Напротив, они пылали яростью, щедро приправленной традиционным отношением к Китаю. Член Палаты представителей Том Делэй явно дал понять, какого отношения заслуживают жители Востока и представители «низших народов»: «Хотя бомбардировка посольства стала неудачным примером побочного ущерба от войны, которую ведет Клинтон, престиж Соединенных Штатов сильнее пострадал от постоянных извинений и заискиваний президента после этого инцидента. Кажется, стоит включить телевизор – и там вновь президент, приносящий извинения коммунистическому Китаю… Неудивительно, что правительство КНР возомнило, будто может помыкать США. Лидеры коммунистического Китая не признают слабости в руководстве. Они уважают неоспоримую мощь, твердость в стремлении к цели и решительное проявление силы»⁶⁶⁷.

Эта инстинктивная воинственность часто бросалась в глаза после 11 сентября 2001 года и в своем роде сильно навредила борьбе против исламистского терроризма. Президент Буш лично пытался избегать таких суждений и стремился уважительно отзываться об исламе как о религии и о мусульманах в целом. Но в стане правых американских националистов расцвел агрессивный шовинизм, направленный не только против «Аль-Каиды» и движения «Талибан» или даже Саддама Хусейна, но в целом против ислама и мусульманского мира⁶⁶⁸.

Конгрессмен-республиканец Питер Кинг заявлял как раз в духе такого национализма, будто бы «во главе 85 процентов американских мечетей стоят экстремисты». Газеты вроде «Вашингтон таймс» и радиопередачи правого толка в своих высказываниях перешли к пугающей глубокой ненависти. В феврале 2004 года радиоведущий Дон Имус радовался гибели иранцев при крушении пассажирского самолета и добавлял: «Жаль, что самолет не был набит жителями Саудовской Аравии»⁶⁶⁹.

Ему вторили некоторые правительственные советники. Так, Кеннет Эделман из Консультативного комитета по оборонной политике объявил, что «чем пристальнее изучаешь эту религию [ислам], тем больше находишь в ней милитаризма»⁶⁷⁰. Бывший ответственный редактор «Нью-Йорк таймс» А. М. Розенталь призвал дать правительствам Афганистана, Ирака, Ирана, Ливии, Сирии, Судана и «любых других стран, стремящихся к уничтожению Соединенных Штатов или непрерывному разжиганию вражды в отношении США», трехдневный ультиматум для передачи США как террористов, так и глав своих государств. В случае отказа их столицы и крупнейшие города «на четвертый день следует разбомбить до основания»⁶⁷¹. Впоследствии с аналогичным призывом в отношении афганских городов выступил Чарльз Краутхаммер: «Сдерживание наших военных ради успокоения наших дипломатов – это прискорбное повторение Вьетнама»⁶⁷². Комментатор телеканала «Фокс ньюс» Билл О’Райли в ходе первого этапа войны в Ираке заявил: «Некоторые считают, что мы должны были дать жителям Багдада 48 часов на эвакуацию, разбросав листовки, объявив по радио, и все такое. У вас есть 48 часов, чтобы убраться, а затем мы сравняем это место с землей. Тогда война бы закончилась… Всех жутко злит то, что мы сражались в этой войне не на полную мощь»⁶⁷³.