Текст книги "Любовники-убийцы"

Глава XXIII

Каторги для женщин не существует, их обыкновенно помещают в исправительный дом, где приговоренные проводят всю свою жизнь в постоянном труде. Между учреждениями подобного рода особенно замечателен работный дом в Монпелье, куда была отправлена Марго после оглашения приговора. Это было в июле 1862 года.

Может быть, не лишним будет набросать портрет Марго в этот период ее жизни. Ей было уже 25 лет, черты лица ее сильно изменились, отчасти вследствие заключения, отчасти от впечатлений, пережитых ею во время любовной связи с Фурбисом. Несмотря на все это, она по-прежнему была удивительно прекрасна. Ее открытый лоб, длинные ресницы, глубокие глаза, ровные белые зубы, красные, тонко очерченные губы, безукоризненно правильный нос – все это, вместе взятое, могло произвести крайне приятное впечатление, если бы озлобленный взгляд не придавал угрюмости этому прекрасному созданию.

В день прибытия Марго вынуждена была, выйдя из бани, обязательной для каждой вновь прибывшей, переменить свой костюм на тюремный, который состоял из белой юбки, платья из грубой шерсти, платка с сине-белыми полосами, белых бумажных чулок и кожаных башмаков. На голову надевался белый чепчик, который заключенные искусно прикалывали к волосам.

Когда в тюрьму явилась новая подсудимая, ее представили директору, а тот, расспросив, что она умеет делать, отправил ее работать в мастерскую по пошиву тонкого белья.

Марго, казалось, не сразу поняла весь ужас своего положения. Ни трудности ежедневной работы, ни простая пища, ни грубое платье, ни строгий надзор, под которым она постоянно находилась, – ничто не произвело на нее особенного впечатления. Ее мучило нравственное унижение.

Она нисколько не тяготилась возлагаемыми на нее обязанностями и работала в мастерской, не разгибая спины. Но дело двигалось у нее так медленно, что нетрудно было заметить: она занята посторонними мыслями. Сестры милосердия, к счастью, скоро поняли, что происходило в этой ожесточенной душе; они пытались смягчить сердце Марго, относясь к ней по возможности нежнее.

Затем потекла та однообразная жизнь, подробности которой можно узнать, ознакомившись с уставом исправительного дома.

Будили женщин обыкновенно в пять часов утра летом и в шесть зимой. Через двадцать минут они шли на молитву, затем двадцать пять минут отводилось на прогулку, после которой начинались работы. С 9 до 10 часов – завтрак и отдых. С 10 до 16 – работа с небольшим перерывом. С 16 до 17 часов – обед и прогулка, затем снова работа до 20 часов. Обязательная поверка перед тем, как ложиться спать. В летнее время заключенным предоставлялось право гулять в течение получаса до возвращения в спальни, которые запирались на всю ночь.

Содержание было сносное. Хлеб давали несколько лучше того, который обыкновенно полагается солдатам, и выдавался он в определенном количестве. По воскресеньям готовили праздничный обед. Утром арестантки получали небольшую порцию супа, вечером овощи, немного масла или сыра и десерт из свежих или сухих фруктов, смотря по времени года; готовили им и рагу из мяса. Эти прибавочные блюда продавались по установленному тарифу. Спокойствие всегда и всюду было обязательно для всех.

Обо всяком нарушении правил немедленно доносили рапортом в дисциплинарный суд. Суд составляли директор тюрьмы, председатель тюремных учреждений и старшая сестра милосердия. Сестра-наставница принимала на себя исполнение переданных ей секретарем заключений суда. Несколько дел рассматривались сразу. Директор тюрьмы выносил окончательные приговоры. В зависимости от степени проступка наказания подразделялись следующим образом: выговор, лишение чая, лишение одного кушанья, сухой хлеб, постель без подстилки, отдельное помещение и карцер. Теперь можно понять, какова была жизнь Марго в течение ее трехлетнего заключения в Монпелье. Она вела себя примерно, никогда не нарушая общего спокойствия. Раскаивалась ли она тогда за свое прошлое, мучили ли ее упреки совести? Эту задачу разрешить были не в силах даже те, кто находился около нее все это время. Было известно только, что она приобщалась к Богу, при этом выразила немало благоговения, в искренности которого сомневаться не приходится, если вспомнить всю горячность ее молитвы у ног умирающего ребенка.

Грусть лишь подчеркнула ее привлекательность, придав красоте характер покорности, и так как Марго почти постоянно ходила, опустив глаза, то нельзя было видеть ее сурового взгляда. В скромном тюремном наряде она нисколько не теряла красоты и грации. Под грубым платьем легко можно было различить тонкую талию. Кокетливо приколотый чепчик давал возможность любоваться шелковистыми волосами, и многие из сестер не раз замечали ей, что не следовало бы открывать лиф у шеи, это не идет заключенной. Но что они могли сделать с ней?

Устав тюрьмы не допускал посетителей. Тем не менее однажды ее вызвали в приемную, где она встретила Мулине. При виде той, которую он знал некогда гордой красавицей, окруженной роскошью и блеском, он не мог удержаться от слез. Что касается Марго, она вспомнила про свою бесстыдную любовь и, едва овладев собой, кинула на Мулине тот полупрезрительный взгляд, который так глубоко оскорблял его прежде. Но он, растерявшись, почтительно объяснил ей, что он не мог преодолеть в себе желания видеть ее и поэтому прошел путь от Горда в Монпелье, употребив все усилия, чтобы добиться разрешения увидеться с ней.

Гордость Марго не устояла перед этим трогательным признанием. Она подала руку верному другу и открылась ему:

– Я, кажется, умру в этих стенах. Такая жизнь убьет меня. Мне необходимы воздух, движение, перемены, наконец. Я хочу жить. Кто же положит конец моим страданиям?

– Не пытались ли вы бежать? – спросил Мулине.

– Я даже не думала об этом. Впрочем, это невозможно.

– Если представится случай, воспользуетесь ли вы им?

Марго не ответила. Мулине ушел, дав обещание во что бы то ни стало добиться облегчения участи Марго.

Она видела, каким обезнадеженным, грустным уходил он от нее. Как мог он помочь ей, занимая столь низкое положение в обществе?

На другой день Мулине явился к смотрителю тюрьмы и попросился на работу. Но тот объявил, что в тюрьме немного мест для мужчин и все они уже заняты.

Он вернулся в Горд, обескураженный тем, что ему не удалось посвятить себя Марго, как он надеялся, но твердо решивший преодолеть все препятствия, чтобы улучшить положение той, которую любил.

В начале третьего года заключения у Марго появилась соседка по спальне и мастерской. Это была молодая, недавно прибывшая в тюрьму женщина, наставница, похождения и судебный процесс которой наделали немало шума. Ее присудили к пятилетним каторжным работам. Имея много общего в характерах, во взглядах, в привычках, женщины быстро сблизились между собой.

В течение дня у них не было возможности поговорить друг с другом, поскольку они находились под постоянным наблюдением сестер и потому могли только обмениваться отрывочными фразами. Но под покровом ночи, пользуясь соседством кроватей, они поверяли друг другу свои тайны. Это было значительным облегчением для Марго – после долгого одиночества встретить подсудимую, способную понять ее.

Несмотря ни на что, находиться в заключении становилось для Марго невыносимым. Это прекрасное создание, столь молодое, столь пылкое, гибло, как цветок, рано выставленный под лучи солнца. Замкнутая жизнь, лишенная общества, без движения, в постоянной тишине, тяжело отражалась на ней и мало-помалу разрушала ее здоровье. Ее воображение работало постоянно, и во время беспокойного лихорадочного сна ей каждую ночь являлись двое некогда любимых ею людей – Паскуаль и Фурбис.

– Если вас убивает ваше стесненное положение, – однажды сказала Марго ее подруга, – отчего вы не попросите, чтобы вас перевели в Кайенну?

Видя, что женщина смотрит на нее с удивлением, она объяснила ей, что согласно последнему распоряжению правительства осужденные девицы и вдовы могут быть отправлены в другие колонии.

Это стало открытием для Марго. С той минуты у нее не было другой мысли, кроме той, которую внушила ей подруга.

Несколькими днями позже ее вызвали в кабинет директора тюрьмы, где она встретила своего адвоката N.

– Этот господин желает поговорить с вами, – сказал директор.

И, доверяя вполне адвокату, немедленно вышел.

– Один из ваших друзей, интересующихся вашей судьбой, – сказал N., – приходил ко мне. Он сообщил о ваших страданиях и бесполезности его усилий облегчить их. Он умолял меня просить вашего согласия. Вы осуждены еще очень недавно. Если вы стеснены вашим настоящим положением, вы можете избавиться от него: поезжайте в Кайенну.

– Я уже думала об этом, – ответила Марго, – и буду очень вам благодарна, если вы поможете мне уехать отсюда. Чтобы избавится от этого дома, я готова идти куда угодно, делать все, что прикажут.

– От вас потребуют, чтобы вы по прибытии в колонию вышли замуж, – продолжал адвокат, – за местного жителя, которого вы выберете и который предоставит вам средства к существованию.

– Я согласна, – обреченно ответила она. – Я готова на все и буду благословлять того, кто поможет мне выбраться отсюда.

– Обратитесь с просьбой к морскому министру. Директор подпишет ее, так как он доволен вашим поведением, и ваше желание исполнится.

– О, благодарю вас! – воскликнула Марго. – Вы второй раз спасаете мне жизнь. Останься я здесь, я умерла бы раньше времени.

И так как адвокат встал со своего места, она решила, что он закончил разговор, и направилась к дверям. N. остановил ее.

– Вы не спросите меня, кто этот друг, который так интересуется вашей судьбой?

– Нет необходимости спрашивать об этом, – проговорила Марго, – я знаю его.

– Он глубоко любит вас, – продолжал N. серьезно.

– Да, более, чем я заслуживаю, – ответила она, грустно улыбнувшись.

– Он ждет меня. Что я должен передать ему от вас?

Марго подумала, затем, взяв со стола директора перочинный нож, отрезала небольшую прядь волос и передала ее N.

– Скажите ему, пусть он сохранит ее на память обо мне. Это все, что у меня есть в настоящее время. Но ведь они еще очень недурны, – прибавила она с полуулыбкой.

На другой день при помощи своей подруги и наставницы Марго написала просьбу к морскому министру, в которой просила переселить ее в Кайенну.

«Я еще очень молода, – писала она, – мое здоровье очень слабо, как считают доктора. Несчастье образумило меня, я поняла свои обязанности перед Богом и обществом. Было бы очень грустно провести жизнь в заключении, не имея возможности, при нынешней зависимости, пользоваться свободой, которой я узнала теперь цену и, клянусь, не употребила бы во зло».

Когда письмо было отослано, поведение Марго вдруг заметно изменилось. Из мрачной, задумчивой она стала веселой и общительной. В середине июня 1865 года ее дважды вызывали на дисциплинарный суд исправительного дома за рассеянность во время работы.

Наконец, в первых числах июля Марго узнала, что получен благоприятный ответ на просьбу о переводе. Ей было разрешено отправиться с первой партией переселенцев. В следующем же месяце она уехала из Монпелье.

– Будьте счастливы, – сказала ей подруга напоследок, ласково обнимая ее, – я останусь здесь. Там я не нужна, к несчастью, я уже замужем.

12 августа 1875 года императорское судно «Кацик» вышло поутру с рейда Рошфор, направляясь во Французскую Гвиану. «Кацик» – судно смешанной системы, то есть парусное и паровое; оно шло вместе с тремя другими судами – «Алектон», «Амазонка» и «Церера» – прямиком в Кайенну.

Суда были загружены оружием, продовольствием, материей – в общем, всем необходимым для переселенцев, морских солдат, сестер милосердия ордена святого Иосифа Шартрского, трех священников иезуитского ордена, посылаемых в колонии в качестве полковых священников, и, наконец, сорока человек из различных исправительных и работных домов, пожелавших переселиться в Кайенну. Среди них была Марго Паскуаль.

К полудню «Кацик» был уже далеко. Берега Франции исчезали в тумане, и пассажиры с различных концов судна последний раз прощались со своим отечеством.

Командир велел всем уйти с палубы. Бедные женщины послушались, их разместили около машинного отделения. Марго села на свернутый канат и смотрела на горизонт. Монпелье, Горд, Фонбланш, Новый Бастид были уже далеко. Берег удалялся, у нее не осталось больше ничего, даже родины и возможности увидеть ее снова.

– На какое ужасное одиночество обрекла я себя! – не смогла удержаться Марго, чтобы не произнести вслух терзавшие ее мысли.

– Вы не одна здесь, – вдруг раздался голос над ее ухом.

Она быстро обернулась. Около нее стоял человек, которого она узнала в ту же секунду.

Глава XXIV

Это был Мулине. N. чувствовал глубокое расположение к этому человеку, который доверил ему тайну своей непреодолимой, мучительной любови. Человек с добрым сердцем, N. принял участие в его судьбе и выхлопотал Марго разрешение уехать в Кайенну. Узнав об ее отъезде из Монпелье в Рошфор, где она должна была сесть на судно, он предупредил об этом своего протеже.

Мулине собрал все свои вещи и, оставив Горд, за три дня до отхода «Кацика» был уже в Рошфоре. Он пытался попасть на это судно, но команда была в полном составе, к тому же он был не в том возрасте, чтобы служить матросом.

Два дня ходил он понапрасну, упрашивая командира взять его на борт судна. Наконец, благодаря рекомендательному письму N. один из гарнизонных офицеров, отъезжающих на «Кацике», принял в нем участие и согласился взять с собой в качестве слуги.

Теперь ничто не могло разлучить его с Марго. Он шел с ней в изгнание. Мулине вкратце пересказал все эти подробности Марго.

– Что, был ли я не прав? – спросил он ее.

– Нет, – ответила она, – благодарю вас.

Она протянула ему руку. Он склонился, опустившись на одно колено, и жарко поцеловал ее, затем, поспешно поднявшись, направился на корму корабля, куда призывали его обязанности.

Помещения на судах, перевозивших в Кайенну заключенных из исправительных и работных домов и каторжников из Рошфора, обыкновенно устраивались следующим образом. По всей длине судна между бортами шли железные решетки от пола до потолка. Перевозимые помещались в пространстве между решеткой и бортом. На небольшом пространстве между решетками, на расстоянии пяти шагов один от другого, размещались часовые с саблями наголо. Обязанностью часовых было наблюдать, чтобы заключенные не прислонялись к решетке, так как она была укреплена не особенно прочно; кроме того, они имели полное право использовать оружие, если арестованные не исполняли их приказаний.

В открытом море портовые отверстия закрывались на ночь, но днем оставались постоянно открытыми. При остановке в какой-нибудь гавани, чтобы предупредить бегство, около корабля плавали сторожевые лодки с вооруженными людьми; солдатам выдавали оружие, с которым они не должны были разлучаться даже ночью.

Каждый день заключенных выпускали на один час на палубу, для чего надо было подняться по лестнице между двумя рядами выстроившихся матросов.

Все эти предосторожности покажутся отнюдь не лишними, если допустить, что иногда случалось перевозить от 400 до 500 преступников, которые при малейшей неосторожности со стороны конвоя не преминули бы воспользоваться удобным случаем для осуществления своих непозволительных замыслов, тем более что все каторжники, перевозимые из Рошфора, как только попадали на корабль, освобождались от кандалов.

Наказанием за проступки во время плавания было заключение в трюм и удары пеньковым тросом. Несчастного, приговоренного к этому последнему наказанию, привязывали к скамье, причем исполнять наказание должен был один из его спутников, такой же каторжник. Те, кто отличился хорошим поведением и послушанием во время каторжных работ в Тулоне, допускались на корабле к некоторым работам, за что получали иногда, как и солдаты, порцию вина.

Эти правила были одинаково обязательны как для мужчин, так и для женщин, но на этот раз на «Кацике» были только женщины, поэтому правила не соблюдались столь строго. Офицеры и экипаж сочувствовали несчастным и потому смотрели сквозь пальцы на нарушения дисциплины. Благодаря этому заключенным позволялось проводить большую часть дня на палубе, если погода благоприятствовала этому и не производилось обучения команды.

Тогда Мулине подходил к Марго и подолгу с ней беседовал. Этот простой, необразованный крестьянин обращался с женщиной в высшей степени деликатно. Он ни разу не упомянул ни о прошедшем, ни о совершенных ею преступлениях, ни об ее ошибках; он, казалось, позабыл имена Фредерика Бореля, Вальбро, Паскуаля, Фурбиса. Он не вспоминал Горд, Фонбланш, суд присяжных, Монпелье. Казалось, Марго была новой знакомой, с которой он впервые встретился на корабле и немедленно в нее влюбился. Он пытался заинтересовать ее тем краем, куда она переселялась, и рассказывал ей подробности местной жизни, которые ему удавалось узнать. Только изредка, когда тишина моря располагала его к откровенности, он решался говорить ей о своей преданности и обожании.

Она молча слушала, не перебивая его, не сводя глаз с глади моря. Мулине ничего не желал более, он был счастлив и не жалел об оставленном им материке, не тяготясь продолжительностью плавания.

Но были у него и тяжелые минуты. Женщина, подобная Марго, не могла оставаться незамеченной. Ее красота, начавшая было разрушаться в стенах тюрьмы Монпелье, возрождалась на чистом воздухе, под ласковыми лучами солнца. Она оживилась, глаза ее обрели прежний блеск, губы стали яркими, и под грубым корсажем заметно обрисовывались изящные формы ее тела. Когда она выходила на палубу, офицеры останавливались, любуясь ею, и перешептывались между собой.

Сначала строгие приказания командира судна не позволяли им подходить к прекрасной арестантке, но жизнь в море так однообразна, воздух так возбуждающе свеж, испарения моря производят столь сильное действие на воображение, что скоро некоторые из офицеров решились нарушить правила дисциплины, чтобы поближе познакомиться с Марго. Что из этого вышло? После первой же любезности, сказанной одним из них Марго, она остановила его вечером, при закате солнца:

– Я понимаю, милостивый государь, что вы обо мне самого дурного мнения. Трудно допустить иное, но я ваша пленница, сжальтесь над моим несчастьем и не делайте моего положения еще более несносным, третируя меня подобным обращением.

Молодой человек был тронут этими словами и удалился, упрекая себя за бестактное поведение. А его товарищи? Имели ли они больший успех у Марго? Они не решались обращаться к ней, узнав о ее скромности, и скоро между офицерами возникло немало домыслов по ее поводу. Несмотря на это, один из молодых людей, находившийся второй год на службе, красивый собой и гордый своим происхождением, был остановлен командиром в ту минуту, когда он пытался пройти в помещение арестованных. Шел ли он на свидание или только хотел испытать свое счастье? Без всяких разбирательств его посадили на восемь дней под арест. Все на судне заключили, что предметом этой отчаянной попытки была Марго.

По скорости хода «Кацик» принадлежал к худшим судам французского флота: при попутном ветре на всех парах он делал восемь узлов, когда скорость других судов доходила до двенадцати. Правда, «Кацик» редко шел под парами. Транспортные суда смешанной системы из экономии идут под парами только в мертвый штиль или при встречном ветре. Пассажиры, переселенцы в особенности, привыкшие к жизни на материке, немало страдали от столь медленного плавания.

Наконец, по прошествии сорока двух дней они пристали к островам Спасения, служившим аванпостом французских владений. На следующий день переселенцы вышли в устье реки Мароны, отделяющей Французскую Гвиану от Голландской. Скоро они прибыли в Сент-Луи, где их под конвоем отвели в помещения, находящиеся в ведении сестер милосердия ордена святого Иосифа Шартрского.

Глава XXV

В окрестностях Кайенны, главного города Французской Гвианы, и на прилегающих к ней островах много лет тому назад построили исправительные дома, куда за редким исключением ссылаются преступники, осужденные более чем на восьмигодовой срок каторжной работы. По закону человек, прибывший в колонию, не имеет уже более права оставить ее. В зависимости от степени виновности их размещают или на островах в бухте Кайенны, или же в небольших селениях, вмещающих по 30 человек, причем им дается земля, которую они должны возделывать под руководством морских офицеров.

Для каторжников жизнь в подобных исправительных заведениях гораздо спокойнее, чем во Франции. Они наслаждаются полной свободой, и при хорошем поведении продолжительность их осуждения может быть значительно сокращена. По истечении срока работ они получают полную свободу, причем им дается надел земли, дом с полной обстановкой и содержание в течение двух лет. Благодаря этому человек, отверженный своим отечеством, делается свободным колонистом, пользующимся покровительством и расположением местных властей, получает право выписать к себе жену и семейство или же женится, если представит средства к существованию.

Тут нередко можно встретить преступника, в котором еще теплятся следы нравственной испорченности, но уже заметно исправившегося. Люди, изгоняемые из Франции, где, может быть, общее презрение побудило бы их на новые преступления, здесь прилежно трудятся, стремясь достигнуть благосостояния и уважения в обществе. Англичане опередили в этом случае французов, и Катана является не более как подражанием Ботани-Бей.

Благодаря подобным колониям для преступников Франция избавляется от тех зловредных общественных элементов, которые, оставаясь на материке, могли вновь стать опасны. С другой стороны, учитывая разрушительное действие на организм климата Гвианы, легко могло бы случиться, что при недостатке рабочих рук существование колоний сделалось бы невозможным, если бы население не пополнялось новыми переселенцами.

Три года тому назад правительство оказалось в затруднительном положении: в колонии сильно сказывался недостаток в женщинах, так что получившие свободу каторжники не имели возможности жениться. Тогда во Франции во всех исправительных домах и в тюрьмах девушкам и молодым женщинам было сделано предложение переселиться в Гвиану.

Нашлось громадное число желающих, решившихся ехать. С этой целью были устроены два дома в устьях Мароны: один в Сент-Лоране, другой в Сент-Луи, где уже поселилось немало получивших свободу каторжников. Несколько лет последующие партии переселяющихся женщин направлялись именно в эти местности. Марго, как мы уже видели, также прибыла в Сент-Лоран.

В четыре часа утра ее разбудил звон колокола. Она прошла вместе со своими спутницами в часовню, откуда после короткой молитвы ее отправили в мастерскую, где шились платье для осужденных. С 10 до 16 часов, во время самой сильной жары, они освобождались от работы. С 16 часов снова начинались работы, которые продолжались вплоть до ужина, после него немедленно ложились спать.

Марго во сне искала успокоения. Но часто жара, жужжание и укусы комаров не давали ей сомкнуть глаз. В таких случаях она обыкновенно думала о своем положении: выйти ли ей замуж за освобожденного каторжника, за одного из тех, быть может, которых она видела в Тулоне, куда ее увез, похитив из родительского дома, Паскуаль? Она видела их немало в крепости, скованных попарно, в красных куртках, желтых брюках и в шапках с номерами на головах.

Она припоминала также признания Мулине во время их долго плавания. Хоть он ни разу не высказался напрямик, но ей нетрудно было угадать его тайные надежды. Он хотел жениться на ней, она не сомневалась в этом. Следовало ли ей отказать ему? Не должна ли была она предпочесть другим этого преданного ей друга, человека честного, который пламенно любил ее, который ради нее решился покинуть свою родину и простил ей все ее преступления? Конечно, должна. Но минутами Марго рассуждала иначе, она говорила: «Мулине стар для меня».

Глядя на его наружность, его сложение и думая о его годах, она забывала обо всех страданиях этого человека, о его преданности, самоотверженности, глубокой любви.

В воскресенье однообразная жизнь переселившихся женщин несколько меняла свой характер. В этот день они могли отправляться на публичное гулянье в окрестностях Сент-Лорана. Освобожденные каторжники, желающие жениться, могли увидеть их здесь, познакомиться и выбрать себе подругу жизни из этих женщин, присланных им французским правительством.

Чувства играли в этих случаях весьма незначительную роль. Поселенец встречает женщину, которая нравится ему более или менее, и если он сам не противен ей, то о свадьбе договариваются немедленно. Через несколько дней исполняются гражданские и церковные формальности, и в колонии становится одним семейством больше. Этим еженедельным встречам Сент-Лоран обязан большинством союзов, поддерживающих его существование и народонаселение. Все это совершается под постоянным, строгим наблюдением правительства, и недопустимо, чтобы между виновными возникла какая-либо преступная связь.

Когда Марго появилась в первый раз на публичном гулянье, то повсюду только и можно было слышать возгласы всеобщего удивления. Переселенцам никогда не доводилось видеть здесь женщину столь совершенной красоты. Они по нескольку раз проходили мимо нее, но самые смелые из них не решались заговорить с ней – так сильно было впечатление, производимое ее красотой.

Глядя на них, то приближающихся, то удаляющихся, Марго невольно приходили на ум робкие танцоры, не осмеливающиеся обратиться к царице бала из опасения, что им откажут.

Однако нашелся молодой человек, который оказался смелее прочих своих товарищей. Высокий, стройный, он был одет в платье освободившегося преступника, в серые полотняные брюки, в шерстяную рубашку и соломенную шляпу. В его лице было немало выразительности.

Этот человек не случайно совершил преступление, которое привело его в Кайенну. Он решился на него под влиянием страшного раздражения. Он был родом с Корсики и согласно местному обычаю убил единственного наследника семейства, с которым его семья состояла во вражде в течение двух столетий. Раб предрассудка, он страдал за ошибки прошлого.

Повстречавшись несколько раз с Марго, он решился подойти к ней, чтобы познакомиться поближе.

– Не угодно ли вам, – спросил он ее, – немного пройтись со мной?

Это произошло на дороге, ведущей от Сент-Лорана в Сент-Луи, где на расстоянии одного лье находилось другое исправительное заведение. Дорога идет среди густой рощи, тень которой защищает гуляющих от лучей солнца. Роскошная тропическая растительность, столь замечательная по своему богатству, окружает дорожку со всех сторон.

Марго молча смотрела на остановившегося перед ней молодого человека.

– Не удивляйтесь моему обращению, это вполне соответствует местному обычаю. Все мы находимся здесь в одинаковом положении: женщины выбирают себе мужей, мужчины – жен. Нет необходимости ни в каких формальностях. Вы мне нравитесь. Если я имею счастье нравиться вам, мы можем обвенчаться.

Она продолжала глядеть на него, растерянная и покрасневшая. На первый взгляд он ей не был противен. Решившись выйти замуж, она готова была в своем будущем супруге довольствоваться лишь физическими достоинствами.

Но слова молодого человека больно напомнили ей о ее падении и что согласно законам участь ее решена навсегда. В течение трех лет заключения гордость не оставила ее, она уже была готова резко ответить смелому искателю ее руки, как вдруг заметила быстро приближающегося к ней мужчину. Она немедленно узнала его.

– Закон государства, – проговорила она, обращаясь к корсиканцу, – обязывает меня выйти замуж, но он дает право выбрать того, кто мне понравится. Вот кого я выбираю.

Молодой человек посмотрел на подошедшего к ним мужчину. По костюму он узнал в нем свободного переселенца и тактично удалился, прошептав про себя, пожимая плечами:

– Если чужие будут приезжать сюда за женщинами, то что же останется нам?

Мулине, которого, я думаю, уже узнал читатель, не помнил себя от счастья. Его долгие страдания наконец окончены, его преданность достойно вознаграждена. Он не помнил больше измены Марго мужу и ее преступлений.

Мог ли он скорбеть о прошлом, которому теперь обязан настоящим счастьем – стать супругом Марго? Честную, безупречную в своих поступках, он никогда не мог назвать ее своей. Виновная, потерявшая свое честное имя, она сама бросалась к нему, и он благословлял и ее падение, и ее позор.

После этого они постоянно гуляли вместе. Она бросала сочувственные взгляды на молодого корсиканца, если он случайно встречался с ними во время прогулки. Мулине, гордый тем, что имел возможность прогуливаться с Марго, делился с ней планами относительно будущего. Он озаботился устройством своего хозяйства и своего дома, куда скоро должна была войти Марго. Под этим прекрасным небом, в окружении богатой природы, он при незначительном старании легко мог обеспечить их существование.

Она слушала его снисходительно, улыбаясь его мечтаниям о будущем, но прошлое и теперь время от времени проносилось в ее воображении со всеми своими ужасными подробностями.

«Что стало с Фурбисом?» – спрашивала она себя в эти минуты.