Текст книги "Западня для олигарха"

Глава 9

Троеглазов рассказал Марине не все, что знал об айяндаках. По большей части он слушал ее, сравнивал то, что узнал от нее, с тем, что рассказывал ему Меженков, потом Михеич. Но про самого Михеича он распространяться не стал. Побоялся, что не сможет скрыть истинной причины «Великого похода»… А она была настолько банальной, что госпожа Рябинина могла и отказаться от поездки.

Марина Юрьевна хотела сделать свое маленькое, выстраданное бессонными ночами и сидением в пыльных архивах открытие, а ему, богатому и независимому Троеглазову, было плевать на мировую известность. Он хотел одного – добраться до мифических сокровищ затерянной во времени и пространстве Сигоры, стать не просто богатым, а самым богатым человеком на земле.

Ах, Михеич, интереснейший экземпляр! Огромной души человек, распахнутой настежь перед всяким, желающим выслушать его никому не понятный бред об айяндаках, особенно если разговор идет не на «сухую», а под сопровождение булькающей в стакан водочки. Портвейн тоже издает неплохой звук, однако полет мысли при этом не поднимается до тех высот, когда у Михеича язык развязывается настолько, что рассказ его начинает напоминать скорее сценическое действо, а не пьяный треп.

Троеглазову пришлось немало потрудиться, чтобы разыскать этого забавного старичка. От покойного Меженкова он знал только, что медальон тому передал некий бергал, работавший с ним на Алтае. Но где именно? Ведь Алтай располагается на огромной территории. В каком году это могло произойти? Как звали этого бергала? На ум приходило только отчество – Михеич, про которого Меженков вскользь упоминал несколько раз. Жив ли он? Вопросов масса, но ни на один из них он не знал ответа.

Однако это не остановило Троеглазова. Скорее даже усилило его желание докопаться до истины, довести до конца то, что покойный сделать не успел. Он ведь, по сути, завещал медальон юному парнишке-сироте, следовательно, завещал и тайну, связанную с этой вещицей.

Троеглазову казалось, что медальон Меженкова имел над ним власть. Для Владлена Алексеевича это был не просто кусок витиевато изогнутого золота, бог знает сколько лет пролежавший под слоем земли, прежде чем попасть в его руки. Нет, эта штуковина, как настоящая famme fatal, полностью завладела его сознанием: отправляла в самые отдаленные и труднодоступные места на планете, заставляла выбрасывать огромные суммы на бесполезные, по сути, вещи, так или иначе связанные с ней, лишала покоя и сна. Именно поэтому Троеглазов несколько раз подряд предпринимал попытки разыскать неведомого бергала, передавшего Меженкову медальон.

Две попытки были проделаны впустую. На третий раз повезло.

Бергалами (от немецкого «бергауер» – горный рабочий) в старину называли горнорабочих, как правило потомственных, передававших свое ремесло от отца к сыну. Расцвет горного дела на Алтае приходится на начало – середину восемнадцатого века, когда стараниями русских государственных деятелей Акинфия Демидова и Василия Татищева Алтай постепенно превратился в главного поставщика руды и драгоценных металлов «Кабинета Ее императорского Величества».

В молодости Меженков несколько лет провел в геологоразведочных экспедициях в предгорьях Алтая – и Троеглазов начал методично «вычислять», где, в каком году работала та или иная экспедиция, в составе которой числился Меженков. Выяснилось, что было три экспедиции, где он в общей сложности проработал девять лет. От первых двух уже не сохранилось никакой документации. А вот с третьей Троеглазову повезло.

В 1968 году во всех центральных газетах было опубликовано сообщение о том, как первый человек СССР – Великий и Бровастый – совершил ряд рабочих поездок по Казахстану – второй по размерам и численности республике «единого и нерушимого» СССР. В середине 1950-х он трудился здесь секретарем местного ЦК, отвечая за освоение целинных земель. Во время нынешней ностальгической поездки кто-то из окружения Лидера сумел-таки убедить его побывать и на нескольких рудниках, а также посетить крупнейшие геологические и геодезические управления. За что тому безвестному советнику большое троеглазовское спасибо.

Побывал генсек и на месте «дислокации» Бухтарминской геолого-разведочной экспедиции. Троеглазов просмотрел почти все газетные сообщения об этом визите, которые только смог найти в архивах крупнейших изданий того времени – газет «Правда», «Известия», «Труд».

На его счастье, некий Дмитрий Туженцов написал об этом визите очерк, где процитировал геолога Николая Михеевича Замаева, который очень забавно рассказывал генсеку об истории Бухтарминского края. Журналист особо отметил, что сам Замаев из семьи потомственных горнорабочих, живущих в этих краях с незапамятных времен.

Как только Троеглазов увидел отчество – Михеевич, – его как током стукнуло. «А что, все возможно, – прикидывал он, просматривая ксерокопии старых газет, – вдруг это тот самый Михеич, о котором говорил Меженков?»

Долго раздумывать Троеглазов не стал – собрал походную сумку и помчался в аэропорт. Но оказалось, что улететь так просто в этакую глушь не получится. Сначала пришлось лететь самолетом до Барнаула, затем нанимать водителя, который согласился 600 км везти его до областного центра – города Усть-Каменогорска, который к тому же теперь находился в другом государстве, в Казахстане. Правда, для перемещения по этой республике визы, к счастью, не требовалось, но на таможне пришлось постоять. А так хотелось поскорее добраться до этого (или не этого?) Михеича.

Однако разыскать Замаева оказалось куда сложнее, чем добраться до конторы некогда существовавшей Бухтарминской ГРЭ. Теперь в этом здании расположился торговый центр и распивочная «Шайхана», что в переводе означало «чайный дом». Словоохотливая хозяйка с потрясающим именем Карлыгаш подсказала, что информацию о деятельности геологоразведочной экспедиции можно получить официальным путем через городской акимат, а можно поспрашивать в городском краеведческом музее. Второй вариант Троеглазову показался более подходящим.

Действительно, директор музея Татьяна Владимировна рассказала ему много интересного. Более того, сообщила, что известный в свое время геолог Замаев – носитель громкой, если не сказать знаменитой фамилии, давно уже стал местной знаменитостью совсем другого рода – этакий городской юродивый, окончательно спившийся и опустившийся. Живет где-то за городом, в маленьком домике-лачуге, поскольку свою квартиру давно продал и пропил. Вот такая печальная история…

Татьяна Владимировна посоветовала Троеглазову побродить по окрестным пивнушкам и поспрашивать у местных алкашей, как можно найти «старого бергала». По фамилии его уже не все помнят, а по прозвищу поймут, о ком идет речь.

…Когда он подошел к покосившейся калитке, с большим трудом удерживающейся на одной петле, и увидел домишко, скорее напоминающий собачью конуру, чем жилище человека, сердце его сжалось. Это до какого же состояния нужно дойти человеку, чтобы в старости жить в такой развалюхе? Домишко врос в землю почти по самые окна, ставни и двери были наполовину сгнившими и проедены не то короедами, не то временем почти до дыр. Сколько же лет было этому дому, если он смог дожить до такой глубокой старости и не развалиться? Лет сто, наверное.

Троеглазов с трудом открыл насквозь проржавевшую калитку. На скрип из окошка, в котором вместо стекол были вставлены картонки, выглянул седой косматый человек с такой же седой и всклокоченной бородой. Через минуту он уже стоял у двери в свое жилище. Молча махнул рукой, приглашая войти.

Троеглазов, с трудом преодолевая чувство брезгливости, проследовал за хозяином. Но внутри дома обстановка была совсем другой. Железная, пусть и ржавая, кровать была застелена бывшим гобеленовым покрывалом. Две вполне сносные табуретки стояли возле большого не то ящика, не то сундука, покрытого газетами и какой-то серо-буро-малиновой тряпицей, выполняющей роль скатерти. На этом импровизированном столе стоял стакан и солонка.

Владлен Алексеевич молча поставил на стол бутылку водки, что вызвало на довольно хмуром лице хозяина дома некое подобие улыбки. Затем извлек из сумки палку колбасы твердого копчения, баночку красной икры и банку маринованных огурчиков.

– Вот только хлеба купить не догадался, – извиняющимся тоном сказал Троеглазов.

– А у меня сухарики имеются, – довольно бодрым для своих лет голосом ответил хозяин и стремительно бросился к окну, где стояла картонная коробка, прикрытая пожелтевшей газетой.

Он пошуршал там недолго и извлек из коробки почти чистый стакан, два сухаря из черного хлеба и несколько перьев зеленого лука. Поставив стакан на стол и положив туда же лук с сухарями, заметил:

– Ну, просто натюрморт получился. Вы не находите?

– Нахожу, жаль только, что мольберта с красками не прихватил, – пошутил Владлен Алексеевич, чем вызвал приступ смеха у старика.

– На художника вы не похожи. Вы человек деловой, а не творческий. Точнее сказать, скорее технарь, чем гуманитарий.

– А почему вы так решили?

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! Табуреточки у меня надежные, не картонные. А то, право слово, любезностями обмениваемся, когда на столе такая красотища имеется…

Седой бородач взял Троеглазова за руки чуть выше локтей и усадил на табуретку. Сам пристроился рядом и тут же взял бутылку в руки. В мгновение ока вскрыл ее, поднес к носу, понюхал, как будто это была не водка, а французский одеколон.

– Нектар! Амброзия! Давайте-ка за знакомство выпьем. Как вас, голубчик, звать-величать?

– Троеглазов Владлен Алексеевич. Ваше здоровье! – Он поднес стакан, который потомственный бергал наполнил лишь наполовину, к его стакану, чокнулся и залпом выпил.

Бергал, напротив, водку пил не спеша, с наслаждением.

– Замаев Николай Михеевич, будем знакомы. Каким же ветром вас занесло в наши пенаты? И с какой надобностью?

– Даже затрудняюсь вам ответить, – переняв манеру хозяина лачуги изъясняться несколько витиевато, Троеглазов слегка задумался, как будто подбирая подходящие слова. – Я, собственно, давно уже мечтал с вами познакомиться. С тех самых пор, как мне про вас рассказал мой большой друг и наставник Николай Иванович Меженков.

– Коля? Меженков? Ах вот, значит, как! – По лицу старика пробежала тень. – Что же сам-то не приехал?

– Он погиб. Много лет назад.

– Как это произошло? Несчастный случай?

– Да. Он руководил Самошинской ГРП. Поехал за оборудованием, а водитель уснул за рулем. Машина врезалась в дерево. Водитель всмятку, Меженков успел выпрыгнуть, но сильно ударился головой о камень. Меньше суток прожил… Но пришел в сознание и кое-что мне передал.

– Передал-таки? Не унес с собой в могилу. Ну-ну…

Старик замолчал. От его напускного радушия не осталось и следа. Он как-то вдруг посмурнел. Внимательно, оценивающе посмотрел в глаза Троеглазову. Тот спокойно выдержал тяжелый взгляд старика.

– А вы, похоже, не очень расстроились, узнав о его гибели?

– Мне уже все равно. Я давно вычеркнул из жизни все то, что меня связывало с этим человеком, которого я долгое время считал своим другом… близким другом.

Старик замолчал. Протянул руку к пачке «Парламента», которую Троеглазов вытащил из кармана джинсов. Не спрашивая разрешения, достал сигарету. Владлен Алексеевич мгновенно щелкнул «Ронсоном», так как понял, что старик готов рассказать ему что-то очень интересное.

– Неужели он что-то кому-то обо мне рассказывал? И главное – что? – задумчиво произнес он, глядя Троеглазову прямо в глаза. – Только без вранья, ладно?

Троеглазов честно выложил старику все, что знал о Меженкове. Сведений было немного – ведь работали вместе они всего несколько месяцев. Рассказал о том, при каких обстоятельствах медальон попал к нему в руки. О том, что про Михеича Меженков вспоминал несколько раз, когда в экспедиции долгими вечерами мужички сидели за кружкой водки или крепкого чая у костра, вспоминая забавные случаи из жизни. Причем упоминал он про Михеича тогда, когда нужно было сослаться на мнение какого-то очень влиятельного человека, например, при решении спорного вопроса. При этом Меженков говорил: «А вот Михеич всегда делал так-то и так-то…» или что-нибудь в этом роде, и эта ссылка на никому не ведомого Михеича, как ни странно, всегда имела положительный результат.

Михеичу услышанное понравилось. Он показал жестом Троеглазову, чтобы тот наполнил стаканы. Сам же с удовольствием одну за одной курил крепкие, но удивительно ароматные сигареты.

– Сам-то ты, видно, из богатеньких – сигаретки не хилые куришь, холеный вон какой, – рассуждал вслух Михеич, – и я бы таким был, если бы Коля Меженков так со мной не поступил.

– Да что же он такого сделал, а? Не томи, Михеич, колись! Знал бы ты, сколько я сил положил, чтобы тебя разыскать!.. Думал порадовать тебя, а вон как вышло… Ты, гляжу, совсем не рад, что я тебе весточку от Меженкова привез. Хоть и с таким серьезным опозданием.

Собеседники, а точнее сказать собутыльники, незаметно перешли на «ты». Троеглазов действительно никак не ожидал, что между Михеичем и Меженковым могло произойти что-то такое, от чего их дружбе пришел конец. Во всяком случае, по реакции старика на упоминание фамилии Меженкова он сразу догадался, что между ними пробежала черная кошка.

– Ты, мил-человек, не кипятись. Сразу тебе вот так возьми и все выложи. Нашел дурака… Думаешь, коли водки мне налил да сигареток хороших подкинул, так я тебе все сразу и расскажу? Душу свою на блюдечке с голубой каемочкой тебе преподнесу?.. Уже сколько лет прошло с тех пор, как зарезал меня дружок твой Коля. Да и мой тоже дружок. За-ре-зал! Не ножом, конечно, но уж лучше бы по горлу полоснул, чем так-то вот со мной поступить…

Старик опять замолчал, предавшись тяжелым воспоминаниям. Троеглазов выжидал, когда Михеич сам заговорит.

Глава 10

«Удивительно, как много звезд на небе! Никогда, кажется, я не видел еще такого количества маленьких блестящих золотых точек на абсолютно черном небе!» – думал Троеглазов, сидя на гнилом пне у дома Михеича. Был второй час ночи, сигареты кончились, водка тоже. Жизнь земная, казалось, остановилась. Зато в бесконечной вселенной мириады звезд, комет, астероидов и прочих небесных тел вели свою космическую жизнь. И не было им никакого дела до старенького одинокого Михеича, амбициозного авантюриста Троеглазова, до всех этих медальонов, айяндаков и прочих мирских тайн и загадок, которые существовали сами по себе и тоже вели какую-то свою обособленную жизнь…

Старик давно уже уснул, рассказав печальную историю своей жизни. А Троеглазову не спалось, откровения Михеича стали для него ударом. Ничего подобного ему и в голову прийти не могло…

Когда-то давным-давно Коля Меженков почти так же, как и сам Троеглазов, попал в геологоразведку. Был он определен «в подмастерья» к самому Замаеву, или Михеичу, как уважительно называли его коллеги – большому человеку, который с самим генсеком ручкался. Много чего приходилось слышать ему о Замаеве, поэтому он испытывал к нему смешанные чувства – нечто среднее между идолопоклонством и обычным юношеским любопытством. Он больше помалкивал, наблюдая за своим боссом и перенимая его привычки.

Михеичу в то время было лет тридцать пять. Роста он был среднего, довольно плотный и коренастый. Красивым его назвать можно было с большой натяжкой – нос крупноват, лоб излишне высок, губы тонкие, какие-то неприметные. Но вот глаза! В такие один раз взглянешь – уже не забудешь. Не только цвет – насыщенно-зеленый, оттенка молодой листвы, с мелкими, едва заметными крапинками, – но и сам взгляд, пронзительный, завораживающий, наделяли его глаза какой-то совершенно необъяснимой магией. Женщины просто сходили с ума, едва взглянув на Замаева. Возможно, поэтому он и не женился, так как всякий раз попадал в какие-то романтические истории, связанные не то с женой начальника милиции, не то с дочкой директора музыкальной школы…

Меженкову по молодости лет детали амурных похождений и побед Михеича были не так интересны, как его рассказы о бергалах, о вольном Бухтарминском крае, который называли не иначе, как Камень. Михеич любил в долгих поездках рассказывать Коле об истории края, о людях, его населявших. Замаев и сам не заметил, как привязался к мальчонке – смышленому, толковому молчуну. Другие парнишки, а их в экспедиции побывало немало, все больше старались поиграть во взрослых – начинали курить, сквернословить, приударять за местными девчонками, водочку да портвейн попивать. А Колюня как из другого теста сделанный – все с умными книжками сидел, за любую работу брался без понуканий и пререканий, на лету схватывал все, чему его учили старшие.

Когда в работе выпадали перерывы на пару-тройку дней – то материал не подвезут, то машина сломается, – любил Замаев поохотиться. В качестве поощрения брал с собой Колюню – чтобы у других ребят стимул появлялся лучше и добросовестней работать.

Уходили они недалеко от лагеря – в горы, где зверья всякого видимо-невидимо. Возьмут палатку, тушенки-сгущенки, бутылочку водки для Михеича, фиников для Колюни да две буханки хлеба. Брали и удочки. Рыбалка парнишке была больше по душе, тем более что в стремительных горных речках – Бухтарме, Ульбе, Хамире – хариусов можно было хоть руками ловить.

Походы эти для него были праздником, да и Михеичу развлечение. Пока Колюня чистил рыбу, разводил костерок и готовил уху или жарил мясо, Михеич мог и зайца подстрелить, а то и тетерева подбить.

Вечером у костра уставший, но довольный Замаев заводил разговоры о том о сем. Однажды в состоянии сильного подпития сболтнул Михеич нечто странное. Мол, есть у него одна вещица, которая доказывает, что в Бухтарминской долине много-много веков тому назад проживало таинственное племя, руководила которым неземной красоты женщина. Племя было воинственным, держало в страхе всю округу, совершало неслыханные по дерзости набеги на богатые караваны, следовавшие по маршрутам Великого шелкового пути.

Но самым интересным в рассказах Михеича было то, что племя состояло из «старых» людей, живущих в горах. «Старыми» на Алтае считали людей, живших на этой территории еще несколько тысяч лет до нашей эры. Ученые неоднократно находили на территории Казахстана, Алтайского края, некоторых районов Китая и Монголии так называемые чудские копи, то есть места горных выработок людей чудского племени, которых принято считать прародителями скандинавских народов.

Все эти находки датируются третьим-четвертым веком до нашей эры. Археологические источники утверждают, что именно в это время на Алтае активно развивался горный промысел, который просуществовал не менее пятисот лет. Об этом свидетельствуют следы старых месторождений золота, серебра, свинца, меди, олова, отвалы горных пород на чудских копях, остатки примитивных плавильных печей и металлургических шлаков тех далеких лет. В эту эпоху Алтай являлся ареной деятельности народов, давно исчезнувших с лица земли и известных ныне под названием «чудь». Позднее чудь была либо уничтожена, либо откочевала, скорее всего, на территорию современной Скандинавии, и горный промысел на Алтае заглох на многие сотни лет. Время и причины прекращения высокоразвитого для своего времени горнометаллургического дела не установлены. Как и исчезновение таинственных людей чудского племени.

Коля Меженков, бесконечно влюбленный в профессию геолога, конечно, неоднократно читал об этом, но никогда не задумывался над тем, куда же действительно подевались эти самые «старые» люди. Например, в книжках писателя-сказочника Бажова, посеявшем в душе парнишки вечную любовь ко всему, связанному с горами, минералами и тайнами, их окружающими, была версия о том, что «старые» люди просто ушли под землю, засыпали себя, чтобы не быть истребленными более сильными людьми другого племени. Коле казалось, что эти люди, скорее всего, прокопали многокилометровые подземные ходы и просто ушли в другие места – на Урал или в глубинную Монголию… Как-то не хотелось ему верить, что люди просто взяли и засыпали себя землей. Заживо похоронили себя, как какие-нибудь религиозные фанатики.

Поэтому, услыхав о таинственном племени от Меженкова, он просто замучил его расспросами. Михеич и сам был не рад, что сказал об этом парнишке. Не ожидал, что Коле так много известно о «старых» людях. А Коле не с кем было поговорить об этом, потому как никто из его окружения особенно не интересовался историей родного края. Эх, знал бы он, куда заведет его этот интерес…

Потомственный бергал довольно подробно рассказал ему все, что знал сам. От своей бабки получил он в наследство не только зеленые глаза, гипнотический взгляд и острое ощущение своей причастности ко всему, что связано с его малой родиной, – вольным Бухтарминским краем. Но и еще кое-что. Семейную реликвию, передающуюся из поколения в поколение.

Это была круглая, в виде солнца с лучами золотая бляшка, напоминающая небольшую пятикопеечную монету, закрепленная на прямоугольной пластине. Изображение на ней было довольно потертым, почти сглаженным, но при близком рассмотрении можно было различить изображение в виде человеческого лица. Отчетливо были видны контуры глаз, носа, губ. Лицо обрамляли длинные волосы, зачесанные на прямой пробор.

Пластина была плоской, продолговатой, небольшой, где-то в половину спичечного коробка. По краям, которые были особенно сильно потерты, можно было рассмотреть фрагменты какого-то узора, возможно, что это была какая-то надпись, только вместо букв использовались некие графические символы. В нижней части край был не ровным, а зубчатым. Причем все зубцы были разной длины, как бороздки на ключе.

Несмотря на то, что в годы войны семья Замаевых сильно голодала, да и потом бывали в истории семьи нелегкие моменты, когда очень нужны были деньги, на золотую вещицу никто не покусился. Реликвию, как и душу, не продают.

Бабка Замаева рассказала ему также о том, почему золотая реликвия хранится в их семье.

Род Замаевых – очень древний, берущий свое начало от «старых» людей. Не все чуди ушли с насиженных мест – кто-то, скорее всего, единицы, уцелели. Потомки, конечно, смешивались с представителями других народностей, но очень избирательно. Материнская линия всегда была определяющей или, как говорят биологи, доминирующей. Когда приходила пора выдавать девушку замуж, к будущему члену семьи предъявлялись серьезные требования. Поэтому у всех Замаевых была одна отличительная особенность – глаза зеленого цвета. Бывали, конечно, редкие отступления от правил. Но бабка строго-настрого наказала своему любимому внуку Коле жениться только на зеленоглазой девушке, чтоб «породу не порушить».

Вообще-то Замаеву рассказы бабки казались красивой легендой. Каких только людей не живало в Бухтарминском крае – репрессированных в годы войны немцев, чеченцев, корейцев, а уж про староверов-кержаков и говорить нечего. Их тут вообще целые деревни жили. У каждого представителя той или иной диаспоры – свои верования, традиции, законы – одна сказка лучше другой. Но бабка свои рассказы еще и амулетом старинным подкрепила, а это уже кое-что значило…

Стал прислушиваться да узнавать про «старых»-то людей – не тут-то было. Информации – ноль. Кто-то слышал звон – да не знает, где он. Даже краеведы терялись в догадках, когда речь заходила о том, куда же все-таки подевались чудские племена из этих мест.

Стал он тогда свою бабушку расспрашивать, чтобы поподробнее она ему про амулет рассказала. Но она к тому времени уже совсем была «не в адеквате» – девятый десяток доживала, путалась в датах, именах. Но про зеленоглазую женщину-воительницу все складно рассказывала: как высоко в горах ее царство было, в котором золотых дел мастера жили. Что охраняли его бесстрашные воины – айяндаки, которых все, кто слышал о них, пуще смерти боялись. В царстве том бессметные сокровища имелись, которые их божество зеленоглазое охраняло. А как пришли на землю нашу благодатную племена ордынские, истребили они воинов бесстрашных, так зеленоглазая царица со всем богатством и теми, кто остался в живых, под землю ушла. И место это по сей день не найдено…

Сказка, конечно, замечательная, если ее на ночь детишкам рассказывать. Но бабуля на полном серьезе утверждала, что род Замаевых от этой самой царицы идет, амулет – тому подтверждение. Кто имел такой золотой амулет, был особой царских кровей. А еще она говорила, что этот амулет не просто вещица, вроде украшения, а самый настоящий ключик к тому месту в горах – некоей пещере, в которой хранятся все богатства. Место это не простое. Открыть его сможет только человек, который к роду-племени зеленоглазой царицы имеет родственное отношение и знает заклинание… В этом месте бабка начинала горько плакать и ругать себя последними словами, так как заклинание это она забыла. Поэтому просила своего любимого зеленоглазого внучка Колю амулетик айяндакский сохранить, а заклинание она все-таки вспомнит …

Когда Замаев поведал эту историю юному Колюне и показал амулет, парень есть и спать перестал. Как будто головой тронулся. Замаев поначалу и не понял, что это с мальчонкой случилось, может быть, влюбился или, напротив, по дому заскучал. Да и потом работы много навалилось. Некогда было наблюдать за тем, что с парнишкой творится. Никак он не мог предположить, что на него такое сильное влияние рассказ про айяндаков окажет. А как только к зиме дело пошло, засобирался Коля Меженков из экспедиции увольняться. Замаев, понятно дело, стал его отговаривать. Но у парня был железный аргумент – хочу поступать в институт. Нужно готовиться, а в экспедиции за книгами не посидишь.

Уехал Коля Меженков, а месяца через два приходит Замаеву телеграмма, что бабка его на девяносто шестом году скончалась. Всплакнул бергал, помянул, как водится, полез в рюкзачок посмотреть на амулет, а там пусто. В маленьком потайном кармашке еще и деньги хранились. Немалые по тем временам. Так денежки на месте лежали, а вот амулета не было… Поначалу Замаев тревогу забил, шмон в лагере невиданный устроил, да без толку. Про амулет ведь никто, кроме Коли Меженкова, не знал. Он один видел, как Замаев из потайного кармашка рюкзака его доставал.

Замаев решил разыскать парнишку, поругать, вернуть семейную реликвию и отпустить с Богом. Но не получилось. У кого только ни спрашивал, как Меженкова разыскать, – никто не знал. Как в воду канул малец. А тут еще бабка во сне приснилась – грозила Коле пальцем, очень уж сердилась. «Как же ты амулетик-то не сберег? Что же ты наделал? Прогневил ты владычицу нашу, ох прогневил…» – причитала бабка во сне.

Проснулся Замаев в холодном поту…

А потом у него неприятности начались. Серьезные. Чуть в тюрьму не попал за порчу государственного имущества. Начальство еле-еле отстояло, но с руководящей должности Замаева сняли. И начал бергал потихоньку спиваться. Была бы семья, не скатился бы вниз, а так… Вот в домишке этом убогом в конце жизни и оказался…

Троеглазов поежился, почувствовал спиной холод. Ночи, однако, уже были холодными. Пень, на котором он сидел, разглядывая бесконечное звездное небо, казалось, отдал седоку все тепло, накопленное за день, и теперь медленно остывал, становился холодным, как камень.

Троеглазов никогда особо впечатлительным и жалостливым не был, но рассказ старика задел его за живое. Вот ведь как в жизни бывает. Он считал Меженкова честным, порядочным человеком, а тот оказался банальным воришкой. Да ладно бы просто ценную вещь стянул, а тот ведь, получается, душу у человека украл, жизнь под откос пустил. Имел все-таки амулет какую-то неведомую силу над людьми, точно имел. Похоже, бабка Замаева не просто сказочки рассказывала…

Он решил, что утром объявит старику свое решение – пристроить его в приличный пансионат для пожилых, чтобы там его подлечили, поухаживали да подкормили как следует. Денег Замаеву давать не стоит – пропьет, а в пансионате Троеглазов с врачами как-нибудь договорится, чтобы они старичку водочки по выходным выдавали.

С этими мыслями он пошел в дом спать.

Наутро довольный и сытый Михеич долго смеялся над предложением своего гостя.

– Да чтоб меня, вольного бергала, под замок посадить, пусть даже и в золотую клетку? Да что ты, Владя, такое надумал? Я ж через двое-трое суток оттуда ноги сделаю, и плакали твои денежки.

– Ну почему «в клетку», – возмущался Троеглазов, – ничего подобного. Это что-то типа гостиницы, там обслуга хорошая…

– Не сватай ты меня, дружок, не надо. Никуда я не поеду. Мне ведь жить недолго осталось. Видел я во сне бабулю свою… Зовет к себе. Прощенье, говорит, просить будем вместе у владычицы айяндакской. Может, и выпросим… Ты мне лучше адресок свой оставь, мало ли что. И вот еще… Был у меня по молодости роман. Ну не то чтобы роман… Так, приключеньице одно, любовное. Приударил я за дочкой директора музыкальной школы. А она совсем молоденькая была, всего-то семнадцать лет, но чудо как хороша! А мне уж тогда к тридцати шло. Я ведь и женился бы. Да только отец ее, вражина окаянный, против нашей дружбы был. Увез девчонку в другой город, от меня подальше… Да только кажется мне, что могла она это… родить, в общем, от меня.

– Вон оно что! – удивился Троеглазов. – И ты даже не попытался ее найти?

– А как? Я с экспедиции вернулся, а их и след простыл. Переехали, и все дела. Кто говорит, в Кемерово, кто – вообще в Алма-Ату. Попробуй тут найди… Фамилия у нее в девичестве была редкая, красивая – Синецкая. Лилия Эдгаровна Синецкая. Кстати, глаза у нее тоже зеленые были. Мне всегда казалось, что мы с ней души родственные.

– Да, хорошо вы тут время проводили, Николай Михеевич, – хотел было пошутить Троеглазов, но заметил, как в глазах старика блеснули слезы. – Ой, пора мне собираться. Пошли, Михеич, дашь мне последний инструктаж…

Старик Замаев, казалось, с появлением Троеглазова ожил. Когда увидел свой медальон, который расчувствовавшийся Владлен собирался ему вернуть, взбодрился весь, помолодел лет на двадцать. Но потом отдал-таки амулет назад:

– Зачем он мне теперь-то? Когда я уже одной ногой стою на краю…

– Не болтай глупости, Михеич! Ты же сам говорил, что бергалы народ крепкий. Подлечить тебя, конечно, не помешает. Капельницы всякие там, глюкозы… А потом мы с тобой вместе на поиски махнем.

– Нет, Владя, я свое уже отмахал. Один раз медальон упустил, больше мне фарту не будет. Сам ищи. Ты тоже крепкий малый, все испытания вынесешь.

– А что, испытания будут?

– Чтоб владычица свои богатства вот так запросто взяла и отдала? На это не надейся. И компаньона себе подбери надежного. А как найти место, где пещера айяндакская находится, я тебе не подскажу. Тут, брат, серьезные знания нужны. Бабкины заклинания не помогут, если точного местонахождения знать не будешь…