Текст книги "Всё помнят города"

Глава 8. Затонувший город

Может, мы с Сияном в чём-то даже похожи. Интересно, оценил бы он мою коллекцию храмов, церквей, мечетей, дацанов и синагог? У него ведь у самого, наверное, всюду соборы, монастыри и часовенки. Вот бы взглянуть! А я бы ему показал свои. У меня они, конечно, все маленькие и скромные, но зато разные: каждой вере – свои двери! Есть католическая церковь, и молитвенный дом баптистов, небольшая мечеть, и даже скромный дацан, при котором, кстати, сейчас и живёт мой друг Кинди Кут Шари. Он помогает готовить вегетарианские угощения для прихожан, для учеников, и для их духовных наставников, а также, сшивать бусы из розовых лепестков. Похоже, ему это по душе, и я всегда радуюсь, когда гляжу на него.

А Иван Крепцов в этот вечер нашёл себе кров в домике батюшки Николая и матушки Ксении, вместе с Сияном, которого он представил просто как Яна, своим старикам. Их дом находился на улице Храмовой, совсем неподалёку от моей православной церкви. Надо заметить, она тоже невелика и скромна. Небольшая бревенчатая церковь, увенчанная восьмигранным шатром с крестом на макушке. Над крыльцом главного входа – двускатный навес на резных столбиках с небольшой луковкой на коньке, окрашенной в жёлтый цвет, с православным крестом из латуни. Зато она окружена гульбищем, как в старину – не часто такое встретишь! С севера от неё стоит деревянная колокольня. Самая вершина её на две трети поравнялась с шатром, но всё же не смела превзойти в высоте храма Божьего. А с южной стороны, на территории этой же церкви, есть неприметное кирпичное строение с покатой крышей, довольно большими окнами с обеих сторон, и с боковой дверью. Луковиц и крестов на нём нет, только Оранта висит над входом. Когда церковь строилась, это здание было у меня временным храмом, и Богородица, Нерушимой Стеной, стояла на Горнем Месте. Теперь же, когда эта постройка сделалась при церкви крестильней, её водрузили над входом.

– Много ещё работы, – вздохнул пожилой иерей, только что рассказавший Ивану об этой молодой церкви. – Досадно, что делают наспех, не по уму, на всём экономят. Вон, колокольню нашу, видал?

– И видал, и слыхал, батюшка, ещё издали, – улыбнулся ему Крепцов. – Ваш Благовест на обоих берегах Летки звучит, точно с неба откуда-то звон доносится.

– Это верно, на колокола наши спонсоры не скупились, – кивнул Николай. – А вот на материалах для её постройки, и на людях, толковых работниках, они хорошо сэкономили. Срубили её кое-как, из какого-то низкосортного дерева, так что теперь, хоть и не слыхать треска при звоне колоколов, но прихожане всё же держатся от неё подальше. Качается Благовест – и колокольня покачивается. Но стоит, с Божьей помощью…

– В Пизе не один век стоит, – успокоил его Иван. – А чуть покачиваться, она и должна немного.

– Пойди, объясни это людям, – усмехнулся старик.

– Ты почему не ешь ничего, Яшенька? – побеспокоилась Ксенья, наливая мальчику чашку чая.

Сиян задумчиво поглядел на предложенное ему угощение.

– Подожди-ка, – вдруг заметила Ксения, – это что у тебя за крестик? Никак старообрядческий? Так ты, может, потому и еду нашу не берёшь?

– Так принеси ему груши из подпола, – подсказал иерей супруге. – От земли им брать можно.

Когда та ушла, Иван вопросительно посмотрел на Сияна, встретившись с ним взглядом. И ему на миг показалось, что тут дело вовсе не в его религиозных убеждениях или принципах, а скорее в чём-то другом. В голубых глазах мальчика он прочёл некую растерянность, которой не находил причин, поэтому подсел к нему ближе – узнать, что его смущает.

– Что-то не так, Сиян? – спросил он тихо, в полной уверенности, что батюшка их не слышит.

– Я никогда этого прежде не делал, – признался мальчик.

– Не ел печенье? – удивился Крепцов. – Ну так попробуй, за чем дело стало?

– Я с трудом представляю, как… Вообще едят, – пояснил Сиян. – Вчера я ещё человеком не был.

– Вон оно что… – наконец понял диакон. – Ну, ты откуси немножко, как мы, потом разжуй, и проглоти.

– Но как я пойму, когда уже можно глотать? – недоумевал тот.

– Ты поймёшь, – с теплотой заверил его Крепцов, – это как-то само понимается. Пробуй.

Сидевший напротив них батюшка с умилением улыбнулся, глядя, как мальчик робко берёт со стола печенюшку, и осторожно кусает за самый краешек.

– Вот, молодец, – одобрил он, подвинув Сияну мисочку с мёдом.

Говорить Николай привык громко, но это вовсе не означало, что к старости у него ослаб слух. Скорее наоборот, за долгие годы службы при церкви, он привык различать даже самый тихий невнятный шёпот, о чём и решил издалека намекнуть Ивану.

– Знаешь, Ванечка, что самое, на мой взгляд, печальное, – произнёс он со вздохом. – Очень меня огорчает на исповедях неискренность прихожан. Я не могу утверждать, что они лгут, поскольку лишь Господу Богу известно, насколько правдивы их речи. Но умом-то я понимаю, что многие из этих грехов они себе просто придумали, в попытке замаскировать настоящие.

– Бог им Судья, батюшка, – пожал плечами Иван. – А о чём же рассказывают, что Вам это кажется вымыслами и ложью?

– Когда человек не желает признать, кто он на самом деле есть, – пояснил Николай. – Он иногда выдаёт себя за какого-нибудь героя-любовника, хотя с виду по нему этого точно не скажешь. Кто-то строит из себя бывшего сатаниста, недавно обращённого в веру истинную. А некоторые, говорят, что занимаются колдовством, и владеют магией. У кого на что фантазии хватит. Плохо, что я и вразумить-то их не могу. Знал бы я точно, вымысел их слова, или правда, напомнил бы, что они не со мной говорят, не мне сказки рассказывают. А Господь ведь, осуждает всякую ложь, обман и притворство. В отличие от меня, Он видит, когда человек не тот, за кого себя выдаёт! Так допустимо ли согрешать прямо во время исповеди?

К столу подошла Ксения и поставила перед Сияном тарелку мытых нарезанных груш.

– Ешь на здоровье, – улыбнулась она мальчику.

– Благодарствую, – вежливо отозвался тот.

Николай приспустил очки, и взглянул на него поверх линз.

– А ты, что скажешь по этому поводу? – спросил он Сияна.

Но вместо того, чтобы ответить батюшке, тот просто развязал свою сумку, заглянул внутрь, и нашёл там какой-то перстень, вырезанный, не то из стекла, не то, из какого-то прозрачного камня. Печатка на нём тоже была прозрачной, и её грани переливались на свету, как хрусталь.

– Вот, возьмите, – предложил он иерею. – Наденьте на правую руку, и когда в следующий раз рядом прозвучит ложь, перстень не сможет при ней оставаться прозрачным.

– Интересно, – улыбнулся батюшка Николай, с нарочито заинтересованным видом взглянув на диковину в детской руке Сияна. – И каким же тогда станет этот волшебный перстень?

– Не волшебный, – поспешил разубедить его тот. – Это такой прибор, на основе руфина. Искусственно созданного прозрачного материала, способного сопоставлять слова с мыслями, и измерять степень их соответствия. В печатке есть маленькие мембраны, улавливающие речь и думы того, на кого они будут направлены. А руфиновое кольцо под ней, сравнит одно с другим и покажет, насколько они совпадают у Вашего собеседника.

– А как он покажет? – полюбопытствовала Ксения.

– Если это будет просто невинный вымысел, руфин сделается мутным, как вода с молоком, – пояснил Сиян. – Неправда, сказанная по неведению, ошибка, глупость, вздор и напрасный слух, сделает его жёлтым. Когда ложь направлена во оправдание себя или кого-либо другого, но при этом не призвана кому-либо навредить, руфин мутнеет и зеленеет. А если ложь во спасение – он становится голубым, как сапфир, при этом не теряя прозрачности. Только учтите, у него есть…

– Меры предосторожности при эксплуатации? – подыграл ему Николай.

Сиян вдруг понял, что тот ему просто не верит, но всё же счёл своим долгом предупредить.

– Руфин имеет такое свойство, – продолжил он. – Навсегда чернеет от клеветы. То есть, если кто, уже не в шутку, и не по ошибке, а злонамеренно оговорит ближнего, тем самым нарушив 9-ю заповедь, руфин послужит Вам в свой самый последний раз. Но зато, не придётся страдать без вины тому, кого оболгали, как Руфь, или как Сусанну. Этот материал потому и был назван руфином.

– Ну, что же, спасибо, – порадовался иерей, принимая подарок мальчика. – Правда, мне этот перстень налезет, разве что, на мизинец. Но я обещаю, что буду всегда надевать его перед таинством исповеди, чтобы лучше понимать здешних прихожан. Признаюсь, понять их бывает и вправду сложно, а помочь им всё-таки хочется от души.

Сказав это, он сразу примерил подаренный перстень на палец, и подмигнул Сияну.

– Тут уже мне самому в пору покаяться, – улыбнулся старик. – Услышав твой разговор с Иваном, я чуть было не решил, что и ты не тот, за кого себя выдаёшь. И совсем забыл, что тебе 11 лет!

– Ты, главное, цени это время, и не спеши взрослеть, – поддержала супруга Ксения.

Крепцов неслышно и медленно выдохнул с облегчением.

– Ян, разве тебе самому не нужна больше эта игрушка в твоей коллекции? – спросил он мальчика, чтобы у его стариков не осталось и тени сомнения, что Сиян всего лишь ребёнок.

– Батюшке руфиновый перстень нужнее, он будет применять его, чтоб дать каждому верный совет, – ответил тот. – А мне этот прибор больше навредит, чем поможет. Я должен сам научиться отличать ложь от правды, и решать, когда верить людям, а когда нет.

– Разумно, – согласился Иван. – Но зачем же ты тогда его с собой взял?

– Так, на всякий случай, – смутился Сиян. – Немного не был в себе уверен.

– Как мне это знакомо! – протянул Николай. – Я тоже, в твоём вот возрасте, когда переходил в новую школу и не был уверен, что меня примет класс, брал с собой на первый урок маленького оловянного солдатика со штыком. Так мне было спокойнее, ведь если что, он сразу же оживёт и больно уколет любого, кто станет ко мне задираться!

Ксения сдержанно рассмеялась, и Николай с удовольствием посмеялся над этим сам.

– И однажды, настал момент, когда солдатик этот мне стал больше не нужен, – продолжил он. – Тогда я, вот так же, подарил его кому-то из новичков, а сам и без него научился решать любые конфликты с мальчишками новой школе.

– Вот и мне предстоит здесь учиться, – кивнул Сиян. – Только со своими новыми одноклассниками я пока ещё не знаком.

Мне было приятно слышать, что Сиян воспринимает меня, как школу предстоящей ему новой жизни. Он и не представлял, как скоро ему предстояло знакомство с остальными учащимися! Как раз сегодня, как я уже мог предвидеть, к ним в класс должен был прийти новый ученик, которому мои люди уже шили школьную форму.

Вечера в моём Калининском районе тихими не бывают. Не удивительно, что дед, проспавший весь день сном младенца, проснулся под вечер от громкой ругани под окном. Кто-то из завсегдатаев дворовых скамеек, снова не поделил бутылку, а может, ту женщину, которая часто им составляла компанию. Её голос тоже слышался в их перебранке.

Иосифу Адоневичу такая обстановка была в новизну и, само собой, уснуть под их крики он даже и не надеялся. На часах уже доходило девять, а он, мрачнее тучи, сидел на облезлой табуретке, и пил из надколотого бокала просроченный растворимый кофе без сахара.

– Ну, Краев… – злился он, глядя в окно на противоположный берег реки. – Тебе такой горькой жизни, как этот кофе! Семьёй обзавёлся, домом, хорошей должностью… А я вот, по твоей вине, потерял всё это! Нет под луной справедливости!

Его обида стала более густой и никакие поэтичные образы её уже больше не разбавляли. Теперь, даже сосед за стенкой, прекрасно ощущал вкус и запах этой созревшей душевной боли. Сразу поняв, откуда она исходит, дед постучал к нему в дверь. Но Адоневич никого не желал сейчас видеть, и не хотел говорить ни с кем, но всё же поднялся с табурета и, с недопитым кофе в руке, подошел на стук.

– Олень, ты что ли? – пробурчал он, не отпирая. – Деньги-таки принёс?

– Нет, я Ваш сосед, из 805 комнаты, – послышалось из-за двери. – Я принёс Вам сахар.

Иосиф Залманович удивлённо поглядел в бокал со своим горьким кофе.

– Как Вы узнали? – недоумевал он, отодвигая свободной рукой дверную задвижку.

– Почувствовал, – улыбнулся на это дед. – Я ведь раскопщик, у меня хорошо развита интуиция.

– Как понять, раскопщик? – спросил изумлённый Иосиф, уже впустив к себе гостя, и любезно предложив ему единственный табурет.

– В свое время, выучился на египтолога, даже ездил в Египет на практику, – пояснил ему дед. – Всё мечтал, как однажды вторым Шлиманом стану, тоже найду какой-нибудь древний город… Да только в итоге, так до пенсии самой, и проработал в музее.

– Мечтам-таки, не свойственно сбываться, – вздохнул Адоневич, мерно размешивая в бокале принесённый соседом сахар. – Мои вот, канули в воду, из-за одного подонка, который на мои деньги нажился, пригородным особняком обзавёлся здесь, на Заречной улице… Чтоб его так же смыло!

Вам доводилось-таки слышать про Тонис-Гераклиос?

– А, это тот македонский город, что нашли на дне Средиземного моря? – кивнул дед. – Конечно, он известен своей уникальностью.

– И что же в нём уникального? – усмехнулся Иосиф Залманович.

– Как что? – воскликнул старик. – Он так гармонично объединил в себе культуры Египта и Греции! А его архитектурные памятники, даже будучи сокрытыми под водой, не перестают удивлять. Вот скажите, в каком другом месте можно увидеть барельефы с изображением египетских богов, состязающихся с богами Эллады в различных видах спорта на Олимпиаде? А кариатиды в храме Изиды… Это же чудо! Не говоря уже об их уникальном амфитеатре, выполненном в виде пирамиды наоборот – уходящей вершиной глубоко в землю! Как вообще можно было до такого додуматься? А построить это, без экскаваторов, кранов, и всяких там буровых машин? Тонис, как и другие египетские города, хранит в себе много загадок. Никто даже точно не знает, как и когда он строился, как и когда затонул…

– Грехи на дно потянули, – проворчал Адоневич.

– Да бросьте Вы, ну, какие там, у древних, могли быть грехи? – рассмеялся дед. – Ни абортариев, ни палёной водки, ни сигарет, ни тупых телешоу с матерящимися ведущими…

Такой краткий перечень всех возможных грехов, Залмановича внезапно развеселил, и он тоже расхохотался. Настроение у него неясным образом, тут же переменилось диаметрально.

– Верно, их общество, было-таки во многом почище нашего, – согласился он и вздохнул.

С этим вздохом, набравшая столь высокую плотность незримая плазма, состоящая из его обиды и боли, вдруг отделилась и вылетела в раскрытое настежь окно. Адоневич сразу почувствовал, как ему от этого полегчало. Немыслимо захотелось спать, и мрачные мысли его больше не угнетали…

– Мне пора, – произнёс дед, вставая с облезлого табурета. – Пора принимать лекарство, и ковылять на последний трамвай, а там уже до работы.

– А кем Вы сейчас, здесь работаете? – поинтересовался у него Адоневич.

– Да ночным сторожем, в одном гаражном кооперативе, – ответил дед. – Недалеко от вокзала.

– Спасибо Вам, – поблагодарил соседа Иосиф Залманович. – Вы как-нибудь ещё заходите.

– Зайду, непременно, – пообещал ему тот на прощание.

Проводив гостя, Адоневич погасил свет и, не раздеваясь, лёг спать на том, что теперь служило ему постелью. Простыней у него всё равно не было, да и с открытым окном вечерами не жарко, так что, вполне приемлемо было спать прямо в одежде. Ну а дед, как и намеревался, развёл в стакане воды содержимое чудодейственной ампулки, выпил, и снова был полон сил. Он успел на трамвай, но не поехал на нём прямиком до вокзала, а решил заглянуть для начала к своим, в калининскую подземку, поэтому вышел сразу же за мостом.

Спустившись в переход, дед едва не споткнулся о лежащего у ступеней бомжа. Тот проснулся, поглядел на него из-под длинных густых бровей, и закашлял, дыша на два метра тугим перегаром.

– А ты ещё кто такой? – удивился дед, всмотревшись в заросшее век не мытой, не чёсаной бородой и усами лицо бродяги. – Что-то я тебя тут раньше не видел.

– Меня Леший звать, – представился тот, и добавил – Дай чирик! А лучше полтос…

– Пошёл ты, – ответил дед, переступив его ноги. – Леший! Сгорел твой лес, вот и бомжуешь.

– Премного рад тебя видеть, дедуля! – раздался у него за спиной насмешливый голос Чёрта. – Видал, у нас новые кадры.

– Моя заслуга, – сразу же похвалилась Сорока, внезапно возникшая за одной из колонн.

Бродяга похабно и громко расхохотался.

– Чёрт! Слыхал я, что у тебя есть мать, и есть бабушка, – сказал он. – Но вот о том, что у тебя ещё и дедушка есть… Никогда не знал!

Не оценив юмор, Чёрт со злостью пнул его в бок.

– Что ты мелешь, пьяная твоя морда? – процедил он сквозь сжатые зубы. – Какой он мне родич? Лежи лучше, дело делай своё!..

– Да на что он вообще вам нужен? – не понял дед. – Лежит тут, воняет, как стадо свиней…

– А вот посмотри, – предложил Чёрт, показав на четвёрку спустившихся в переход старшеклассников.

Те остановились возле бомжа, и один из ребят наклонился дать ему какую-то купюру. Бродяга пожал ему руку, и мальчики сразу же удалились обратно, вверх по ступеням.

Чёрт весело подмигнул деду:

– Глянь, он же настоящий мастер!

– Талант! – поддержала Сорока. – А я вам, что говорила?

Люция Лжеславовна, родная бабушка Чёрта по матери, была легка на помине. Спустившись по ступеням на другом конце перехода, она подошла к окошку ларька-ломбарда в подземке, и постучала. Худощавая, маленькая, едва ли в плечо своему внуку и дочери, она всегда носила на сутулых плечах белый пушистый платок, связанный из кроличьего пуха, под косицей таких же белых и пышных кудрявых волос. Платьице у неё тоже было обычно светлым, пастельных тонов, а сегодня – бежевое. Она любила надевать под него колготки, но в жаркие дни лета ходила без них, в скромных сандалиях набосо. Морщин у неё не было, лишь только задорные парные лучики по краям глаз появлялись при каждой её улыбке. А улыбалась она часто, и ослепительно, сверкая золотыми клыками, вот, как сейчас.

Анчута не ожидала её здесь увидеть.

– Вся в делах, дочка? – поприветствовала её старушка. – А я вам со Славиком пирожков принесла с грибочками сатанинскими, и компотик из волчьх ягодок, чтоб вы тут голодом всю ночь не сидели. И новость вам принесла…

– Новости нам обычно приносит Сорока, – сказала Анчута, показав из окошка глазами в сторону лестницы. – Вон они, с Чеславом над стариком потешаются. Иди, им и хвастайся новостями.

– Не всё ж молодым! – заулыбалась бабуля. – Им работы хватает, а я уж шестьдесят шестой год, как на пенсии. Скучно мне без худого дела. А глаза-то мои, пока видят.

– Ну, и что же они увидели? – зевая, без интереса спросила маму Анчута.

– А вот, не скажу, пока не покушаешь, – сказала та, настойчиво пихая ей в окошко тряпичный свёрток с ещё тёплыми пирожками. – И компотик пей!

Она по ставила перед дочерью банку компота, и взглянула ей прямо в глаза.

– Сейчас над нами кружит невероятно плотный сгусток гавваха, – объяснила она. – Сказать, что он отменного качества, всё равно что ничего не сказать. У него огромная мощь, похоже, что эта плазма зрела не один год, в чьём-то добром, отзывчивом сердце.

Анчута выронила пирог.

– И… ты хочешь сказать, отделилась, а теперь ищет посадку? – чуть слышно произнесла она, не веря тому, что слышит. – Это какой же силы душа смогла её отпустить?..

– Редкой, – кивнула ей мама. – Как правило, обиды в добрых сердцах попросту затухают, слабых они способны сжечь изнутри, а злое сердце питается ими и воплощает в дело. Но бывает и так, что человек просто отпускает свою обиду в свободный полёт. Когда она молодая и маленькая, мы не успеем увидеть и вспышку распавшейся плазмы… Но эта велика и стара, напитана болью и вскормлена мыслями! Её мощь сильнее любого проклятия, плотность больше, чем у самой горячей праны, а плазма ярче всех, вместе взятых, заземлённых столпов гнева, злости, и слёз!

– Мы должны заполучить её, и доставить в бездну! – решительно сказала Анчута.

– Да, из такого сгустка, могут воплотиться сильнейшие сущности, – согласилась с ней мать. – Лидеры или воины, такие, что Сквернейший умрёт от зависти!

Сказав это, она поспешила обнять своего дорогого внука.

– Славик! – выпалила она, налетев на Чёрта, и крепко сжав его поясницу. – Соскучился, мой золотой? А я-то, тебя как давно не видела! Свинушек тебе насолила баночку, булочек плевельных напекла, всё, как ты любишь!

– Бабушка, – прохрипел сдавленный и смущённый до жути Чёрт.

Бродяга Леший уже во всю катался от смеха по полу, и усатый дед тихонько хихикал в ладонь.

– Ты специально меня позоришь?! – злился Чёрт, вырываясь из её крепких объятий. – Не видишь, я тут с коллегами? Омолодилась бы хоть, для приличия!

– Так тебя бы невеста приревновала, – пояснила та, поцеловав его в щёку, и глянула на Сороку. – А я и ей принесла гостинец, вареньице из вороньих ягодок! Вот, вместе с ней и покушаете!

– Да мы и без Вас нашли бы, чем подкрепиться, – огрызнулась Сорока.

– Ой, до чего дерзкая, – похвалила её старушка, одобрительно улыбаясь – Вы прекрасная пара!

– Прекрати! – ещё больше смутился Чёрт. – Зачем пришла?! Не нужно нам твоё варенье!

– Неужели? – усмехнулась бабушка, интригующе сверкнув исподлобья глазами. – А энергетический самородок вам, значит, тоже не нужен?

Анчута закрыла ломбард и тоже подошла к ним.

– Вы говорите о сгустке боли, в свободном полёте? – догадался дед. – Я знаю, чья это обида, и на кого она. Здесь один тип сильно потрепал нервы моему новому соседу, и разрушил его мечты…

– И ты молчал?! – в один голос воскликнули Чёрт и Анчута.

– Зачем я заглянул сюда, думаете? – ухмыльнулся дед. – Это я помог ему отпустить накопившуюся в нём боль.

– Если проклятие найдёт своего адресата, – догадался Чёрт. – Тот станет лакомым кусочком для наших друзей из бездны… Его можно будет скормить, а взамен получить молодую братию!

– Настоящих воинов, – поддержала внука Люция Лжеславовна.

Сорока расстегнула рукав своей чёрной кожаной курточки, и на предплечье руки у неё запестрили чёрные и белые перья.

– Как имя его обидчика? – спросила она старика.

– Олег, – припомнил тот.

– Мы найдём его, – с уверенностью произнесла она, вынув из предплечья чёрное пёрышко с именем, начертанном на его опахале. – Если вся эта обида предназначается какому-то одному человеку, наш самородок непременно устремится к нему.

Бросив это перо по воздуху, она обратилась птицей, последовала за ним, и выпорхнула из подземного перехода наружу, только её и видели. Чёрт с ядовитой усмешкой глянул на деда.

– Выслужиться захотел? – догадался он. – Что же, хвалю! Теперь, езжай на свою работу, дальше мы и без тебя справимся!

– Готов поспорить, что мне удастся найти этот сгусток раньше, – усмехнулся старик.

– Опередишь Сороку? – рассмеялась Анчута. – Да она уже, наверное, там!

– Вы правда считаете, что такой ком гавваха может быть посвящён человеку? – усомнился дед.

– Обидчику, – поправил его Чёрт. – Людям свойственно посылать проклятья своим врагам.

Анчута сдержала смех, видя, как старик переживает за успех этой операции.

Но дед был человеком ума, так что, напрасно они смеялись, даже не вслушавшись. Он один понимал, что обида его соседа будет искать вовсе не самого обидчика, а то, что никак не давало ему покоя всё это время.

В это время, в доме Краевых на Заречной улице все уже спали. Отец семейства был на смене, так что Алёна решила пораньше лечь, сократив себе этим число морщин в обозримом будущем. А Вера, уложив спать Аминку, приняла душ в огороде, где для этих целей был приспособлен большой поливальный шланг, потом надела махровый халат и прилегла на диване в гостиной. По телевизору шли вечерние новости – послушав немного, она задремала под голос диктора, а когда стали говорить о политике, то и вовсе уснула.

Одной только Кате этим вечером не спалось. Окно у её постели, как всегда, было распахнуто настежь, и как только на западном горизонте угасли лучи зари, старушка-луна поднялась на востоке и заглянула к ней, в половину лика. Катя лёжа смотрела на восходящее светило, разглядывая на нём расходящиеся из одной точки яркие полосы, напоминавшие ей застывшие искры бенгальских огней, тёмные кратеры и моря.

– Какое странное чувство, – подумала она вслух. – Как будто ничего нет. Ни кровати, ни комнаты, ни окна… Только одна половинка луны, и я.

И тут Катя заметила, как между ней и луной по небу проплыло что-то яркое, похожее на шаровую молнию. Двигалось оно не быстро, не медленно, примерно со скоростью городской птицы и на той же высоте: чуть выше деревьев в роще, над которой сейчас поднималась Луна. Самое неприятное было то, что двигалось оно прямо к ней, в сторону их дома, приближаясь, но не ускоряясь, и нисколько не увеличиваясь в размерах. Ни перспектива, ни угловая скорость, похоже, его ничуть не заботили. По всему, даже Кате вскоре стало понятно, что объект это не физический, поэтому и с законами физики он вовсе не был обязан считаться.

Катя быстро закрыла окно, чтобы этот светящийся сгусток не влетел в комнату, и побежала на кухню, где окно тоже всегда оставляли открытым. Заперев поплотнее створку, она хотела уже разбудить маму, и поспешила в спальню родителей, но стоило ей открыть туда дверь, как в окна ударил свет. Вслед за вспышкой, как во время грозы, прозвучал раскат грома, и оконные стёкла в раз окатило водой, точно из ведра.

– Гроза? – удивилась Катя, вспомнив луну в ясном вечернем небе. – Но на небе ни облачка…

Ливень тотчас же прекратился, столь же внезапно, как начался, а вместе с ним, стихли раскаты грома, пропало свечение. Катя прошла в спальню, и поглядела в окно. Небо было всё таким же безоблачным и спокойным, деревья тихо дремали, не шевелясь, а над ними уже возвышалась луна, став вдвое ярче, нежели на восходе. И того странного сгустка света нигде больше не было видно. Немного подождав, не появится ли он снова, Катя решилась выйти во двор, посмотреть, может и впрямь над ними просто прошла грозовая туча?

Она тихонько обулась и приоткрыла входную дверь, для начала глянуть, вдруг этот огненный шар сейчас там, прямо у порога? Убедившись, что ей совершенно нечего опасаться, Катя вышла на крыльцо, с наслаждением вдохнув вечернюю прохладу всей грудью. Воздух был влажным, и в нём витал какой-то особый запах, ничуть не похожий на запах озона после грозы, но девочке он показался до боли знакомым. Пытаясь припомнить, где раньше она могла встретить такой мягкий, приятный, и ненавязчивый аромат, Катя прошла по ступеням, и вдруг замерла, как вкопанная. Луна светила ей не только с высоты, но и снизу, будто её недостающая половинка лежала у них во дворе! А при свете её лучей, точно в воде отражался их дом, и крыльцо, а на нём сама Катя. Глянув через перила вниз, на своё отражение, девочка поняла, что двор вокруг дома сплошь залит водой.

– Сколько же её здесь, если в землю никак не уходит? – недоумевала она. – И всё это, от одного такого коротенького дождя?!

Присев на нижней ступеньке, Катя потрогала пальцами воду. Затем опустила в неё свою руку, и та на длину ладони скрылась в воде…

– Вот, ничего себе! – изумилась девочка. – Нужно разбудить маму…

Но сперва, она ущипнула себя, чтобы понять, не спит ли сама. Затем, распрямившись и крепко зажмурив глаза, принялась считать до пяти. А когда открыла, то чуть сама не свалилась в воду: посреди залитого водой двора стоял кудрявый темноволосый мальчик, едва ли её постарше. На нём была жёлтая греческая туника, и тёмный гимантий, пристёгнутый круглыми золотистыми брошками на обоих плечах. Катя смерила его взглядом с головы до ног и заметила, что ступни его скрывает вода по щиколотку. А под ним, не отражение, не мираж, а точно оживший кадр из исторического фильма! Колесницы, запряжённые лошадьми, проносящиеся вдоль стен на каменной пристани, вёсельно-парусные суда у причала в огромном порту, и встречающая их высокая статуя какого-то фараона, среди развесистых финиковых пальм и цветущих магнолий.

– Как это? – не понимала Катя, и окликнула мальчика. – Эй! Кто ты?

Как ты сюда попал?

Не получив ответа, она сама подошла к нему, хлюпая по воде кроссовками, поскольку страх уже уступил место её любопытству. Оказавшись возле него, Катя вновь поглядела в воду, и там ей предстала уже совсем другая картина. Она увидела своё отражение на фоне стен древнего города, за которыми виднелся античный храм, построенный на возвышенности. Точно солдаты, выстроенные в ряд, его охраняли высокие узкие деревья, густо покрытые не то хвоей, не то мелкими листьями. Рядом стояла статуя, которую не разглядеть было издали, а чуть поодаль притаилась пергола среди пышных цветущих крон. Снаружи под стенами этого города, стояли широкие, грузные каменные дома с куполами, пастадами и небольшими округлыми башнями. Они, точно врастали в стену, и казалось, сами сложены были из тех же камней, что она. Катя завороженно глядела на воду, не переставая дивиться.

– Ты тоже всё это видишь? – спросила она у мальчика.

Тот молча кивнул в ответ. Катя коснулась его плеча, и снова спросила, как он здесь оказался. Внезапно, вся вода разом впиталась в сухую, измождённую жаждой землю, а вместе с ней ушло и видение, дивный город, от которого Катя до последнего не могла отвести глаз. Остался лишь этот запах, такой знакомый и нежный, навевавший воспоминания о родителях, о счастливых и беззаботных днях. Но ей по-прежнему не удавалось понять, что могло в её детстве так пахнуть. Она подняла взгляд на Луну. Та была уже высоко, и теперь сияла прямо над крышей дома.

– Может, ты просто лунатик? – предположила она. – Шёл за Луной, и пришёл сюда. А эта одежда, всего лишь твоя простыня и летнее покрывало, пристёгнутое мамиными заколками для волос?

Но, поглядев на его ноги, Катя увидела на нём кожаные сандалии.

– Разве лунатики обуваются, перед тем, как выйти из дома? – удивилась она. – Да и сегодня не полнолуние. Ладно, как бы то ни было, тебя следует проводить. Откуда же ты мог прийти…

Она огляделась и, не найдя других вариантов, остановила взгляд на единственном по близости доме, по другую сторону пустой и тихой проезжей части.

– Странно, я тебя там раньше не видела, – пожала плечами Катя. – Впрочем, может, твоя семья только что сняла в нём жильё? Ну, пойдём… Я тебя отведу, не бойся.

Взяв мальчика за руку, она пересекла улицу, и с ним вместе вошла через калитку в соседский двор. Дом был разделён на две половины, и входных дверей в нём тоже имелось две. На удачу, девочка постучала в первую. За порогом послышалось торопливое шарканье тапок, потом кто-то чихнул, и раздался тоненький робкий голос:

– Это что тут за барабашка мне в дверь стучит, на ночь глядя?

– Извините, пожалуйста, – отозвалась Катя. – Я только хотела узнать…