Текст книги "Не останавливайся"

Глава 37

Тан

– Ты прав, – то ли с сожалением, то ли с удивлением произносит Соня. – На нас странно смотрят.

– Привыкнут.

Мы пришли в неплохой ресторан. Свободное место оказалось в самом центре, и мы никак не вписывались в картину этого интерьера, но выгонять нас не стали. Дресс-кода у них, к счастью, нет. По крайней мере того, который был бы прописан где-то на видном месте.

То, что в байкерских куртках по таким местам не ходят, ясно по остальным присутствующим. У мужчин – темная одежда, у женщин предпочтительно бежевая. Красивые прически, легкий макияж и преимущественно средний возраст. Мы тут как тинейджеры, но уходить не планируем.

Я нагло заказываю самое дорогое блюдо – лобстера. Два. Официант как-то странновато на меня косится. Кажется, сомневается, что у нас будут деньги оплатить это, но я нагло смотрю в его рожу и спрашиваю:

– Вопросы?

– Нет, простите.

Конечно, у него нет вопросов. Он в неплохом месте работает. Тут даже если есть сомнения, он их высказывать вслух не решится, ведь если окажется, что клиент с бабками, его и с работы попереть могут.

– Лобстеры? – охает Соня. – Ты решил потратить все, что заработал за один вечер?

– Просто хочу тебя порадовать.

– Я была бы рада и плюшкам с кофе.

– Тут такое не подают.

– Зато подают в кафе неподалеку от университета. Серьезно, Тан, зачем?

Как ей объяснить, что она этого достойна? Что этот ресторан – меньшее, что я хочу ей дать? Что я хочу дарить ей дорогие подарки. И говоря “дорогие”, я имею в виду не сумочку за полторы тысячи гривен вместо трехсот, а стильную брендовую модель за несколько тысяч баксов. С деньгами отца я мог себе это позволить, а теперь придется зарабатывать самостоятельно, и я собираюсь это делать.

– Просто я хочу, чтобы у нас была такая жизнь, – объясняю ей.

– Какая? Богатая? Мне это не нужно.

Знаю, что нет. Любая другая на ее месте, окажись в такой ситуации, неизменно пользовалась бы бабками отца, а Соня… За все это время у нее было несколько дорогих покупок, и те сделаны скорее по указке, чем по желанию.

– Мне это нужно.

Она не спорит. Лишь кивает и осматривается. Ненавязчиво разглядывает других посетителей. Стильных красивых женщин. Многие из них пришли со своими спутниками, кто-то с подругами. Уверен, среди них есть те, кто заработал на свои шмотки сам, но я не хочу, чтобы Соня работала. То есть, конечно, я не планирую ее закрыть дома, словно драгоценность, но и не хочу, чтобы она почувствовала тяготы жизни. Ее работа должна приносить ей удовольствие, и я во что бы то ни стало этого добьюсь.

– Стасик?!

Я делаю глубокий вдох и на мгновение прикрываю веки, чтобы не утратить самообладание. Разворачиваюсь. При виде моего лица мать в ужасе распахивает глаза и немо открывает и закрывает рот. Видно, хочет что-то сказать, но так и не находит слов для диалога.

– Привет. И пока. Если не возражаешь, я бы хотел продолжить ужин.

– Но вы… ты… как ты здесь оказался?

Ей почему-то больно смотреть на мое лицо. Она морщится, отворачивается и прячет взгляд где угодно, но не на моем лице. Зато ее спутник меня рассматривает с интересом. Ему на первый взгляд меньше тридцати, и меня он явно воспринимает не сыном, а соперником. Даже жаль его разочаровывать.

– Я теперь тут живу, мам.

Вижу, как лицо ее спутника вытягивается. Моя мама хорошо выглядит, но как можно было не знать ее реального возраста?

– Ох, вот как… А отец, он… в курсе?

– Теперь мне на него насрать, мам… и если ты не против, я бы остался наедине со своей девушкой.

Мама неловко кивает и уходит к, видимо, заранее забронированному столику. Насколько я знаю, в Киев она не переезжала, значит, прибыла с визитом к очередному любовнику.

Когда поворачиваюсь к Соне, вижу, что она тоже шокирована.

– Что-то не так?

– Это была…

– Моя мама, да.

– Родная?

– Что тебя удивляет? Слишком молода?

– Я думала… боже, ты никогда о ней не говорил. Я почему-то думала, что вы не общаетесь совсем.

– Так и есть. Видишь, каким непродолжительным вышел наш разговор?

Но даже этих минут хватило, чтобы вывести меня из себя. Чувствую, как внутри все дрожит от раздражения. Впервые я пришел в хороший ресторан в другом городе – и даже здесь встретил ту, кого не хотел бы видеть.

Так выходит, что мама со своим спутником размещаются неподалеку. Она сидит лицом ко мне и каждый раз, когда с ней сталкиваемся взглядами, она тут же отворачивается. И отвращение на ее лице, конечно же, никуда не девается. Она словно шокирована тем, что ее сын за долгое время решил обнажиться и показать себя истинного. Честно говоря, ловить чужие взгляды на улицах – то еще удовольствие, но я каждый раз мысленно убеждаю себя, что мне плевать. И ведь это так. На остальных – глубоко насрать, а вот родные… не могу. Не получается делать вид, что безразлично.

Обед получается вполне сносным. Понять, за что отвалил баснословную сумму денег, так и не вышло, но Соне, судя по счастливой улыбке, все очень понравилось, а мне большего и не нужно. От десерта она отказывается, и после оплаты счета мы выходим на улицу. Договариваемся погулять. Машина остается на парковке у кафе. Официант сказал, она может побыть там до часа, а потом ее нужно обязательно забрать.

– Мне нужно поехать домой, – сообщает Соня. – Я хочу забрать все вещи, которые там остались.

– И мне нужно. Поедем в субботу утром вместе?

– Давай. А Стефу заберем?

– Если надо – конечно.

О том, что случилось в моем доме, не говорим. Соня предпочитает отмалчиваться, а я лишний раз не спрашиваю, хотя вижу тоскливое выражение ее лица, когда звонит ее мать. Я знаю, что они были близки. Это мне с отцом просто не говорить, не видеться, вообще в принципе забыть о его существовании. Не были близкими, нехер и начинать, как говорится, а у нее иначе. Она безумно любит мать, которая с легкостью променяла ее на мужика. Такая злость берет. Сродни той, что я чувствовал, когда моя мать меняла меня на наркоту.

Правда, свое уже отболело. Отошло на второй план, забылось. Я привык и вырос. Не совсем, наверное, психологически здоровым, но с этим я разберусь сам. Торможу себя, если заносит, стараюсь. А каково будет Соне? Как представлю, что она пройдет через то же, что и я – меня изнутри кромсает на куски. Она не должна.

– Стас, – Соня крепче сжимает мою руку и останавливается.

– А почему вы с мамой… не общаетесь?

Стиснув зубы, перевожу дыхание. Такое в двух словах не расскажешь, да и, если честно, вообще об этом не хочется говорить, но скрывать я не буду.

– Отец ей изменял. С разными женщинами. Она узнала и подсела вначале на бухло, затем на наркотики. Сейчас она справилась с зависимостью, но мы… отдалились.

– Ох… – выдыхает Соня.

– Все нормально, – пожимаю плечами.

Выдаю свое состояние лишь плотным пожатием ее руки, хотя и здесь нехило себя торможу, чтобы ей больно не сделать.

– И совсем не тянет общаться?

– Теперь нет.

До Сони – хотелось. Я лишился матери давно. Ни тепла, ни ласки, ни доброго слова. Я был для нее ребенком, который испортил ей жизнь. Так бывает. А теперь это неважно, потому что в моей жизни наконец появился человек, который мне нужен. И которому нужен я.

Глава 38

Соня

– Ты все собрала? – спрашивает Тан, когда я осматриваюсь в опустевшей комнате.

– Думаю, да.

– Думаешь?

– Здесь остались кое-какие вещи, но они мне не нужны.

– Забирай все, чтобы никогда не возвращаться.

Он прав. Боже, ну конечно! Я в этот дом ни ногой после всего произошедшего. И так едва себя пересилила и приехала, с трудом перешагнула порог. Не страшно, просто неприятно и противно.

Распихиваю оставшиеся вещи по сумкам. Теперь точно все. Ничего не оставила. Даже брелок – и тот забрала, чтобы ничего с этим домом больше не связывало. Мы сегодня едем обратно. Выехали с утра, довольно долго ехали, так что обратно вернемся часов в восемь, но это и неважно. Оставаться в Одессе не хочется, хотя мы могли бы. Тан предлагал снять номер и переночевать, но мне безумно нравится проводить с ним время в путешествии, пусть даже это необходимая поездка из одного города в другой.

Со второго этажа мы спускаемся вместе. Тан впереди, я сзади. Мы выбрали время, когда ни моей мамы, ни его отца нет дома. Надеялись, что ни с кем не встретимся, но когда спускаемся, входная дверь открывается. Через минуту в дом заходят четыре человека. Кроме тех, кого мы надеялись не встретить, приходит еще и мать Тана с тем мужчиной, с которым мы ее видели в ресторане Киева.

– Стасик? – она приходит в себя первой.

Пока моя мама и отчим приходят в себя от нашего неожиданного появления, мать Тана бросается обнимать сына. В ресторане это было неподобающе, а здесь она не скупится на эмоции. Ощущение, что она не видела его по меньшей мере несколько лет. Тан ведет себя холодно, его отец морщится, а мы с мамой стоим и непонимающе наблюдаем за этой картиной.

– Ладно, нам пора. Не могу сказать, что было приятно повидаться, – проговаривает Тан, как только отстраняет свою мать.

Подхватив сумки, он собирается уйти, но Богдан Петрович неожиданно его останавливает словами:

– Что это вы из дома вытаскиваете?

– Серьезно? – хмыкает Тан.

– Абсолютно. Вываливай содержимое.

– Нет, – отсекает резко и уверенно. – Там вещи Сони, и я не собираюсь тебе их показывать.

Пока не происходит непоправимого, обращаюсь к маме.

– Ма… там правда мои вещи.

Пара мгновений ничего не решающей тишины, и я окончательно понимаю, что мама ничего не сделает. Да, мне сложно с этим смириться. Моя мама всегда противостояла отцу. Не так, чтобы до скандалов, но если ее что-то не устраивало – не стеснялась высказаться. Здесь же – окончательная покорность. Ни слова поперек. Все так, как скажет будущий муж.

– Показывай, – командует отчим.

– А то что? – Тан бросает сумки на пол и шагает к отцу. – Что ты мне сделаешь, м?

Богдан Петрович отворачивается, не в силах смотреть в лицо сыну. Тан со мной не делился подробностями, но я поняла, что это его отец виновен в аварии. Так он воспитывал непослушного сына, который никак не отказывался от любимого занятия.

– А что не смотришь? Стыдно за совершенное?!

– Стас… – начинает его мама.

Я перевожу на нее взгляд. Она выглядит шокированной, словно не верит в то, что сын может сказать отцу нечто подобное даже после всего, что он сделал.

– Стас… – тянет его за руку, но он резко ее отбрасывает.

– Что, папаша? Страшно смотреть мне в лицо? Так смотри, смотри, блядь!

Я вздрагиваю, когда Тан хватает отца за грудки и встряхивает, словно тряпичную куклу. В этот момент вмешиваются только две женщины. Мать Тана и моя. Они пытаются что-то сделать, пока я смотрю на эту картину с легким налетом сожаления. Богдан Петрович пожинает плоды собственных поступков.

Наконец Тан отпускает отца. Отходит. Подхватив сумки и не взглянув ни на кого из присутствующих, кроме меня, идет к выходу. Я семеню следом, когда нас тормозят слова его матери:

– Это я, а не он. Это я сделала. Я заплатила человеку, у которого был доступ к обслуживанию твоего байка.

– Лора! – это уже отец Стаса, но дело сделано, слова сказаны.

Реакция Тана незамедлительная и… болезненная. Одно дело знать, что тебя предал отец, с которым ты и так никогда не был близким, и совсем другое – мать, которую ты любишь. Тан не говорил, но я-то видела, как он к ней относится, как смотрит. Тоже грубит, но не так. Сдержанно и совсем по-другому. Я вижу, как ему больно, ведь мне было так же, когда мама мне не поверила.

– Что ты сказала? – он разворачивается.

Уже не агрессивно, нет. Он словно… сникает. И не верит, конечно.

– Это я… Я не думала, что ты будешь винить во всем отца, и…

Она подходит к Тану, тянет руки в его шраму. По ее лицу скатываются слезы, я и сама держусь изо всех сил. Дико, когда родители калечат своих детей.

– Руки убери! – отсекает безжизненным голосом.

Меня от него холод пробирает.

– Я сожалею, – выдает его мать. – Я не знала, что будет так. Не знала!

– Не знала, – Тан усмехается. – А прийти в больницу и посмотреть было страшно, м? Блядь…

Он сжимает руки в кулаки. В какой-то момент мне кажется, что он набросится на родную мать, такой ослепительной яростью его накрывает. Я оказываюсь рядом. Обнимаю его за плечи, прислоняюсь к нему всем телом. Не хочу, чтобы он сделал то, о чем потом будет жалеть.

– Прости меня.

Мне самой хочется ее ударить. Зная, как сильно Тан стеснялся показать свой шрам, как не принимал внешность, с которой ему приходилось как-то жить – зная все это, ни разу к нему не прийти? Не проведать в больнице, не поддержать? Господи, она хотя бы раскаивалась? Хоть раз?!

– Уходим? – шепчу ему на ухо.

– Да, идем.

Он разворачивается и широкими шагами преодолевает расстояние до двери. Оказавшись на улице, перевожу дыхание. Стас складывает сумки в багажник, садится в машину, заводит двигатель. Мы покидаем территорию дома довольно быстро, но на трассе я прошу его остановиться. Он взвинчен, раздражен. Пытается держаться, но я боюсь так ехать. Мы сворачиваем с трассы, меняем маршрут и добираемся до пляжа. Хорошо, тут недалеко, каких-то полкилометра.

– Пройдемся?

– Давай.

Стас берет меня за руку первым, шагает рядом молча, а затем начинает говорить. Сам. Я знаю, почему они с матерью больше не общаются, но то, как она таскала его по притонам, стало открытием. К концу рассказа я понимаю, что сделанное ею в конце – вершина айсберга. Если и существует настоящий монстр среди его близких, то это его мать, хоть и отец далеко не ушел. Я в который раз поражаюсь тому, как Тан нашел в себе силы окончательно не закрыться от окружающего мира. Не скатиться в ту же бездну, в которую скатилась его мать, когда ей было плохо. Не сесть за решетку за какое-то преступление или кражу.

Я крепче переплетаю наши пальцы и обнимаю Тана, едва он заканчивает свой монолог. Выказываю ему молчаливую поддержку.

– Классные у нас предки, – хмыкает Тан. – Даже не могу выбрать претендента на худшую роль.

– Мой отец был другим, – зачем-то говорю ему. – Добрым, внимательным, сочувствующим.

– Хорошие люди уходят раньше. Будешь мороженое?

Мы незаметно уходим от темы родителей. Гуляем по пляжу, едим вкусное мороженое, хотя на улице холодно, и прохожих почти нет.

– Ты хочешь детей?

Я едва не давлюсь мороженым, как только слышу этот вопрос.

– Как-то ты слишком торопишь события.

– Я в общем. На будущее.

– Когда-нибудь было бы неплохо. Когда получу образование, устроюсь на работу. Если честно, я не думала.

Это правда. До недавнего времени у меня и парня-то не было, а тут разговор о детях.

– А ты?

– Наверное.

– Зачем спрашиваешь?

– Хочу, чтобы мы пообещали друг другу растить своих детей иначе.

– Своих? Не наших? На свадьбу, значит, не рассчитывать?

– А ты хочешь? – останавливается, поворачивается и смотрит на меня в упор. – Хочешь выйти за меня такого замуж?

Глава 39

Тан

– Уже можно? – спрашивает второй раз Соня, стоит нам зайти в квартиру.

– Нет.

– А сейчас?

– Потерпи.

Веду ее дальше по квартире. Хочу показать вначале самую главную комнату. Остальные могут и подождать, учитывая, что они не до конца нормально обставлены. Риэлтор нашел эту раритетную квартиру в хорошем районе слегка подубитой. За каких-то две недели мы привели ее в божеский вид в счет арендной платы на год вперед. Ободрали обои, покрасили на удивление ровные стены, купили новую мебель, выбросив раритет допотопных времен.

Спальня мне нравится больше всего, потому что там огромная кровать, на которой мы с Соней будем спать вместе. Все-таки две недели без секса дают о себе знать. Я мечтаю добраться до ее тела так отчаянно, как никогда прежде. Соскучился потому что. И потому что она регулярно меня провоцирует. То топик наденет, обтягивающий грудь, то короткие шорты, которые почти не оставляют места для фантазии. Я не железный, но терплю, потому что единственное место, где мы можем встретиться – снятая им со Стефанией квартира. Самвел к своей бабе не сильно-то спешит ехать. Закончит решать какие-то там проблемы и прибудет, но когда еще – хер знает.

– Давай. Распахивай.

Несколько первых мгновений ловлю ее удивленный взгляд, а затем в нем вспыхивает восхищение.

– Ты уверен, что мы можем себе это позволить?

– Уже позволили.

Зря я, что ли, корячился тут на пару с рабочими? Следил, чтобы не сидели за те бабки, что я им плачу, а впахивали, потому что, блядь, я хочу переехать сюда с ней. Не ночевать на гребаном надувном матрасе, который еще позавчера испустил дух, а спать с ней в одной кровати. Желательно голыми.

– Это дорого? – допытывается.

– Допустимо.

– Это дорого, – уже не спрашивает.

– Да какая разница? – на тон голос повышаю и тут же стараюсь успокоиться.

Вдох-выдох. Заталкиваю злость куда подальше.

– Мы могли бы…

– Отложить эти деньги, заработать еще, я в курсе.

Я об этом тоже думал, но понял, что так не получится. Подружку ее, после того как Соня ее дернула за собой учиться, уже назад не вернешь, да и перед Само как-то некрасиво. Так что выставлять ее за дверь – не вариант. А вот снять свою хату – самое то. Жить на надувном матрасе в этой халупе за триста баксов я был не намерен хотя бы потому, что спать хотелось не одному, а с ней. В обнимку. Чтобы наши голые тела соприкасались, чтобы было слышно ее размеренное спокойное дыхание.

– Я могла бы устроиться на работу.

– Исключено.

– Это почему?

– Это потому. Учиться кто будет?

– Я могла бы перейти на дистанционку.

– Хватит, – отсекаю, чтобы не сотрясала больше воздух зазря. – Мое дело впахивать, а твое – учиться. Вот и вперед.

– Диплом получают и заочно, – бурчит, но уже не так активно.

– Диплом-то да, а знания – нет.

– А тебе?

– Что мне?

– Знания не нужны?

Изгибаю одну бровь. Она сейчас что, сомневается в моих знаниях? Вскипаю и гашусь почти сразу. Сложно, да, сдерживать дерьмо, которое периодически лезет наружу. С Соней так нельзя. Стараюсь даже голос на нее не повышать и говорить максимально спокойно. Она должна чувствовать себя рядом со мной в безопасности, а я… А мне стоит научиться жить без злобы, которая пожирает внутренности.

– Я буду работать, – отсекаю и отвлекаю ее террасой, куда ведет дверь из спальни.

Красоты вечернего Киева ее не впечатляют.

– И где ты будешь работать?

– Где хорошо платят.

– Опять гонки?

– Не опять, а снова. Это временное. Пока бабки можно срубить быстрые – почему нет?

– Может, поэтому?

Она прикасается к моему лицу. Аккурат к шраму пристраивает подушечки пальцев, перебирает.

– Не нравится шрам?

– Ты же знаешь, что дело не в этом. Не хочу, чтобы было еще.

– Не будет. Маму к этим соревнованиям не допустят.

Дико. Дико, блядь. Я-то считал уродом отца. Прирожденным и чистокровным. Мать всегда была жертвой. Невиновной и наивной, поверившей в хорошую и счастливую жизнь с тем, кто даже слов таких не знает. Реальность оказалась другой. Болючей до невозможности.

– Боже, – она меня обнимает.

Так крепко, что кажется, будто задушит. Поддержать пытается, выместить боль, наверное, но это невозможно. Мать была для меня святой все это время. Несмотря на то, что таскала по кабакам, образ святости и особенности никуда не девался. Я ее любил. Да и люблю, что греха таить. Даже после того, как она променяла меня на наркоту, после того, как сожгла лицо, не могу не любить. Видеть ее не хочу, разговаривать тоже, но любить перестать не в силах. Это какая-то абсолютная, безусловная любовь, которая не проходит вне зависимости от действий и поступков.

– Эй, – замечаю, что Соня плачет. – Давай вместо слез разведем другие биологические жидкости.

Романова отстраняется. Смотрит на меня озадаченно, а когда понимает, ее брови возмущенно взлетают вверх.

– Стас!

– Что? Знаешь, как я по тебе соскучился?

– Чувствую! – намекает на мою эрекцию, которая упирается ей в низ живота.

– Ну и пошли.

Заталкиваю Романову в спальню, начинаю хаотичные движения по ее телу, возбуждая.

– А другие комнаты посмотреть? – высказывает слабый протест.

– А там еще не все готово. Тут интереснее.

Заваливаю ее на кровать, нависаю сверху. Соня прикрывает глаза и закусывает губу. Стесняется. Пока не заведу ее до того, что будет умолять – мне остается лишь любоваться ее покрасневшими от стыда щеками, и главное ведь, непонятно, что конкретно ее так смущает. Секс у нас не в первый раз и даже не во второй. Перерыв был, так ведь оргазмы в этот перерыв у нее были. В отличие от меня. Я то и дело ловил момент и ласкал ее пальцами. Доводил до пика, ловя хриплые выдохи губами. Она такая классная, когда кончает. Вот стоит вспомнить, как член встает колом.

– Стас, – ее щеки вспыхивают румянцем, стоит стащить с нее футболку, под которой нет лифчика.

– Что Стас? Ты охеренная.

Она мурлычет что-то нечленораздельное, выгибается, когда обхватываю ее полушария руками. Охуенная она. Молочная кожа, нежно-розовые маленькие сосочки, тонкая талия и широкие бедра. И там она вся такая ладная. Моя. Исключительно.

Пока стаскиваю с нее все тряпье, возбуждаюсь еще больше. Мне с ней все этапы отношений проходить неожиданно нравится. По-новому, по-особенному, до дрожи по всему телу. Кое-как освобождаюсь от своей одежды, вытаскиваю член наружу.

– Я успею, – обещаю ей.

Секс не планировал, когда Соню сюда вез. Хотел показать, где будем строить свою жизнь, так что и презервативы не взял. Мы так еще не пробовали, и я не уверен, что Соня позволит.

– Ладно, – кивает.

– Хочу тебя почувствовать. Всю. Даже там.

– И я… тебя.

Закинув ее стройные ноги себе на плечи, вбиваюсь одним рывком. Соня стонет. Протяжно, но не слишком громко, хотя дом довольно старый, строили его еще тогда, когда не экономили на материалах. Звукоизоляция должна быть на высоте.

– Боже, – выдыхает.

Скольжу в ней осторожно, хотя едва сдерживаю острое желание зайтись в быстром ритме. Хочу ее до дрожи. Так сильно, что контроль с каждой минутой дается мне с трудом. Чувствовать ее без латекса сказочно. Она влажная, горячая, пульсирующая. Адски приятная.

– Стас… Господи, я… почти.

– И я…

Пропускаю ее вперед. Членом чувствую, как кончает, как сильно сжимает меня собой. Довожу ее до пика и жду, пока схлынет, прежде чем изливаюсь ей на живот. Оргазм простреливает где-то в пояснице. Ошеломительно и остро. Я издаю громкий выдох, прерывисто и быстро вожу рукой по члену, глядя на то, как капли семени попадают на ее нежную кожу.

– Господи, – она прикрывает лицо. – Это так порочно. И стыдно.

– Стыдно? Забудь это слово. У нас с тобой не может быть стыдно.

Соня отворачивается, я тяну ее к себе, стираю семя с ее живота и обнимаю.

– Ты слышишь меня? Никаких “стыдно” и “неловко”. Только горячо и остро. Я же тебя… всю… всю, Соня, до невозможности.

Сказать “люблю” второй раз не могу. Что-то останавливает, хотя это чувство среди остальных, которые возникают рядом с ней, четко вычленяю. Оно присутствует. Лидирует.