Текст книги "Людовик Святой и его королевство"

После того как легат прочел краткую молитву об упокоении души матери, король пожелал остаться наедине со мной в своей часовне. Легат и архиепископ удалились, и король некоторое время оставался перед алтарем, погруженный в благочестивые размышления, сопровождаемые вздохами. Но, опасаясь, чтобы чрезмерная печаль не охватила его, я приблизился к нему, дабы коснуться и утешить его, насколько мог, и смиренно сказал ему, что в настоящее время он достаточно отдал дань природе, и время предаться милости Господа в нем, как и подобает разуму, просвещенному милостью Божьей. Он принял сии слова с мудростью и решил им последовать. И в самом деле, вскоре он покинул часовню и удалился в свою молельню, где обычно творил в одиночестве молитвы. Он привел меня туда с собой, и по его воле мы совершили вместе службу по усопшим, вечерню и прочие девять уроков. И меня привело в восхищение то, что хотя его сердцу была только что нанесена столь жестокая рана, я не мог, насколько мне помнится, заметить, чтобы он хоть что-то позабыл или пропустил, или допустил малейшую ошибку в чтении какого-либо стиха из псалма или прочей молитвы, как обычно случается, когда человеческое сердце оказалось потрясено внезапными и скорбными вестями, что приписываю я могуществу Божественной милости и стойкости его сердца. Он показал себя сыном, верным душе своей благочестивой матери. Ибо он заказал бесчисленное множество месс и множество молитв в монашеских общинах. Сам он отныне каждый день служил особую мессу за свою мать».

Жуанвиль писал, что это событие произошло в Сидоне. Вот что поведал сенешаль: «В Сидоне король получил известие, что его мать умерла. Он выказал столь великую скорбь, что два дня с ним совершенно нельзя было разговаривать. Затем он послал за мной слугу, туда, где он был в одиночестве, и едва увидев меня, он протянул ко мне руки и сказал: "Ах, сенешаль, я потерял свою матушку!" "Сир, это меня не удивляет, – ответил я, – ибо она должна была умереть; но я удивлен, что вы, человек мудрый, выказываете столь великую скорбь; ибо вы знаете, как сказал мудрец, какова бы печаль на сердце у человека ни была, ничего не должно выражаться на лице; ибо тот, кто так поступает, доставляет радость врагам и огорчение друзьям"».

Странное поучение, хотя и вызванное похвальными мотивами. Однако королеве Маргарите Жуанвиль преподнес совсем иной урок. Мадам Мари де Вертю попросила его прийти утешить королеву, ибо она также выказывала чрезвычайную скорбь. Найдя ее плачущей, он, нисколько не взволновавшись, заявил ей, что правду говорят, что нельзя верить женщинам: «Ибо умершая была женщиной, которую вы ненавидели больше всех, а теперь вы так скорбите о ней». Маргарита же ответила, что плачет не по королеве, а из-за короля, который так скорбит, и из-за своей дочери Изабеллы, которая осталась во Франции под присмотром мужчин.

* * *

При посредничестве багдадского халифа султаны Алеппо и Каира в конце апреля 1253 г. помирились. Надежда заполучить Иерусалим, воспользовавшись раздорами между мусульманами, исчезла. Однако Людовик Святой не терял надежды использовать союз с монголами против сарацин. Он все еще верил, что этих язычников можно обратить в христианство, и попросил Папу послать к ним епископов. В мае 1253 г. король отправил к ним Гийома Рубрука, или Руйбрука, францисканца из Святой земли, француза по национальности, оставившего ценное описание своего путешествия.

Укрепив Яффу, Людовик Святой велел закончить работы по строительству крепостных стен Сидона, начатые совсем недавно. Он находился еще на побережье Акры, когда прибыла группа паломников из Великой Армении, направлявшаяся в Иерусалим. Они попросили Жуанвиля показать им святого короля. Жуанвиль нашел его в шатре, сидящем на песке, без ковра, и спиной опиравшегося на столб. Он сказал ему: «Сир, там снаружи большая толпа из Великой Армении, идущая в Иерусалим, и они просят меня позволить посмотреть на святого короля; но я еще не хочу целовать ваши кости». Король рассмеялся и послал за ними; так что они свиделись и расстались, взаимно препоручив себя Богу.

На следующий день крестоносцы стали лагерем близ Сура, который в древности звали Тиром. Там король узнал, что люди, которым было поручено начать укрепление Сидона, были перебиты турками: лишь малая их часть смогла укрыться в тесном замке; все прочие, числом более двух тысяч, были убиты, а город разграблен.

Часть напавших явилась из Белина – в древности филиппинской Кесарии. Король организовал поход на эту крепость и захватил ее. Но его совет не пожелал, чтобы Людовик подвергал себя опасности при штурме, и он отправился прямо в Сидон.

Дело происходило в самый paзгap лета. Гийом де Сен-Патю рассказывает, что тела несчастных, убитых месяцем ранее, еще лежали на побережье и на развалинах города: «И те, кто видел сии тела, насчитали их около трех тысяч. И благословенный король решил прежде всего похоронить тела и приказал устроить кладбище с огромными ямами, которое велел освятить. И сам он, своими собственными руками, с помощью тех, кто был с ним, брал тела умерших, клал их на коврики, зашивал их и потом клал на верблюдов и лошадей и отвозил к могилам, чтобы там похоронить. Но некоторые тела так разложились, что король и те, кто помогал ему, брали руку или ногу, чтобы положить в мешок, они отделялись от тела. От останков исходило столь сильное зловоние, что мало кто из наших людей мог его вынести, и они затыкали носы и удивлялись, что король может заниматься этим и выдерживать такой смрад». Кроме того, никогда не видели, чтобы он затыкал себе нос. Из одного трупа вывалились внутренности – король собственными руками взял их и сложил в мешок. Каждое утро, прослушав мессу, он возвращался к этой работе и говорил своим соратникам: «Идемте хоронить сих мучеников». И если они отказывались, он добавлял: «Они перенесли смерть, мы же должны перенести это» или «Не испытывайте отвращения к этим телам, ибо они мученики и уже в раю».

Король велел собрать строителей отовсюду, которые восстановили стены и башни Сидона. Однажды утром Жуанвиль присутствовал на мессе с королем. Затем Людовик Святой предложил подождать его, чтоб совершить прогулку верхом. Они подъехали к маленькой церкви, стоящей особняком в деревне. Король сказал, что эта церковь была сооружена в честь чуда, совершенного Господом, который изгнал дьявола из тела дочери вдовы. Священник служил мессу; Людовик Святой захотел на ней поприсутствовать. Жуанвиль рассказал: «Когда стали раздавать причастие, я увидел, что клирик, помогавший служить мессу, был высокий, черный, худой и щетинистый, и я испугался за короля, которому он должен был поднести облатку, ибо возможно, то был ассасин, дурной человек, и он вполне мог убить короля. Я взял облатку у клирика и сам отнес ее королю. Когда месса закончилась и мы вскочили на наших лошадей, то встретили в поле легата; король подъехал к нему, подозвал меня и сказал: "Я жалуюсь вам на сенешаля, который принес мне облатку и не пожелал, чтобы мне его подал бедный клирик"». И легат одобрил Жуанвиля; но Людовик Святой из смирения продолжал утверждать, что сенешаль был не прав.

Королева Маргарита оставалась в Яффе, где готовилась родить: она произвела на свет дочь Бланку, позднее воспитанную в Мобюиссоне. На Востоке она уже произвела на свет двух детей – Жана-Тристана Дамьеттского и Пьера, рожденного, несомненно, в 1251 г. Когда королева возвратилась во Францию, она снова была беременна – на этот раз она родила девочку, которую нарекли Маргаритой, впоследствии она стала герцогиней Брабантской. После родов королева села на корабль, дабы добраться до Сидона, где находился король, морем.

Как только Жуанвиль услыхал о прибытии королевы, он встал раньше короля и поехал встретить ее и проводить в замок. Когда он вернулся, король, который находился в часовне, спросил его, в добром ли здравии королева и дети, и сказал: «Я сразу понял, что раз вы поднялись раньше меня, то поехали навстречу королеве; и поэтому я велел не начинать проповедь без вас». Он не желал, чтобы из-за своей галантности Жуанвиль пропустил молитву. Жуанвиль продолжал: «И я вам напоминаю об этом, потому что я пробыл подле него пять лет, и он никогда не говорил ни о королеве, ни о своих детях ни мне, ни другим; а это, как мне кажется, нехорошая привычка – обращаться, как с чужими, со своей женой и детьми». Умерщвление плоти, могут сказать, святого Возможно, но одновременно это поступок истинного короля: он не принадлежит своей жене и детям, он – всеобщий отец; он всегда заботился вести себя сообразно своему рангу, а поэтому не говорил о своей семье, которую он также считал достоянием всего народа.

А вот Жуанвиль был таким же другом королевы, как и короля. Он отправился в паломничество в Тортозу; король попросил купить его там сто плащей, чтобы раздать францисканцам по возвращении во Францию. Жуанвиль четыре плаща отослал королеве. Рыцарь, преподнесший их ей, завернул их в белую ткань; и когда королева увидала, как он входит, то опустилась на колени, и рыцарь, в свою очередь, преклонил колено перед ней. Королева ему сказала: «Встаньте, сир рыцарь; вы не должны преклонять колени, неся реликвии». Недоразумение прояснилось, королева и ее дамы рассмеялись, и королева сказала рыцарю: «Скажите вашему сеньору, что я желаю ему дурного дня за то, что он заставил меня опуститься на колени перед плащами».

Поскольку строители заканчивали постройку укреплений в Сидоне, король велел устроить процессии, чтобы Господь указал ему правильное решение, которому он бы последовал. Он узнал, что английский король прибыл в Гасконь и собирается женить своего старшего сына Эдуарда на сестре короля Кастилии. Кроме того, разразилась война между детьми от первого и второго браков графини Фландрской, и Карл Анжуйский вмешался в конфликт на стороне Дампьеров и графини. Присутствие короля во Франции становилось необходимым. Впрочем, теперь прелаты и бароны Палестины считали, что король может уехать. «Сир, – говорили они ему, – вы укрепили крепость Сидон, Цезарею и бург Яффы к великой пользе для Святой земли; и вы усилили намного город Акру, возведя стены и башни. Мы не думаем, что ваше пребывание смогло бы послужить еще больше королевству Иерусалимскому. А посему мы вам советуем отправляться в Акру во время наступающего поста и подготовить свой переезд, чтобы вернуться во Францию после Пасхи».

Король велел отправить королеву и своих детей под охраной Жуанвиля в Тир. Потом он присоединился к ним и отправился в Акру, где провел пост. Он оставил в Святой земле много рыцарей с легатом и крупную сумму денег на вооружение и приказал приготовить для обратного путешествия восемь кораблей и четыре галеры. Сто рыцарей под командованием Жоффруа де Сержина оставались для охраны Акры.

Погрузка началась 24 апреля 1254 г.; корабли вышли в море на следующий день, в праздник святого Марка, в день рождения короля. «И сегодня вы родились снова, – говорит Жуанвиль, – ибо ускользнуть от таких опасностей этой земли – означает родиться во второй раз».

* * *

Король получил от легата разрешение везти на своем корабле Святые Дары; дарохранительницу покрыли шелковой тканью и чеканным золотом, а рядом возвышался алтарь, украшенный различными реликвиями, у которого каждый день служили службу. Около алтаря спали два клирика. После мессы король посещал больных, находившихся на корабле; Жуанвиль насчитывает их восемьсот человек. Король приказал проповедовать трижды в неделю, а когда море было спокойно, велел возносить молитвы за моряков; он требовал, чтобы его люди исповедовались, и многие следовали его примеру.

Проплывая мимо горы Кармель, в воскресенье 26 апреля, королевский корабль причалил к берегу, чтобы Людовик мог послушать мессу. Кармелиты вышли ему навстречу; некоторых из них он увез в своей свите и поселил в Париже, на правом берегу Сены, на месте, где позднее обосновались целестинцы.

В субботу, 1 мая, флот подошел к Кипру. Поднялся туман, и корабли двигались наугад. Королевский корабль налетел на песчаную мель совсем близко от берега и дважды так сильно ударился днищем, что все подумали, что корабль получил пробоину и тонет. Матросы в отчаянии кричали и рвали на себе одежду. Брат Ремон, тамплиер, капитан, велел бросить лот и сказал, что надежды на спасение нет. Королева лежала с детьми у ног короля. Сам Людовик пал ниц, одетый в простой камзол, раскинув руки крестом у подножья Святых Даров, поручая Господу всех своих людей; другие последовали его примеру. Чудесным образом корабль пробил дорогу в песчаной мели, в которую он врезался, и можно было бросить якорь, чтобы дождаться дня. Оказалось, что корпус цел и невредим.

Ранним утром король тихо встал, чтобы, припав к дарохранительнице, возблагодарить Бога. При свете дня стало видно, что корабль окружен рифами, на которых он мог разбиться. Однако нижняя часть киля все же была повреждена, и лоцманы посоветовали королю пересесть на другой корабль. Но он отказался, не желая отнимать у некоторых из своих людей возможность вернуться во Францию, ибо корабли были переполнены и тем, кто уступил бы ему место, пришлось бы остаться на Кипре. Впрочем, путешествие закончилось без печального исхода, которого все опасались. «Я лучше передам в руки Бога себя самого, мою жену и детей, – сказал король, – чем нанесу ущерб столь великому множеству людей».

Кипра достигли на веслах и под парусами. Там набрали свежей воды и поплыли дальше. Сеньор же, не пожелавший рискнуть и плыть на одном корабле с королем, ждал восемь месяцев на Кипре, прежде чем добраться до Франции.

Ночью поднялась буря; пришлось забить перегородку каюты короля, открытой ветрам. Людовик Святой простерся пред Святыми Дарами. Королева открыла дверь, чтобы присоединиться к королю: она нашла только Жуанвиля и Жиля ле Бриенна. Она хотела попросить Людовика Святого, чтобы он принес обет в благодарность за избавление от гибели. Жуанвиль посоветовал, чтобы она пообещала совершить паломничество к святому Николаю Варанжевильскому, которому ничего не стоило их спасти. «Сенешаль, – ответила она, – воистину я это сделаю охотно; но король рассердится, если он прознает, что я это сделала без него, и никогда не позволит мне туда пойти» Она пообещала святому Николаю серебряный кораблик, и именно Жуанвиль позднее отвез его. Королева приказала кормилицам не будить ее детей, чтобы они отправились к Богу в сне, если корабль пойдет ко дну.

После того как миновали эти две опасности, король, сидя однажды на борту корабля, усадил Жуанвиля у своих ног и сказал ему: «Сенешаль, Господь нам показал свою великую власть; ибо одного из сих малых ветров (не говоря уже о четырех главных ветрах) достаточно для того, чтобы утопить короля Франции, его жену, детей и всю свиту. Так что мы должны быть благодарны Господу и возблагодарить Его за опасность, от коей Он нас избавил. Что же до тех потрясений, которые настигают людей, или тяжелых болезней или других несчастий, то святые говорят, что это предупреждение Господа нашего. Ибо так же как Бог говорит избежавшим тяжелых болезней: "Вы видите, я мог вас уничтожить, если бы захотел", так же он может нам сказать: "Вы хорошо видите, что я мог бы вас утопить, если бы захотел". Так что мы должны следить за собой со страхом, чтобы не совершить чего-либо неугодного Господу, ибо если мы поступим иначе, Он поразит нас смертью или каким-либо иным несчастьем, на погибель нашим телам и душам… И из-за великой любви, которую Он к нам питает, Он пробуждает нас этими угрозами, чтобы мы ясно узрели наши недостатки и избавились от того, что Ему неугодно. Поступим же так и будем благоразумны».

Корабль сделал остановку на острове Лампедуза. На нем, по словам Жуанвиля, в изобилии водились кролики. На этом острове существовала старая обитель и сад с оливками, фигами, виноградом и различными деревьями Там бил источник, и в глубине сада была молельня из извести, украшенная красным крестом, которую король посетил вместе с Жуанвилем. Но там они обнаружили лишь кости древних отшельников. В момент отплытия недосчитались одного моряка; решили, что он остался на острове, чтобы стать там отшельником: королевский интендант оставил ему три мешка сухарей.

Когда флот подплывал к острову Пантелариа, который принадлежал королю Сицилии и был населен сарацинами, королева попросила короля послать три галеры, чтобы набрать фруктов для детей. Король выслал вперед три галеры, отдав им приказ быть готовыми вернуться, когда королевский корабль будет проходить мимо острова. Но когда корабль проплывал мимо острова, галеры не появились. Матросы перепугались; они полагали, что их захватили сарацины, и хотели идти дальше. Но король этого не пожелал: «Воистину, я не послушаю вас в том, чтобы оставить моих людей в руках сарацин, не совершив по крайней мере все возможное, чтобы освободить их. И я приказываю вам повернуть паруса и напасть на них». И когда королева услыхала сие, она выказала великую скорбь и сказала: «Увы! Это все из-за меня!» Корабль повернул, и стали видны галеры, отходящие от острова. Когда они подошли к королевскому кораблю, Людовик спросил моряков о причине их задержки; они ответили, что виной всему были шестеро сыновей парижских горожан, которые объедались фруктами в садах, и нельзя было их заставить вернуться обратно на борт. Тогда король приказал посадить их в шлюпку. И они принялись кричать: «Сир, Бога ради, возьмите у нас все что есть, но не помещайте туда, где держат убийц или воров, ибо это навсегда покроет нас вечным позором». Королева и бароны упрашивали короля простить их, но он не хотел никого слушать, парижан спустили в шлюпку, и они оставались в ней до конца путешествия. Там они пребывали в великой опасности, волны накрывали их с головой, и они приседали от страха, чтобы ветер не унес их. «Но это было справедливо, – заключает Жуанвиль, – ибо их обжорство нанесло нам ущерб в том, что мы опоздали на добрых восемь дней, потому что король велел повернуть корабли назад».

Вечером, из-за небрежности служанок, каюта королевы загорелась. Когда королева проснулась, то увидела, что ткани, покрывавшие одежды, охвачены огнем; она нагая соскочила с постели и сбросила пылавшие ткани в море. Парижане, сидевшие в шлюпке, закричали: «Огонь, огонь!» Жуанвиль поспешно оделся и присоединился к морякам. Вскоре его оруженосец, обычно спавший в его ногах, пришел сообщить ему, что король проснулся и требует его к себе. «А я ему сказал, что вы в покоях, и король мне ответил: "Ты лжешь"». На следующий день Людовик Святой рассказывал о происшествии своим людям и сказал Жуанвилю: «Сенешаль, я приказываю, чтобы отныне вы не ложились спать, покуда не будут погашены все огни, за исключением большого огня, что на складочной каюте корабля. И знайте, что я не лягу, покуда вы ко мне не придете». И так теперь было всегда.

После десяти недель плавания показались берега Прованса близ Иерского порта. Королева и совет предложили королю сойти на берег, поскольку земля принадлежала его брату. Людовик Святой ответил, что он высадится только в Эг-Мотре, на своей земле. В среду и четверг король не пожелал изменить свое решение. В пятницу Людовик Святой позвал Жуанвиля и спросил его: «Сенешаль, что вы посоветуете в этом деле?» Жуанвиль ответил: «Сир, а вспомните, как мадам де Бурбон, не пожелав высадиться в этом порту, снова устремилась в море, дабы достичь Эг-Морта, и так и проплавала семь недель». Тогда король созвал свой совет; все считали, что нужно высадиться здесь, ибо было бы безрассудно подвергать себя, свою жену и детей превратностям морского плавания, после того как они их счастливо избежали. Король согласился с этим, чем очень обрадовал королеву.

VII
Последний период правления Людовика IX
(1254–1270)

Король причалил у замка Иер с королевой и детьми. Там они дождались лошадей, на которых должны были уехать во Францию. К ним прибыл аббат Клюни с подарком в виде двух прекрасных коней – одним для короля, другим для королевы. Потом он попросил разрешения поговорить о своих делах. Король слушал его очень внимательно. Когда аббат закончил, к королю подошел Жуанвиль и спросил его: «Неужели вы внимаете так благосклонно клюнийскому аббату потому, что он вчера подарил вам двух прекрасных коней?». Король подумал и ответил: «Воистину так». Тогда Жуанвиль продолжал: «Сир, знаете, почему я обратился к вам с этим вопросом? Потому что я советую вам, чтобы по прибытию во Францию вы запретили всем вашим судебным советникам брать что-либо от тех, кто придет к вам с делом, ибо будьте уверены, если они возьмут [что-либо], то охотнее и внимательнее будут выслушивать тех, кто сделал им подарок, как вы поступили с аббатом Клюни».

Не только от своих приближенных Людовик Святой снисходительно выслушивал советы. Весьма уважаемый францисканец Гуго де Динь жил неподалеку от замка Король велел послать за ним. Тот прибыл в сопровождении огромной толпы мужчин и женщин, следовавших за ним. Король велел ему начать проповедь. Гуго, незнакомый с придворной жизнью, начал говорить о монахах. «Сеньоры, – сказал он, – я вижу при королевском дворе слишком много монахов; да и в самом окружении короля». И добавил: «Я же первый [из них]; я говорю, что им не спастись, иначе Святое Писание нам лжет, чего не может быть. Ибо Святое Писание говорит нам, что монах не может жить вне своего монастыря, не впадая в смертный грех, подобно тому, как рыба не может жить без воды. И если прибывающие у короля монахи говорят, будто бы [двор] – это монастырь, я им скажу, что это самый большой монастырь, который я когда-либо видел: ибо он простирается по ту и по эту сторону моря. Ежели они говорят, что в этом монастыре можно вести суровую жизнь, дабы спасти свою душу, я им в этом не верю; но я вам скажу, что я откушал с ними великое множество различных мясных блюд и выпил добрых вин, крепких и светлых; отчего я уверен, что окажись они в своем монастыре, они бы не имели тех удобств, которые имеют при королевском дворе».

Потом он принялся за короля и стал поучать его, как должно себя вести. «Никогда не видел, – сказал он, – чтобы какое-либо королевство или сеньория когда-нибудь погибли, разве что за отсутствием правосудия. Так что пускай король постарается, возвратясь во Францию, творить правый суд своему народу и тем самым сохранит любовь Господа так, чтобы Он не лишил его королевства Франции вместе с жизнью».

Жуанвиль хотел задержать этого монаха при дворе, но это удалось ему не больше, чем королю. В великом гневе Гуго ответствовал: «Конечно, я этого не сделаю; но я отправлюсь в то место, где Богу будет угодно меня видеть, и это будет не королевский двор».

В день, когда Людовик Святой собирался выехать из Иера, он спустился к подножью башни, так как берег был крутой. И он прошел дальше, чем хотелось бы, потому что не успели привести ему его парадного коня. Когда явился конюший, король в раздражении набросился на него с бранью. Жуанвиль потом ему сказал: «Сир, вы должны многое простить конюшему Понсу, ибо он служил вашему деду, и вашему отцу, и вам». Но король не уступал. «Сенешаль, – ответил он, – он не нам служил; это мы пользовались его службой, страдая от его дурных наклонностей. Ибо король Филипп, мой дед, говорил мне, что следует вознаграждать своих людей в зависимости от того, как они служат: одного больше, другого меньше; а еще он говорил, что никто не может быть хорошим правителем, если не умеет достаточно смело и твердо отказывать в том, что мог бы дать. И я вас поучаю сим вещам, потому что люди в наш век так любят выпрашивать. Редко встретишь тех, кто печется о спасении своей души или о личной чести, хотя они и могли бы присвоить добро ближнего, правым или неправым путем».

Из других рассказов о жизни Людовика Святого видно, что нерадивость королевских слуг часто переходила все границы. Чтобы судить о небрежности Понса, надо вспомнить, что король был слаб настолько, что Жуанвилю пришлось одолжить ему коня и следовать за ним пешком.

Королевский кортеж миновал Экс-ан-Прованс, дабы посетить в Сен-Боме могилу святой Марии Магдалины. Переправившись через Рону у Бокера, он вступил в пределы Франции. Именно там Жуанвиль распрощался с королем; он отправился к своей племяннице, дофине Вьенской, а потом к графу де Шалону, своему дяде, и графу Бургундскому, своему кузену. Пробыв некоторое время в Жуанвиле, он вновь встретился с королем в Суассоне. И Людовик Святой устроил в его честь пышный праздник, который привел в восхищение всех присутствовавших.

Король продолжал свой путь по Лангедоку, Оверни и Бурбоннэ, и повсюду его принимали с радостью и великими почестями. К нему стекались люди, несшие подношения. 9 августа он миновал Пюи, затем Бриод, Иссуар, Клермон, Мулен, Сен-Бенуа-сюр-Луар. В субботу, 5 сентября, он был в Венсене, а в воскресенье прослушал службу в Сен-Дени. 7 сентября король торжественно въехал в Париж с женой и тремя детьми, родившимися на Востоке. Процессия духовенства из приходов и монастырей вышла ему навстречу. Он возвратился в Венсен, чтобы остановить публичные празднества, танцы и прочую суету, которые считал неуместными. Он отсутствовал во Франции более шести лет, в течение которых его королевство не вело никаких войн.

* * *

По словам хрониста Матвея Парижского, по возвращении во Францию Людовик Святой некоторое время пребывал в унынии и грусти, и ничто не могло его утешить. Он не желал отказываться от обета крестоносца. Он уменьшил, насколько мог, расходы своей семьи не только из смирения, но и для того, чтобы скопить деньги на войну, ибо предпочитал брать деньги из своих средств, нежели у своего народа.

Но причинами его тоски были вовсе не досада или самолюбие. Он рассказывал, не краснея, о своем пленении, своих несчастьях и тяготах, перенесенных им в узилище, и когда ему намекали, что не стоит рассказывать обо всех этих злоключениях, ибо это не приносит ему славы, он отвечал оскорбленно, что христианин должен гордиться всеми страданиями, которые претерпел в союзе с Богом, умершим за людские грехи на кресте. Он якобы велел выгравировать на монетах цепи своей темницы; его брат Альфонс де Пуатье и некоторые другие сеньоры последовали его примеру. Рассказывая о неудавшемся крестовом походе, он однажды сказал английскому королю: «Но когда я возвращался к себе самому и заглядывал в свое сердце, я испытывал больше радости от терпения, ниспосланного мне Богом по Его милости, чем если бы Он подчинил мне все море».

«После возвращения из-за моря, – пишет Жуанвиль, – король жил очень набожно; он не только продолжал одеваться как нельзя проще, но стал очень воздержан и никогда не заказывал блюда, довольствуясь тем, что готовил его повар. Он разбавлял вино водой; он всегда заставлял кормить бедных и после обеда раздавал им милостыню».

Его вежливость и снисходительность были действительно велики. «Когда после обеда входили менестрели знатных людей со своими инструментами, он дожидался, пока менестрель заканчивал свое пение, чтобы послушать послеобеденную молитву; тогда он вставал, и священники вставали подле него, чтобы произнести молитву». Но он вовсе не превратился в мрачного и хмурого ханжу: «Однажды, когда мы находились в тесном кругу при его дворе, он уселся у подножья своего ложа; а состоявшие при нем доминиканцы и францисканцы рассказали ему о книге, которую он должен обязательно послушать, и он им ответил: "Не читайте мне ее; ибо нет лучшей книги после обеда, чем свободной беседы, то есть когда каждый говорит, что хочет"». Когда с ним обедало несколько знатных иноземцев, он составлял им хорошую компанию.

Гийом де Сен-Патю говорит еще, что он любил больших рыб, но из-за воздержания ел только мелких, веля отдавать больших беднякам. Когда ему приносили жаркое или другое мясо под нежным соусом, он добавлял в него воды. И когда слуга говорил ему: «Сир, вы портите вкус», он отвечал: «Оно горячо, а так будет лучше». Он ел также простую пищу, такую, как горох. Когда в Париже ему поднесли миног, он не стал их есть, а роздал бедным. Также король никогда не пробовал новых фруктов, потому что считал их лакомством.

Он соблюдал и Великий и Рождественский посты начиная с 19 лет. Постился он также в канун праздников, в постные дни и накануне праздника Богоматери, в святую пятницу, накануне Рождества. И так как он не любил пива и кривился, когда его пил, он велел подавать его в пост. За морем он начал поститься за пятнадцать дней до Троицы и по возвращении сохранил эту привычку. Он соблюдал пост по понедельникам, средам и субботам. Но и в иные дни он ел далеко не все блюда, которые ставили перед ним, и все полагали, что это из-за умеренности.

В святую пятницу и с тех пор, как он вернулся из-за моря, весь пост и каждый понедельник, среду и пятницу он надевал власяницу, но делал это втайне, так, что его камергеры, жившие рядом с ним, ее не замечали. В эти же дни он занимался самобичеванием, используя длинный хлыст с тремя хвостами, на каждом из которых было по 4–5 узлов. Он запирался один в своей комнате с братом Жоффруа де Болье и, исповедавшись, приказывал брату бичевать его. Также заметили, что он старался не смеяться в пятницу.

Спал он без тюфяка или перины, на простои подстилке. Через некоторое время он вставал в полночь, чтобы послушать молитвы, затем он долго молился в своей часовне или подле кровати, простершись на земле, так что когда вставал, то спрашивал «Где я?» и не мог найти своей кровати, он говорил очень тихо, чтобы не разбудить своих рыцарей, спавших в соседней комнате. Наконец он заставлял себя подниматься на заутреню, одевался он всегда сам и шел в церковь так быстро, что часто спавшим в его комнате приходилось бежать за ним на службу босиком, ибо его охраняли 16 капелланов слуг и рыцарей, один из них спал у него в ногах. Но эти бдения его ослабили, и ему посоветовали их умерить, он начал вставать позднее но тем не менее – до рассвета.

После первой молитвы он прослушивал одну или несколько месс, в первую очередь мессу по усопшим, потом мессу с пением, так торжественно и степенно что многие из присутствовавших в церкви скучали, в понедельник в честь Ангелов, во вторник – Девы Марии, в четверг – Святого Духа, в пятницу – Креста и в субботу – в честь Богоматери. Он умел играть на музыкальных инструментах и хорошо пел. Выходя после мессы, он почти всегда прикасался к золотушным.[13]13
  С XI в. во Франции считалось, что французский король мог исцелять больных золотухой, прикоснувшись к ним (Примеч. пер.)


[Закрыть] Больные, которые собирались ночью в особом зале его дворца и получали еду, выстраивались во дворе. Затем он творил правосудие и занимался государственными делами. После обеда он велел петь молитвы третьего и шестого часа в своей капелле. Он отдыхал, беседовал со священниками, читал Евангелие и сочинения Отцов Церкви вплоть до вечерни. Поужинав, творили вечернюю молитву Когда же король путешествовал, то заставлял свиту молиться, сидя на лошадях.