Текст книги "Любовники-убийцы"

Глава XVII

– Почему же вы так поздно передали нам последние слова покойного? – снова начал допрашивать Фредерика Бореля следователь. – Вы не можете отрицать его виновность и поэтому обязаны были до нашего прибытия объяснить все это мировому судье.

– Я уже имел честь объяснить вам, – ответил Фредерик, снова овладевая собой, – что не придал никакого значения этим словам. Когда мой несчастный двоюродный брат произносил их, он был в бессознательном состоянии. Если бы он помнил себя в эти минуты, то ему никогда бы не пришла мысль подозревать столь преданного ему человека.

– Действительно, очень преданного! Его преданность дошла до того, что он полюбил жену своего хозяина, – с иронией заметил прокурор.

– О, – ответил Борель, – другие любили Марго куда сильнее и остались вне всякого подозрения в убийстве ее мужа.

– На кого вы намекаете? – спросил его следователь.

– На торговца лошадьми Фурбиса, проживающего в Фонбланше.

– Он любил жену Паскуаля? Поясните, на чем основаны ваши подозрения, – строго заметил судья.

– Я не буду скрывать, – сказал Борель, – поскольку, к несчастью, это известно во всей округе. Все говорят, что Марго в интимных отношениях с Фурбисом.

– Говорят, – заметил судья, – но есть ли какие-нибудь доказательства?

– С этим сложнее. Однако…

– Однако что?

– У меня есть доказательства.

– Какие же это?

– Но…

– Мы принудим вас предъявить их.

– Я встретил мою кузину в карете в объятиях Фурбиса на дороге в Изль.

– Значит, вы подозреваете Фурбиса в совершении убийства? – спросил следователь, обменявшись несколькими словами со своими коллегами.

– Я не утверждаю этого наверняка, – ответил Фредерик, – но скорее готов подозревать его, чем Мулине. Я знаю Фурбиса с очень дурной стороны.

– Где он теперь находится? Мы пошлем за ним. Был ли он вчера на ферме во время совершения преступления?

– Нет, вчера он не показывался здесь целый день. Только сегодня утром приехал и до сих пор не уезжал.

– В таком случае позовите его! – приказал следователь жандармскому офицеру и, обращаясь к Фредерику Борелю, прибавил: – Вы также останьтесь, может быть, мы вас еще вызовем.

Несколько минут спустя Фурбиса привели к судьям.

– Меня подозревают? – спросил он, демонстрируя присутствие духа.

– Против вас есть несколько серьезных улик, – ответил следователь. И, не дав Фурбису опомниться от этого первого нападения, он произнес серьезно: – Что вы делали вчера в девять часов вечера? Где вы были?

– Где я был?.. К счастью моему, я хорошо помню, что я делал вчера вечером. Я был вчера в Горде. В девять часов я брился в цирюльне, в половине десятого – пил пиво в кофейной с содержателем омнибусов, которые ездят между Гордом и Авиньоном.

– У вас прекрасная память, – заметил один из судей. – Вы как будто отвечаете урок.

– Я отвечаю на тот вопрос, который мне задали, – сказал Фурбис, несколько смущенный замечанием.

– Хорошо, – заключил следователь, – мы сейчас пошлем навести справки, и, если ваше показание подтвердится, мы не станем более удерживать вас.

С этими словами он встал и переговорил с начальником жандармов, стоявшим у окна. Когда он вернулся на свое место, Фурбис громко обратился к окружающим со следующими словами:

– С какой целью стал бы я убивать Паскуаля? Это был мой лучший друг.

Следователь прервал его:

– Вы были любовником его жены?

– Я? – закричал Фурбис. – Это низкая клевета!

– Однако уверяют, будто ее видели в ваших объятиях.

– Сказать можно что угодно! – вскрикнул Фурбис. – Я обнимал жену моего друга?! Пусть позовут ее, и вы увидите, что она скажет на это! Злых людей немало на свете! Готов спорить, что это Фредерик Борель оклеветал меня. Это мой злой гений.

– С какой стати Борель станет подозревать вас? Зачем ему желать вам зла?

– О, целей у него достаточно! Он не верил в нашу дружбу с честным, дорогим мне Паскуалем. Наконец, всем известно, что он влюблен в свою двоюродную сестру. Он во все вмешивался на ферме.

– Кажется, они все готовы упрекать друг друга в любви к жене покойного, – с улыбкой заметил следователь, обращаясь к прокурору.

– Она славится своей красотой, – прибавил мировой судья, – ее даже прозвали гордской Венерой.

– Вот как? Вы ее видели после случившегося?

– Да, – ответил судья, – но она показалась мне настолько расстроенной, что я не решился ее допрашивать.

– Мы сможем убедиться в ее горе, – возразил следователь, – не прибегая к необходимости вызывать сюда.

В эту минуту вернулся жандарм, посланный в Горд проверить показания Фурбиса. Из проведенных им опросов выходило, что Фурбис только в половине десятого, а не в девять часов был в цирюльне в Горде. Что же касается содержателя омнибусов, то он действительно встретился с Фурбисом, но только это было уже в десять часов. По странной случайности, которую Фурбис не мог предвидеть, эти люди заметили время его появления минута в минуту, что и передали жандарму.

– Что вы скажете на это? – спросил следователь Фурбиса, который вдруг сильно побледнел.

– Я скажу, – ощетинился он, – что все эти люди хотят моей погибели.

– Но что же вы им сделали?

– Я не знаю, но что они хотят этого – не подлежит сомнению. Они всеми силами стараются погубить меня.

– Я думаю, что скорее вы сами себя губите. Итак, судя по показаниям, вас не видели в Горде ранее половины десятого. Преступление было совершено в девять часов. Сколько требуется времени, – продолжал судья, обращаясь к окружающим, – чтобы дойти отсюда до Горда?

– Двадцать минут, если идти хорошим шагом, – ответили ему.

Ничто не могло навредить Фурбису сильнее, чем данное им ложное показание. Подозрение теперь пало на него. Он погубил себя тем, чем предполагал спастись, к тому же он пал духом, потерял необходимые ему хладнокровие и самообладание. Он был так уверен в своем поведении, считая себя вне всяких подозрений, что первая представившаяся ему опасность, вместо того чтобы усилить сопротивление, заставила его потерять голову. Но его положение грозило сделаться еще более опасным. Прибывший из Горда жандарм заметил на тропинке, ведущей от фермы к большой дороге, следы, которые мог оставить бежавший или быстро уходивший человек. Судья тотчас же в сопровождении Фурбиса и присутствующих в это время на ферме людей отправился на место, указанное жандармом. Он не ошибся – следы были довольно заметны.

– Посмотрим, соответствует ли ваша обувь этим следам, – сказал судья Фурбису.

Он был вынужден повиноваться; все заметили, как он смущался все больше. Его обувь входила совершенно плотно в оставшиеся следы.

– Вот это весьма важно, – заметил прокурор.

– Это ничего не доказывает, – выговорил с усилием Фурбис. – Разве нельзя допустить, что у кого-нибудь здесь такая же обувь, как у меня?

– Мы это проверим.

Попросили нескольких человек произвести опыт, но их обувь оказалась или больше, или меньше замеченных следов. Фурбис был окончательно сражен.

Этот допрос и следствие продолжались целый день. Окончание расследования было отложено до следующего дня. Но Мулине и Фурбис были арестованы. Первый оставлен на ферме под присмотром жандарма. Что же касается Фурбиса, то его отвели в Горд и оставили под охраной на ночь в помещении гостиницы. Судебный следователь, намереваясь на следующий день как можно раньше возобновить следствие, принял приглашение мирового судьи Горда остаться ночевать у него, но он не был спокоен. Его подозрения крутились вокруг двух лиц. Они оба были у него в руках, но он не имел права ни одного из них считать окончательно виновным. Найденные им доказательства не были еще столь убедительны, чтобы отдать кого-либо из них под стражу.

Но один из них действительно убийца. Кто же именно? Этот вопрос оставался нерешенным. Страха Мулине, ужасных обвинений, высказанных покойным, казалось, было достаточно, чтобы считать его преступником. Ложные показания Фурбиса, его отношения с женой Паскуаля, наконец, следы от его шагов – все это также давало немалый повод обвинять Фурбиса.

Бо`льшую часть ночи судья провел, обдумывая подробности ужасного дела с той минуты, когда он получил известие о преступлении, до того момента, когда он оставил ферму. Он должен был вспомнить все, воспользоваться всей своей опытностью, чтобы вывести какое-либо заключение из слышанного. Но, увы! Наступило утро, а он так и не определился.

Он собрался идти к прокурору, но вернулся с полдороги в Горд, где забыл свои заметки. И тут он услышал шум на улице. Отворив окно, он увидел, что перед гостиницей, где по его приказанию был оставлен на ночь Фурбис, собралась толпа. В эту же минуту он увидел жандармского офицера. Последний, заметив его в окне, поспешно перебежал улицу, направляясь к нему.

– Что случилось? – спросил судья. – Арестованный убежал?

И он поспешно побежал отворять дверь входящему в комнату офицеру.

Глава XVIII

Лебель, так звали молодого жандарма, приставленного к Фурбису, первый раз в жизни был оставлен лицом к лицу с обвиняемым в убийстве и ни на минуту не спускал с него глаз. В каждом движении перекупщика он видел попытку к бегству, он наблюдал за ним с таким постоянством, что, задумай на самом деле Фурбис бежать, он непременно был бы пойман.

Но Фурбис и не думал бежать. Все происшедшее с роковой ночи до настоящей минуты казалось ему сном. Он решился на преступление в полной уверенности остаться безнаказанным, а теперь все его замыслы рушились, и он чувствовал себя слабым, как ребенок. Теперь он с ужасом видел, что все было против него, все попытки скрыть причастность к преступлению разбиты, и все рушилось на его голову. К тому же, будучи сам низким и подлым человеком, он, не задумываясь, подозревал и в других те же качества.

«Что, если Марго арестуют, как и меня? – говорил он себе. – Она, пожалуй, признается в надежде спастись, облегчить свою участь и обрушить всю вину на меня… Если бы я знал это точно, я опередил бы ее. Может быть, это пошло бы мне на пользу».

Наконец, они пришли в гостиницу, где должны были провести ночь. Было уже темно, никто в деревне не видел, как они вошли, но для большей осторожности Лебель приказал содержателю гостиницы никому не говорить, что они остановились у него.

Их поместили в комнате первого этажа. В ней стояли две постели, одна между дверью и окном, другая в небольшом алькове, прикрытом занавесью.

Лебель немедленно приступил к осмотру стен, чтобы убедиться, нет ли где-нибудь под обоями двери. Успокоившись на этот счет, он сказал Фурбису:

– Вы ляжете в этом алькове.

Фурбис молчал, тогда жандарм прибавил:

– Теперь мы поедим.

На столе у камина поставили два прибора. Фурбис и Лебель сели один напротив другого, но Фурбис почти не касался еды. Заметив его задумчивость, жандарм сказал про себя: «Надо быть внимательнее: он задумывает что-то недоброе».

– Я не виновен, – вдруг воскликнул Фурбис, – и, несмотря на это, арестован, как какой-нибудь злодей.

Лебель ничего не ответил.

– Бедная жена! – лицемерно прибавил Фурбис. – Она ждет меня сейчас – в это время я обыкновенно возвращаюсь домой.

Эти слова тронули молодого человека.

– Вам не запрещено, – сказал он, – известить вашу жену о произошедшем.

– Нет-нет! Пусть она дольше не знает о несчастье, – возразил арестант.

Он отказывался предупредить ее, боясь, что она из мести за его угнетения выдаст его.

Ужин кончился, со стола убрали. Лебель закурил трубку, запер дверь на ключ и положил его в карман, затем пододвинул кресло к окну и, поставив саблю между ног, сказал Фурбису:

– Теперь, приятель, можете ложиться спать, если хотите.

Фурбис послушался. Он бросился в постель не раздеваясь, чтобы поскорее забыться сном. Есть душевные волнения, которые утомляют сильнее любой физической усталости. Едва Фурбис успел лечь, как почувствовал, что глаза его смыкаются, и скоро он заснул тяжелым сном.

Утром торговец проснулся около четырех часов, решив спросонья, что он дома. Но скоро ему вспомнилась действительность, и весь ужас его положения ясно представился ему. Он уже видел перед собой эшафот!

«Я погиб!» – сказал он себе.

Что произошло с ним затем? Хотел ли он, как утверждал впоследствии, совершить самоубийство, чтобы избавится от бесчестья? Хотел ли он разжалобить судей своим положением? Это так и осталось неизвестным.

Охваченный страхом наказания, но никак не угрызениями совести, он схватил оставленный на столе нож и нанес им себе удар в живот, скатился, обливаясь кровью, на пол с помутившимися глазами.

– Несчастный! – вскрикнул жандарм, немедленно проснувшийся. – Что вы сделали?

– Это я убил Паскуаля! – заявил Фурбис. – Я наказал себя – меня не увидят больше живым.

Он хотел ударить себя еще раз, но нож выпал из его ослабевшей руки. Теряя сознание, он катался по полу, обливаясь кровью. Лебель, испугавшись, что его сочтут виновным в случившемся, отчаянно кричал. Прибежал трактирщик.

– Арестованный убил себя! – закричал Лебель.

Трактирщик не растерялся: опустившись на колени около Фурбиса, он начал внимательно его осматривать.

– Он жив, – заключил он. – Положим его в постель. Я приглашу сюда доктора, он ночует в соседней комнате.

Это был доктор, приглашенный следователем для медицинского осмотра. Явившись немедленно в комнату, он осмотрел раненого и убедился, что тот не только жив, но даже не смертельно ранен. Лебель успокоился и, пока делали перевязку, отправился доложить о происшествии жандармскому офицеру, своему ближайшему начальнику. Мы уже видели, как он шел к судебному следователю.

Когда судьи прибыли на место происшествия, Фурбис уже пришел в себя. Спросив предварительно у доктора, возможно допрашивать раненого, и получив утвердительный ответ, они начали задавать вопросы.

– Признаете ли вы себя виновником преступления, совершенного недавно в Новом Бастиде, жертвой которого стал Паскуаль? – спросил следователь.

– Признаю.

– Какие причины побудили вас к этому преступлению?

– Я был любовником его жены в течение пятнадцати месяцев. Сейчас она беременна, и ей, возможно, не вынести мысли, что наша связь может быть открыта и мы должны будем расстаться.

– Так вы решились убить Паскуаля?

– Это не я, господин судья, это она! – закричал Фурбис; лихорадочное состояние, овладевшее им, сделало его очень оживленным. – Ей пришла мысль, что если мы избавимся – она от своего мужа, а я от жены, то можем обвенчаться. Она несколько раз пыталась отравить его фосфором, сулемой и, наконец, опиумом. Когда Марго увидела, что яды действуют слишком медленно, то заставила меня застрелить его из ружья. Она сама передала мне порох, которым было заряжено ружье.

– Если вы решились признаться, то будьте откровенны до конца. Неужели Марго побудила вас совершить это страшное преступление? Трудно допустить, чтобы вы так легко могли подчиниться ее воле.

– Ах, вы не знаете этой женщины! – закричал Фурбис в отчаянии. – Вы не знаете, как она очаровательна! Она околдовала меня, она делала со мной все, что только хотела.

– Так вы утверждаете, что это она толкнула вас на преступление? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, это очень важно.

– Да, это она, господин судья, я утверждаю это, – подло продолжал раненый.

– Но ничто не доказывает этого, – заметил следователь, – напротив, мы скорее можем допустить, что если она и была вашей сообщницей, то лишь благодаря вашему влиянию.

– Моему влиянию?! Но я не имел на нее ни малейшего влияния. Это она, я повторяю, являлась причиной всего. Она толкнула меня на преступление. Наконец, ее письма могут служить доказательством моей правоты.

– Ее письма? Она вам писала?

– Да. Вы найдете их в углу моего сарая, за кучей соломы, в небольшой дыре в полу.

Судья отдал приказание судебному приставу немедленно отправиться в Фонбланш.

– А вы никогда не писали ей? – спросил его следователь.

– Никогда, – ответил Фурбис.

– Ружье, которое было при вас, – куда вы его дели?

– Бросил в колодец в Бастиде.

– Но вы ведь не признавали себя виновным?

– Да. Я был околдован. Увы! Теперь я хорошо вижу, как ошибался.

Так подло, низко, без стыда предавал он женщину, которая любила его.

– Можете ли написать все, что вы только что говорили?

– Могу, – ответил он.

Ему подали перо, он записал, потом долго рассказывал, слагая всю ответственность за преступление на Марго.

– Я был лишь исполнителем, – говорил он с воодушевлением, – это она руководила мной.

Наконец, утомившись, Фурбис умолк. По приказанию следователя его перенесли в больницу Горда. Через два часа после допроса пристав, посланный в Фонбланш, возвратился с письмами Марго и сообщил, что в доме подсудимого он застал женщину в страшном отчаянии.

– Она идет за мной, – сказал он, – я не мог остановить ее.

Это была Бригитта. Судья предложил ей повидаться с мужем и сам проводил в больницу. Он надеялся узнать что-нибудь новое, присутствуя при свидании этой бедной женщины с Фурбисом.

Она вошла в комнату, где лежал виновный. Увидев его, бледного, грустного, лежащим в постели, Бригитта зарыдала и, бросившись ему на шею, горячо обняла его.

– Думала ли я увидеть тебя здесь? – воскликнула она. – Ах! Бедные наши дети, что станет с ними теперь?

Фурбис не пошевелился.

– Я знала, что твое поведение сделает нас несчастными, – продолжала она. – Я была готова ко всему, я много выстрадала из-за тебя, но сейчас я страдаю, как никогда прежде. Почему ты не слушал меня? Зачем ты изменил мне? Что я тебе сделала? Бесспорно, эта женщина красивее меня, но она не любила тебя.

– Если она меня не любила, то где же тогда настоящая любовь? – проговорил раненый.

– Зачем она довела тебя до преступления? Благодаря ей ты сядешь на скамью подсудимых и…

Бригитта не решалась продолжать и, энергично подняв голову, закричала:

– Нет-нет! Этого не будет! Я спасу тебя, потому что, несмотря ни на что, я люблю тебя! Я буду умолять судей, стоя на коленях у их ног! Они меня выслушают.

И, обернувшись к следователю, она прибавила:

– Я права? Они меня выслушают?

Слезы ручьями лились из ее глаз, она тряслась всем телом. Трудно было оставаться равнодушным при этой сцене.

– Я люблю его, – говорила она. – Я не хочу, чтобы его отняли у меня. Я сумею удержать его. Он будет добрым, как в первые месяцы после нашей свадьбы. Он ведь не злой, господин судья, он очень любил меня тогда. Это потом он изменился.

И она снова повернулась к постели мужа, от которой отошла, разговаривая со следователем. Фурбис закрыл глаза, словно не имея сил выносить ее присутствие.

– Что же ты ничего не скажешь мне? – спросила она его.

– Что я могу тебе сказать? – ответил он. – Моя участь решена. Но все-таки, – обратился он к судьям, которые присутствовали при этой раздирающей душу сцене, – я был жертвой замыслов Марго. Она больше виновна, чем я.

Он опять начал проклинать соперницу Бригитты, но она прервала его.

– О! – вскрикнула она. – Не обвиняй ее, ведь ты сам говорил, что она любила тебя.

Он остановился, пораженный неожиданностью этого высказывания. Он ничего не чувствовал, кроме невыразимого страха, и надеялся смягчить свое наказание, перекладывая ответственность на свою любовницу. Быть может, слова Бригитты позволили ему понять всю низость его клеветы в адрес Марго, потому что присутствовавшие слышали, как он проговорил тихо:

– Если бы эта рана могла убить меня!

Бригитта, казалось, на миг задумалась и затем строго прибавила:

– Возможно, это было бы лучше.

Услышав ее слова, Фурбис быстрым движением сбросил с себя одеяло и разорвал повязку, наложенную доктором. Увидав зияющую рану и окровавленное белье, Бригитта закричала:

– Он опять хочет убить себя! Спасите, спасите его, господа, умоляю вас!

Доктор еще не ушел. Его позвали, и он снова перевязал рану с помощью Бригитты, которую следователь напрасно просил удалиться. Она оставалась там более часа и согласилась уйти, лишь когда заметила, что Фурбис уснул.

Она покинула мужа, разбитая усталостью, теряя сознание от горя, оставив свидетелей этой грустной сцены глубоко тронутыми. Следователь не решился допрашивать ее потому, что знал заранее: ее показания не будут искренними. Невозможно было требовать от нее показаний, которые усугубили бы и без того ужасное обвинение, тяготевшее над ее мужем. Наконец, она вышла, к великому облегчению присутствующих. Но едва она оказалась на улице, как весь ужас ее положения с новой силой возник перед ее глазами. Она начала ужасно кричать, подобно раненой волчице, и, прислонившись к стене, не хотела слушать утешений, с которыми обращались к ней со всех сторон. Через несколько минут вокруг нее собрались люди. Жители Горда, с утра взволнованные известием об этом трагическом событии, все как один вышли на улицу. Каждый высказывал свое мнение.

– Ее надо отвести домой, – говорили одни.

– Дайте выплакаться, – замечали другие, – это облегчит ее страдания.

Бригитте принесли вина, все столпились вокруг, потому что ее несчастье лишь увеличивало расположение, которым она пользовалась прежде.

– Пусть мне возвратят его! – кричала она в истерике.

Ужасная сцена все не прекращалась, поэтому судьи стали советоваться, как положить ей конец, не оскорбляя это несчастное создание. Но не успели они отдать распоряжения, как из толпы вышел старик с длинными седыми волосами, с грустным, но спокойным лицом и медленно подошел к рыдающей Бригитте. Это был священник Горда. Он знал Бригитту с самого рождения, знал ее набожность, ее преданность, все ее несчастья. Он подал ей руку.

– Идемте, дочь моя, – сказал он ей. – Ваши дети ждут вас. Бог даст вам в них утешение.

Бригитта послушалась его. Она немного успокоилась и, поддерживаемая уважаемым священником, отправилась домой, в Фонбланш, где ждали ее дети.

– Господа, – сказал следователь, – теперь нам следует допросить Марго Паскуаль.

И судьи в сопровождении нескольких жандармов отправились в Новый Бастид.