Текст книги "Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней"

Ради этого Павел решил вызвать на дуэль всех государей Европы и их министров.

Павел I, как известно, правил недолго, но оставил яркий след в истории России. Об его эксцентрическом и непредсказуемом характере ходили легенды еще при жизни императора. Одни боялись Павла, другие – восхищались, третьи предпочитали наблюдать за ним на почтительном расстоянии, но несомненно одно: личность Павла I никого не оставляла равнодушным.

Один из тех, кто испытал на себе все превратности характера хозяина Михайловского замка, был известный немецкий писатель Август Коцебу. Обо всем этом он написал в своей книге «Достопамятный год в моей жизни», напечатанной в Париже в 1802 году. В России книга вышла много позже и, разумеется, с большими цензорским правками: ведь ее автор был когда-то в сибирской ссылке. Однако страницы, имеющие отношение к встрече Коцебу с Павлом I, остались в неприкосновенности. Именно Коцебу мы обязаны необычному рассказу о странной идее российского императора: устроить дуэль, в которой должны были участвовать чуть ли не все представители европейской монархии.

Что же привело немецкого подданного в Петербург павловской эпохи? Коцебу бывал в России и раньше – служил здесь при Екатерине II. В 1795 году он вышел в отставку и переехал в Вену, где стал режиссером придворного театра. За это время он написал несколько злободневных пьес, не думая о далеко идущих последствиях. Будучи женатым на русской подданной (лифляндской дворянке), в 1800 году Коцебу решил отправиться в Петербург, чтобы навестить детей, воспитывавшихся в Кадетском корпусе. Но едва Коцебу переехал русскую границу, как был арестован и отправлен в Тобольск. Там Коцебу узнал, что навлек на себя гнев императора за свои либеральные мнения, высказанные им в одном из сочинений…

Август Коцебу. Гравюра нач. XIX в.

Однако узнику неслыханно повезло: через два месяца его освободили и отправили в Петербург. Оказывается, молодой российский писатель Краснопольский перевел небольшую драму Коцебу, написанную последним еще в 1796 году, и посвятил свой перевод императору Павлу I. Драма очень понравилась государю. Он приказал немедленно возвратить Коцебу из ссылки и назначил его директором Немецкого театра в Петербурге. Кроме этого, Павел стал иногда поручать Коцебу различные задания «литературного свойства». Так, например, ему доверили составить первое подробное описание Михайловского замка, которое, к сожалению, из-за смерти императора Коцебу не осуществил.

Но было еще одно поручение, которое трудно назвать даже необычным. В нем, как нигде, отразился характер Павла I – самого, пожалуй, неординарного монарха на российском троне.

…Хотя Коцебу и вернулся из ссылки благодаря милости Павла, он так и не оправился от страха перед императором и теми порядками, которые водворились в Петербурге.

«Каждый вечер я ложился с мрачными предчувствиями, – вспоминал Август, – ночью внезапно просыпался и вскакивал в смертельном ужасе при малейшем шуме, при стуке всякой проезжавшей по улице кареты. Выходя из дому, я наблюдал с большим беспокойством за цветом моей одежды, ее покроем и отделкою. При каждом представлении моей пьесы, дрожа всем телом, я ожидал, что постоянно зоркая и бдительная полиция откроет в ней что либо подозрительное или оскорбительное. Каждый раз, когда жена моя отправлялась с детьми гулять и не возвращалась долее обыкновенного, я дрожал, опасаясь, что она слишком поздно вышла из экипажа при встрече с государем и была отправлена за это в общую тюрьму Я не имел возможности достать себе книг, чтобы чтением развлечься в такое смутное и бедственное время, – почти все книги были запрещены…

Я подвергал опасности свое здоровье всякий раз, когда должен был по делам своим проезжать мимо [Михайловского] дворца, так как во всякое время года, несмотря ни на какую погоду, все обязаны были снимать шляпу, приближаясь к этой груде камней и удаляясь от нее. Самая невинная прогулка обращалась в мучение, потому что всегда можно было встретить несчастных, которых вели в тюрьму или для наказания кнутом… Можете представить себе увеличение моего ужаса, – продолжает Коцебу, – когда среди этих беспрестанных тревог я получил приказание от графа Палена (военного губернатора Петербурга. – А. Е.) немедленно явиться к нему».

Когда перепуганный немец прибыл к Палену, тот сообщил ему буквально следующее: Павел I решил послать вызов или приглашение на турнир всем государям Европы и их министрам. Дело в том, что императору пришла счастливая мысль: так как международные конфликты идут от честолюбия государей и интриг их свиты, то несправедливо допускать, чтобы подданные «расточали свою кровь и свои богатства в войнах, в которых им нечего выиграть». Именно поэтому Павел и хочет предложить всем правителям, которые имеют к нему претензии, собраться для поединка в условленном месте…

По словам Палена, император указал на Коцебу как на человека, способного написать это приглашение и опубликовать его во всех газетах. Граф также добавил, что секундантами у Павла будут генерал Кутузов и он сам. «Мысль о секундантах, – пишет Коцебу, – явилась в голове императора за полчаса до моего приезда, и он написал об этом Палену карандашом записку, которая и лежала на столе графа. Это странное приглашение надлежало составить в час времени, и мне было приказано лично представить его государю».

Коцебу принялся за работу и через час принес Палену письменный проект вызова на поединок. Ознакомившись с документом, граф заключил, что вызов «недостаточно язвителен». Он приказал Августу сесть за его письменный стол и написать более острый вариант вызова. С этим последним вариантом они и отправились в Михайловский замок. Павел I счел, что вызов составлен слишком мягко, и написал свой – уже третий вариант.

После этого Коцебу пригласили в императорские покои. Когда Август вошел, Павел встал из-за своего письменного стола и, сделав два шага навстречу немцу, поклонился: «Господин Коцебу, – торжественно произнес монарх, – я должен прежде всего помириться с вами».

Павел Петрович, Великий князь. Худ. Ж.-Л. Вуаль. 1771 г.

Наш герой был просто поражен этим неожиданным приемом. Согласно этикету, он хотел встать на колени и поцеловать руку монарха, но Павел поднял его и, поцеловав в лоб, сказал по-немецки: «Я часто поступал неловко; справедливость требует, чтобы я был за это наказан. Я сам определил себе наказание. Я желаю, чтоб это (он показал бумагу, бывшую в его руке) было напечатано в „Гамбургской газете“ и других журналах».

После этого монарх прочитал бумагу, написанную его рукой на французском языке: «Нам сообщают из Петербурга, что Российский император, видя, что европейския державы не могут прийти к взаимному между собой соглашению и, желая положить конец войне, опустошающей Европу в продолжение одиннадцати лет, возымел мысль назначить место для поединка и пригласить всех прочих государей прибыть туда и сразиться между собою, имея при себе секундантами, оруженосцами и судьями поединка своих самых просвещенных министров и самых искусных генералов… Сам же он (Павел I. – А. Е.) намеревается взять с собой генералов Палена и Кутузова».

Коцебу перевел этот документ на немецкий и утром снова предстал перед Павлом. Император со смехом читал перевод, сверяясь со своим французским оригиналом. Он остался очень доволен, так как на следующий день подарил Коцебу прекрасную табакерку, украшенную бриллиантами стоимостью около двух тысяч рублей. «Я не думаю, – пишет Август, – чтобы перевод каких-нибудь двадцати строк был когда-либо оплачен с такой щедростью».

По словам Коцебу, вызов Павла был опубликован сначала «в придворной газете, к величайшему изумлению всего города». (Какая это была газета – неизвестно, но, по крайней мере, не «Санкт-Петербургские ведомости». В ближайших номерах этого издания за 1800 год подобная статья не встречается).

Президент Академии наук, которому также прислали эту статью для публикации, не поверил своим глазам. Он лично отправился к графу Палену, чтобы убедиться, что тут нет какого-либо недоразумения. В Москве этот номер газеты был задержан полицией, она не могла допустить мысли, что статья напечатана по воле императора. То же самое произошло и в Риге…

Со своей стороны Павел едва мог дождаться публикации своего «вызова» и с нетерпением несколько раз запрашивал, когда же он появится в печати.

За границей «вызов» был опубликован спустя месяц – в январе 1801 года; сперва в «Лондонском Вестнике», а затем в седьмом номере французского журнала «Нижне-Рейнский Вестник». О реакции европейских монархов на эту статью, к сожалению, ничего неизвестно. Хотя можно предположить, что публикация имела определенную шумиху в политических кругах Европы. Но даже если Павел I и не шутил – он так и не успел воплотить свое намерение: 11 марта 1801 года императора уже не стало…

«Век девятнадцатый – мятежный, строгий»

В судьбе памятника княгине Варваре Белосельской принимал участие сам Наполеон!

В 1802 году Наполеон Бонапарт – тогда еще первый консул Французской республики – получил через своего министра письмо с необычной просьбой. К нему обращался князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский. Бывший российский дипломат беспокоился о могиле своей супруги…

Среди высшего петербургского общества князь слыл замечательнейшей личностью: помимо того что происходил из древнего княжеского рода, ведущего свое начало от самого Рюрика (в 19-м колене), он обладал обширными познаниями – был покровителем философов, поэтом, переводчиком и щедрым меценатом. Однако наряду с этими талантами, князь был еще и профессиональным дипломатом.

Во время правления Екатерины II он представлял интересы России в Дрездене, а затем в итальянском Турине. Павел I заметил неординарного посланника и в знак особого расположения наградил его командорским крестом ордена Святого Иоанна Иерусалимского. В 1799 году Александр Михайлович – тогда еще князь Белосельский – обратился к императору с просьбой о высочайшем дозволении именоваться ему и потомкам князьями Белосельскими-Белозерскими. В роду его супруги Варвары Яковлевны (урожденной Татищевой) были Белозерские; сама же супруга вела свой род с Белоозера от брата Рюрика – Синеуса… Павел I пошел навстречу Александру Михайловичу, и таким образом князь первым стал носить знаменитую впоследствии двойную фамилию.

Надгробие княгини В.Я. Белосельской в Турине. Гравюра 1792 г.

После смерти Павла наш герой вышел в отставку и мирно жил в своем доме на Крестовском острове. В 1802 году до него и дошли слухи, что Наполеон завоевал часть Италии и создает там «итальянское королевство». Александр Михайлович не на шутку заволновался, и тому были веские причины: десятью годами ранее, будучи посланником в Турине, он похоронил там свою первую супругу Варвару Яковлевну (1764–1792).

Покидая Италию, князь воздвиг над ее могилой обширную православную часовню, «с тем чтобы она служила усыпальницей для русских людей, кому доведется умереть в тех краях». Теперь же, когда Туринская область отпала от Италии и стала фактически владением Франции, Александр Михайлович озаботился судьбой дорогой могилы. С этим вопросом он обратился к послу Франции в Петербурге Гедувилю, надеясь, что его письмо будет переправлено самому Наполеону.

Оригинал этого послания пока не обнаружен, но, к счастью, во французском Государственном архиве сохранилось письмо Гедувиля, адресованное знаменитому премьер-министру Франции Талейрану.

«Имею честь препроводить к вам письмо, которое князь Белосельский просил меня доставить Первому Консулу (Наполеону. – А. Е.), – сообщал Гедувиль. – Князь Белосельский в 1792 году был Русским министром в Турине. Там лишился первой своей супруги, и как по своему вероисповеданию она не могла быть похоронена на Римско-католическом кладбище, то король Сардинский дал ему часовню, которую построили на берегу реки По и в которой князь воздвиг памятник с обязательством их поддерживать. Подвал часовни назначен им был для погребения Греческих католиков. Князь предъявляет право собственности на эти сооружения…»

Наполеон Бонапарт, император Франции. Акварель неизв. худ. 1815 г.

Удивительно, но Наполеон не только нашел время вникнуть в суть обращения Александра Михайловича, но даже написал ему ответ, который можно назвать эталоном вежливости и предупредительности: «Князь Белосельский, я прочел ваше письмо. Оно дышит чувствами благочестия и нежности, которые меня тронули. Я приказал подать мне отчет о памятнике, о котором вы просите. Желаю, чтобы он сохранился на том месте, где был воздвигнут, и чтобы храм, посвященный вами Богу в память всегда любимой супруги, мог по-прежнему служить своему назначению. Честь, воздаваемая праху почивших, составляет в живущих предвкушение счастья быть любимым за пределами всякого существования, и коль скоро подобное чувство освящено верою, я не знаю ничего более достойного [для] подражания и уважения со стороны всякого рода правительств».

Дальнейшая переписка между Наполеоном и князем – если таковая и была – пока не обнаружена. И можно только догадываться, в каком состоянии нашел Бонапарт могилу супруги Александра Михайловича и что он предпринял относительно запроса князя.

Что же касается дальнейшей судьбы захоронения, то о нем писал в конце XIX века некий путешественник, пожелавший остаться неизвестным. Во время его пребывания в Турине в 1881 году он хотел отыскать могилу Варвары Яковлевны Белосельской. После долгих расспросов выяснилось, что кладбище, где покоился ее прах, уже давно не существует и застроено домами. Но русского путника повезли к какой-то церкви, расположенной в отдаленной от реки По части города.

Там, в открытой галерее, он увидел множество памятников, перенесенных туда после упразднения кладбища. В числе этих надгробий находилось одно очень большое; оно и поразило нашего путешественника. Памятник состоял из прямоугольного пьедестала, на одной из сторон которого была вырезана эпитафия. Верхнюю часть пьедестала украшали фигуры, выполненные в античном стиле. Судя по эпитафии, сочиненной, вероятно, самим князем Белосельским-Белозерским, памятник был посвящен Варваре Яковлевне.

До нашего времени дошло единственное изображение первоначального надгробия супруги князя (еще до постройки часовни). Оно выполнено в год смерти Варвары Яковлевны, когда ее тело еще покоилось на Римско-католическом кладбище близ реки По. Гравюра с этим изображением хранится в Государственном музее-заповеднике Петергоф. В каталоге, где она была опубликована, есть сопроводительная надпись: «Надгробие княжны Белосельской (?). 1792». Теперь мы можем с уверенностью снять знак вопроса. На гравюре представлено туринское надгробие супруги князя А.М. Белосельского-Белозерского Варвары Яковлевны. Надгробие, в судьбе которого принимал участие сам Наполеон…

В 40-е годы XIX века на страницах «Сына Отечества» было опубликовано любопытные письмо. Составленное на борту военного английского судна в 1809 году, оно адресовано неизвестному русскому служителю маяка. Последний вряд ли мог предположить, что когда-нибудь его размеренная жизнь на уединенном острове Финского залива будет нарушена самым неожиданным образом: к нему обратится с приказом вице-адмирал враждебной английской флотилии.

…Начало XIX века выдалось неспокойным для России: страна была втянута в Русско-шведскую, или, как ее еще называют, Финляндскую войну. В союзе с Данией, Россия выступила против Швеции и Англии. Она пыталась установить контроль над Финским и Ботническим заливами и тем самым обезопасить Петербург… Зимой 1808 года войска Александра I вторглись в Финляндию и заняли Гельсингфорс (Хельсинки), Або, а также овладели островом Готланд и крепостью Свеаборг. Однако после вступления в войну Англии русские были вынуждены отступить: летом 1809 года в Финском заливе появилась флотилия под командованием прославленного британского морехода Джеймса Сомареса. Как ни странно, русское командование сочло за лучшее не выводить свой флот из безопасных гаваней. Нерешительность высших морских чинов и вызвала настоящую блокаду, в которой оказался Петербург. Редкие торговые корабли, пытавшиеся выйти из залива в Балтийское море, подвергались со стороны британских моряков грабежу: груз конфисковывали, суда сжигали или пускали ко дну, а команды высаживали на пустынный берег. Так продолжалось до конца июля. Белые ночи помогали англичанам уверенно ориентироваться в незнакомых водах. Однако с наступлением темных осенних ночей патрулирование Финского залива, наполненного коварными мелями и многочисленными островками, стало опасным, – тем более русское правительство велело не зажигать маячные огни.

Кокшхерский маяк. Рис. 1839 г.

Следует сказать, что к 1809 году на Финском заливе уже появилось достаточное количество маяков, но самым образцовым из них считался Кокшхерский, расположенный на острове Кокшхер, вблизи эстонского побережья. Изготовленный в том же 1809 году на Александровском чугунном заводе, он был осмотрен лично Александром I и заслужил высочайшее одобрение. После установки на острове маяк перешел под ответственность Ревельской портовой экспедиции, но головная контора, осуществлявшая общий надзор за маяками, находилась в Петербургском Адмиралтействе. Штат на Кокшхере был довольно большой: один маячник и восемь служителей Морского ведомства.

В 1809 году эти «маячные отшельники» оказались, что называется, на передовой. С одной стороны – крейсирующие вокруг британцы, с другой – строгий приказ из Адмиралтейства не зажигать маяк и другие опознавательные знаки. Англичан, видимо, сильно раздражало, что такой важный для навигации Кокшхерский маяк, обозначенный на морских картах, только выделяется своим силуэтом на фоне скалистого острова. А ночью остроконечная башня маяка и вовсе сливалась с черной гладью Финского залива. Словом, ни сигнала, ни огонька…

Именно в такой темный августовский вечер командующий флотилией Сомарес передал со шлюпкой на маяк необычное письмо, написанное в форме приказа. Текст был составлен на русском языке, но со значительными грамматическими ошибками. Вероятно, со слов командора, это послание составил кто-то из англичан, владеющих письменным русским.

Итак, письмо, отправленное с английского судна русским маячникам на остров Кокшхер гласило: «Вице Адмирал и разных ордеров кавалер Яков Сомарес, главно-Началник над Велико Британское флота над Балтийское море, прикажет, что Кахшхар маяк был сажен [зажжен] в ночию, и за то ета приказание будет доволное, и наградит будут людей а на сопротив будут наказаны, и маяк розерен, и вы отвезены в полену в Англию. – Августа 30 числа 1809 года».

Контролировать выполнение своего приказа британцы не могли. Вероятно, сильное волнение не позволяло судам долго находиться близ скал Кокшхера. Но маяк так и не был зажжен. Напрасно британцы всматривались в горизонт – Кокшхерский маяк не подавал «признаков жизни». Это и был своеобразный ответ русских маячников знаменитому вице-адмиралу: молчание и полная темнота…

Британский адмирал лорд де Сомарес. Худ. В. Бичи. 1820-е гг.

«Несмотря на такое строгое приказание, – сообщалось в одном из документов той эпохи, – упрямый русский смотритель все-таки не зажигал маяка в ночию, однако ж обещанному наказанию не подвергся и не испугался даже английского „полена“, то есть плена, которым ему грозили».

Вот так закончилась своеобразная «дуэль» между кокшхерскими отшельниками и Британской флотилией. И это был настоящий подвиг «тружеников моря». Только представьте: меньше десяти человек против английской эскадры. Теперь ничто нам, кажется, не мешает отмечать 30 августа как День смотрителя маяка…

А что Сомарес? В дальнейшем суровый британский мореход получил на родине все мыслимые и немыслимые награды, о каких только может мечтать военный. К 1821 году он стал вице-адмиралом Соединенного Королевства, а еще через десять лет был возведен в звание пэра как лорд де Сомарес. Он также стал кавалером шведского военного ордена Меча, который получил из рук Карла XIII. Ныне статуя Сомареса украшает Национальный морской музей в Лондоне – высшее признание заслуг перед Британией.

Похоронен Джеймс Сомарес в городской церкви на родном острове Гернси, что лежит в Ла-Манше, ближе к французскому берегу. На стене храма – мемориальная плита, перечисляющая заслуги великого сына острова. Русская кампания упомянута здесь кратко, словно незначительный эпизод из жизни Сомареса.