Текст книги "Атрибуция, диссонанс и социальное познание"

Психология искушения – интересная подобласть психологии личности и социальной психологии. Я думаю, что исследование искушения как психического явления с использованием теории атрибуции позволит выдвигать новые вопросы и новую область психологических исследований.

ИСКУШЕНИЕ

Искушение в обычных языковых словарях объясняется как соблазн, прельщение, желание чего-либо запретного (См.: Ожегов, 1961, с. 248). Когда кого-нибудь «вводят в забуждение», то это означает, что вызывают в нем желание чего-либо запретного, того, что не должно ему принадлежать. Говорят также, что человек «искушает судьбу». Это уже фаталистическое представление, имеющее тот смысл, что человек предпринимает какое-либо дело, сопряженное с большим риском. Искуситель (искусительница, соблазнительница) – тот (или та), кто искушает, соблазняет кого-либо, т. е. стимулирует на совершение каких-либо запретных действий.

Наконец, искушенный человек – это тот, кто хорошо знает и опытен в каком-либо деле. Это то же самое, что «искусный», опытный, мастер своего дела. Связаны ли слова «искушенный» и «искусный» с «искушением» – предмет отдельного разговора.

Мы же здесь отметим следующее: поскольку искушение – это желание чего-либо запретного, а запретов в каждом обществе много, то и область психологического исследования искушения очень широка. Но эта область, насколько мне известно, почти не изучена в психологии. Ведь, например, каждый вор желает запретного, следовательно воровская активность – предмет исследования для этой области психологии – психологии искушения (соблазна). Каждый пытающийся установить внебрачные или добрачные отношения с представителями противоположного пола – искуситель и должен быть в центре внимания психологов. Традиционные запреты (табу) и попытки их игнорирования – предмет психологии искушения.

Но какое отношение имеет ко всем этим явлениям психология атрибутивных процессов?

ПСИХОЛОГИЯ АТРИБУЦИИ В СФЕРЕ СОБЛАЗНОВ

Соблазн – такая тенденция человека, которая в нем возникла в результате взаимодействия внешнего объекта с какой-либо его потребностью, соприкосновения объекта с потребностью. Это средний тип причинного поведения, именно то явление, которое описал психолог Э. Деси под названием ситуативно индуцированной интенции. Читатель, возможно, помнит, что в настоящей книге я исследовал это явление с несколько иной точки зрения.

Важно то, что, пытаясь объяснить поведение других людей, мы нередко делаем им атрибуции соблазнов. Мы (Р₁) утверждаем, что индивид Р₂ ведет себя так-то и так-то, поскольку соблазняется чем-то (красивой женщиной, каким-то выгодным предложением, высокой зарплатой, чужим имуществом и т. п.). Очевидно, что подобные приписывания могут быть как правильными, так и ложными. Но они всегда указывают на какой-либо внешний предмет или состояние, которые запретны и труднодоступны для человека, но он желает их иметь. Я думаю, что эти предметы выступают в роли целей для активизированной внутренними мотивами и установками личности. Поэтому при попытках объяснения случаев соблазна большей частью создаются причинные (каузальные) атрибуции, т. е. объяснения причины поведения и результатов совершенных действий. В меньшей мере, но делаются также ссылки на внутренние мотивы действующего лица. Обычно эти атрибуции внутренних мотивов имеют отрицательный, критический заряд: человек поддается искушению, потому что воля его слаба, интеллект недоразвит, он морально недостаточно созрел и т. п. Многими наблюдателями обычно производятся отрицательные гетероатрибуции. Эти утверждения, конечно же, требуют новых эмпирических исследований.

Важна также следующая проблема: какова разница между атрибуциями наблюдателя в случае объяснения собственного поведения (если сам соблазнился) и того случая, когда он пытается объяснить причины соблазнения другого человека.

Я думаю, что, как и следует из теории атрибуции, при объяснении поведения другого человека наблюдатель может быть более объективным социальным исследователем, чем при объяснении своего поведения в роли соблазнителя или соблазненного. Основное различие состоит в следующем: при объяснении подобного поведения другого человека, нарушившего запрет, у нашего наблюдателя будет больше ссылок на внутренние, личностные мотивы и причины, чем при объяснении своего сходного поведения. Другой соблазняется, поскольку он плохой человек и всегда нарушает моральные нормы и запреты, это для него – характерная форма активности. Я же поддался искушению случайно. Виноват не я, а то (или тот), что меня искусило. Здесь имеет место атрибуция ответственности и вины – явление, которое представляет значительный интерес для психологии и практической жизни. Эти атрибутивные процессы связаны также с проблемой раскаяния и указывают на то, что за одинаковое поведение мы готовы сурово требовать от другого раскаяния, в то же время прощать самих себя.

Поведение в условиях соблазнов должно стать предметом психологических исследований.

Поскольку атрибуция – внутрипсихический процесс и ее результаты оказываются поведенчески очень разными в зависимости от ее типа и скорости ее протекания, то возникает вопрос: имеют ли различные виды атрибуции одинаковую скорость? Или же они протекают различными скоростями?

Данный вопрос о темпе атрибутивных процессов уже стал предметом исследования в психологии. В связи с проблемой агрессивного взаимодействия людей автор этих строк выдвинул идею о существовании мгновенных атрибуций, которая позволяет понять поведение людей, совершающих импульсивные насильственные действия (см.: Налчаджян А.А. Агрессивность человека (в печати)).

Но сформулированные выше вопросы стали уже предметом экспериментальных исследований. Психологи поставили перед собою задачу определить, одинаково ли быстро протекают три вида атрибуции: каузальная, атрибуция свойств и атрибуция намерений (см.: Smith, Miller, 1983; Hamilton, 1988). В каждом из этих случаев было измерено время, в течение которого испытуемые высказывают соответствующее предположение. Фактически были использованы шкалы измерения скорости реакций.

Не вдаваясь в подробности отметим, что Смит и Миллер пришли к следующим выводам: 1) быстрее всего образовались атрибуции, касающиеся личностных чертах и намерениях действующих лиц; 2) внешние (ситуационные) и внутренние (личностные) каузальные атрибуции потребовали значительно больше времени.

Предполагается, что люди больше привыкли отвечать на вопросы, касающиеся личных черт и намерений, поэтому такие атрибуции протекают очень быстро.

Данные исследования позволяют мне вернуться к упомянутой концепции мгновенных атрибуций и сделать следующее дополнение: мгновенные атрибуции агрессивно взаимодействующих людей являются не причинными (или не столько причинными), сколько именно атрибуциями личностных черт и намерений. Именно поэтому уже после совершения импульсивных насильственных действий агрессоры, размышляя, иногда начинают понимать, что жертва не могла быть причиной их лишений и страданий. Невинные жертвы в определенном смысле являются жертвами мгновенных атрибуции насильников – личностных, внутренних атрибуций. Отсюда делается вывод что каузальная атрибуция – менее механический процесс, чем атрибуции черт и намерений.

Исходя из этого мы можем предложить концепцию двух (по крайней мере) уровней понимания другого человека и его поведения: 1) понимание на основе атрибуций черт и намерений; 2) понимание на основе каузальных атрибуций. Но я думаю, что данный уровень можно назвать также синтетическим, поскольку, хотя в нем основными являются причинные приписывания, вместе с ними имеют место также атрибуции черт и намерений. Можно даже предположить, что без атрибуций черт в психике человека не могут возникать никакие каузальные атрибуции.

Отсюда ясно, что на уровне мгновенных атрибуций настоящее каузальное понимание невозможно и велика вероятность появления ошибочных суждений о наблюдаемом поведении действующих лиц. По-видимому, социальные суждения и понимание первого из двух названных уровней в значительной мере являются автоматическими (об автоматичности социальных суждений см.: Winter et al., 1985).

Я считаю, что предложенная концепция уровней понимания имеет потенциальные возможности развития. Нетрудно также организовать собственные эмпирические исследования.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРОЦЕССА

Поскольку общающиеся люди могут использовать взаимные атрибуции, можно выделить специальный вид социально-психологического процесса, которому я считаю целесообразным присвоить название «атрибутивное взаимодействие».

Когда мы пытаемся исследовать взаимодействия социального актера и наблюдателя, может создаться впечатление, будто их роли статичны и один из них лишь действует, а другой только наблюдает. Я в этой книге уже показал, что в реальной жизни так не бывает. Во взаимоотношениях наблюдатель – актер в каждой ситуации роли меняются (это разновидность ролевого сопряженного взаимодействия) и каждый из них одновременно является как социальным актером, так и наблюдателем.

Беря для исследования только «атрибутивный аспект» подобного взаимодействия, я считаю полезным использовать предложенное выше понятие атрибутивного взаимодействия двух людей Р₁ и Р₂. Эти люди, взаимодействуя, производят взаимные атрибуции различных типов, и в указанном аспекте их активность можно считать процессом изобретения атрибуций, используемых для взаимной характеристики, для самохарактеристики, а также с целью объяснения как поведения друг друга, так и собственного поведения.

Процесс этот можно представить себе в следующем виде: Р₁ (наблюдатель) производит атрибуции (А₁) по отношению к Р₂, в ответ на которые Р₂ , взяв на себя роль наблюдателя, в свою очередь производит атрибуции (А₂) относительно личности и поведения Р₁. Затем Р₁ производит ответные атрибуции, на что Р₂ отвечает новыми «реактивными» атрибуциями и т. д. до завершения процесса атрибутивного взаимодействия. Простейшим примером является тот, когда из двух собеседников первый называет второго дураком, второй отвечает, что от дурака слышит, и т. п. Это простой пример атрибутивного «хулиганского взаимодействия», который может завершиться дракой. В ходе драки могут производиться новые взаимные агрессивные атрибуции, бо́льшей частью мгновенные.

Ясно, что в жизни взрослых людей, особенно политиков, журналистов, хулиганов и т. п., подобного рода, но более развернутые и сложные процессы бывают сплошь и рядом. Так что исследование соответствующего эмпирического материала с «атрибутивной точки зрения» представляет серьезный интерес.

Для развития концепции атрибутивного взаимодействия можно использовать результаты ряда исследований, проведенных на основе иных предпосылок. Так, Тернбул и Слугоски показали, что говорящие следовали набору правил и предлагали только те объяснения, которые считались информативными с точки зрения собеседника (слушателя). В зависимости от разговорного контекста, обсуждаемое событие может получить разумное объяснение или вовсе не получить никакого объяснения. Речь идет о правилах, описанных Грайсом (см. примечания в статье: Хьюстон, Финчем, 2001, с. 199).

АТРИБУТИВНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ И СОПРЯЖЕННЫЕ АТРИБУЦИИ

Пусть два человека, Р₁ и Р₂, взаимодействуют, играя при этом взаимно сопряженные роли. Их связь – это типичная социальная связь, взаимодействие сопряженных ролей или сопряженных исполнителей этих ролей. Какие функции выполняют атрибуции сторон в процессе такого взаимодействия и какими характерными особенностями они обладают? Здесь я постараюсь делать существенные дополнения к тому, что уже сказано в предыдущем разделе настоящего параграфа и в других частях книги.

Я считаю, что: 1) атрибуции сторон А_i и А_j тоже являются сопряженными когнитивными образованиями как по содержанию, так и по генезису. Р₁ сочиняет атрибуцию А₁ относительно Р₂ , на что последний отвечает сочинением своей атрибуции А₂; в ответ на атрибуцию А₂ индивид Р₁ отвечает новой атрибуцией и т. д.; 2) атрибуции Р₁ дополняют те аспекты взаимоотношений этих лиц, которые не раскрываются в атрибуциях индивида Р₂. Это хорошо видно на примере употребления ими внутренних и внешних атрибуций. Если Р₁ , наблюдая за поведением Р₂, объясняет его главным образом внутренними, так называемыми диспозициональными атрибуциями, то сам Р₂ делает самому себе и своему поведению в основном внешние атрибуции. Это означает, что названные два вида атрибуций возникают и развиваются сопряженно, в соответствии с сформулированным мною законом сопряженного развития двух психических явлений.

К пониманию этой закономерности немного приблизились Э. Джоунс и Р.Нисбетт, которые еще в 1971 г. указали на то, что, во-первых, атрибуции возникают, когда интересы двух индивидов сталкиваются; во-вторых, действующее лицо объясняет и оправдывает свое поведение, создавая внешние атрибуции, тогда как наблюдатель, оценивая актера, своими внутренними гетероатрибуциями старается пробудить в актере чувство ответственности. Если поведение актера антисоциально, наблюдатель своими атрибуциями стремится предотвратить его повторение в будущем. Актер стремится освободиться от социального контроля, а наблюдатель, наоборот, стремится взять его и его поведение под свой контроль.

Такое взаимодействие, которое можно назвать атрибутивным ролевым взаимодействием, представляет собой взаимную регуляцию оценок, даваемых друг другу исполнителями сопряженных ролей. Сочиняемые ими атрибутивные черты и оценки включаются в процесс их дальнейшего взаимодействия.

Возникновение метаатрибуций в таком процессе атрибутивного ролевого взаимодействия имеет место тогда, когда партнеры не понимают атрибуции друг друга. Возникает потребность объяснения этих атрибуций, а такая мотивация порождает метаатрибуции. Я бы назвал их атрибуциями второго порядка в отличие от первичных атрибуций (или атрибуций первого порядка), которые теперь приходится объяснять. От попыток объяснения поведения с помощью атрибуций первого порядка совершается переход к объяснению самих этих атрибуций (с помощью атрибуций второго порядка). Не исключена возможность метаатрибуций более высокого уровня, но это надо доказать эмпирически. (Соответствующую психо-логическую формализованную структуру создать несложно.)

Можно предположить, что в метаатрибуциях больше взаимных отрицательных харктеристик, поскольку первичные атрибуции вызывают возражения и недовольство. Партнеры могут обвинить друг друга в нечестности. Например, если я (Р₁), наблюдая за антисоциальным поведением Р₂, утверждаю, что он – преступная личность (внутренняя атрибуция), он может возразить, что я не учитываю внешние факторы и поступаю с ним несправедливо. Приписывание мне качества несправедливости – метаатрибуция (атрибуция второго порядка). Если бы Р₂ принял мое первое объяснение (первичную атрибуцию), то ему не было бы смысла создавать свою метаатрибуцию, чтобы объяснить или как-нибудь квалифицировать мою атрибуцию. И вот, когда он сочиняет обо мне свою метаатрибуцию, я с бо́льшей вероятностью отвечаю на это созданием своих метаатрибуций (например, обвиняя его в тупоумии и неспособности к самопознанию).

Наблюдатель, как я уже показал, не всегда является нейтральным, незаинтересованным лицом. Поведение социального актера может непосредственно затрагивать его личные интересы. Ведь атрибутивное взаимодействие двух лиц, Р₁ и Р₂, обычно имеет место в составе более сложного социально_ролевого взаимодействия как его аспект.

Например, взаимодействие этих двух лиц может состоять в том, что Р₁ просит Р₂ оказать ему помощь в каком-либо деле. Момент обращения Р₁ и Р₂ с этой просьбой можно считать моментом, разделяющим два этапа процесса их взаимодействия – Э₁ и Э₂. В Э₁ проситель (и наблюдатель, Р₁) надеется получить помощь от Р₂ (социального актера) помощь. Допустим, Э₁ длится от t₀ до t₁ (t₀ – t₁). В момент t₁ P₁ обращается за помощью. Р₂ может или отказать, или удовлетворить просьбу Р₁.

Поэтому принятие того или иного решения Р₂ я считаю началом нового этапа взаимодействия этих лиц. Можно предположить, что в момент t₁ атрибуции Р₁ меняются. Мы должные рассмотреть по крайней мере два случая: а) после получения отказа (т. е. фрустрирования), как можно предположить, атрибуции Р₁ относительно Р₂ становятся более негативными, чем прежде; б) при получении положительного ответа атрибуции Р₁ становятся более благоприятными для Р₂.

Но возникает, по крайней мере, следующая проблема: какие изменения претерпевают атрибуции Р₁ в отношении Р₂ в аспекте их локализации: становятся ли они более внутренними или же, наоборот, становятся более ситуационными? Я думаю, что ответ Р₂, как действие (реакция), получает определенное объяснение (истолкование) со стороны Р₁. Сдвиг в локализации дальнейших атрибуций Р₁ зависят от того, как он объясняет отказ Р₂ (или согласие) а также от того, как сам Р₂ обосновывает свое решение и, конечно, от того, как оценивает Р₁ такое обоснование.

Ведь нередко бывает в жизни, что нам отказывают в просьбе, но в одном случае мы обижаемся (фрустрация), а в другом – нет. Это зависит как от того, в какой форме отказывают (грубо, вежливо и т. п.), так и от того, в какой степени обоснованными нам представляется этот отказ. Если мы считаем, что получили отказ несправедливо, у нас будут иные атрибуции, чем в том случае, когда отказ представляется нам обоснованным (справедливым или исходящим из принципа справедливости).

Если обобщить обсуждаемую проблему, то можно сказать, что в процессе взаимодействия людей в зависимости от принимаемых ими решений, от согласия или несогласия относительно обсуждаемых вопросов характер и содержание их атрибуций то и дело меняются. Процесс атрибутирования в таких случаях – процесс длительный. Но когда мы исследуем жизнь и поведение умерших людей (например, при проведении исторических исследований), наши атрибуции являются более устойчивыми. Очевидно, что данную тему я здесь обсудил очень кратко. Есть возможность расширения исследований этой проблематики.

Каким образом атрибутивные процессы и их психо-логика выражаются в различных видах речи человека: а) во внешней (устной и письменной) речи; б) во внутренней речи; в) какие претерпевает изменения логика атрибуций при переходе от внутренней речи к внешней? Каким образом атрибуции черт, закрепленных в словах, используются в народной психологии и в процессе повседневного общения? Задач психолингвистики атрибутивных процессов очень много. Для их содержательного обсуждения следует собрать речевой атрибутивный материал. Письменная культура народов в таком психолингвистическом аспекте, насколько мне известно, все еще не исследовалась. Подлежат атрибутивно-психолингвистическому анализу все формы речевого народного творчества – сказки, басни, притчи, мифы и т. п.

В настоящем небольшом параграфе я вкратце рассматриваю только несколько вопросов из этой многообещающей будущей сферы психолингвистических исследований.

РАЗГОВОР И ВЗАИМНЫЕ АТРИБУЦИИ

Когда индивиды Р₁ и Р₂ начинают разговор в виде обмена информацией или обсуждения какого-либо вопроса, каждый из них приписывает другому определенные познания, осведомленность в предметах, знание которых необходимо для решения той задачи, которую они обсуждают в данной ситуации.

Например, Р₁ спрашивает Р₂, где находится какое-то здание. Отвечая, Р₂ вспоминает целый ряд объектов и улиц города и, допустим, отвечает так: «Вы, конечно, знаете здание Оперного театра. Вот напротив него и находится интересующий Вас дом». Слова «вы, конечно, знаете…» означают не что иное, как приписывание, атрибуцию собеседнику определенного знания. Если оказывается, что Р₂ совсем не знаком с городом, Р₁ описывает местонахождение Оперного театра уже с помощью других пространственных ориентиров. Атрибуция как бы «отзывается», поскольку оказывается неправильной и непригодной.

Можно также предположить, что в ходе разговора собеседники пользуются атрибуциями различных уровней: атрибуциями образных знаний (пространственных репрезентаций, когнитивных карт); атрибуциями знаний синтаксиса того языка, на котором ведется разговор; атрибуциями смыслов и понимания и т. п. Эти вопросы подлежат исследованию.

ПОВСЕДНЕВНЫЕ АТРИБУЦИИ И ЯЗЫК

В каждом языке имеется значительное количество слов, обозначающих черты и свойства личности. Общаясь, люди характеризуют себя и других именно с помощью этих слов, а не с помощью научных терминов. Поэтому интересно выяснить, каким образом используются эти слова и обозначаемые ими черты. Подобные слова (и соответствующие понятия) приписываются и себе, и другим, но нет ли различий в этих авто– и гетероатрибуциях? Это, конечно, большая проблема она требует соответствующих широкомасштабных исследований. В первую очередь необходимо выделить из лексики национального языка соответствующие слова. Речь фактически идет о «терминах» или квазипонятиях народной психологии, представлений этноса о личности. После этого необходимо предъявлять слова народной психологии испытуемым и выяснить, какие из них они приписывают себе, а какие другим людям и чем обусловлены подобные атрибуции.

Определенным шагом в этом направлении можно считать исследование Гольдберга, выделившего 2800 терминов народной психологии (разговорной речи английского языка) (Goldberg, 1978; см. также: Хекхаузен, 1986, ч. 2, с. 106). Предлагая эти слова испытуемым, спрашивали их: а) какая их часть относится к ним самым, а какая – к трем другим испытуемым: симпатичному, нейтральному и несимпатичному; б) можно ли говорить об этих свойствах лишь в связи с определенными ситуациями? (Т. е. возникают ли они или проявляются ли они лишь в определенных ситуациях или же являются устойчивыми чертами личности?)

Оказалось, что испытуемые примерно в 85 % случаев относят эти черты к себе, но – обусловливая ситуацией; относительно несимпатичных испытуемых имело место обратное явление: эти черты приписывались им как личностые черты. (Однако следует выяснить, так ли обстоит дело как при атрибуции положительных, так и при атрибуции отрицательных черт?)

Представляют интерес следующие результаты: у около 15 % испытуемых и для 8 % названий личностных свойств имело место обратное расхождение в перспективе. Что это за личности, составляющие исключение из правила и почему именно эти 8 % свойств – не совсем ясно. Здесь есть проблема для исследования.

Поскольку в исследованиях по атрибуции психолингвистический анализ почти не применялся, можно считать, что Гольдберг делает первые шаги в этом направлении.

ВОПРОСЫ, СОДЕРЖАЩИЕ АТРИБУЦИИ

(вербализация атрибуций в вопросительной форме)

«Не простудился ли ты?», – спрашивает мать ребенка, видя в нем какие-то признаки простуженности. Это полуатрибуция сомневающегося человека, переживающего тревогу. Мать частично уверена, что ребенок простудился, но лишь частично, поэтому желает проверить свою атрибуцию-предположение. Поэтому и она задает свой полуриторический вопрос.

Но бывают случаи, когда индивид ничего не знает о том, о чем спрашивает, но полагает, будто знает. Поэтому его вопрос, обращенный к другому, скорее всего имеет риторический характер: человек «знает», уверен, что ему известно то, о чем спрашивает, но все же задает свой вопрос. «Не ты ли украл эту вещь?», – спрашивает наблюдатель, хотя уверен, что именно собеседник украл эту вещь.

Процессы вербализации атрибутивных процессов и их результатов представляют большой интерес. Я полагаю, что атрибуции, вербализуясь, принимают различные формы: категорических и вероятностных суждений и умозаключений; вид вопросов, как я только что показал; они могут принимать вид гипотез и теорий, содержащих самые разные типы суждений и умозаключений.

Раз это так, то я думаю, что психологию атрибуции следует состыковать с теорией генеративной грамматики Н. Хомского. Особенно важно проведение различия между поверхностным и глубинным уровнями структуры предложения. Следует выяснить, каким образом в психике человека формируются атрибутивные суждения. Существуют ли атрибуции, исходящие из глубинных структур, и такие, которые связаны с поверхностными структурами? Наконец, необходимо выделить абсурдные атрибуции, т. е. такие, которые грамматически верны, но бессмысленны. Это очень важные аспекты развивающейся науки – психологии атрибутивных процессов.

«ИНАЧЕ ГОВОРЯ»

(подтипы атрибуции)

Когда мы определенным образом выражаем свою мысль, а потом добавляем «иначе говоря…» и выражаем эту же самую мысль «другими словами», сохраняя глубинную структуру мысли, мы меняем ее поверхностную лингвистическую структуру (и тем самым доказываем, что Ноэм Хомски был прав).

Например, мы утверждаем: «Р – дурак», а затем добавляем: «Да, Р – очень глупый человек». В подобных случаях мы фактически одну и ту же мысль М (значение) выражаем в двух формах – Ф₁ и Ф₂. Это можно выразить в виде простейшей схемы:

Ф₁ ← М → Ф₂

Здесь Ф₁ и Ф₂ – фактически два варианта одной и той же атрибуции. Возможен и третий вариант. Так, мы сможем выразить свою мысль в вопросительной форме: «Не глупец ли Р?» (или в другой форме: «Не дурак ли Р?»). Или то же самое можно выразить в вероятностной форме, а именно: «Я предполагаю, что Р – дурак».

Во всех этих вариантах имеются различия смысловых ньюансов, но основная мысль сохраняется.

Я думаю, что психолингвистическое исследование атрибутивных процессов имеет большие перспективы.