Текст книги "Оракул"

Не отрывая глаз от лица Нихиля, Элиза кивком пригласила их в люк.

Удерживая Ксаверия на мушке и часто озираясь, Нихиль шел по тропе между деревьев. Короткими пальцами в рыжеватом пуху он успевал трогать налитые румяные яблоки, жадно втягивая запах меда.

– Светло-то как! Пчелки звенят… Вы что сюда электричество провели? – не отрывая дула маузера от лопатки Ксаверия, выспрашивал он у Элизы.

– Это светящиеся бактерии, – спокойно отвечала девушка. – В древности их называли «Солнце подземелий». В Египте их разводили для освещения пирамид. Поэтому на потолках и стенах тоннелей внутри пирамид не находят копоти.

– Разве какие-то букашки могут дать столько света? Ведь здесь вокруг – настоящие джунгли, – недоумевал Нихиль.

– Кристаллы усиливают свет, – ответила Элиза. – Эти растения забыли солнечный год, они цветут и плодоносят одновременно. Им не так важен свет, как любовь, которую дают люди…

– Вот так так… Значит, здесь могут жить люди?

– Этот маленький мир создан подобно нашей планете. Он дышит, живет и рождает живое.

– Так это золотое яичко можно установить и в Каракумах, и на Таймыре? И яблоньки зацветут даже на Марсе?

– Все, что нужно для существования подземного сада, – это плотная оболочка и изоляция от внешнего мира, – добавила Элиза.

– Я не верю в эти россказни, – внезапно насупился Нихиль.

Они дошли до маленькой башни с хрустальной крышей. Внутри, на алтаре из граненого стекла, лежал кусок обыкновенного льда, и вода, омывая лед, по капле стекала в резервуар, дающий начало ручью.

– Русло ручья проложено в форме сердца, омывая сад, он действует как дополнительный генератор силы, – объяснила девушка.

Мельком взглянув на Элизу, Ксаверий понял, что своей пространной экскурсией она пытается отвлечь и усыпить Нихиля, и действительно, едва тот отвернулся, она достала из кармашка платья маленькую золотистую дудочку и зажала ее в руке.

– А что у вас там? – дотошно выспрашивал Нихиль, показывая на кристалл.

– Там лед, простой лед, – с деланым равнодушием ответила Элиза.

– Не темни, девушка, говори все. Что это за камень? Алмаз или аметист? Считаю до трех и спускаю курок, – и Нихиль впился в затылок Ксаверия вороненым клювом маузера.

– Это лед, но… нетающий лед, – обреченно ответила Элиза.

– Ах вот за что ему такие почести! Камень Жизни? – Нихиль склонился над нетающим кристаллом, разглядывая дымчатые капли на его поверхности. – А это, наверное, Вода Воскрешения! – осклабился он. – В НКВД тоже не лаптем щи хлебают. Мы, может быть, тоже алхимические трактаты почитываем…

Он жадно слизнул маслянистые капли с поверхности камня и отер синеватые губы:

– Порядок… Лет пятьдесят бурной молодости мне обеспечено! Теперь я в точности Вечный Жид! А всего-то и надо, что вовремя испить из копытца! Вот что, Ксаверий Максимович! С этого момента я отменяю все ваши передвижения без моего участия.

– Это арест?

– Да, если так можно назвать пребывание в райских кущах, – Нихиль окинул взглядом цветущие азалии, виноград, сбрызнутые алым румянцем яблоки, огуречные лианы и жемчужные лилии в пруду у водопада. – Более того, – продолжил он, – я объявляю этот аквариум собственностью Советского Союза. Объект подлежит эвакуации в качестве репарации за причиненный нацистами ущерб, нанесенный всем народам СССР! Вы, Гурехин, остаетесь здесь и с этой минуты пишите подробную опись и схему объекта для его дальнейшей эвакуации.

– Я сделаю это лишь при одном условии: вы не причините вреда Элизе.

– Даже больше того! – обрадовался Нихиль. – В присутствии этого юного создания мы заключим договор: вы в рекордные сроки демонтируете биосферу и оформляете все в лучшем виде, а я отпускаю вас обоих на все четыре стороны. Так что не отлынивайте, Гурехин, вы кузнец собственного счастья! Молотобоец! – Нихиль попытался надуть тощенький бицепс.

– Так вы обещаете? – всплеснула ладонями Элиза. Казалось, она была готова расцеловать своего палача.

– Слово советского офицера, – козырнул Нихиль.

На самом деле, он не собирался связывать себя никакими клятвами и обещаниями. Его внутренний закон позволял ему давать любую ложную клятву или свидетельство перед двуногими скотами, как бы они ни пыжились, надеясь захомутать его обетами и воззваниями к совести, которой он был лишен в силу чисто биологических причин.

– Но вы не сможете извлечь биосферу, не разрушив замок! – воскликнула Элиза.

– Так или иначе, гражданочка Сандивогиус, мы вынуждены… И без взрыва не обойтись! Сами понимаете, замок Альтайн переходит под протекторат союзников, и если партия прикажет… Возвращайтесь-ка лучше в свои апартаменты и пакуйте чемоданчики, чтобы было, что на первых порах нести в скупку.

Вечером 30 апреля в мезонине замка Альтайн шли торопливые сборы. Приказ о срочной эвакуации застал Женьку врасплох. Поглядывая на золоченые каминные часы, она спешно увязывала ковры, паковала тюки с бельем и коробки со столовым фарфором. Этот хищный инстинкт проснулся в ней внезапно, словно бешенство какое нашло на суровую разведчицу Евгению Шматкову.

– На постелях-то кружево голландское! Жаль в чемодан не влезет, – бормотала она, с треском отрывая ажурные полосы.

– Оставь, Женюра, тебе это кружево, как нашему комдиву метла, – образумливал Женьку Харитон.

– Тогда картину возьму, вот эту со змеюкой, – не унималась Женька, – в хате вместо ковра повешу.

Харитон вслед за Женькой посмотрел на старинную картину: под сенью яблонь и пальм бродили добрые звери и по-человечьи улыбались Харитону. Улыбались румяные яблоки на ветвях и сама Ева. Улыбалось задумчивое, туманное, точно спросонья, лицо Адама.

– Э, куда хватила. Это же рай! – осадил он Женьку.

– Рай-то он рай, да в нем змеюка хозяйничает!

Меж ветвей яблони и впрямь выглядывал черный человек со змеиным туловом и длинным чешуйчатым хвостом.

– Слыхал, как фря немецкая этот замок назвала? – напирала Женька. – Змеиное Логово! То-то и смотрю, что наши командиры эту немку бесстыжую в подвал таскают и носу часами не кажут.

– Про это ты, Женюра, лучше молчи. Это самая что ни на есть военная тайна. Объект тут какой-то у немцев под землей зарыт. «Райский сад» называется. Эвакуировать его будут, в Советскую Россию увезут.

– Ну и пусть себе… А мы с тобою, Тошенька, и так, как в раю. Сады обливные и макового цвета кругом целые поля…

Женька выглянула в окно, любуясь цветочным ковром, расстеленным вдоль ближнего берега Эльбы. Маки алели на закатном солнце, как свежие раны. Ветер сбивал блестящие лепестки и алым вихрем бросал на замок, засыпал траву и стоячую гладь озера. Жаркие атласные лепестки липли к воспаленным от ветра и поцелуев Женькиным губам.

– Вот бы маков набрать, я так по цветам соскучилась.

– Дура ты, Нюрок. Там же поля минированы! Немцы когда войска уводили, мин понатыкали видимо-невидимо. Даром, что маки, – ворчал Харитон.

И он был прав.

Глава 14
Вальпургиева ночь

Словно демон в лесу волхований

Снова вспыхнет мое бытие.

Н. Гумилев

1 мая 1945 г. Замок Альтайн.

На пустоши рядом с замком Альтайн эсесовский десант высадился после полуночи. Со стороны летного поля замок казался вымершим, ни огонька не светилось в его спящей громаде. В разрывах туч мелькала бледная луна. Разбитые ворота поскрипывали на ветру. Над воротами примотанный проволокой к гербу плескался красный флаг.

Глядя на этот простреленный и истрепанный бурями флаг, Вайстор отрядил двух разведчиков, однако никаких сторожевых пикетов русских в замке они не обнаружили. Тем не менее осторожный Вайстор повел отряд скрытно в обход по парку и кладбищу. Внезапно разгулявшийся ветер с треском повалил дерево, и Вайстор с неприязнью припомнил, что сегодня «лихая ночь», праздник святой Вальпургии, время шабашей и бесовских плясок. Нет, он не был суеверен, но именно в эту шумную, ветреную, весеннюю ночь он впервые почуял тоску и невыразимую жуть, словно рядом на кладбище раскрылась его могила.

До замка добрались без особых происшествий. Вайстор оглядел пустой, светлый от луны двор, расставил часовых, спустился в подвал и посветил фонариком. Бронзовый ящик по-прежнему стоял в углу. Крышка была заперта на кодовый замок. Рядом с ящиком на сырой осыпавшейся штукатурке он приметил след от сабо Элизы и еще один. Следы вели только в одну сторону, к дубовой двери подземелья. Это значило лишь одно: Элиза все еще была там! Эта маленькая ведьма унесла его покой и теперь прячется где-то под землей. Что ж, он готов поохотиться!

Четверо гренадеров, не мешкая, унесли ковчег с реликвией в самолет. Проводив солдат, Вайстор еще раз осмотрел подвал, приоткрыл дубовую дверь и вошел в усыпальницу. Вдоль стен горели вереницы факелов, словно кто-то решил встретить Вальпургиеву ночь черной мессой на могильных плитах. Вайстор выключил фонарик и пошел, выискивая свежие отпечатки маленьких сабо на земляном полу. Петляя между надгробий, он дошел до округлого зала со сводчатым потолком. В мерцающем свете факелов блеснул вмонтированный в пол литой металлический диск, напоминающий герметичную дверь субмарины. Следы обрывались у люка.

Вайстор упал на колени и прислушался. Там, за металлическим щитом, в глубине подземелья ему почудилось странное движение, далекий скрежет, похожий на скрип сейфовой двери. Внезапно крышка вздрогнула и с легким треском подалась в сторону. Вайстор вскочил и встал в тень. Крышка приоткрылась и в отверстии люка появилась Элиза. Сдерживая ревность, Вайстор впился взглядом в ее пылающее лицо и небрежно прибранные волосы: одета она была явно второпях. С тревогой оглянувшись на люк, девушка прижала к груди дудочку, похожую на флейту, и неуверенно, точно слепая, двинулась по коридору. Вайстор догнал ее уже на выходе из подземного кладбища. Вокруг, молитвенно сложив руки, лежали серебряные и бронзовые мертвецы. Длинные, острые носки их туфель торчали вверх, как утонувшие в песке якоря. Ударом в висок он сбил девушку с ног, сдавил ее горло и, не давая ни крикнуть, ни шевельнуться, повалил на могильную плиту.

– Доброй ночи, баронесса фон Вайстор! – издевательски поздоровался он. Немного ослабив захват, он по-звериному быстро обнюхал ее шею и грудь. Запах незнакомого одеколона окончательно взбесил его.

– Ого… пахнет русскими! Должно быть, их командир подарил тебе душистое мыло и тонкие чулки, и для него ты пела свои подлые кошачьи песни. Ты не знаешь, что делают твои доблестные русские с немецкими женщинами и девушками. Их насилуют всем скопом, там где поймают, им завязывают юбки над головами и голыми пускают по улицам. Ночью они врываются пьяные в дома немецких вдов… Они захватили винные склады и вместо воды заливают радиаторы «мозельвейном» и драгоценным «рейнским».

Вайстор отпустил ее горло, и девушка скользнула с могильной плиты на пол.

– Говори, тварь, здесь были русские? Говори!

– Они ушли, – задыхаясь от удушья, прохрипела Элиза.

Вайстор сел рядом, удерживая ее за хрупкие плечи. Ее тепло и дрожь проникали в запретную глубину, и, словно змея, изнутри выползала больная, изувеченная любовь. Больше не сдерживая себя, он упал на колени и зарыдал, уткнувшись лицом в ее измятую юбку:

– Деточка моя… Я прощаю тебя и… люблю! К черту все копья в мире! Мы уплывем далеко. Мир большой… Ты даже не знаешь, насколько он большой! Мы сойдем на стоянке в Кристиансайде. Там конвой проводит дозаправку перед броском на полюс. Мы сбежим и затеряемся в послевоенном котле.

– Ненавижу… – прошептала Элиза.

Она брезгливо сбросила его голову с колен, вырвала из скрюченных пальцев подол юбки и пошла между бронзовыми мертвецами.

Он настиг ее уже на выходе из склепа, повалил и подмял под себя, затем оглушил несколькими короткими хлесткими ударами. Элиза откинулась навзничь, беспомощно раскинув руки, из ее разжавшейся ладони выпала дудочка.

Вайстор торопливо расстегнул ремень и сбросил мундир. Он был Змеем, склонившимся над уснувшей Евой, надменным богом, Господином Молний. Колеблющийся свет факелов оживлял надгробия, и они наполнялись призрачной жизнью. На могиле основателя замка шевелился свернувшийся кольцами змей. Что ж, по закону его ордена, первая брачная ночь на могильной плите – это то, что нужно! Но девушка внезапно очнулась, скатилась с камня и, извернувшись всем телом, схватила дудочку. Глядя в глаза Вайстора, она поднесла ее к губам и подула. Странные плачущие звуки полились с ее губ. От этих тоскливых нот железный холод пополз по ногам, щупальцами опутал сердце и сковал мозг. Вайстор задышал, как выброшенная на берег рыба, мучительно выворачивая губы. Дыхание перешло в стон и вскоре – в низкий утробный вой. Он хотел бежать, но тело больше не подчинялось командам. Кости стали мягкими и тягучими, череп отекал, как восковая свеча, и все тело переливалось в чужое тесное обличие, в узкие кожаные ножны. Элиза продолжала дуть в свирель, не отрывая глаз от бледного лица с перекошенным ртом. Челюсти Вайстора вытянулись вперед, лоб провалился, глаза запали в глубокие выемки по бокам головы.

С его ороговевших губ срывалось глухое шипение. Зловещие метаморфозы волнами бежали по его телу, кожа покрылась трещинами, и сквозь трещины проросла черная, похожая на кинжалы чешуя. Ударами хвоста чудовище сдвинуло могильную плиту и забилось в каменную нишу.

Глава 15
Последний бой

Подвиг – это все, кроме славы.

1 мая 1945 г. Замок Альтайн.

Праздник мирового пролетариата Женька встречала в застекленном витражами мезонине замка, на огромной кровати под балдахином. Разноцветные солнечные зайцы скакали по шелковой обивке и старинным картинам в медовой патине. Майский сквозняк дергал занавеску и шуршал фантиками трофейного шоколада, брошенными под кровать. Утро еще только занималось, а ей уже было истомно и жарко. Скосив глаза, она посмотрела на спящего Харитона. Его тяжелая сонная рука не давала вздохнуть, но Женька все не решалась ее отодвинуть.

– А знаешь, Тошенька, – прошептала она, – тяжелая я.

– Что? – Харитон открыл глаза.

– Я и сама не думала: еще в сорок втором по-бабьи пересохла… А как к победе пошло, так оно и вернулось… Ребеночек у нас будет…

– Так бы и сказала, – Харитон ткнулся в ее плечо и пообещал: – В часть вернемся, распишемся у командира, если успеем по военному времени.

– Мамочки мои, война-то почти окончилась! И больше не будет этой смерти окаянной, теперь рожать будем, – шептала Женька.

– Спи, мамаша. Тебе теперь отдыхать положено.

– Слышь, Тошь! – не унималась Женька. – Жив кукует, как у нас на Смоленщине?

– Считай… Сколько накукует, столько раз я тебя поцелую.

– Сил не хватит, не то питание, – игриво отмахнулась Женька. – Умолк… Нет, Тошенька, это не жив…

– Немецкий, вот и куковать не умеет, – заметил Харитон. – Ты куды?

Женька закрываясь простыней слезала с широкой кровати.

– За кудыкину гору… На двор сходить, – буркнула она в ответ.

– Да вон горшок под кроватью, – напомнил Харитон.

– В горшок пусть фря немецкая ходит, а разведчики в доме нужду не справляют, – гордо бросила Женька.

Она спрыгнула на пол и накинула на голое тело короткую, едва ли до колен, исподнюю рубаху Харитона и спустилась в сад. По ногам холодило. Блестящая, промытая ливнем трава струилась под ветром. За ночь ветви вишен и слив заварились кровью, готовые брызнуть розовым свадебным цветением. Женька присела под дерево. Ближе и требовательней закуковала кукушка. Встревоженная Женька оправила рубаху и короткими перебежками двинулась на звук. Прячась за деревьями, она добралась до старинной арки, ведущей во внутренний двор замка. Во дворе, рядом с подвалом, нервно озирались двое дозорных в мундирах СС. Пехотинец с автоматом прикрывал их с тылу. Несколько солдат бесшумно выскользнули из подвала.

Упорное «ку-ку» вызывало их из замка. Женька беспомощно оглядела себя. Пистолет и автомат с запасным рожком остались под кроватью с балдахином. Голая и жалкая, как в стыдном сне, она переминалась на ледяной траве. Рыжий плечистый автоматчик внезапно вскинул вороненое дуло, и по арке полоснуло пламя. В одно мгновение она забыла стыд и жалость к себе.

Быстро на глазок пересчитав немцев, Женька побежала обратно. Вслед сыпанули автоматные очереди. Ее белое «хэбэ» сливалось с цветущими яблонями и выбеленными стволами, и это спасло ее. Проснувшись, из мезонина застрекотал автомат Харитона. Этот звук она бы узнала из тысячи. Где-то со звоном обрушились стекла, и замок вздрогнул от взрыва. Мезонин задымил, подожженный ручной гранатой. Пули со свистом ложились рядом с Женькой, крошили старинный фонтан и секли ее осколками. Женька метнулась к дверям, но автоматные очереди ударили наискосок, и она едва успела укрыться за мраморным единорогом, охранявшим правое крыло замка.

– Уходи задами, в лес беги! – прокричал сверху Харитон. – Женька видела его в окне, голого по пояс с автоматом в руках. – Уходи, Женька!!!

– Ни хрена! Автомат сбрось!

– Приказываю отходить… Выполняйте, старшина!!! – Харитон все же успел сбросить ей дисковый автомат. Укрывшись за спиной единорога, Женька держала под прицелом круглый, засыпанный гравием двор. Несколько автоматчиков прорвались со стороны ворот и теперь суматошными очередями палили по саду и замку. Выстрелы слышались в парке, должно быть, у пехотинцев было задание окружить замок и выбить из него маленький, окопавшийся гарнизон. Женька слышала, как остервенело отбивался Харитон, как сыпали горохом его короткие яростные очереди. Женька внизу «гасила фрицев». Круглый двор замка был засыпан смятыми и изломанными телами в серых и черных мундирах.

Взрыв гранаты и внезапная тишина… Оглушенная, сбитая горячей волной, Женька сползла в дымящуюся воронку.

Она не видела, как в окно мезонина пальнули из фаустпатрона. Осколками Харитона ранило, но он продолжал отстреливаться. Позади него полыхал пожар, с треском изгибались и рушились вышитые шпалеры, беззвучно исчезали в пламени полотна. Оглянувшись, он увидел, как корчится в огне их с Женькой «Райский Сад». По лестницам стучали немецкие сапоги, кто-то рискнул вскарабкаться на мезонин по балконам. Отшвырнув пустой автомат, Харитон шагнул в огненные ворота, с каждым шагом погружаясь в полыхающее жерло, он шел туда, где на дне жаркого колодца цвели сады и зрели нетронутые яблоки.

Задыхаясь под натиском зыбучего песка, Женька изо всех сил рвалась наверх к свету. Работая локтями и крепкими мускулистыми бедрами, она выныривала из осыпающейся воронки. Сверху сыпануло еще песку, и Женька еще отчаяннее заскреблась, вырываясь из горячей глотки взрыва. Она выползла из воронки и, ощупав себя, поняла, что даже не ранена.

Удивляясь тишине, Женька подхватила с травы выбитый взрывом автомат. Несколько солдат в серой полевой форме беззвучно бежали по саду, беззвучное пламя вспыхивало и гасло в их руках. Отвечая короткими очередями, Женька уводила их к Эльбе, к полыхающему маковому полю.

Отбросив пустой автомат, она остановилась на краю прошлогодней пашни. Одним рывком сорвала рубаху, поднесла к лицу и прощально вдохнула родной запах и, больше не прячась, ступила на маковое поле. Ошалевшие немцы перестали стрелять. Подставив грудь шалому ветру она шла по алому колышащемуся морю, к синей, мягко струящейся под ветром реке.

Широкой крестьянской стопой Женька трогала сырую взрытую ливнями землю и древнее крестьянское чутье, безмолвный уговор с Матерью Сырой Землей уводили ее от зарытых мин. На середине поля она оглянулась. Махая руками и беззвучно разевая рты, за ней бежали несколько фрицев. Бесшумно вспыхивали и разливались под их ногами магниевые вспышки мин.

Поздно поняв, куда их заманили, немцы повернули обратно к замку, но не попали в свои следы, и кое-кто подорвался уже на окраине поля.

Двое или трое автоматчиков пытались перехватить ее со стороны аэродрома, но, едва ступив на лживое, огнедышащее поле, исчезли в струях порохового дыма.

– За меня живи, Тошенька, за меня живи! – шептала она и не слышала своего голоса.

Маковое поле осталось далеко позади. Женька остановилась на берегу Эльбы. Широкая, сильная река искрилась солнечной чешуей и лизала Женькины ноги студеным языком. Не чуя майского холода, Женька медленно вошла в воду и, не торопясь, омыла пороховую копоть. Из вербных зарослей к ней вышел высокий белый олень с длинным рогом посреди лба. Шкура его золотилась от пыльцы, а прямой рог, похожий на копье, был не опасен. Женька рассеянно гладила его кудрявый лоб и доверчиво смотрела в лиловые, совсем человечьи глаза, словно ее простая душа навсегда утратила память страха, боли и удивления.

Она так до конца и не поверила в гибель Харитона. В маленькой смоленской деревеньке, куда Женька вернулась после Победы, ее считали помешанной. Бывало среди дня, бросив голодную скотину и все насущные заботы, она часами стояла у ворот, держась ладонями за штакетины, и до слез вглядывалась в пустую полевую дорогу.

Остатки сгоревшего и взорванного во время боя мезонина, где принял смерть Харитон Славороссов, разобрали только к следующей весне, когда Женька уже качала на руках новорожденного сына. Вместо награды за танковый рейд она попросила фамилию Харитона, и ее рапорт был подписан.