Текст книги "Под небом Парижа"

Глава 19

Я просыпаюсь от боли в спине. Она такая сильная, что я боюсь пошевелиться. Не знаю, где я и что со мной. Я лежу на животе. Больно невыносимо, паника медленно обхватывает мое горло. Делаю судорожный вдох. Подушка подо мной пахнет Алексом. Чувствуя его запах, я вдыхаю глубже, это действует как успокоительное.

– Алекс, – хрипло зову я его. Язык прилип к небу и не слушается.

– Он только вышел, – доносится до меня голос Эль.

Я приоткрываю глаза, все плывет, но я различаю ее силуэт рядом с постелью. Она сидит на стуле и ласковым движением убирает волосы с моего лица. Улыбается мне вымученной улыбкой и гладит лоб.

– Ты как? – тихим шепотом спрашивает она.

Тон ее голоса пронизан жалостью, зрение мое снова затуманивается, я не вижу выражение ее лица, но слышу, как она громко вздыхает и откашливается. Старается подавить слезы.

– Почему у меня болит спина? – едва удается произнести мне.

– На тебя вылили кипяток… два ведра, – сипло произносит Эль. Я слышу, как ее голос подрагивает. – Толстовка была надета на голое тело, она, конечно, отчасти защитила кожу, но ожоги все равно серьезные. Врачи назвали их частичными, сказали, что ошпарено четыре процента тела. Вторая и третья степень… На спине уже вскочили волдыри, есть участки… – Она замолкает и нервно сглатывает. – Нам сказали, что ты легко отделалась. Кипятка было много, если бы Алекс сразу же не остудил твою кожу, то начался бы некроз тканей.

Она берет меня за руку, ее теплая, мягкая ладонь накрывает мою.

– Господи, как я испугалась за тебя, Марион… Я никогда в жизни так не боялась.

Я хмурюсь, голова словно в тумане, сосредоточиться крайне сложно.

– Что с моей головой, Эль?

– Ты под капельницей, тебе колют лекарства, видимо, это из-за них, – поясняет Эль. – Проспала полтора дня, врачи обработали твои ожоги, на них сейчас какие-то повязки, которые надо менять. Я толком не поняла ничего, надо спросить у Алекса…

– А где Алекс? С ним все хорошо? – взволнованно спрашиваю я.

– Да-да, он в порядке, – поспешно отвечает Эль. – Он вышел секунд десять назад, пошел встречать Антуана. Они с твоей мамой только прилетели и сразу сюда.

– Прилетели?

– Когда вышли те новости… – Эстель запинается, – они сразу же вылетели с острова.

Я начинаю нервничать, пытаюсь подняться, но сил в руках нет.

– Марион, я же говорю, что ты под капельницей! Лежи!

– Чем меня накачали, черт возьми… – падая лицом на подушку, бормочу я. – Мне надо с ними поговорить.

Эль гладит меня по голове.

– Поверь, у Алекса все под контролем… – Она сильнее сжимает мою руку. – Он оказал тебе первую помощь. Когда я пришла, вся ванная была залита холодной водой, и он весь мокрый стоял над тобой. Не отпускал и не оставлял. Я не смогла заставить его переодеться. Он следил за каждым движением приехавших врачей. Ворсинки толстовки прилипли к ожогам, они не сразу смогли снять ее. В общем, это все выглядело очень страшно. – Эль на секунду замолкает, а затем еще крепче сжимает мою ладонь. – Подожди, Марион. Сейчас из Ниццы прилетит Луиза и всех порвет на кусочки. Я говорила с ней. Она так просто не оставит ни эту тупую манифестацию, ни статейку от этой идиотки Клер Армин. Эта журналистка даже в Сибири от нее не спрячется.

Я устало прикрываю глаза, в воспоминаниях мелькают две девушки и ведра в их руках. А также статья про насилие надо мной. Но я не могу сосредоточиться и все как следует обдумать. Боль в спине становится практически невыносимой, я сжимаю челюсти и делаю глубокий вдох через нос. Лежа на груди, это практически невозможно.

– Эль, мне больно, – шепчу я.

– Сейчас, Мар.

Эстель выпускает мою руку, до меня доносится скрип стула и быстрые удаляющиеся шаги.

– Нам нужно обезболивающее! – громко кричит она.

– Она проснулась? – Я слышу голос Алекса. – Почему ты не позвала меня?

Он вбегает в комнату.

– Марион. – Тихий шепот, родной голос, и его ладони ласково сжимают руки. – Ты как?

Алекс нежно поглаживает мои пальцы, я открываю глаза, его силуэт размыт, но я вижу взгляд голубых глаз. Он подносит мою руку к губам и ласково целует. Мое сердце сжимается от его нежности.

– Спина болит, Алекс, – произношу едва слышно.

Он вновь оставляет нежный поцелуй у меня на ладони. Даже сквозь боль и затуманенный разум я чувствую любовь к нему. Она теплым одеялом согревает мое сердце.

– Я сделаю вам укол, он поможет, – обещает незнакомый мне голос, и я хмурюсь, пытаюсь понять, кто это.

– Это медсестра, она ухаживает за тобой, – успокаивает меня Алекс. – Она сейчас вколет тебе обезболивающее, и станет легче.

Я переплетаю наши пальцы.

– Алекс, – зову я.

– Да.

– Не уходи, – прошу еле слышно.

– Не уйду, – обещает он.

– Ложись рядом со мной…

Он молчит, а я крепче стискиваю его руку.

– Пожалуйста.

Алекс аккуратно приподнимает меня, ложится рядом и опускает мою голову себе на плечо. Я медленно веду ладонью по его телу. На нем мягкая футболка, и я опускаю голову ниже, прижимаю ухо к его груди, слушая биение сердца. Под его ритм я проваливаюсь в сон.

Глава 20

АЛЕКСАНДР

Она так доверчиво льнет ко мне. Глаза закрыты, выражение лица спокойное, умиротворенное. Дыхание становится равномерным. Спит.

Отец стоит в дверях и смотрит на меня с порога. Интересно, как давно он тут? Он тихо подходит ближе и садится на стул, который поставила у кровати Эстель.

– Значит, вот как… – Он смотрит мне в глаза.

Я утвердительно киваю.

– Именно так.

Он вздыхает и продолжает смотреть на меня.

– Летел с мыслями, что разорву тебя в клочья.

– Все еще можешь это сделать.

– Она мне как дочь.

– Знаю.

Антуан дю Монреаль неуверенно поводит плечами, словно хочет что-то спросить, но не знает как.

– Когда это началось? – Чувствуется, как сильно он нервничает, задавая этот вопрос.

Я поглаживаю голову Марион и честно признаюсь:

– Ей было восемнадцать. Стажировка в моем офисе.

Он задумчиво поджимает губы.

– Теперь понятно.

– Что именно?

– Почему она три года не приезжала домой и не хотела слышать твоего имени.

Я молчу, он откидывается на спинку стула.

– Мне это не нравится, буду предельно честным. Возможно, вам стоит поговорить и пойти каждому своей дорогой.

– Это невозможно, – твердо произношу я и пристально смотрю на отца. – Три года назад мы так и поступили. Как видишь, ни к чему хорошему это не привело.

– Ей всего двадцать один, – шипит отец.

– Я в курсе, – раздраженно отвечаю я.

– У тебя нет шанса облажаться, понял?

– Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

В дверях мелькает Мари. Вид у нее заплаканный. Она смотрит на меня, затем переводит взгляд на Марион, лежащую на мне. Мари подходит к отцу и опускает руку ему на плечо.

– Сделаешь мне кофе? – тихо просит она.

Он поглаживает ее руку и встает со стула. Понимаю, что это предлог, чтобы остаться наедине со мной.

– Я сделаю все… – начинаю я, прежде чем она начнет воспитательные речи.

– Тише, Алекс, – останавливает меня Мари.

Она занимает место отца и берет дочку за руку.

– Врач сказал, что боли будут сильными, но спустя неделю станет легче, – бормочет она, пробегая кончиками пальцев по ее костяшкам.

– Да, мне он сказал то же самое.

– Еще он сказал, что рубцы и шрамы при должном уходе не должны остаться. Но кое-где ожоги очень глубокие. Кожа буквально расплавилась.

Я киваю, не совсем понимая, зачем она пересказывает известную мне информацию. Мари продолжает ласково гладить дочь. Такая спокойная и уравновешенная. Мне кажется, эти качества мой отец и полюбил в ней. После моей сумасбродной матери Мари – надежная тихая гавань.

– Алекс, жизнь сложна, – неожиданно говорит она и смотрит мне в глаза, – а еще очень короткая. Очень. В ней есть минуты радости, и никто не знает, долговечны ли они, или словно вспышка – раз, и не стало. Поэтому наслаждайтесь, пока можете. Пока чувствуете и любите. Никто не знает, что случится в будущем. Мне не нужны ни твои клятвы, ни обещания. Просто будь счастлив, и пусть она рядом с тобой тоже будет счастлива, хорошо?

Мари сжимает мою руку и встает со стула. В дверях она оборачивается и устало улыбается.

– Антуана я беру на себя.

Она закрывает за собой дверь. А я остаюсь со спящей Марион и ничего не могу с собой поделать. Любуюсь ею. Даже сейчас, усталая, под действием лекарств, замученная, она такая милая, что невозможно оторвать взгляд. Глажу ее по волосам, веду ладонью по щеке, наклоняюсь и оставляю короткий поцелуй на лбу. «Просто будь счастлив, и пусть она рядом с тобой тоже будет счастлива, хорошо?» – слова Мари все еще звучат у меня в сознании. «Я обещаю, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ты была счастлива», – шепчу я ей на ухо.

Когда Марион убежала, я думал, что это навсегда. Что она оставила меня и больше никогда не вернется. Это были одни из худших минут в моей жизни. Я не мог найти себе места и в конце концов выбежал вслед за ней. Понял, что не смогу отпустить ее, не смогу смириться и принять ее уход. Я пытался найти ее, но не имел ни малейшего представления, куда именно она могла пойти. Побродив по улицам, вернулся домой. Проклинал все на свете, в особенности себя. Позвонил Эстель, потом Валентину, но никто не знал, где она, и мне оставалось только ждать. Я ненавидел себя за то, что позволил ей уйти. Должен был схватить и никуда не отпускать.

А затем начался ад. Крики под окнами, обвинения. Я выглянул в окно и позвонил в полицию, а после, не особо реагируя на происходящее, отошел. Все мои мысли были заняты лишь вопросом, куда она могла пойти. В какой-то момент шум стал невыносимо громким, я вновь подошел к окну и в ужасе увидел среди толпы Марион. Ее в прямом смысле разрывали на части. Я босой выбежал на улицу, полиция тоже наконец подъехала. Начался дикий хаос, я еле добрался до Марион и смог вырвать ее из лап этих идиоток, которые уверовали, что я – само зло во плоти. Кто-то швырнул в меня булыжник, плечо пронзила острая боль. Но я не реагировал, главное – Марион. Ее надо было доставить домой, в безопасность. Я не заметил двух ненормальных с ведрами в руках. Позже полиция выяснила, что кипятком их снабдила девушка из соседнего дома. Как оказалось, обеим по шестнадцать или семнадцать лет, но, что хуже всего, они обе – в прошлом жертвы педофилии. Когда я узнал об этом, моя злость поутихла.

Вся она обратилась против этой чертовой желтой прессы! Против статьи, которая подбила неокрепшие молодые умы спасать от меня Марион, заставить меня пожалеть обо всем «содеянном». Юношеский максимализм… Они были готовы вершить справедливость. Думали, что правда за ними. И никто из них не знал, что обвинения ложные, что они сфабрикованы ради шумихи и хайпа. Ведь кто в здравом уме опустится до такого?

Выяснилось, что снимок в офисе сделал Себастьян. А Клер Армин – подруга моей бывшей ассистентки, Натали. Айтишник показал ей фото после того, как она застала нас вместе. Парень сам написал мне и во всем признался. Он не думал, что его снимки окажутся в желтой прессе. Я ничего ему не ответил и, честно говоря, хочу просто-напросто уволить его. Надеюсь, он уйдет по собственному желанию, как Натали, и мне не нужно будет возиться с тем, чтобы найти лазейку для расторжения с ним контракта. А что касается Натали… она оказалась такой жалкой. Я знаю, что моя мать займется ей и журналисткой. Луиза Форестье не из тех, кто прощает нападки на свою семью. Мне же лучше, у меня просто нет сил и времени со всем этим возиться. Важна лишь Марион.

Она закрыла меня собой… Резким движением сбросила с себя мои руки и, обхватив за талию, прикрыла спиной. Девушки целились мне в лицо, но ведра были слишком тяжелые. Им кое-как удалось выплеснули содержимое. Весь кипяток попал на спину Марион, лишь несколько мелких капель прилетело мне в лицо и на шею. Я видел, как ее лицо бледнеет от боли, а на губах застывает крик. В тот момент я был готов убить этих малолеток. Но надо было действовать быстро. Счет шел на секунды. Я влетел с ней в дом, забежал прямиком в ванную. Держать ее на себе, не прикасаясь к спине, было невыносимо сложно, но я включил холодную воду, впопыхах стащил с нее джинсы, боясь, что и туда попал кипяток. Толстовку снимать не рискнул, от нее исходил невозможно горячий пар. Я принялся поливать ее спину. Это был самый ужасный момент за всю мою жизнь. Никогда я еще не испытывал такого страха, такого ужаса. Время словно замедлилось. Вода была повсюду. Я не знал, что делать дальше, поэтому продолжал поливать ее спину, заливая все вокруг ледяной водой.

Приехала скорая, видимо, полицейские оперативно сработали. Доктор разрезал ее толстовку ножницами, кое-где ткань прилипла к коже, в таких местах она словно расплавилась… где-то просто покраснела. Ожоги оказались неравномерными. Не помню, когда именно в комнате появилась Эстель. Она попыталась заставить меня надеть сухую одежду.

– Алекс, ты весь синий! – крикнула она на мой молчаливый отказ уходить от Марион.

Но я не чувствовал холода. Адреналин бурлил внутри меня, помогал не спятить. Я не мог отойти от нее. Я все еще боялся. Когда она закрыла меня собой… думал, сойду с ума! Я так дико злился на нее за это, но в то же время панически боялся оставить одну. Головой понимал, что она в безопасности, но страх в сердце был свеж и силен. Ей сделали несколько уколов и поставили капельницу.

– Почему она не просыпается? – хрипло спросил я врача.

– Я вколол ей снотворное. Лучше пусть поспит под действием обезболивающих. – Он бросил на меня предупреждающий взгляд. – Такая степень ожогов очень болезненна.

Он обработал ее ожоги. Некоторые участки спины выглядели пугающе. Врач в очередной раз посмотрел на меня.

– Легко отделались, пересадка не нужна.

Я смотрел на ее спину и не мог поверить, что он серьезно. Тем временем он перевязал пострадавшие участки спины.

– Бинты надо менять, Симона останется и сделает все необходимое.

Симона – полная, шустрая медсестра. Она действительно внимательно следила за состоянием Марион и действиями врача.

– Она спит, а вам нужно принять душ, – улыбнулась она мне и добавила: – Она не скоро проснется.

– Точно? – переспросил я непослушным голосом.

– Точно, – утвердительно кивнув, уверенно ответила Симона.

– Эстель, – позвал я сестру, – посидишь с ней?

– Конечно, – отозвалась она. – Иди в душ, Алекс.

Я нехотя поднялся и направился в ванную. Поднял с пола черные джинсы, которые стянул с нее, как только мы оказались внутри. Из кармана что-то выпало. Я наклонился, это был сложенный вчетверо листок. Он немного отсырел, но не испортился. Я раскрыл его. Глаза забегали по красивому девчачьему почерку:

«Когда-нибудь я найду свое место в этом мире. Место, которое будет пахнуть свежей выпечкой, моими духами и его чашечкой кофе. Я мечтаю о больших окнах с белыми, тоненькими, почти прозрачными занавесками. О наших общих фотографиях в рамочках, разбросанных по всему периметру нашей квартиры. Я буду спотыкаться о его вещи, под нос бурча ругательства. И так же раскидывать свои собственные вещи, прямо поверх его. Один раз в месяц, неделю или год мы будем наводить чистоту. Шутливо окрестим это событие «спринг клининг»[33]33
  Spring cleaning – весенняя уборка (англ.).


[Закрыть]. Правда, не знаю, будет ли это происходить весной. Скорее всего, нет. Весна слишком прекрасна, чтобы сидеть дома. Лучше оставим уборку на осень. А весной насладимся солнечными лучами и нашей любовью.

Я очень сильно мечтаю найти свое место в этом мире. Место свободы, вдохновения и силы. Такие обычно называют домом. А я даже не представляю, в какой стране скрывается мой дом. В каком именно городе, на какой улице (надеюсь все же, что у нее смешное название, – буду улыбаться каждый раз, называя таксисту адрес). Я не знаю, какой вид открывается с нашего с ним балкона. И на каком языке говорят наши соседи. Я лишь знаю, что буду таскать его рубашки из нашего общего шкафа. Порой оставлять на них неотстирывающиеся пятна. Он будет злиться, когда очередная отправится в мусор. И горячо ненавидеть мою неаккуратность. Но я очень надеюсь, что ему все же больше понравится смотреть на меня в своих рубашках. Именно по этому я, наконец, пойму, что я дома. Что это и есть то самое место, о котором я так всегда мечтала. Потому что в нем будет жить забота, терпение, прощение, любовь.

Я верю, что он – это ты, Алекс.

Ты – дом моей мечты.

Ты – мое место в этом мире.

Дико наивно, не правда ли?»

Я смотрел на эти слова и понимал, что рядом с ней и есть мое место в этом мире.

Сейчас эта девушка спит на мне. Я не знаю, чем именно заслужил ее любовь. Почему мне так повезло? За что мне такой подарок? Не знаю, как так получилось, что она заполнила всю мою душу. Но я благодарен судьбе за это. И единственное, в чем я абсолютно уверен: я ни за что не отпущу ее. Пройду с ней через все, что готовит для нас судьба. Она – пожалуй, единственный человек в этом мире, за которого я готов сражаться.

* * *

Понимаю, что уснул, когда Марион будит меня. Теплая ладонь медленно поглаживает мою щеку. Пальчики спускаются на губы, я нежно кусаю один и не выпускаю.

– Ай, – тихо шепчет она, – мой палец хочет на свободу!

Я усмехаюсь, открываю глаза и целую кончик ее пальца.

– Как себя чувствуешь? – Я внимательно разглядываю ее.

Кожа бледная, лоб покрыт испариной. Она вымученно улыбается.

– Мечтаю об обезболивающем, но сначала почистить зубы и умыться. – Она замолкает на мгновение и смущенно спрашивает: – Поможешь?

– Конечно, иди ко мне.

Я приподнимаю ее со своего плеча. Встаю с постели сам, помогаю ей вытащить иголки из руки и подняться на ноги.

– Когда ты спишь, то такой милый, – говорит она и хитро улыбается. – Прямо так и хочется тебя затискать.

– I know how it feels,[34]34
  Понимаю твои чувства (англ.).


[Закрыть] – подмигнув, отвечаю я.

– Но нам нужно внести одно очень важное правило. По крайней мере, если планируешь и дальше спать со мной в одной постели.

– Что еще за правило? Я сделал тебе больно? – напрягаюсь я.

– Нет, – поспешно отвечает она. – Правило спать без майки!

– Без майки?

– Алекс, без майки. – Она аккуратно просовывает руки под мою футболку. Пальцы у нее прохладные, и она нежно касается ими моей еще теплой после сна кожи.

– Ты же мой личный обогреватель? – шепчет она.

Я наклоняюсь и целую ее в лоб.

– Пошли, принцесса, приведем тебя в порядок.

Марион кивает, и я подаю ей руку. Она идет очень медленно, продолжает держаться за меня, оперевшись на руку. Старается не шевелить верхней половиной тела. Мне невыносимо смотреть на нее в таком состоянии.

– Не переживай, все пройдет, – успокаивает она меня, заглядывая в мои глаза.

– Вообще-то, это я должен тебя успокаивать.

– А я спокойна, – замечает она.

Мы наконец проходим в ванную, и Марион смотрит на себя в зеркало.

– Ну и видок, – хмуро бросает она.

– Поверь, ты даже сейчас попадаешь в категорию «ничего такая».

– Неправильный ответ. Ты должен был сказать, что даже сейчас я для тебя самая прекрасная девушка на свете.

– Ты и без меня это знаешь.

– Да, – без сомнений соглашается она, чем вызывает у меня очередную усмешку. – Но все-таки мне важно знать твое мнение. Только не думай, что оно так уж ценно!

– Ни в коем случае! – Я выдавливаю пасту на ее зубную щетку и поворачиваюсь к ней. – Открывай рот.

– Я сама могу почистить зубы.

– Меньше движения – меньше боли, малышка Марион.

– Спина все равно болит. Двигаюсь я или нет – неважно.

– Открывай рот, – стою я на своем.

Марион закатывает глаза, но решает больше не спорить, послушно открывает рот, и я начинаю чистить ей зубы. В ванной комнате лишь слышно жужжание электрической зубной щетки. Она сплевывает, а я прохожусь по новому кругу. Затем даю ей ополаскиватель и помогаю умыть лицо.

– Мне стыдно. – Она прячет лицо у меня на груди.

– Глупости. – Я глажу ее волосы. – И в печали, и в радости, и в горе, и в бедности…

– Ты делаешь мне предложение? – невнятно бормочет она.

– А ты хотела бы этого?

Она поднимает на меня смущенный взгляд.

– Да, но только не здесь и не сейчас. Хочется чего-то более кинематографичного…

– Кинематографичного? – с улыбкой переспрашиваю я.

– Именно… чтобы шел дождь, и мы с тобой такие красивые, без ожогов на спине и синяков под глазами.

– Красивые мокнем под дождем? – со смешком переспрашиваю я.

– Не издевайся, – пыхтит она. – Да, красивые мокнем под дождем, у меня водостойкая тушь, а ты вообще без косметики!

– Не могу поверить, неужели у меня даже не накрашены губы?

– Разве что немножко, самую малость.

– Одолжишь блеск для губ?

– Не притворяйся, словно у тебя его нет!

Я громко фыркаю и беру ее лицо в руки.

– Это ты правильно придумал, у меня чистые зубы, можно целоваться!

– Какая ты романтичная…

Я наклоняюсь и нежно целую ее в губы.

– Как думаешь, оргазм можно считать обезболивающим? – спрашивает она с улыбкой.

– Я думаю, что я недостаточно равнодушен к тебе и твоей спине, чтобы мы занялись этим сейчас. Так что вынужден тебя расстроить, но придется обойтись уколами и таблетками.

– Я вообще-то шутила, – недовольно бросает она. – Как ты сам понимаешь, в моем состоянии не до секса… И вообще, думаю, ты не дождешься его от меня до конца своих дней!

Я усмехаюсь.

– Прямо таки до конца своих дней!

– Да! Тем более после того, как отказал мне! Что бы ни случилось, ты никогда не должен говорить мне нет! – Она продолжает играючи бурчать.

– Никогда-никогда? – посмеиваясь, переспрашиваю я.

Она стреляет в меня взглядом.

– Я, между прочим, говорю серьезно! Все, я на тебя обиделась!

– Что мне сделать, чтобы загладить свою вину? – шутя спрашиваю я.

Она делает вид, что задумалась.

– Накорми меня, и, возможно, я передумаю.

Я глухо посмеиваюсь.

– Что хочешь?

– Блинчики с мороженым и кремом шантийи[35]35
  Подслащенные взбитые сливки, иногда добавляется ваниль. Часто подается с мороженым. (Прим. ред.)


[Закрыть], – выпаливает она.

– Будут тебе блинчики…

– И крем?

– Да.

– А мороженое?

– Ага.

– А секс?

– Хорошая попытка, но нет.

– Какой же ты зануда…

Я смотрю на нее, кладу руку ей на затылок и притягиваю к себе. Аккуратно обнимаю ее за плечи.

– Я очень испугался, – честно признаюсь я.

Ее руки медленно бродят по моему телу, она обнимает меня за талию и снова утыкается мне в грудь.

– Я совру, если скажу, что не испугалась.

– Больше никогда так не делай, – шепчу ей на ухо, – никогда не закрывай меня собой.

– Ты бы сделал то же самое.

– Но ты не делай.

Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза.

– Что будет дальше, Алекс? Что мы будем делать?

Я пожимаю плечами.

– Ждать дождь для кинематографичного предложения.

Она мило улыбается.

– Я серьезно спрашиваю.

– А я серьезен.

Выражение ее лица меняется, ухмылка исчезает с губ, а взгляд становится пристальным.

– А вдруг случится что-то еще?

– В теории, завтра может наступить конец света. Но если ты рядом, то мне все четыре всадника апокалипсиса не страшны.

– Мне тоже, – тихо говорит она.

Вид у нее такой, словно она хочет мне что-то сказать, но не уверена, стоит ли. Я терпеливо жду. Марион продолжает смотреть на меня. Нежно гладит по лицу, целует подбородок.

– Знаешь, когда я убежала, то встретила семью с двумя детьми. У них были мальчик и девочка. Они обсуждали бытовые мелочи: обед, мультики и слюни мелкого.

Выражение ее лица меняется, оно становится мечтательным. Легкая улыбка озаряет глаза. Видно, что она делится со мной сокровенным.

– Я смотрела на них и поймала себя на мысли, что однажды хочу иметь двоих детей от тебя. Обсуждать мультики, котлеты и сопли. Я знаю, мне всего двадцать один, и мало кто думает о детях в моем возрасте, но я всегда мечтала о крепкой семье. О папе, маме и детишках, которые живут счастливой жизнью. Готовятся к праздникам, порой ссорятся и спорят, но всегда любят друг друга, несмотря ни на что. Что бы ни случилось, какие бы трудности ни выпадали на их долю, они знают, что есть друг у друга. Они знают, что могут полагаться друг на друга. Они знают, что их любовь сильна и непоколебима. Понимаешь, о чем я, Алекс?

Вместо ответа я целую ее в губы. Простого «понимаю» тут недостаточно. Ведь я мечтаю о том же самом. С ней.

– Ты – дом моей мечты, – шепчу ей на ухо те самые слова, что она писала в своем письме.

Она замирает в моих руках, ее руки крепче обнимают меня, и я вновь целую ее. Нежно накрываю ее губы своими.

Порой поцелуи громче всех слов в мире.