Текст книги "Победители и побежденные. Полководцы СССР и Германии. 1941-1945"

25 июня немецкий 39-й мотокорпус вышел на подступы к Минску. Также к городу прорвались три танковые дивизии. В этот день с утра к фон Боку прибыл главный армейский адъютант Гитлера – Шмундт, который передал, что «фюрер интересуется, насколько велика будет зона окружения под Минском, а также выражает беспокойство относительно того, сумеют ли наши чрезмерно растянутые войска принудить к сдаче оказавшиеся в окружении крупные силы русских». Фон Бок связался с начальником штаба 3-й танковой группы фон Хюнерсдорфом и сообщил тому, что главной задачей является не продвижение вперед, а завершение окружения советских войск между Белостоком и Минском: «Хюнерсдорф сразу же со мной согласился, но заметил, что дороги в этом районе на редкость плохие!»

28 июня к вечеру подразделения 20-й танковой дивизии Гота достигли северо-западной окраины Минска и вошли в город. В Минском котле оказались окружены части Красной армии – а именно, остатки 3-й, 10-й, 13-й и 4-й армий. «Русские осуществляют повторные попытки выбраться из «котла» в тех пунктах, где давление «клещей» усиливается. Это приводит к серьезным кризисным ситуациям в некоторых местах – в особенности, на правом крыле 4-й армии (на фронте XXXXIII армейского корпуса Хейнрици). Гудериан возобновил атаки на Барановичи! Пора бы уже с ними разделаться, особенно учитывая то обстоятельство, что Гот основательно продвинулся в направлении Минска, где вынужден в одиночку отбивать сильные контратаки русских танков. Между тем, если мы хотим создать новый, более крупный «котел», клещи в том районе необходимо начать смыкать, пусть даже ценой кое-каких издержек».

Иной раз цена оказывалась неожиданно высокой: «Полевые командиры рапортуют, что русские делают вид, будто сдаются, после чего открывают по нашим войскам ураганный огонь. Подобные действия так обозлили наших людей, что они убивают на своем пути всех подряд. Впрочем, русские с нами тоже не церемонятся и, согласно рапортам, добивают наших раненых».

Вскоре нейтральное слово «издержки» сменяется у фон Бока куда более эмоциональным описанием ситуации: «Это не работа, а какое-то дьявольское наваждение! Если мы задействуем для этого в районе Минска танки ударных групп, они будут скованы там до тех пор, пока не будет ликвидирован весь Белостокско-Минский «котел». А я хочу как можно быстрей выйти к Днепру или, по крайней мере, захватить мосты через Березину – чтобы не драться за эти мосты позже. Так что придется заниматься этим сейчас. Надо было замыкать кольцо окружения не у Зельвы и Минска, а на Березине!»

Тем временем немецкая армия продвигалась на восток, а фон Бок отправился вслед за наступающими частями, продолжая скрупулезно фиксировать свои наблюдения: «Дорога Белосток – Волковыск на всем своем протяжении являет сцены полного разгрома. Она загромождена сотнями разбитых танков, грузовиков и артиллерийских орудий всех калибров. Люфтваффе неплохо потрудились, обрабатывая отступающие колонны. Здесь противнику был нанесен тяжелый удар… Говорят, положение в Минске просто ужасное. Большой город превратился в груду развалин, среди которых в поисках пищи бродит гражданское население. Один офицер из моего штаба докладывал, что видел тысячи голодных и безоружных русских солдат, которые, покинув Минск, без всякого контроля с чьей-либо стороны двигались в сторону Слуцка. Я приказал 2-й армии сделать все возможное, чтобы перехватить этот поток и направить его в нужное русло».

Помимо жалоб на плохие дороги, фон Бока и его офицеров сильно удивляла непритязательная бытовая обстановка в захваченных городах: «Проезжал через разрушенный Минск, где посетил штаб-квартиры 2-й армии (Вейхс) и 2-го воздушного флота (Кессельринг), по пути в Борисов. Новая штаб-квартира располагается рядом с аэродромом; штабистов приветствовал рев авиационных моторов. Жилые помещения находятся в санатории, который примечателен тем, что имеет один умывальник на каждые двадцать комнат!»

Бои в Минском котле продолжались до 8 июля. Согласно приказу, изданному фон Боком в этот день, в плен попали почти 288 тысяч советских солдат, были захвачены две с половиной тысячи танков, почти полторы тысячи орудий, свыше двухсот самолетов. Именно поражение под Минском стоило жизни советскому генералу Павлову, расстрелянному по приговору военного трибунала, и другим высшим офицерам Западного фронта.

10 июля принято считать днем, когда началось Смоленское сражение, в котором войскам группы армий «Центр» и части сил группы армий «Север» пришлось вести жестокие бои против четырех фронтов (Западного, Центрального, Резервного и Брянского) Красной армии на протяжении 600–650 км от Идрицы и Великих Лук на севере до Лоева и Новгород-Северского на юге. Причем и в глубину театр военных действий был обширен – 200–250 км, от Полоцка, Витебска и Жлобина на западе до Андреаполя, Ярцево, Ельни и Трубчевска на востоке. Эта битва продолжалась два месяца, и именно в ней стало очевидно, что первоначальный план блицкрига сорван, а значит, на подмогу советским войскам и ополченцам идет холодная погода и осенняя дорожная грязь.

Главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич в начале Смоленской битвы предостерегал фон Бока от его любимых глубоких прорывов и стремительных наступлений. Уже было очевидно, что силы не те, что 22 июня, а подвоз всего необходимого весьма затруднен: «При таких условиях главным приоритетом для нас является не захват вражеских территорий, но уничтожение живой силы и военной техники противника. Нельзя, кроме того, упускать из виду то обстоятельство, что после захвата районов вокруг Смоленска длительное наступление в восточном направлении главных сил полевых армий не представляется возможным по причинам неадекватного снабжения».

Впрочем, немецкое командование было уверено, что на этот раз все должно пройти гладко. План нового наступления предусматривал рассечение фронта советской обороны на три части, окружение и ликвидацию полоцко-невельской, смоленской и могилёвской группировок Западного фронта. Тем самым предполагалось создать благоприятные условия для беспрепятственного наступления на Москву. Главные силы 4-й армии вермахта (2-я и 3-я танковые группы) были направлены против 20-й, 19-й и 16-й армий в Смоленске и 13-й армии в Могилёве.

Смоленское сражение началось 10–12 июля наступлением подвижных соединений 4-й армии вермахта двумя клиньями на Витебск и Могилёв. Фон Бок констатировал, что ему удалось застать врасплох противника: «Положение под Смоленском, похоже, вызывает большую озабоченность у Тимошенко. Сегодня перехватили отправленную им в Смоленск одному из русских генералов радиограмму следующего содержания: «Ваше молчание обескураживает – неужели вы этого не понимаете? У нас ходят слухи о том, что вы больны… Как бы то ни было, немедленно сообщите мне о сложившейся у вас обстановке…» За этой радиограммой сразу же последовала вторая с требованием удерживать Смоленск любой ценой!»

Вслед за этим стало известно о том, что в Красной армии восстанавливается институт военных комиссаров. «Это означает, что руководство частями, не так давно переданное в руки военных, снова будет в значительной степени осуществляться комиссарами, – отмечал фон Бок. – В целом это может свидетельствовать о том, что в руководстве страной и армией возобладала жесткая линия. Вечером мне нанес визит глава военной разведки адмирал Канарис; он опасается худшего».

Что именно сказал Канарис фельдмаршалу о своих опасениях, так и осталось неизвестным. Однако через считаные дни фон Боку пришлось констатировать, что операции как на учениях на этот раз не получается: «Сегодня разразился настоящий ад! Утром пришло известие о том, что противник прорвал позиции группы Кунтцена под Невелем. Вопреки моим рекомендациям, Кунтцен послал свое самое мощное боевое соединение, 19-ю танковую дивизию, в направлении Великих Лук, где она ввязалась в бессмысленные затяжные бои. Под Смоленском противник начал сегодня ночью мощное наступление. Крупные силы противника также наступали в направлении Смоленска с юга; однако по пути они наткнулись на 17-ю танковую дивизию (Арним) и были уничтожены. На южном крыле 4-й армии 10-я моторизованная дивизия (Лепер) была атакована со всех сторон, но была спасена вовремя подошедшей 4-й танковой дивизией (Фрейер фон Лангерман унд Эрленкамп)».

В результате фон Боку пришлось не столько подгонять своих подчиненных, требуя захватывать новые и новые населенные пункты, сколько прилагать усилия к тому, чтобы замкнуть кольцо окружения восточнее Смоленска и одновременно обезопасить себя от деблокирующих ударов частей Красной армии. Гудериан, рвавшийся вперед, не выказал особой радости от такой расстановки приоритетов. Самому фон Боку этот план Браухича тоже не нравился: «Разворачивающееся сражение все больше меня нервирует – в основном по той причине, что Гудериан, развивая наступление в восточном направлении, по сути совершенно прав! Я считаю большой ошибкой, что наступление на востоке приостановлено до того момента, пока не будут разгромлены все резервы русских, которые в моем секторе фронта подходят к Смоленску».

А Сталин в ультимативной форме требовал от своих генералов отбить Смоленск, в войска уходили приказы, которые фон Бок, читавший данные радиоперехвата, назвал попросту «угрожающими».

Наконец, утром 27 июля им было получено донесение, что кольцо окружения восточнее Смоленска замкнулось. Однако уже к вечеру по результатам авиаразведки оказалось, что кольцо прорвано и окруженные было части отходят на восток. «Весь день одна за другой следовали мощные атаки противника против южного фланга и фронта 2-й танковой группы (Гудериан), против восточного фронта 3-й танковой группы (Гот) и в направлении Смоленска. Ситуация на южном крыле ХХIV танкового корпуса (Гейр фон Швеппенбург) приобрела такой угрожающий характер, что я вынужден был отдать приказ 2-й армии срочно восстановить положение».

Описывая немного ранее ситуацию в Могилёве, атакуемом тремя дивизиями, фон Бок замечал: «Все-таки русские невероятно упрямы!» Впрочем, простым упрямством дело не ограничивалось: «Выяснилось, что в моем секторе фронта русские завершили развертывание подошедших из глубокого тыла свежих войск и даже пытаются атаковать, пробуя на прочность мои позиции. Удивительное достижение для нашего неоднократно битого оппонента! У русских, должно быть, имеются огромные запасы вооружения и стратегических материалов, поскольку даже сейчас полевые части жалуются на эффективную работу русской артиллерии. Русские, кроме того, становятся все более агрессивными в воздухе…»

Кольцо окружения немцам удалось снова замкнуть, но стягивалось оно намного медленнее, чем хотелось и планировалось. Части Красной армии наносили удары и изнутри котла, и извне. В последних числах июля фон Бок отмечал еще одну проблему: «На юго-восточном крыле 2-й армии появились сильные кавалерийские части русских. Они пользуются у нас печальной славой по причине их склонности нападать из засады и взрывать железнодорожное полотно за нашей линией фронта».

А тут еще англичане подпортили настроение, передав по радио на весь мир, что Смоленское сражение закончилось победой Красной армии… Говорить же о собственной победе у фон Бока пока не было никаких оснований: «Котел» у Смоленска все еще не очищен от противника, хотя его атаковали бок о бок по всему фронту сразу четыре дивизии. Все это чрезвычайно огорчительно, так как атаки противника на восточном фронте группы армий становятся все более ожесточенными, по причине чего мне пришлось снять с фронта вокруг «котла» часть войск, чтобы облегчить положение 3-й танковой группы (Гот). У меня почти не осталось резервов, чтобы противостоять постоянным контратакам свежих войск русских. При этом у меня забрали штурмовую авиацию и тяжелую артиллерию, что не может не отразиться на положении восточного сектора моего фронта. Кроме того, нынешнее ужасное состояние железнодорожного транспорта не позволяет мне подвезти войска из Германии или маневрировать резервами вдоль фронта. Придется опираться на дивизии, которые дислоцируются у меня в тылу. Однако, чтобы перебросить их к фронту, тоже потребуется много времени».

В начале августа кольцо окружения было прорвано в очередной раз: «Русские в течение ночи построили временный мост на восточном фронте «смоленского котла» и, как выразился сегодня один летчик, «драпают на восток»! 3-я танковая группа пытается захватить переправу атаками с северного направления. Я отдал приказ 17-й танковой (Арним) и 20-й моторизованной (Цорн) дивизиям перекрыть противнику все пути отхода из «котла». Ситуация с мостом прояснилась во второй половине дня: как оказалось, части 20-й моторизованной дивизии отошли из деревни Ратчино, где русские позднее начали возводить мост, чуть ли не три дня назад! Я сразу же перезвонил в штаб-квартиру 9-й армии, где застал одного только начальника штаба, который и получил от меня строгое указание сегодня же покончить с котлом». К этому времени группе армий на центральном участке фронта уже официально в директиве № 34 было предписано перейти к обороне.

4 августа штаб-квартиру фон Бока посетил лично Гитлер. Фельдмаршал отметил для себя, что фюрер «не совсем ясно представляет себе, как в дальнейшем должны развиваться наступательные операции. Один из возможных вариантов – наступление в восточном направлении. Я с радостью воспринял это известие и сказал, что на этом направлении мы наверняка встретим и уничтожим последние оставшиеся в распоряжении противника кадровые части». Но при этом группе армий «Центр» надлежало вести наступление на Москву силами одних лишь пехотных частей.

«День начался с очередного требования Гудериана прислать ему подкрепления. Оказывается, 10-я (моторизованная) дивизия лишилась своего плацдарма на юге от Десны. Гудериан обрисовал ситуацию в таких мрачных тонах, что я поторопился отправить ему пакет с весьма пространным посланием, в котором предлагал ходатайствовать перед Главнокомандующим об отводе его танковой группы за Десну в случае, если он сочтет это необходимым. Гудериан ответил, что его танковая группа будет продолжать выполнение поставленной перед ней задачи, и присовокупил к этому привычную просьбу о присылке подразделений!»

Советские войска продолжали вести бои на центральном участке фронта, если не останавливая, то заметно замедляя продвижение противника. А иногда и вынуждая его отступить, что нашло отражение и в дневнике фон Бока: «Вопрос о сдаче ельнинского выступа становится в этой связи одним из самых актуальных. Задействованные там дивизии в буквальном смысле истекают кровью. Еще раз посовещавшись с Клюге, я решил ельнинский выступ оставить».

После разговора с Гитлером прошло около месяца, а фон Бок был вынужден с досадой констатировать, что необходимая для нового наступления передислокация войск еще даже и не начиналась. Одновременно группу армий «Центр» постоянно нагружали решением сиюминутных проблем и латанием дыр на разных участках фронта. Особенно в этом смысле доставалось северному крылу. Наконец командующий написал письмо Гальдеру, настаивая, чтобы Верховное командование разобралось в ситуации и – как явственно читалось между строк – разобралось, чего же оно все-таки хочет. «Не хочу вдаваться в детали относительно того, что мне пытаются навязать операцию ограниченного масштаба. Но я не могу не задаваться вопросом, удастся ли мне привести свои войска к победе, или же надо мной восторжествует враг! Если время поворота танков будет напрямую зависеть от того, задержалась или нет в своих окопах пехота, то можно сказать, что противник уже диктует нам свою волю».

Шел к концу сентябрь, представления фон Бока о порядке продолжали подвергаться испытаниям, как бытовыми условиями на захваченной территории: «Моя штаб-квартира переезжает в дневные детские ясли на западной окраине Смоленска; в яслях нет детей, зато много тараканов», – так и представлениями союзников о дисциплине. Не успел он обрадоваться подкреплению в виде испанской дивизии, как обнаружил, что «эти парни режут новую упряжь на брючные ремни и подтяжки, а коробки от противогазов используют в качестве котелков для варки кофе. Из стекол к противогазам они делают автомобильные очки, а винтовки часто сбывают на сторону. Если у испанца мозоли, он прорезает в сапоге дырки… Из-за прокола в шине испанцы бросают почти новые велосипеды на обочине дороги, а пулемет MG-34 частенько собирают с помощью молотка. «Лишние» детали, которые остаются после сборки, закапываются в землю». Причем, по словам фельдмаршала, это разгильдяйство дополнялось еще и массовым мародерством: «Тут и там солдаты привязывают к лошадям или к рамам велосипедов неизвестно где добытых гусей. Их привязывают живыми вниз головой, чтобы провиант сохранялся в свежем виде как можно дольше. Лошади в дивизии находятся в плачевном состоянии».

Впрочем, сентябрьское новоселье омрачали не только стаи тараканов: «Ночью русские бомбили нашу штаб-квартиру…»

Но вот немцам удалось достичь серьезного успеха – под Вязьмой были окружены значительные силы Красной армии: «Число пленных выросло до огромных размеров. Потери противника в живой силе и технике также очень велики… Впечатление от созерцания десятков тысяч русских военнопленных, тащившихся почти без охраны в сторону Смоленска, ужасное. Эти смертельно уставшие и страдавшие от недоедания несчастные люди брели бесконечными колоннами по дороге мимо моей машины. Некоторые падали и умирали прямо на шоссе от полученных в боях ран. Голодные обмороки тоже не редкость».

И, наконец, речь пошла непосредственно о наступлении на Москву. Состоялся разговор фон Бока и фон Браухича, в котором последний озвучил план окружения советской столицы по линии, проходящей примерно в сорока пяти километрах от центра города. Фон Бок возразил, что на это у него не хватит войск, да и Красной армии останется слишком много свободы для маневра. Через несколько дней Гитлер приказал блокировать Москву в пределах Окружной железной дороги.

В середине октября фон Бок уже не сомневался, что первоначальной концепции блицкрига пришел конец. «Гудериан проинформировал меня, что из-за упорного сопротивления противника продвижение его танковых корпусов в северо-восточном направлении может возобновиться только после ликвидации «котла» под Брянском и перегруппировки. Бои в районе «котлов» у Брянска имеют непредсказуемый характер – сегодня, к примеру, один из полков 134-й дивизии был окружен со всех сторон в секторе «южного котла». Закончить Восточную кампанию в теплое и сухое время года вермахту не удалось. Затяжные дожди превращали и без того не идеальные дороги в море жидкой грязи. «Спокойная уверенность в победе», о которой так много говорили германские пропагандисты в первые дни после вторжения в СССР, если и существовала тогда, то теперь обернулась растерянностью и страхом перед ближайшим будущим. Фон Бок не мог не замечать этого: «Ухудшение погоды, как-то: перемежающиеся ливни, снегопады и заморозки, а также необходимость передвигаться по неописуемым дорогам сильно сказываются на состоянии техники, вызывают переутомление личного состава и как следствие этого падение боевого духа. Вопрос: «Что будет с нами зимой?» – тревожит каждого немецкого солдата».

И в то самое время, когда командование Красной армии лихорадочно пыталось собрать хоть какие-то силы для обороны столицы, а в самой Москве разрасталась эвакуационная паника, настроения на противоположной стороне фронта были отнюдь не радостные. 30 октября фон Бок отметил: «Ослабленное острие наступления Гудериана достигло южных пригородов Тулы, которую противник готовится оборонять. Остальная техника отстает и вязнет в грязи на ужасных дорогах. Кроме выхода авангарда Гудериана к Туле, других существенных изменений на фронте не отмечалось. Погода мерзкая…»

На следующий день фон Клюге обсуждал с фон Боком возможность немедленного наступления, утверждая, что если перейти в наступление тотчас, то можно успеть продвинуться вперед по скованной заморозками земле, прежде чем моторизованные части снова будут парализованы распутицей. Фон Бок уже успел убедиться, что толку от этого не будет, а потому возразил: «Я сказал ему, что он ничего этим не достигнет. Мы, естественно, должны стоять наготове, и если враг даст слабину, немедленно ударить в этом месте. Но в общем и целом наш долг состоит в том, чтобы готовиться к наступлению и ждать, когда установится холодная погода. Конечно, время играет на руку противнику, но другого решения, к сожалению, нет».

Командир одного из корпусов жаловался фельдмаршалу на то, что после ожесточенных сражений его войска находятся в плачевном состоянии, их возможности продолжать боевые действия полностью исчерпаны. И подобную картину командующий наблюдал повсюду: «Потери, в особенности в офицерском составе, дают о себе знать. Многие лейтенанты командуют батальонами, один обер-лейтенант возглавляет полк. Численность некоторых полков сократилась до 250 человек. Личный состав страдает от холода и неадекватных условий размещения». В другом корпусе фон Боку, к примеру, пришлось выслушивать не только рассказы о масштабе потерь и тяжести сражений, в которых корпус участвовал, но и жалобы на невыполнимые требования, предъявляемые к частям высшим командованием: «От нас по-прежнему требуют дойти до канала «Москва», не понимая того, что потом мы не сможем сделать и шагу!»

В начале декабря наступление на Москву окончательно захлебнулось. «2-я танковая армия докладывает о мощных контратаках противника, которые в своем большинстве отражены; при этом, правда, 29-я моторизованная дивизия лишилась значительной части своего снаряжения. Тула все еще держится. Здесь нашим войскам продвинуться вперед не удалось». В районе Каширы части Красной армии перешли в наступление и прорвали фронт на 10 километров в глубину позиций, удерживаемых 162-й дивизией. Гот доложил фон Боку, что наступательные возможности 3-й танковой группы полностью исчерпаны, а противник в боях у канала «Москва» постоянно вводит в бой свежие части. Фон Бок приказал перейти к обороне, понимая, что этим дело не ограничится: «3-й танковой группе и 4-й армии отдано распоряжение подготовиться к отходу от генеральной линии Нара – Москва к линии Каримское – Истринское водохранилище – Сенсецкое озеро – к востоку от Клина в случае получения соответствующего приказа. Приказ об объединении 3-й и 4-й танковых групп будет издан, как только прояснятся намерения обеих танковых групп относительно отхода».

5/12/41

«…Тула все еще держится. Здесь нашим войскам продвинуться вперед не удалось.

На фронте 4-й армии сравнительно тихо. Противник концентрирует силы против IX корпуса. 3-я танковая группа ведет тяжелые бои у канала «Москва», где противник постоянно вводит в бой свежие части. На правом фланге 9-й армии на юго-востоке от Каширы русские перешли в наступление через Волгу и проникли на 10 километров в глубь позиций, удерживаемых 162-й дивизией. Детали пока неизвестны.

3-я танковая группа докладывает, что ее наступательные возможности полностью исчерпаны и она в состоянии удерживать свои позиции только при условии, что 23-я дивизия останется в ее подчинении. Я обсудил ситуацию с Клюге; хотел узнать, не может ли 4-я танковая группа, принимая во внимание сложившееся положение, начать запланированное на завтра наступление уже сегодня. Клюге сказал, что это невозможно».

5 декабря Гудериан доложил фон Боку, что ему пришлось прекратить операцию, поскольку противник со всех сторон угрожает открытым передовым позициям XXIV (моторизованного) корпуса. Продолжала угрожать и погода: «…из-за установившихся невероятных холодов – около 30 градусов ниже точки замерзания – каждый маневр превращается в тяжкое испытание для наших утомленных, поредевших частей. Наши танки постоянно выходят из строя, между тем русские танки куда лучше приспособлены для действий в зимних условиях».

И не только танки: «Растут жалобы частей на достигнутое русскими превосходство в воздухе…» Да и в целом расчет на стремительную войну сыграл с немецким командованием и его солдатами очень злую шутку, поскольку зимней одеждой в достаточном количестве никто заблаговременно не озаботился: «Эшелоны с зимним обмундированием постоянно запаздывают, в результате даже сейчас далеко не все части обмундированы по-зимнему. Качество зимнего обмундирования также оставляет желать много лучшего».

Прошло два дня, и пришлось забыть не только о наступлении, но и о стабильной линии обороны на достигнутых было рубежах: «В течение ночи правое крыло 3-й танковой группы начало отход. Дают о себе знать неприятные вклинивания противника на северном крыле танковой группы. Противник также значительно усилил давление на правом крыле 9-й армии. Я отослал все, что мне удалось собрать на скорую руку, в распоряжение 3-й танковой группы; полк 255-й дивизии направлен на грузовиках – по батальону за один рейс – в сторону Клина, куда первый батальон прибыл этим утром. Единственный резерв, какой только удалось наскрести 4-й танковой группе, представляет собой усиленную роту. 2-я танковая армия получила по носу у Михайлова, в результате чего передовой батальон 10-й моторизованной дивизии, лишившись большей части своего снаряжения, вынужден был оставить город».

Наблюдая это и будучи не силах что-то изменить, фельдмаршал фон Бок поставил диагноз всему плану «Барбаросса»: «Недооценка способности противника к сопротивлению, а также его резервов в плане личного состава и материальной части… Русские ухитрились восстановить боеспособность почти полностью разбитых нами дивизий в удивительно сжатые сроки».

К этому моменту спокойный тон в дневниковых записях сменяется с трудом сдерживаемым раздражением: «Вечером позвонил Гудериан и описал свое положение в самых мрачных тонах. При этом он сказал, что не может скрыть от меня того факта, что, как он изволил выразиться, «имеет место кризис доверия». Он уже в тысячный, наверное, раз спросил меня, знают ли те, «кто наверху», о том, что происходит. Я, в свою очередь, поинтересовался, кого конкретно он имеет в виду, говоря о кризисе доверия, и предложил ему, если это так уж необходимо, лично отправиться на самолете в штаб-квартиру Верховного командования сухопутных сил, чтобы задать там кое-какие вопросы. Гудериан никак не отреагировал ни на первое, ни на второе мои замечания. Я закончил разговор словами, что жаловаться сейчас кому бы то ни было бесполезно, и добавил, что подкреплений ему не дам. Все остальное на его усмотрение: или делать хоть что-нибудь, чтобы выправить положение, или сидеть сложа руки и позволить себя убить. Другого выбора у него, да и у всех нас нет».

Фрагмент рапорта фон Бока от 13 декабря 1941 года

«Причина, почему я ставлю под сомнение способность наших войск удержаться на новых неподготовленных позициях, ясна. Я не могу оттянуть к новым позициям свои моторизованные части из-за нехватки горючего, как, равным образом, подвезти к ним артиллерию на конной тяге, поскольку лошади не в состоянии тащить большой груз по обледеневшим дорогам. Типичным в этом смысле является случай с 267-й дивизией, которая, отступив сегодня с занимаемых позиций, лишилась всей своей артиллерии. В этой связи вероятность того, что мы отступим к тыловым позициям без артиллерии, весьма велика. С другой стороны, приказ «держаться» вызывает у меня озабоченность в том смысле, что войска могут начать отходить и без приказа».

Приказу держаться любой ценой сопутствовал ответ фон Браухича на слова Гудериана о «кризисе доверия»: тот телеграфировал всем командующим армиями, сообщая, что и он, и сам фюрер, полностью в курсе происходящих событий, а претензии следует предъявлять не высшему командованию, а собственным войскам…

«Взять Москву ему не удалось, хоть он и пустил в ход «последний батальон», – писал о фон Боке в своих мемуарах адъютант Паулюса. – Еще 2 декабря 1941 года он заявил в одном из своих приказов: «Оборона противника на грани кризиса». В действительности же эта его оценка была уместна не для характеристики обороны противника, а собственных наступательных возможностей».

Когда стало очевидно, что наступление на Москву сорвалось, фон Бок оказался одним из тех, кого Гитлер обвинил в провале блицкрига. Фон Бок был снят с должности и отправлен в отпуск, официально – по состоянию здоровья. «Ближе к вечеру позвонил Браухич и сказал, что фюрер дал положительный ответ на мою просьбу о предоставлении мне отпуска и приписал: «До полного восстановления…» 19 декабря фон Бок распрощался с офицерами своего штаба, заверив их, что тяжелый период скоро закончится, а уже 22 декабря прибыл в штаб-квартиру Гитлера: «Фюрер, как всегда, встретил меня очень сердечно. Он довольно долго разговаривал со мной о сложившемся положении, серьезность которого он очень хорошо себе представляет. Кроме того, он сказал мне, что мои рапорты доходили до него в несколько измененном виде!..» Фон Бок попробовал осторожно прозондировать почву на предмет того, есть ли у него в будущем перспективы вернуться к руководству войсками: «Смогу ли я снова приступить к исполнению своих обязанностей, когда почувствую, что обрел прежнюю форму?» – «Разумеется», – ответил фюрер».