Текст книги "Мудрость Уязвимости"

Глава 9
Пересмотр религии

Мы начали эту книгу с того, что наука и научная философия не оставляют места религиозному верованию. Не останавливаясь на этом моменте подробно, мы просто взяли его за отправную точку нашего повествования. Мы приняли точку зрения, согласно которой существование Бога, любых абсолютов и скрытого вечного порядка не имеет ни смысла, ни логических обоснований. Мы приняли как данность, что подобные идеи бесполезны для науки, поскольку не помогают делать предсказаний, и что любые явления проще объяснить другими способами. В то же время мы отметили, что религия вовсе не обязательно должна находиться в противоречии с научным мировоззрением, ведь почти все духовные традиции признают, что в развитии человека обязательно наступает этап, когда приходится отказаться от любых убеждений (но не от веры) и от иллюзии безопасности.

До сих пор мы не выдвинули ни одного тезиса, который нельзя было бы проверить экспериментально, как и не отстаивали точек зрения, которые находились бы в серьезном противоречии с современной наукой. Тем не менее мы беремся утверждать, что человечество достигло в своем развитии этапа, когда основные религиозные и метафизические идеи и понятия снова стали доступны для восприятия и преисполнились новой значимости – не как убеждения, но как удобные в использовании символы определенного опыта.

Наука и религия рассказывают об одной и той же вселенной, только говорят на разных языках. Если обобщить, то научные утверждения относятся к прошлому и будущему. Ученый описывает события. Он рассказывает, как произошло событие, давая детальное описание того, что произошло. Ученый вычисляет, что события происходят с определенной частотой и в определенной последовательности. Основываясь на полученных данных, он выдвигает предположения, благодаря которым мы можем предпринять конкретные действия для оптимальной адаптации к ходу описанных событий. Чтобы выдвинуть такое предположение, ученому не надо ничего знать о Боге или вечной жизни. Ему нужно знать прошлое – то, что уже случилось.

Утверждения, которые выдвигает религия, как раз соотносятся с настоящим. Но это часто упускают из виду. Как ученые, так и религиозные люди полагают, что религия как раз обращена в прошлое и в будущее. При поверхностном рассмотрении действительно кажется, что религия объясняет, откуда взялся этот мир и куда он в конечном счете придет. Очень долго религия ассоциировалась с пророчествами, то есть, фактически, с теми же предсказаниями. Религия утверждает, что мир был сотворен Богом, что сотворен он был по определенному замыслу, который будет исполнен в далеком будущем, в «жизни будущего мира»[24]24
  Автор цитирует один из английских вариантов «Символа веры».


[Закрыть]. Кроме того, констатируется, что человек обладает бессмертной душой, и предсказывается, что эта душа переживет физическую смерть и будет жить вечно.

Ученый вполне справедливо отмечает, что такие предсказания проверить невозможно и что они никоим образом не соотносятся с достоверно известными событиями прошлого. Когда ученый пытается обнаружить, на каких основаниях выдвинуты религиозные предсказания, он приходит к выводу, что основания эти имеют эмоциональную, а не рациональную природу. Религиозные люди надеются, хотят верить в то, что они окажутся правдой.

Между тем в истории любой религии всегда появлялись люди, которые понимали и интерпретировали религиозные идеи и концепции совершенно иначе. Пожалуй, такое чаще случалось на Востоке, чем на Западе, хотя и в истории христианства нам встречается множество мужчин и женщин, имевших взгляды, сходные с ортодоксальным индуизмом и буддизмом.

С этой другой, как нам кажется, более осознанной, позиции религия не является набором предсказаний. Ее доктрины относятся не к будущему и бессмертному, а к настоящему, но вечному. Это не набор верований и надежд, а напротив, система символов, соотносящихся с опытом ощущаемого настоящего.

Традиционно существует два вида символов. Первый описывает религиозное понимание настоящего в форме конкретных образов и историй. Второй вид тоже описывает настоящее, но более абстрактно, часто прибегая к языку отрицаний, больше свойственному академической философии. Для удобства назовем первый вид символов религиозным, а второй – метафизическим. Только будем помнить, что «метафизический» не означает «спекулятивный». Это не попытка опередить науку и дать логическое описание вселенной и ее истоков. Это способ сформулировать знания о настоящем. Религиозный вид символов больше характерен для христианства, ислама и иудаизма, в то время как метафизический чаще встречается на Востоке.

Мы уже отмечали, что наука и религия описывают один и тот же мир, и на протяжении всей этой книги не интересовались ничем, кроме повседневной жизни и того, из чего она состоит, – конкретных вещей, которые можно увидеть, почувствовать и испытать. Возможно, религиозные критики бросят упрек, что мы сводим религию к «натурализму», приравниваем Бога к природе и превращаем религию в карикатуру и насмешку, изымая из нее самую суть, ее «сверхъестественную составляющую».

Но стоит спросить теологов, что они имеют в виду под «сверхъестественным», и они немедленно начинают изъясняться сложным научным языком: Бог обладает «вещественной реальностью, отдельной от остального мироздания»; рассуждения о Боге ведутся только в терминах прошлой истории и будущих предсказаний. Теологи настаивают на том, что сверхъестественный мир – иного «порядка», чем тот мир, который изучает наука, и находится на других планах существования, недоступных нашим органам чувств. Создается впечатление, что речь идет о чем-то паранормальном, о явлениях из той же серии, что телепатия, ясновидение и яснослышание.

А между тем это и есть натурализм в самом его беспримесном виде; более того, это псевдонаука. Ведь наука и натурализм не обязательно имеют дело с явлениями, доступными нашим органам чувств. Никто не видел ни электронов, ни квантов, никому еще не удавалось внятно изобразить неевклидово пространство. Если паранормальные явления действительно существуют, они вполне могут поддаваться научному изучению и объяснению, ведь, скорее всего, они будут лишь очередным проявлением «природы». Действительно, сегодня наука имеет дело с бесчисленным количеством вещей и явлений, которые нельзя испытать при помощи органов чувств, – например, прошлое в целом, процесс гравитации, природа времени, вес звезд и планет. Заключения о существовании таких невидимых вещей делаются на основании логики, опирающейся на непосредственный опыт.

Это гипотезы, дающие разумное объяснение наблюдаемым явлениям. Бог, существование которого доказывают теологи, сводится к тому же – к гипотезе, объясняющей весь имеющийся у нас опыт.

Когда теолог выдвигает подобную гипотезу, он прибегает к научным методам и вступает в область науки. Поэтому ему надо быть готовым к тому, что его гипотезу будут изучать, подвергать сомнению и критиковать его коллеги, натуралисты.

Но различие между естественным и сверхъестественным можно объяснить гораздо проще и практичнее. Коль скоро «природа» – область научных знаний, мы можем сказать, что природа – это тот мир, который мы способны назвать, измерить и классифицировать. Природа – та часть мира, которую мысль проанализировала и рассортировала на группы под названием «вещи». Как мы видели, эта часть мира обрела собственную идентичность благодаря тому, что человек дал имя всем ее составляющим. Здесь движение отличается от неподвижности путем сравнения предмета, движущегося быстро, с предметом, движущимся очень медленно, хотя оба они двигаются.

Следовательно, весь этот мир «природы» относителен и появляется благодаря человеческой мысли и сравнениям. Голова что, на самом деле отделена от шеи? Почему мы не включили в ту «вещь», которую назвали головой, ту «вещь», которую назвали шеей? Точно так, как мы включили в нее нос. Ведь это условность, что голова и шея – две разные вещи, а не одно целое. В этом отношении представители древней метафизики совершенно правы, когда утверждают, что весь мир – лишь продукт нашего ума. Они подразумевают мир «вещей».

С другой стороны, мир Абсолюта и сверхъестественного состоит из таинственной реальности, которую мы никак не назвали, не классифицировали и не подразделили. Он не продукт ума. Но определить и описать, что он такое, невозможно. В каждый отдельно взятый момент времени мы осознаём этот мир; это и есть наша осознанность. Мы чувствуем и ощущаем его, и он есть наши чувства и ощущения. Но пытаться узнать и определить его – все равно что резать ножом этот же нож. Что это? Роза. Но «роза» – это просто набор звуков. Что такое звук? Взаимодействие звуковых волн и барабанной перепонки в ухе. Значит, роза – это взаимодействие звуковых волн с перепонкой? Нет, роза – это роза – это роза – это роза – это роза…

«Определить» означает пытаться отыскать точное соответствие между набором чувственных данных и соответствующими звуками. Но поскольку звуки – это тоже чувственные данные, мы попадаем в замкнутый круг. Реальный мир, предоставляющий нам и чувственные данные, и органы, с помощью которых мы их получаем, сам по себе остается бесконечно загадочным и непостижимым.

Встав на эту точку зрения, мы начинаем многое понимать в древних текстах. «Дхаммапада», стихотворные изречения Будды, начинается так: «Дхаммы обусловлены разумом, их лучшая часть – разум, из разума они сотворены». Сравните с первой главой Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Все чрез Него [Слово] начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть». При помощи разума, «мысленных слов», мы различаем или «сотворяем» вещи. Без мыслей нет и «вещей» – только неопределенная реальность.

Если хотите добавить поэзии, можете провести параллель между реальностью и Богом Отцом, ибо Он – в основе всех «вещей». Тогда мысль можно назвать Сыном, Он «той же природы, что Отец»; тот самый Сын, через которого «все начало быть» и который должен быть распят, если мы хотим увидеть Отца, как мы должны отказаться от слов, чтобы увидеть реальность такой, какая она есть.

Затем Сын воскресает из мертвых и возвращается на небо, подобно тому, как мы, увидев реальность, можем свободно пользоваться мыслью и словом, не давая им себя обманывать. Он «возвращается на небо» в том смысле, что мы признаём его частью реальности, а не чем-то, стоящим отдельно.

Еще можно для описания неопределенной реальности воспользоваться негативным языком метафизики. Она бесконечна, а не определена и закончена. Она вечна и вездесуща и не относится к прошлому или будущему, к условностям пространства и времени. Она неизменна в том смысле, что само понятие перемен – не что иное, как очередное слово, очередное определение, которое реальность, называемая переменами, превосходит. Разумеется, если любое движение относительно, абсолютного движения не существует. Бессмысленно утверждать, что все тела во вселенной единовременно двигаются со скоростью десять тысяч миль в минуту, потому что это «все» исключает существование любого другого тела, относительно которого происходило бы такое движение.

Метафизический язык негативен, потому что пытается донести ту истину, что слова и идеи реальность не объясняют. Метафизика не пытается убедить нас, будто реальность – некая безграничная масса прозрачной желеобразной субстанции. Она не рассказывает нам о каких-то неуловимых абстракциях – нет, она говорит нам о том мире, в котором мы живем.

Опыт, который мы называем вещами, цветами, звуками, запахами, вкусами, формой и весом, сам по себе – не вещь, не форма, не число; он вообще ничто, но мы все равно воспринимаем, «наблюдаем» его в отдельно взятый конкретный момент времени. Значит, мы наблюдаем Бога, которого традиционные доктрины характеризуют как безграничного, не имеющего формы, вечного, бесконечного, неделимого и недвижимого; неизменная Реальность, Абсолют, стоящий за относительным, Смысл, стоящий за мыслями и словами[25]25
  В учении веданты это называется Самостью (санскр. атман), лежащей за пределами всех ощущаемых «вещей». – Прим. автора.


[Закрыть]. Смысл по сути своей бессмыслен, потому что, в отличие от слов, не имеет смысла, но сам является смыслом. Дерево само по себе бессмысленно, но при этом является смыслом слова «дерево».

Легко увидеть, что такого рода язык, будь он религиозным или метафизическим, ведет к всякого рода недоразумениям. Ведь когда ум разделен и «я» пытается убежать от ощущаемого опыта настоящего, сверхъестественный мир – весь, целиком – становится тем самым убежищем, куда ум радостно устремляется. «Я» сопротивляется неприятным ему переменам, поэтому цепляется за «неизменный» Абсолют, забывая, что этот Абсолют является зыбкостью, неопределенностью по сути своей. Когда жизнь преподносит очередной горький урок, «я» способно вынести его лишь при условии, что это часть мудрого замысла любящего Бога Отца. Вот только само это условие делает невозможным постижение «любви Бога», которая, как хорошо известно, требует отказа от своего «я».

Превратное понимание религиозных идей становится особенно очевидным, когда мы обращаемся к концепциям бессмертия, рая и ада – вернее, к тому, во что человек эти концепции превратил.

К этому моменту уже должно быть понятно, что вечная жизнь заключается в осознании настоящего как единственно существующей реальности, а понятия прошлого и будущего – не более чем условности. Мгновение настоящего – это те самые «врата рая», «прямой и узкий путь, ведущий к самой жизни», и нет в этом мгновении места для отдельного «я». В этом ощущаемом опыте нет ощущающего, который бы его ощущал. «Богатый» не пройдет в это игольное ушко, потому что тащит с собой слишком многое; он цепляется за прошлое и за будущее.

Можно было бы привести множество цитат из духовной литературы всех народов и эпох и убедиться, что под вечной жизнью подразумевалось именно это. Мы ограничимся отрывком из Экхарта:

То «Сейчас», когда Бог создал первого человека, и то «Сейчас», когда исчезнет последний человек, и то «Сейчас», когда я произношу эти слова, – все они едины для Бога, для которого существует только Сейчас. Глядите! Человек, осененный светом Божьим, осознаёт не то, что прошло, и не грядущие времена; он осознаёт единую вечность, кроме которой ничего больше нет… Следовательно, он не извлекает ничего нового из будущих событий, он не подвержен воле случая, ведь он живет в «Сейчас», которое всегда свежо и зелено, будто только что распустившаяся почка.

Когда вы умираете и возрождаетесь к жизни в каждый момент времени, научные предположения о том, что ждет вас после смерти, мало что для вас значат. Сколько великолепия в том, что мы этого не знаем! Как надежда на выживание, так и страх уничтожения коренятся в памяти о прошлом, в воспоминаниях о пробуждениях и засыпаниях; концепции вечной жизни и вечного небытия бессмысленны, каждая по-своему.

Не нужно обладать богатым воображением, чтобы представить себе, что вечность – штука очень страшная, просто-таки чудовищная. Поэтому между раем и адом в их традиционном понимании не такая уж большая разница. Вечная жизнь кажется заманчивой перспективой только тогда, когда человек представляет себе не вечность как таковую, а неограниченное количество времени. Но это совершенно разные вещи – иметь столько времени, сколько хочется, и иметь время, которому нет конца.

В беспрерывном и вечном нет никакой радости. Мы желаем вечности только потому, что настоящее наше пусто. Человек, пытающийся есть деньги, всегда будет голоден. И когда кто-то говорит «хватит, пора остановиться!», человек ударяется в панику, потому что так и не насытился, и ему нужно больше, и еще больше времени, чтобы продолжать «есть деньги», не переставая надеяться, что вот-вот наступит насыщение. Не нужна нам вечность, нам нужен опыт абсолютного счастья прямо сейчас, в настоящем. Желание продлить такой опыт навечно происходит из-за того, что мы осознаём себя получающими этот опыт, а значит, не до конца осознаём сам опыт как таковой. До тех пор, пока остается ощущение «я», получающего опыт, текущее мгновение настоящего не может стать всем. Вечная жизнь осознаётся, когда последняя разница между «я» и «сейчас» исчезает; остается только «сейчас», и ничего больше.

Напротив, ад, или «вечное проклятие», заключается не в бесконечном количестве времени, но в замкнутом круге, когда цепочки событий и связанные с ними негативные эмоции возобновляются снова и снова, всё ради погони за недостижимым. Ад – это тщетность, вечная невозможность любви к себе, осознанности, самообладания. Это попытка увидеть собственные глаза, услышать собственные уши и поцеловать собственные губы.

Но увидеть, что жизнь совершенна в каждый отдельно взятый момент времени – целостна, неделима, беспрерывно обновляема, – означает понять смысл учения, говорящего нам, что в вечной жизни Бог, то самое неопределимое это, является смыслом мироздания, Конечной Причиной или Пределом всего сущего. Поскольку будущее всегда остается недостижимым, подобно морковке, которая всегда болтается впереди ослика, исполнение божественного предназначения находится вовсе не в будущем. Оно находится в настоящем и заключается не в капитуляции перед упрямыми фактами, а в осознании того, что капитулировать некому.

Именно в этом заключается универсальный религиозный принцип, согласно которому, чтобы познать Бога, человек должен отказаться от самого себя. Эта истина повторялась так часто, что превратилась в общеизвестную банальность, а между тем нет ничего сложнее, чем следовать ей, и ни одна другая мысль не подвергалась столь беспощадному искажению. Как может человеческое эго, которое эгоистично по природе своей, от себя же отказаться? Самому не получится, подчеркивают теологи. Только с помощью божественной благодати, мощной духовной силы, помогающей человеку достичь того, чего он никогда не достиг бы самостоятельно.

Но даруется ли эта благодать всем или только избранным, которые, будучи осененными ею, не имеют иного выбора, кроме как подчиниться божественной воле? Некоторые говорят, что все получают это откровение, просто кто-то его принимает, а кто-то отвергает. Другие утверждают, что благодать нисходит лишь на избранных, но даже тогда за человеком остается выбор и он может раскрыться навстречу откровению или отвернуться от него.

Но все это никак не решает нашу проблему. Лишь заменяет проблему цепляния за свое эго или отказа от него проблемой принятия божественной благодати или отказа от нее; проблемы эти идентичны. В христианстве зашифрован собственный ответ на этот вопрос: человек может отречься от себя только «во Христе». «Христос» здесь означает реальность, в которой нет никакого «я», от которого можно было бы отказаться. Отказ от «я» – проблема ложная, несуществующая. «Христос» есть осознание того, что отдельного «я» просто нет. «Я ничего не могу творить Сам от Себя… Я и Отец – одно… прежде нежели был Авраам, Я есмь»[26]26
  Иоан. 5:30, 10:30, 8:58.


[Закрыть].

Если такая проблема вообще существует, заключается она лишь в том, чтобы увидеть, что «здесь и сейчас» не существует «я», от которого нужно было бы отказываться. Вы совершенно свободны, чтобы сделать это в любой момент, и ничто не сможет вас остановить. Это и есть наша свобода. Для чего мы не свободны, так это для того, чтобы совершенствовать себя, отдавать себя, раскрывать себя навстречу божественной благодати; вся эта деятельность, которую разворачивает раздвоенный ум, лишь отрицает свободу и откладывает ее на потом. Это все равно что пытаться съесть собственный рот вместо куска хлеба.

Нужно ли подчеркивать, что есть огромная разница между осознанием «Я и Отец – одно» и состоянием ума, когда человек, как у нас принято говорить, «считает себя Богом»? Если вы по-прежнему считаете, что у вас есть отдельное «я», но при этом ассоциируете его с Богом, вы превращаетесь в невыносимого эгоманьяка, искренне верящего, будто он может совершить невозможное, стать господином собственного опыта, а порочные круги раздвоенного разума обратить себе на пользу.

 
Я властелин моей судьбы,
 
 
Я капитан моей души![27]27
  У. Э. Хенли, «Invictus» (пер. В. Рогова).


[Закрыть]
 

Когда змея заглатывает собственный хвост, голова у нее безобразно раздувается. Совсем другое дело видеть, что вы и есть ваша «судьба» и что нет никого, кому надо было бы с ней бороться или кого нужно было бы побеждать; нет никого, кому нужно было бы править судьбой или сдаваться на ее милость.

Нужно ли подчеркивать, что растворение «я» в Боге не имеет ничего общего с отвратительными мистическими миазмами, в которых полностью уничтожаются «личностные ценности»? «Я» никогда не было, не является и не будет частью человеческой личности. Нет в нем ничего уникального, «отличного» от других, просто интересного. Напротив, чем упорнее человек отстаивает свое «я», тем более обезличенным, серым и неинтересным он становится как личность. Чем быстрее движется предмет по кругу, тем больше он размазывается, превращаясь в невнятную дымку. Очевидно, что самые интересные люди – это люди, чем-то искренне заинтересованные, а чтобы по-настоящему чем-то интересоваться, нужно забыть о своем «я».

Мы можем видеть, что основные принципы философии, религии и метафизики могут быть поняты двумя очень разными способами. Их можно воспринимать как символы целостного ума, как проявления той истины, что в каждый отдельно взятый момент времени жизнь и ощущаемый опыт суть единое целое. «Бог» – не определение такого состояния ума, но восклицание, его сопровождающее. Увы, гораздо чаще этими символами пользуются, чтобы попытаться выйти за пределы себя и вселенной, а затем овладеть ими и полностью подчинить себе. Этот путь, каким бы сложным и изощренным он ни был, замкнут сам на себя и никогда никуда не приведет.

Поскольку человек бегает по кругу уже много веков, технологический прорыв мало что изменил, разве что ускорил этот бег до такой степени, что напряжение стало невыносимым. Наша цивилизация вот-вот разлетится на куски, разорванная чудовищной центробежной силой. Перед лицом такой перспективы привычная нам религия, религия самоосознания, ничем не может помочь, ведь она сама является частью поразившего человечество заболевания. Если научная мысль подорвала позиции такой религии, тут не о чем жалеть. Тот «Бог», к которому она могла бы нас привести, был бы не таинственной Реальностью, но лишь очередной проекцией нашего «я» – нематериальным космическим «Я», правящим вселенной.

Наука великолепна не столько потому, что дает имена явлениям и классифицирует их, сколько потому, что наблюдает и стремится узнать факты, какими бы они ни оказались. Да, она часто смешивает факт и допущение, а реальность путает с искусственно созданными системами. Зато в своей искренней открытости навстречу миру она чем-то напоминает религию, понимаемую иначе, глубже, чем мы привыкли думать. Чем талантливее ученый, тем лучше он понимает, сколь мало на самом деле знает о реальности, тем лучше он осознаёт, что выведенные им законы и придуманные ярлыки, описания и определения суть лишь продукты его собственного ума. Они помогают ему «пользоваться» миром так, как велят им же, ученым, поставленные цели, и скорее систематизируют явления, чем помогают понять и объяснить мир.

Чем упорнее он анализирует окружающую его реальность, спускаясь до бесконечно малых величин, тем больше элементов для классификации он находит и тем яснее понимает, насколько такие классификации относительны. У него создается впечатление, что то, чего он не знает, увеличивается в геометрической прогрессии по сравнению с тем, что он знает. Он неуклонно приближается к той точке, в которое неизведанное перестает быть просто не заполненной словами пустотой и превращается в окно внутри сознания – окно, название которому не «невежество», но «благоговейное изумление».

Робкий ум торопится поскорее это окно захлопнуть и предпочитает обходить стыдливым молчанием то, чего он не знает, чтобы сказать побольше слов на темы, в которых, как ему кажется, он знаток. Он заполняет еще не нанесенные на карту «пространства» сплошными повторениями того, что уже было изучено. Открытый же ум прекрасно знает, что даже самые тщательно изученные территории по-прежнему полны неизведанного – более того, не изучены вообще, а лишь многократно измерены. В конце концов завораживающая тайна того, что мы измеряем и классифицируем, станет настолько «своим безмолвьем сводить нас с ума»[28]28
  Джон Китс, «Ода к греческой вазе» (пер. Я. Пробштейна).


[Закрыть], что ум прекратит наконец бегать кругами в погоне за происходящими в нем же процессами и осознает, что просто быть здесь и сейчас – истинное чудо.

Такие разные философии, восточная и западная, сходятся в этом месте и делают одни и те же выводы. В индийских Упанишадах сказано:

Тот, кто думает, что Бога понять невозможно, тот понимает Бога; но тот, кто мнит, будто понял Бога, совсем не знает его. Бог неизведан для тех, кто знает его, и понятен тем, кто совсем его не знает[29]29
  См. «Кена-упанишаду», 2:3: «Кем [Брахман] не понят, тем понят, кем понят, тот не знает [его]. [Он] не распознан распознавшими, распознан нераспознавшими» (пер. А. Я. Сыркина).


[Закрыть].

Гёте формулирует ту же мысль в более понятных современному человеку терминах:

Высшее, чего может достигнуть человек, – изумление. Ежели прафеномен повергнул его в изумление, он должен быть доволен, ничего более высокого ему увидеть не дано, а искать дальнейшего не имеет смысла – это граница[30]30
  И. П. Эккерман, «Разговоры с Гете в последние годы его жизни» (пер. Н. Ман).


[Закрыть].

Здесь же можно привести высказывание святого Иоанна Креста, одного из самых выдающихся христианских провидцев:

Величайшее благословение из всех, какие только могут мимолетно озарить душу человеческую в этой жизни, – это когда ей позволяют очень четко увидеть и очень глубоко прочувствовать, что она совершенно не в состоянии постичь Бога. В эти моменты такие души уподобляются святым на небесах, там, где они созерцают Его вблизи, постигая, насколько бесконечно Он непостижим; ибо те, кто не ясно видит Его, не настолько хорошо осознают, как те, другие, насколько Он превосходит все их представления о Боге[31]31
  «Духовная песнь», VII: 10.


[Закрыть].

Это состояние радостного изумления характеризуется не голодом, но полным удовлетворением. Оно знакомо почти каждому из нас, вот только попадаем мы в него очень редко, когда останавливаемся, пораженные красотой или необычностью какого-то зрелища. В такие моменты ум перестает гоняться за самим собой и ненадолго замолкает, не в силах подобрать слова к тому, что он видит. Нам очень повезло жить в эпоху, когда знания, накопленные человечеством, достигли таких глубин и высот, что нам все чаще не хватает слов, чтобы их описать; и речь сейчас не только о странном и чудесном, но о самых повседневных вещах. Пыль, скопившаяся на полках, сегодня не менее таинственна, чем самые далекие звезды; мы достаточно знаем и о первой, и о вторых, чтобы понимать, что ничего о них не знаем. Физик Эддингтон оказывается куда ближе к мистикам не когда он куда-то уносится в своих фантазиях, а когда просто заявляет: «Что-то неизвестное делает что-то непонятное».

Когда читаешь это признание, становится понятно, что мысль прошла полный круг и вернулась в исходную точку и теперь мы снова как дети. Для тех, кто по-прежнему страстно желает объяснить все и вся, для тех, кто пытается удержать воду жизни оберточной бумагой и бечевкой, такое признание не значит ничего либо значит полное поражение. Для других тот факт, что мысль прошла полный круг, становится откровением о том, какой путь прошло человечество, и касается оно не только философии, религии и спекулятивного знания, но и психологии и морали, ежедневных эмоций и повседневной жизни. Много веков ум кружился на месте, пытаясь одновременно от себя убежать и себя же догнать.

О вы, страждущие, узнайте: вы страдаете добровольно! Никто не принуждает вас, никто не заставляет жить и умирать, вертеться в колесе, обнимая и покрывая поцелуями терзающие вас спицы, обод, облитый слезами, ступицу – это полнейшее ничто![32]32
  Эдвин Арнольд, «Свет Азии» (пер. А. Н. Анненской).


[Закрыть]

Открывая для себя эту истину, ум обретает целостность: разрыв между физическим «я» и сознательным, между человеком и окружающим его миром, между идеальным и реальным – исчезает. Паранойя, ум, выходящий за свои пределы, превращается в метанойю, ум, остающийся с самим собой, а значит, свободный от себя. Руки, свободные от цепляния за себя, могут что-то делать; глаза, свободные от глядения на себя, могут видеть; ум, свободный от попыток понять себя, может мыслить. При таком чувствовании, видении и мышлении жизнь не нуждается ни в будущем для своего завершения, ни в объяснениях для своего оправдания. В этот момент она и заканчивается.