Текст книги "Любовники-убийцы"

Глава XXIX

Бригитта все эти годы не покидала Горд. Как ни ужасна была та кровавая драма, в которой ей выпала участь стать одной из главных жертв, она не пала духом под тяжестью несчастья. Лишившись мужа, она стала в некоторой степени вдовой, но в ней нашлось достаточно энергии, чтобы смело взяться за работу. Разве не на ней лежала теперь обязанность поддерживать существование ее детей?

В обществе сочувственно отнеслись к ее тяжелому положению, и ей была оказана всяческая поддержка. Все окружающие старались помочь ей честным трудом обеспечивать жизнь семьи. Самые уважаемые семейства обращались к ней при малейшей необходимости. Детей бесплатно приняли в сельскую школу, так что в награду за свои страдания Бригитта наконец могла жить вполне спокойно. Это не была та счастливая жизнь, о которой она мечтала когда-то, выходя замуж за Фурбиса, но теперь она окончательно поняла, какого человека любила. Она не могла уже более восхвалять его перед другими.

Между тем ее потомство подрастало. Одному было девять, другому шесть лет. Они были здоровыми, разумными детьми. Старший отличался сообразительностью и нежностью чувств. В школе он был всегда первым по поведению, успехам и прилежанию. Дома он выказывал своей матери самую горячую привязанность, часто свойственную только детскому сердцу. Он был слишком серьезен для своих лет. Никто никогда не видел, чтобы он принимал участие в детских играх своих сверстников. Когда он не играл со своим младшим братом, к которому выказывал воистину родительскую заботливость, то ни на минуту не расставался с книгами. Все говорили, что ребенок, по-видимому, угадывал положение своей несчастной матери, а может быть, и сам страдал так же, как она.

Разве малым ребенком он не был свидетелем ужасных драм, которые нередко разыгрывались по вине его отца? Не раз слезы матери капали на его руки, и он становился невольным участником ее страданий. Молодой мозг легко воспринимает подобного рода впечатления, последствием чего является слишком ранняя серьезность.

Еще одна сцена глубоко запечатлелась в его сознании. В тот день, когда он в первый раз отправился в школу, куда приняли его благодаря хлопотам гордского священника, Бригитта подозвала его к себе и сказала:

– Милый Этьен, несмотря на то что ты еще ребенок, я должна серьезно поговорить с тобой. Твой отец не вернется больше к нам. Вся забота как о тебе, так и о твоем младшем брате ложится теперь на меня. Тебе выхлопотали место в школе. Нужно работать, чтобы ты мог достичь самостоятельности. Если я умру, у детки (так она называла младшего сына) не будет другой поддержки, кроме тебя.

Этьен не посмел спросить, почему отец их не вернется, если он не умер. Слова матери глубоко запали ему в душу. Слезы несчастной женщины придали ему мужества, они достаточно ясно говорили обо всем.

Однажды в школе он случайно узнал кое-что о своем отце. Мальчик слышал разговор, в котором упоминали, что солдаты увели однажды его отца куда-то далеко и что всю свою жизнь он должен будет провести в заключении.

С этого дня он стал стыдиться своего несчастья. Мало-помалу он стал реже принимать участие в играх своих сверстников, собиравшихся в будни на площадке перед церковью и по воскресеньям на месте прогулки. Он уводил своего младшего брата в рощу, собирал ему цветные камешки, рвал цветы, вынимал птиц из гнезд – одним словом, старался развлечь его настолько, чтобы он позабыл окружающих его мальчиков, с которыми он мог бы играть.

Недалеко от деревни Фонбланш, на берегу речушки Калавон, лежит небольшая долина, окруженная холмами, у подножья которых есть несколько гротов, заросших кустарником. Трудно найти место столь дикое и столь полное какой-то таинственности. Аббатство Сенанк возвышается недалеко от этой местности среди скалистых вершин деревьев. Это здание хорошо сохранилось благодаря нескольким монахам ордена этого аббатства. Их присутствие словно оживляет эту глухую местность. В этом месте любили гулять дети Фурбиса. Этьен ходил, серьезно наблюдая за братом, который беспечно предавался своей детской веселости, и нередко они доходили до монастыря. Иногда заходили в прекрасную церковь аббатства и, если шла служба, с умилением слушали пение скрытого за решеткой хора. Часто их брал кто-нибудь из монахов, отводил в трапезную, откуда они возвращались домой с запасами съестных припасов и плодов. В один прекрасный сентябрьский день дети пришли, по обыкновению, в долину Сенанк. Расположившись на правом берегу реки, они занялись поиском разноцветных камешков и раковин. Услыхав за собой шум, они обернулись в испуге. Из-за скал на левом берегу вышел мужчина. Его наружность могла привести в испуг кого угодно. Одет он был в лохмотья, сквозь прорванные сапоги видны были растертые в кровь ноги, всклокоченные волосы и борода мешали рассмотреть его измученные усталостью и лишениями, загоревшие на солнце черты лица.

– Я боюсь его, – молвил младший из детей, прижимаясь к брату.

Да и было чего испугаться: незнакомец переходил вброд реку, направляясь к ним.

– Не бойся ничего, – ответил Этьен, взяв мальчика за руку и поспешно удаляясь к монастырю, потемневшие от времени стены которого видны были сквозь деревья.

Но незнакомец продолжал следовать за ними и так как шел быстрее, то скоро настиг их. Дети инстинктивно бросились от него на другую сторону дороги.

– Не бойтесь, – сказал он вдруг. – Я вам не сделаю ничего дурного.

Этьен остановился, рассматривая незнакомца.

– Разве у меня такое страшное выражение лица, что вы бежите от меня, как от волка? – спросил он их, стараясь сделать свой голос по возможности добрее.

– Что касается меня, то я не испугался вас, – гордо ответил Этьен, еще не совсем оправившийся от испуга, – но вы испугали моего брата.

– Я очень люблю детей и прошу вас, не ответите ли вы мне на несколько вопросов?

– Конечно, если вы не хотите нам сделать ничего дурного.

Этьен не выпускал руки своего брата и приготовился слушать. Незнакомец, по-видимому, подумал с минуту, затем, робко оглядевшись вокруг себя, сказал Этьену:

– Не согласитесь ли вы перейти на другую сторону реки? Нам будет гораздо удобнее говорить там.

– Здесь никого не бывает, – ответил Этьен, снова становясь подозрительным, затем он взял себя в руки и прибавил: – Только изредка кто-нибудь проходит в монастырь.

Незнакомец продолжал молчать и, с грустью оглядев себя, прибавил негромко:

– Конечно, они боятся меня!

Братья заметили слезы в его глазах.

– Вы из Горда? – спросил он вдруг у детей.

– Да, из селения Фонбланш.

– Из Фонбланша! – вскрикнул он. – Не знаете ли вы Бригитту Фурбис?

– Это наша мать.

– Ваша мать! В таком случае…

Он вдруг умолк. Скрестив на груди руки, он стоял на дороге, погруженный в немое созерцание, и смотрел на них таким взглядом, который не внушал им больше страха.

Эта сцена продолжалась несколько минут. Затем, раскрыв объятия, он упал на колени и, обняв детей, рыдая, покрыл их лица поцелуями. Лишь два слова вырвались из его уст:

– Дети мои! Дети мои!

Фурбис гладил своими загрубевшими руками их светло-русые головки. Братья поняли, в свою очередь, что их что-то связывает с этим незнакомцем, и обнимали его в ответ.

– Любите ли вы вашу мать? – спросил он их, когда прошел порыв первых чувств.

– Настолько же сильно, как и она нас, – ответил Этьен.

– Рассказывает ли она вам когда-нибудь о вашем отце?

– Никогда.

Глаза его снова наполнились слезами, но он тотчас же успокоился, когда Этьен прибавил:

– Но каждый вечер заставляет нас молиться о нем.

– Никто не говорил вам никогда о том, за кого заставляет она вас молиться?

– Иногда говорили.

– Что же вы слышали о нем?

– Многое. Но мать наша не позволяет нам повторять этого.

Фурбис жадно слушал детские голоса и был бесконечно счастлив. Встреча с его детьми оказалась столь неожиданной, что он был вдвойне счастлив, увидав их и даже получив возможность побеседовать с ними. Он не надеялся свидеться с ними так скоро.

Бывший торговец забыл все: и усталость, и свои несчастья, и страдания от долгого пути. Два года он с нетерпением ждал этого дня. Теперь ему показалось, что наступил конец его страданиям. Когда Фурбис излил свою радость, когда он сполна удовлетворился вниманием детей, он вспомнил, что ему еще очень много надо сообщить Этьену. Он встал с колен и хотел было сесть на поваленное около дороги дерево, как вдруг услышал звон колокольчика. К ним приближался монах, идущий около воза с сеном. Он шел, опустив голову, положив кнут на плечо, и тихо перебирал в руках четки.

– Послушай, – сказал Фурбис, обращаясь к Этьену, – меня не должны видеть. Мне необходимо перейти на ту сторону реки, где будет легче скрыться. Мне кое-что надо сообщить тебе. Неужели ты все еще боишься идти со мной?

– О нет! – ответил ребенок.

– Тогда пойдем.

Фурбис спрыгнул в высохшее русло Калавона и, прежде чем монах успел поднять голову, был уже на другой стороне, где и спрятался за деревьями. Этьен, держа за руку брата, последовал за ним, но с большей осторожностью, чтобы не упасть. Они прошли уже половину пути, как вдруг услышали, что их кто-то зовет. Это был монах Бернардин, с беспокойством следивший за ними.

– Вернитесь, малютки, – кричал им монах. – Вы переломаете себе бока.

– Будьте спокойны, отец, мы хотим посмотреть на гнезда синиц.

Ответив таким образом, Этьен пошел дальше. Добрый монах пожал плечами и пошел своей дорогой, продолжая перебирать четки.

На другом берегу за деревьями они нашли Фурбиса. Сделав несколько шагов, он остановился около небольшой ямы, выкопанной под навесом скалы. Здесь лежали сноп соломы и старый плащ.

– Сядем на мою постель, – сказал Фурбис, опускаясь и бережно сажая детей к себе на колени.

– Это ваша постель? Какая плохая.

– Помещение не лучше ее. Не все могут иметь дворцы.

При этих словах Фурбис грустно улыбнулся. Затем он снова начал обнимать детей, прижимая их поочередно к груди.

– Расскажи мне о своей матери, – обратился он вдруг к старшему сыну.

Этьен передал ему подробности нынешней жизни Бригитты. Он рассказал отцу обо всех ее огорчениях, тяготах, о ее мужестве. Он передал ему все события их жизни, однообразной и неопределенной.

Фурбис слушал его молча. Младший сын слез с его колена и забавлялся, втыкая соломинки в сырую землю. Этьен продолжал говорить, но время от времени вставал, чтобы помочь брату поднять камень, необходимый ему для его постройки. Так провел Фурбис целый час – самый счастливый за последние три года его жизни.

– Я хочу есть, – наконец, сказал младший, обращаясь к ним.

Фурбис грустно посмотрел на Этьена, затем, вынув из грязного мешка кусок черного хлеба, подал его ребенку, со словами:

– Вот все, что у меня осталось.

– Почему же вы не идете домой? – с удивлением спросил его Этьен.

– Достаточно ли ты рассудителен? Можно говорить с тобой как со взрослым?

– Конечно, – гордо ответил мальчик.

– Хорошо, – продолжал Фурбис, – я не могу идти домой, потому что боюсь, как бы меня не увидали те, кому не следует.

– Ну а ночью?

– Да, ночью, – ответил в смущении Фурбис, – я бы мог, но я только вчера прибыл сюда и так устал с дороги, что проспал до утра.

Говоря так, он изложил только часть истины. Он действительно прибыл накануне, но не спал ночь. За два дня добравшись сюда из Комарго, он не смел идти прямо домой и остановился в долине Сенанк. Найдя убежище в гроте, он устроил себе постель на снопе соломы, который без труда стащил в монастыре. Вечером же он направился в Горд и целый час ходил около своего дома, не смея войти в него. Он боялся встретить там кого-нибудь чужого. Жила ли в нем еще Бригитта? Не нашла ли она себе утешителя в своем вдовстве? Что стало с его детьми? Что встретит он – бедность или довольство? Дом несчастной был для него тайной, которая не позволяла ему войти в него.

Долго он строил разные догадки. Наконец, он направился в Новый Бастид, в надежде найти там Мулине, которому мог довериться без опасения быть разоблаченным. Мулине был уже далеко, но Фурбис не знал этого. Приближаясь к ферме, он дрожал как лист. Он не знал, что случилось с Марго, и в страхе ему казалось, что она вот-вот предстанет перед его глазами. Сквозь отверстие, через которое он стрелял некогда в Паскуаля и которое существовало до сих пор, постоянно увеличиваясь в диаметре, он увидел Фредерика Бореля – тот проходил в это время по двору, отдавая приказания. Фурбис поспешно отошел прочь и, обойдя вокруг фермы, хотел подойти к одному из молодых слуг, который не знал его. Но вдруг он услышал шум шагов за решеткой сада. Инстинктивно он отпрянул в сторону. Голос Фредерика Бореля раздался над его ухом: «Кто там такой?»

Фурбис не ответил. Начали лаять собаки. К счастью, было темно. Несколько минут беглец оставался неподвижен. Но перед этим домом, где он совершил столь ужасное преступление, он не мог долго оставаться спокойным. Дрожь пробежала по его телу. Вдруг перед его глазами словно блеснула молния, осветив деревню, и вся сцена убийства представилась Фурбису.

«Боже! – вскрикнул он. – Паскуаль!»

И он бросился как сумасшедший, не отвечая вышедшим к нему с фермы людям, и скоро скрылся из виду.

Вот по каким причинам не попал он домой в первый вечер своего прибытия, но он не мог доверить Этьену свои впечатления. Теперь благодаря ему он знал все подробности и смело мог идти к Бригитте.

– Слушай, – продолжал Фурбис, обращаясь к старшему ребенку, – скажи матери, что тот, о ком она думает, придет к ней сегодня вечером.

– Так вы мой…

– Молчи, – взмолился Фурбис, зажимая Этьену рот.

Затем продолжал:

– Главное – не говори никому, что вы встретили в лесу мужчину, который оказал вам внимание. Не говори никому об этом.

И, чтобы еще больше быть уверенным в молчании Этьена, он напугал его, прибавив:

– Если ты хоть слово скажешь обо мне кому-нибудь, кроме матери, я сегодня же ночью убью тебя.

– Вы меня не любите, – жалобно сказал ребенок, – потому что вы пугаете меня.

Эти слова снова растрогали Фурбиса и вызвали у него слезы. Но надо было расставаться, наконец. Торговец помог детям перейти вброд Калавона и, обняв их на прощание, долго провожал их глазами. Затем, бросившись на свое ложе, постарался уснуть. Что касается Этьена, то едва перестал он видеть своего отца, как пошел ускоренными шагами, таща за собой брата, который с трудом поспевал за ним. Раскрасневшиеся, покрытые потом от усталости пришли они в Фонбланш. Увидав их в таком виде, Бригитта побежала к ним.

– Что с вами случилось? – вскрикнула она.

Этьен бросился к ней на шею, затем, наклонившись к ее уху, сказал ей:

– Мама, я видел его.

– Кого? – удивилась она.

– Того, о ком ты заставляешь нас молиться каждый вечер. Он придет к нам сегодня ночью.

При этих словах лицо Бригитты вдруг покрылось смертельной бледностью, она закрыла глаза и оперлась о стену, чтобы не упасть на пол.

Глава XXX

Наступила ночь. Бригитта уложила детей спать. Этьен не сразу согласился лечь в постель. Он считал себя достаточно взрослым, чтобы принимать участие в том, что должно было произойти в эту ночь в их доме.

– Пора спать, – нежно сказала ему мать, – я хочу, чтобы ты лег.

– Но ведь он придет.

– Ты увидишь его завтра утром.

– Скажи ему, – прибавил Этьен, засыпая, – пусть он никогда больше не пугает детей.

Скоро в комнате раздалось тихое дыхание малюток. Бригитта подошла к зеркалу, стоявшему возле окна, и, подняв лампу над головой, долго смотрела на себя.

Никогда она не имела иной красоты, кроме прекрасного телосложения и блестящих глаз. Увы! Теперь черты лица ее увяли, лицо пожелтело, вокруг глаз, покрасневших от слез, появились глубокие морщины. Она тяжело вздохнула, затем, сняв с себя траурное платье, которое носила в течение трех лет, стала искать в углу, где лежала ее одежда, во что бы ей переодеться. Однако невесело было у нее на душе. Скорее она была испугана. Причину этого ужаса постараемся разъяснить теперь.

В то время, когда муж ее жил в Фонбланше, она мало-помалу теряла свои прекрасные мечты о счастье, не переставая любить его. Ни беспорядочная жизнь этого негодяя, ни его преступная связь с Марго – ничто не могло уничтожить в ней глубокой привязанности к супругу. Но с того дня, как Фурбис стал преступником, любовь исчезла, лишь та таинственная связь, которая привязывает сердце каждой честной женщины к тому, кто сделал ее матерью, не могла оборваться. Несмотря ни на его ошибки, ни на его преступления, он оставался отцом ее детей. Она не желала его возвращения, она слишком много выстрадала из-за него. Но, если он вернулся, она не считала себя вправе оттолкнуть его. Она приготовилась достойно принять его, без упреков, без проявления слабости. Но с какими чувствами явился он к ней?

Шел ли он к ней с бранью или с раскаянием на устах? Не имел ли он желания, ограбив свою жену и детей, добыть себе средства к существованию? Разве не он сам был причиной того, что все боялись его? Его могут застать у нее в доме, так как за ним, без сомнения, послана погоня. Эти размышления наполняли ужасом душу Бригитты. Она предчувствовала новую бурю, беспокоясь не столько за себя, сколько за своих детей.

В девять часов она услышала, как кто-то два раза ударил в дверь. Дрожа от волнения, она пошла отворять.

– Это я, – сказал Фурбис, поспешно входя и тщательно запирая за собой дверь.

Она взяла его за руку и быстро ввела в комнату. Там, между постелями детей, при слабом свете лампы она посмотрела на него. Это не был уже тот надменный, гордый Фурбис, каким Бригитта знала его некогда. Он вернулся униженным, убитым, сломленным. Ему ничего не было нужно, кроме частицы ласки и доли прощения. Он не сказал ни слова, но достаточно было посмотреть на его жалкое лицо, смущенную позу, постаревшие черты лица, опущенные глаза, чтобы ясно понять, насколько он изменился.

Бригитта почувствовала, как сердце ее охватила бесконечная жалость. В эту минуту она забыла все свои страдания, думая о мучениях, которые так четко отражались на лице Фурбиса. Она не видела в нем больше преступника, а только несчастного человека. Она раскрыла ему свои объятия, и он бросился к ней, жаждущий лишь прощения и ласки. Несколько минут они молчали. Затем Фурбис рассказал жене о своей жизни, начиная с того дня, как он прибыл на каторгу, о его лишениях, бегстве, проживании в Комарго до решения вернуться в Фонбланш.

– Долго я не отваживался войти сюда, – молвил он, – не смея показаться перед тобой. Но жить без тебя, без детей я был больше не в силах. Вдали от вас я чувствовал, как меня охватывало мрачное отчаяние, которое толкнуло бы меня на новые преступления. Тогда я бросил все и бежал. Сегодня днем я обнимал моих детей, сейчас обнимаю тебя, и мое отчаяние уже не так сильно.

Он стоял на коленях перед Бригиттой, которая молча слушала мужа, не сводя с него глаз.

– Я во многом виноват, – продолжал он, – но ты можешь помочь мне исправиться. Я решил начать новую жизнь, жизнь честную, но для этого необходимо, чтобы ты разделяла ее со мной, необходимо, чтобы согласилась уехать.

– Уехать отсюда? – всплеснула руками Бригитта. – А дети?

– Ты увезешь их с собой. Разве я могу обойтись без них?

– Куда же мы уедем?

– К контрабандистам, с которыми я познакомился в Комарго, – продолжал Фурбис, – мне говорили, что я могу поселиться на границе с Испанией. Там никто нас не знает. Мне не надо будет бояться преследований полиции или краснеть за свое прошлое. У меня будет возможность спокойно трудиться для нашего существования. Последуешь ли ты за мной?

Бригитта не отвечала.

– Я заглажу все то зло, которое причинил тебе, – с жаром продолжал Фурбис. – Я сделаю тебя счастливой. Несчастья исправили меня. Верь мне, не отказывайся ехать со мной.

Бригитта молча продолжала глядеть на него, спрашивая себя, насколько искренни все его уверения.

– Я хочу верить тебе, – наконец, сказала она. – И если бы дело было только за мной, то завтра же мы бы уехали отсюда. Но я думаю о наших детях. Я не могу обречь их на беспокойства и неизвестность. Поезжай в Испанию один и, когда ты будешь совершенно уверен, что наша жизнь обретет спокойствие, напиши мне. Клянусь тебе, я приеду.

С минуту Фурбис размышлял. По-видимому, в нем происходила борьба, затем он ответил с нежностью:

– Ты права, завтра я уеду один.

– Завтра? – спросила она.

– Да, это необходимо.

– Так скоро?

– Я не могу оставаться здесь дольше, не подвергаясь опасности, – продолжал Фурбис. – Если кто-либо из соседей узнает меня, я пропал.

– Когда ты шел мимо Нового Бастида, – быстро спросила его Бригитта, – уверен ли ты, что тебя не заметил Фредерик Борель?

– Было уже темно. Кроме того, я закрыл лицо платком. Отдохну сутки, затем отправлюсь в Комарго, откуда будет нетрудно пробраться в Испанию.

– Будь осторожен и пиши мне.

– Обещаю.

– Теперь надо подумать об отдыхе.

– Я хочу есть, – тихо проговорил Фурбис.

– Какая я, однако, глупая, что сама не вспомнила об этом! – всполошилась Бригитта.

Бегом спустилась она на кухню и скоро вернулась, держа в руках остатки ужина и бутылку вина. Она застала Фурбиса около кроватки Этьена, он глядел на своего старшего сына.

– Дорогие мои дети! – проговорил он, возвращаясь к столу, где накрыла ужин жена.

Он ел и пил, в то время как Бригитта с нежностью смотрела на него. Теперь она была уверена: ее муж снова с ней, исправившийся благодаря пережитым невзгодам. Она не теряла надежды снова зажить счастливой жизнью. Она словно видела себя с ним в каком-нибудь глухом уголке мира, облегчающей его страдания от угрызений совести за ошибки прошлого, воспитывающей детей, для которых осталось бы неизвестным бесчестье их отца.

Рано утром Бригитта была уже на ногах.

– Останься здесь на весь день, – предложила она мужу. – Твои сыновья побудут с тобой, я не пошлю их сегодня в школу.

Проснувшись, дети были очень удивлены, увидев человека, которого они встретили вблизи аббатства, лежащим на матрасе в той комнате, где они спали.

– Иди сюда, Этьен, – ласково сказал ему Фурбис.

Ребенок поспешил к отцу, и тот уложил его около себя.

– Я тоже хочу к вам! – закричал другой.

Этьен позвал его, и когда они собрались все втроем, то поцелуям и объятиям не было конца.

– Ты знаешь, кто я такой? – спросил Фурбис у старшего.

– Да, отец, я понял это.

– Но не следует никогда никому рассказывать об этом.

– Вы уже это говорили, – возразил Этьен, снова становясь серьезным.

Это был восхитительный день для Фурбиса. Он играл с детьми и забавлялся их милой болтовней. Бригитта, улучив минуту, приходила обнять всех троих. Давно уже не было в семье такого праздника. Фурбис забыл о своих несчастьях и своих ошибках. Его озлобление, ставшее следствием выпавших на его долю невзгод, полностью исчезло.

После полудня соседи несколько раз стучались к ним в дверь. Бригитта, боясь вызвать подозрения, не открывала им, и, заметив, что Фредерик Борель ходит в окрестностях с охотничьим ружьем на плече, нашла уважительную причину отказать им. Затем, волнуясь, она сообщила свои опасения Фурбису.

– Он всегда охотится в этой местности? – спросил бывший перекупщик.

– Да, я часто вижу его здесь. Он и вчера проходил по полю перед нашим домом, но сегодня я опасаюсь всего.

– Уверяю тебя, он не мог меня заметить.

– Положим так, но он знает твою походку. Мне передавали, что месяц тому назад в трактире Горда он говорил: «Если Фурбис когда-нибудь вернется сюда, клянусь, что он не уйдет из моих рук».

– Негодяй! – вскрикнул Фурбис. – Так ему не удастся это!

Глаза его засверкали, лицо искривилось от бешенства. Это не был больше муж Бригитты, отец Этьена. Произнося эти слова, он был арестантом, товарищем Праделя, беглым каторжником.

Затем Фурбис продолжал, успокоившись:

– В моем положении я должен избегать всех и всего. Я не хочу губить тебя снова. Я был так счастлив сегодня, что готов остаться до завтрашнего дня. Но лучше мне уйти сегодня ночью, это будет благоразумнее.

На следующий день, когда стемнело, Бригитта, как и накануне, уложила детей спать. Затем, пока ее муж, распрощавшись с ними, прилег немного отдохнуть, она поспешно приготовила небольшой ужин, налила вина в тыквенную бутылку Фурбиса, положила провизии и белья в мешок и разбудила мужа в час ночи.

– Уже пора, – сказала она.

В ту же минуту слезы показались на глазах бедной женщины.

– Не плачь, – проговорил Фурбис, прижимая ее к груди.

Она незаметно хотела положить ему в руку немного денег, говоря:

– Слушай, возьми это, я сама не богата, но тебе предстоит далекий путь.

Он остановил ее.

– Нет-нет, я не хочу, чтобы мое посещение вовлекало тебя в излишние расходы. У меня есть еще несколько экю. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Комарго.

Он подошел к кровати, где спали дети, долго смотрел на них, а затем запечатлел нежный поцелуй на лбу обоих сыновей. В это время Бригитта отворила дверь. Ночь была темная, вся деревня была погружена в глубокое спокойствие.

– Не забывай меня, – сказала Бригитта, – а главное – не забывай своих сыновей.

– Не сомневайся в этом, – ответил он.

Это было его последнее слово. Он вырвался из объятий жены и быстро удалился. Но едва успел он пройти немного, как несколько человек, прятавшихся за стеной, вышли и загородили ему путь. Довольно было одного взгляда, чтобы он понял, с кем имеет дело: его окружили шестеро жандармов. Вдали виднелись блузы десятка крестьян, вооруженных вилами и ружьями, прятавшиеся в тени. Фурбис хотел броситься в сторону, но было поздно: его окружили со всех сторон. Унтер-офицер, командующий жандармами, откинул плащ, под которым прятал фонарь, и направил свет в лицо беглеца.

– Именем закона я вас арестую. Вы Фурбис, каторжник, бежавший из-под стражи в 1863 году.

При этих словах раздался ужасный крик: Бригитта упала без чувств на пороге своего дома. Фурбис хотел броситься к ней на помощь. Одним ударом он сшиб с ног двух жандармов и прорвал окружившее его кольцо. Но в ту же минуту на него бросились другие. Завязалась ужасная схватка. Торговец, гнев которого удвоил силы, десять минут отбивался от своих врагов. Наконец, его сбили с ног, связали руки и ноги и отнесли в город.

Только час спустя Бригитта пришла в сознание. Ее окружало много народа, между ними был и Фредерик Борель. Когда ее блуждающий взгляд остановился на нем, он ясно прочел в нем упрек.

– Позже вы будете благодарить меня за то, что я сделал. Я узнал вашего мужа, когда он появился около Нового Бастида, и счел своим долгом избавить как вас, так и всю местность от этого злодея. Но будьте спокойны, я буду заботиться о вас и о ваших детях.

Сначала она не ответила ему, затем встала и вытянула руки, будто желая схватить какой-то удаляющийся от нее предмет.

– Ах, мои дети! – проговорила она и вдруг разразилась безумным хохотом.

Ее пытались успокоить.

– Я хочу уехать в Испанию, – вскрикнула Бригитта, вырываясь из державших ее рук.

– Боже! Она помешалась! – воскликнул Борель.

Бригитта действительно сошла с ума – бедная женщина не смогла вынести этих последних впечатлений. Через несколько дней она была помещена в дом умалишенных в Сент-Реми. В начале 1866 года Фурбиса снова отправили на каторгу в Тулон. Там согласно положению о наказании беглых он получил тридцать ударов плетью. Затем его немедленно поместили в каземат для каторжников.

Когда Фурбис остался один, скованный, как дикое животное, им овладело настоящее бешенство. Он бился головой о стену, катался по полу, испуская душераздирающие крики. После двух лет свободы его положение стало еще более тягостным, чем то, в котором он был раньше. Трудно объяснить, как ему удалось не потерять рассудок.

После приступа бешенства он впал в мрачную меланхолию, которая продолжалась довольно долго и привела его в конце концов к более мирному настроению. После этого он был помещен между штрафниками. Фурбис не смел более надеяться улучшить свое положение хорошим поведением. За ним было усилено наблюдение, так что он должен был отказаться от надежды бежать когда-либо. Все, что оставалось, – это просить о перемещении в Кайенну. Не надеялся ли он встретить там Марго?