Текст книги "Славянские колдуны и их свита"

Осуждения, высказанные статьею о ложных книгах и другими памятниками (Стоглавом, Домостроем), были для своего времени как бы официальной цензурой. Предостерегая паству от чтения запретных сочинений, духовенство называло их «болгарскими баснями»: знак, что сочинения эти явились к ним чрез посредство южнославянской письменности, которая уже прежде заимствовала их из Византии; уцелевшие доныне списки особенностями языка и правописания прямо обнаруживают свое болгарско-сербское происхождение. Большая часть отреченных книг проникла в Россию именно этим путем, и только некоторые должно считать занесенными с Запада[816]816
  Кроме альманахов и книги «Аристотелевы Врата», можно указать еще на «Луцидариус», напечатанный в 1-й кн. Летописей г. Тихонравова, и отчасти на «планидники».


[Закрыть]. Несмотря на то, народ принимал их с постоянно возбужденным любопытством и доверием, потому что основы сообщаемых ими сведений были те же самые, на каких держались и национальные, наследованные от предков поверья. Книги эти были в уровень с умственным развитием общества; они не противоречили его заветным убеждениям и обращали его к тем же вопросам, какими издавна интересовалась народная мысль.

Христианские пастыри не ограничились только поучениями и запретами; они требовали преданий, обличаемых строгому суду и казням Тотчас после крещения Русской земли дела о волшебстве уже подлежали рассмотрению духовной власти. В Церковном уставе святого Владимира к ведомству духовного суда отнесены «ветьство, зелейничество, нотворы, чародеяния, волхования»[817]817
  Доп. к Ак. Ист., I, 1.


[Закрыть]. Обычною карою за эти преступления было сожжение; как сожигались музыкальные инструменты и волшебные книги, так подобную же участь испытывали и колдуны, и ведьмы.

В 1227 году, по сказанию летописца, в Новгороде «изжгоша волхвов четыре, творяхуть я потворы деюща, а Бог весть, и сожгоша на Ярославле дворе». По свидетельству Никоновской летописи, волхвы были приведены сперва на архиепископский двор, а потом уже преданы сожжению на Ярославовом дворе, несмотря на заступничество бояр»[818]818
  П. С. Р. Л., III, 42; IV, 29; Никон. лет., II, 357: «…явишаяся в Новеграде волхвы, ведуны, потворницы, и многая волхования и потворы и ложная знаменья творяху, и много зла сотворяху, многих прельщающее. И собравшееся новгородцы изымаша их, и ведоша их на архиепископов двор. И се мужи княже(и) Ярославли вступившася о них; новгородцы же ведоша Волхов на Ярославль двор, и складше огнь велий на дворе Ярославли, и срезавшее Волхов всех и вринуша во огонь, и ту згореша вси».


[Закрыть].

В начале XV столетия (в 1411 г.) псковичи сожгли двенадцать вещих женок[819]819
  П. С. Р. Л., V, 22.


[Закрыть]; заметим, что около этого времени действовала на Руси страшная моровая язва, которая и могла послужить поводом к их обвинению. О князе Иване Андреевиче Можайском сохранилось известие, что он сжег за волшебство мать Григория Мамона[820]820
  Летописец русский Н. Львова, III, 167; И. Г. Рос, V, 356 (изд. Оленина).


[Закрыть]. Повесть о волхвовании, написанная для Ивана Грозного, доказывает необходимость строгих наказаний для чародеев и в пример выставляет царя, который вместе с епископом «написати книги повеле и утверди, и проклят чародеяние, и в весех заповеда таких огнем пожечи»[821]821
  Москв, 1844, I, 246–9.


[Закрыть].

Котошихин говорит, что в его время мужчин за богохульство, церковную татьбу, волховство, чернокнижничество и ереси сожигали живых, а женщинам за те же преступления отсекали головы[822]822
  По первому изд., с 91–92.


[Закрыть]. Из следственных же дел XVII столетия видно, что за ворожбу и чародейство большею частию наказывали ссылкою в дальние места и заключением в монастырь; следовательно, кроме сожжения употреблялись и другие, более легкие наказания. Вероятно, при назначении меры взыскания принимались в расчет как замыслы обвиняемых лиц, так и степень причиненного ими вреда.

В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве Славяно-греко-латинской академии, сказано: «…а от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся». Блюстителю и учителям академии предписывалось иметь тщательное наблюдение, чтобы никто из духовных и мирских людей не держал у себя «волшебных, чародейных, гадательных и всяких от церкви возбраняемых книг и писаний, и по оным не действовал, и иных тому не учил». У кого же объявятся такие богопротивные книги, тот вместе с ними «без всякого милосердия да сожжется»[823]823
  Др. Рос. Вивлиоф., изд. 2, VI, 408, 415–6.


[Закрыть]. Колдовство поставлялось наряду с богохульством, безбожием и ересями и подлежало тому же возмездию, как и эти последние[824]824
  Так были преданы сожжению жидовствующие, обвиняемые между прочим и в занятиях астрологию; так в 1689 году сожжен за epecь иноземец Кульман. – Собр. Гос. Гр. и Дог., IV, 204.


[Закрыть]. Сожжение чародеев на кострах согласовалось с общим народным убеждением, которое, обвиняя колдунов и ведьм в засухах, неурожаях и повальных болезнях, почитало такую казнь за единственное средство против постигших бедствий.

Выше были указаны любопытные примеры народного самоуправства с этими мнимыми виновниками неурожаев и моровой язвы; очень может быть, что и засвидетельствованное летописцами сожжение волхвов и вещих женок в Новгороде и Пскове было совершено вольницею этих городов. По словам песни, девица-чародейка напекла змей, сварила зелье и приготовила снадобье на гибель родного брата, но брат сметил ее злой умысел..

 
Снимал он с сестры буйку голову…
И он брал со костра дрова,
Он клал дрова середи двора;
Как сжег ее тело белое,
Он развеял прах по чисту полю,
Заказал всем тужить, плакати[825]825
  Терещ., I, 107; Сахаров, I, 202.


[Закрыть].
 

Тому же наказанию подвергаются колдуны и ведьмы и по свидетельству народных сказок[826]826
  Н. Р. Ск., II, 29; VII, 27; сказки Гримм, 11, 60 и др.


[Закрыть]. Христианские пастыри не только скрепили своим авторитетом старинное мнение о связи чародейства с нечистою силою, но и придали этому мнению более решительный характер.

Как на сообщников злых демонов, народ восставал на колдунов и ведьм только в чрезвычайных случаях общественных бедствий; в обыкновенное же время он доверчиво и с уважением относился к их вещим дарованиям и охотно пользовался их помощью. Напротив, христианство на все проявления колдовства смотрело безразлично; на его строгий взгляд, равно были греховны и похитители дождей, напускатели града, вихрей, болезней, и составители целебных снадобий, наузники, ворожеи, гадатели. Отсюда возникли многие столкновения, которые живо рисуют перед нами прошлую жизнь с ее внутренней стороны.

Вера в колдовство, составляющая теперь исключительную принадлежность простонародья, в допетровское время была общим достоянием всех классов общества. По незначительной степени доступного тогда образования высшие сословные разряды в умственном и нравственном отношении почти не рознились от низших – черта, существенно отличающая древнюю нашу историю от новейшей. Старинные обычаи равно соблюдались и во дворце, и в боярских палатах, и в избе крестьянина, на что указывает весь строй домашнего быта и в особенности свадебный обряд; дух суеверия одинаково властвовал над всеми, начиная от поселян и до царя.

В 1467 году скончалась супруга Ивана III Мария[827]827
  Дочь великого князя Тверского.


[Закрыть], тело усопшей «разошлося» (распухло, отекло), и смерть ее приписана была действию отравного зелья. Подозрение пало на жену Алексея Полуектова Наталью, которую обвиняли в том, будто она посылала пояс великой княгини к какой-то бабе (ворожее); тогда, замечает летописец, «восполеся князь на Алексея и его жену и шесть лет не допускал его на свои пресветлые очи»[828]828
  П. С. Р. Л., VI, 186.


[Закрыть]. От брака с Марией князь имел сына, который умер еще при жизни отца и оставил ему внука Димитрия – от Елены, дочери молдавского господаря.

Во время спора, возникшего за наследство престола между внуком Ивана III и сыном его от нового брака с греческою царевною Софией, сторонники Елены оговорили великую княгиню в злых умыслах и в сношениях с бабами-чародейками, «и в то время (1497 г.) опалу положил князь великий на жену свою на великую княгиню Софию о том, что к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити – потопити в Москве-реке нощию, а с нею с тех мест нача жити в брежении»[829]829
  Бережно, остерегаясь. – Ibid., 279.


[Закрыть].

Димитрий был венчан на царство; но торжество его партии было непродолжительно и – как известно – окончилось заключением в темницу этого несчастного царевича. София победила, но за нею осталось название «чародейки греческой»: так обзывает ее Курбский в истории Ивана Грозного[830]830
  Сказания кн. Курбского, изд. 2, 128.


[Закрыть].

Великая княгиня Соломония, супруга Василия Ивановича, верная воззрениям своего века, прибегала к чарам и ворожбе, чтобы излечиться от неплодия. Из розыскного дела узнаем, что она разведывала о колдуньях и приказывала приводить их к себе Ивану Юрьевичу Сабурову. «Есть, – говорила ему великая княгиня, – на Москве женка, Стефанидою зовут, рязанка, и ты ее добудь и ко мне пришли».

Сабуров исполнил просьбу и с помощию своей жены привел Стефаниду к великой княгине; ворожея смотрела ей брюхо и сказывала, что детей у нее не будет; потом наговаривала в рукомойнике воду и советовала великой княгине тою водою умываться, чтобы любил ее муж, а когда понесут к великому князю сорочку, чехол или порты, и в то время она бы, омочив свои пальцы в рукомойнике, охватывала ими белье. Соломония последовала наставлению и действительно смачивала наговорной водою мужнино белье и платье.

В другой раз она говорила Сабурову: «Сказали мне черницу, что она дети знает (то есть может отвращать неплодие), а сама безноса, и ты ту черницу добудь». Черница была найдена, приведена к Сабурову на подворье, и там наговаривала не то масло, не то мед пресный и «посылала к великой княгине с Настею (женою Сабурова), а велела ей тем тертися от того ж, чтоб ее князь великий любил, да и детей деля»[831]831
  В старые годы чары на любовь мужей были в большом ходу. Когда князь Курбский женился в Литве на Марье Юрьевне Козинской, довольно пожилой вдове, то она подобными же средствами хотела упрочить расположение своего мужа. При обыске в сундуке ее найден был мешочек с песком, волосами и другими снадобьями, которые, по свидетельству служанки, дала княгине одна старуха – для того, чтобы ее любил князь. – Жизнь кн. Курбского, I, 98.


[Закрыть] – и великая княгиня тем снадобьем терлась. В заключение своих показаний Сабуров добавил: «А что ми говорити? того мне не испамятовати, сколько ко мне о тех делах женок и мужиков прихаживало!»[832]832
  Ак. Ист., I, 130.


[Закрыть].

Но все было напрасно: чары не помогали, Соломония не рождала детей, а без них исчезала и любовь великого князя, который страстно желал иметь наследника и однажды, по словам летописца, увидя на дереве птичье гнездо, зарыдал и в этих поэтических выражениях жаловался на свою судьбу: «Люте мне! кому уподоблюся аз? не уподобихся ни птицам небесным, яко птицы небеснии плодовиты суть, ни зверем земным, яко звери земнии плодовити же суть; не уподобихся аз никому же – ни водам, яко воды сия плодовити суть, волны бо их утешающе и рыбы их глумящеся! ни земли сей, яко и земля приносит плоды своя на всяко время!» Бояре отвечали ему: «Государь! неплодную смоковницу посекают и измещут из вертограда». И великий князь, после двадцати лет супружества с Соломонией, повелел постричь ее в монахини; несчастную княгиню вывели из дворца, насильно постригли и заключили в женской обители в Суздали[833]833
  П. С. Р. Л., IV, 295–6; Карамзин И. Г. Р., изд. 2, VII, 137.


[Закрыть].

Князь Курбский обвиняет и самого Василия в такой же заботливости помочь себе чарами: женившись снова на молодой жене, «сам стар будучи, он искал чаровников презлых отовсюду, да помогут ему к плодотворению. О чаровниках оных так печашеся, посылающе по них тамо и овамо, аж до Корелы, и отгулу провожаху их к нему советников сатанинских, и за помощию их от прескверных семен, по произволению презлому, а не по естеству от Бога вложенному, уродишеся ему два сына: един таковый прелютый и кровопийца…, а другий был без ума и без памяти и бессловесен. Ту ми зрите и прилежно созерцайте, христианские родове! яже дерзают непреподобне приводити себе на помощь и к деткам своим мужей презлых чаровников и баб, смывателей и шептуней, и иными различными чарами чарующих, общующе со диаволом и призывающе его на помощь, что за полезную и яковую помощь от того имеете!»[834]834
  Сказания кн. Курб., изд. 2, 101–2.


[Закрыть]

В 1547 году Москву постигла страшная кара: великий пожар испепелил все здания, ни огороды, ни сады не уцелели, около 2000 народу сделалось добычею пламени; народная молва приписала это бедствие чародейству и обвинила в нем Глинских, родственников молодого царя по матери; были они, говорит летописец, у государя в приближении и жаловании, допускали грабеж и насильство и чрез то возбудили против себя общую ненависть черных людей. Царский духовник благовещенский протопоп Федор Бармин, боярин князь Федор Скопин-Шуйский да Иван Федоров довели о том до сведения государя, и он приказал разыскать боярам. Бояре приехали в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали черных людей и стали спрашивать: кто зажигал Москву?

Толпа закричала: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми и с людьми волховала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду да тою водою, ездячи по Москве, кропила – и оттого Москва выгорела!» На площадь явился и Юрий Глинский, родной дядя государя, но, слыша такое ужасное обвинение, поспешил укрыться в Успенском соборе. Озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновенно совершались казни; побили и многих людей его, а имущество разграбили.

На третий день после этого толпа приходила к царю в село Воробьево и требовала выдачи Анны Глинской и князя Михаила Глинского, и только строгие меры, принятые Иваном IV, заставили ее разбежаться[835]835
  Царствен. книга (СПб., 1769), 137–143.


[Закрыть]. Как в смерти Марии Тверской подозревали участие волшебства, так к тому же обычному обвинению прибегли и противники Адашева и Сильвестра при кончине царицы Анастасии (1560 г.); по свидетельству Курбского[836]836
  Сказан. кн. Курб., 76.


[Закрыть], они говорили, «аки бы чаровали ее оные мужи»[837]837
  Испрашивая церковного разрешения на четвертый брак, Иван IV говорил, что первая жена его изведена «вражиим наветом и злых людей чародейством и отравами». – Др. Рос. Вивлиоф., XIII, 104.


[Закрыть], и советовали царю не допускать их перед свое лицо: «…аще припустишь их к себе на очи, очаруют тебя и детей твоих… обвяжут тя паки и покорят аки в неволю себе»; и до сих пор держали тебя, великого государя, словно в оковах, «а то творили они своими чаровствы, аки очи твои закрывающе, не дали ни на что зрети, хотяще сами царствовати и над всем владети».

Внушения эти должны были производить сильное влияние на восприимчивую и подозрительную душу Ивана Грозного, который относительно веры в колдовство стоял не выше своих современников. Так, знаменитый воевода князь Михаил Воротынский, обвиненный в тайных сношениях с ведьмами, был предан им жесточайшим пыткам. Связанного князя привели и поставили перед царем, который сказал ему: «Се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел счаровати и добывал еси на меня баб шепчущих». Воротынский отвечал: «Не научихся, о царю! и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верити, но Бога единаго хвалити… А сей клеветник мой есть раб и утече от меня, окравши мя: не подобает ти сему верити и ни свидетельства от такового примати, яко от злодея и от предателя моего, лжеклевещущаго на мя!»

По царскому повелению, Воротынского положили на бревно между двух огней и начали медленно поджаривать, причем сам Грозный жезлом своим подгребал к его обнаженному телу горячие уголья. После пытки еле живого князя повезли в ссылку на Белоозеро, но на дороге туда он скончался[838]838
  Сказ. кн. Курб, 99–100.


[Закрыть]. Если верить Горсею, Иван IV в последние годы жизни вполне отдался предрассудкам своего века.

Зимою 1584 года явилась комета; больной царь вышел на Красное крыльцо, долго смотрел на нее и потом, изменившись в лице, сказал окружающим: «Вот знамение моей смерти!» Встревоженный этой мыслию, он решился прибегнуть к волшебству: по его указу, на севере России[839]839
  Между Холмогорами и Лапландией.


[Закрыть] было собрано до шестидесяти чародеек; привезенные в Москву, они содержались здесь под стражею, и царский любимец Богдан Вельский ежедневно посещал их, выслушивал и передавал царю их предвещания. Колдуньи утверждали, что светила небесные враждебны для государя и что он умрет 18 марта. Царь пришел в бешенство и высказал желание, чтобы в этот самый день лживые колдуньи были преданы сожжению. Утром 18 марта он почувствовал себя лучше и послал Вельского объявить чародейкам, какая ожидает их казнь за ложное предсказание. «Не гневайся, боярин, – отвечали они, – день начался с восходом солнца, а кончится только с его закатом».

Между тем царь собирался играть в шахматы, начал было расставлять шашки, но вдруг упал в обморок и вскоре затем испустил последнее дыхание[840]840
  О. З., 1859, IX, 113–5; Библ. для Чтен., 1865, V, 63–65; Карамзин. И. Г. Р., IX, 433.


[Закрыть]. Под 1570 годом Псковской летописи находим интересное свидетельство, что Иван Грозный, по возвращении из Ливонского похода, приблизил к себе «немчина лютого волхва, нарицаемого Елисея, и бысть ему любим». Это был медик Бомелий, родом голландец. Он навел на царя «страхование» (боязливое недоверие к своим), «на русских людей царю возложи свирепство, а к немцам на любовь приложи». Это влияние иноземца летописец объясняет так: узнали безбожные немцы посредством гаданий, что быть им от русского государя разоренным до конца, и того ради прислали к нему такого злого еретика, «понеже русские люди прелестни и падки на волхование»[841]841
  П. С. Р. Л., IV, 318.


[Закрыть].

Из крестоцеловальных записей на верность царям Борису Годунову, Василию Шуйскому и Михаилу Федоровичу видно, до какой степени сильна была в ту эпоху вера в возможность и могущество волшебных чар; по всем городам и селениям подданные обязаны были клясться: «…а лиха мне государю, царице и их детям не хотети, не мыслити и не делати никоторою хитростию – ни в естве, ни в питье, ни в платье, ни в ином чем никакого лиха не учинити, и зелья лихаго и коренья не давати и не испортити; да и людей своих с ведовством да со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати, а ведунов и ведуней не добывати на государево лихо, и их, государей, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати». Всякий, кто узнает о подобных злых умыслах другого человека, должен схватить его или сделать на него извет[842]842
  Ак. Арх. эксп., II, 10, 44; Доп. к Ак. Ист., II, I; Юрид. ак., 333.


[Закрыть].

О Борисе Годунове, еще правителе при царе Федоре Ивановиче, рассказывается в одной современной повести, что он по разным городам собирал волхвов и кудесников и их «волшебством и прелестию сотвори, яко и сам царь Федор Иванович вельми любляше его». В Морозовскую летопись занесено любопытное известие, будто волхвы предсказали Борису, что ему суждено царствовать, но что царствование его будет недолгое: «…призвав к себе волхвов и волшебниц, и вопроси их: возможно ли вам сие дело усмотрети… буду ли я царем? Врагоугодницы же ему сказаша: истинно тебе возвещаем, что получивши желание свое – будеши на царствии московском; только на нас не прогневайся… недолго твоего царствия будет, только семь лет. Он же рече им с радостию великою и лобызав их: хотя бы седмь дней, только бы имя царское положити и желание свое совершити!»[843]843
  Карамзин. И. Г. Р., X. примеч. 221.


[Закрыть]

В старину ни одно важное дело не обходилось без обвинений в чародействе, и вот когда началось следствие об убиении царевича Димитрия, то в числе показаний, отобранных от различных лиц, встречаем и такие: была у Михаила Битяговского юродивая женочка и хаживала к царице Марье[844]844
  Мать Димитрия.


[Закрыть] «для потехи», и как царевичу приключилась смерть, царица Марья приказала ту женку отыскать и убить – за то, что она царевича портила; а Михайло Нагой велел убить Битяговского, который с ним почасту бранивался и уличал, будто он добывает на государя и государыню ведунов и хочет их портить. Между этими ведунами назван был Андрюшка Мочалов, которого предписано было сыскать и в оковах (по рукам и ногам) привезти в Москву с великим береженьем; что было потом с Мочаловым – неизвестно[845]845
  Собр. Гос. Грам. и Дог., II, с. 107, 118. 123.


[Закрыть].

Ко времени царя Федора Ивановича относится розыск над ведунами, которые сгубили в Астрахани крымского царевича Мурат-Гирея. В 1591 году, рассказывает летопись, басурмане прислали из Крыму ведунов, и те испортили царевича. Воеводы, видя его болезнь, привели к нему лекаря-арапа. Лекарь отозвался, что «его излечить не можно, покаместа сыщет ведунов, кои его портили; и взя с собою людей русских и пошел в юрты, и в юртах переимал ведунов, и приведе к нему и муча их… Ведуны ему рекоша: буде де кровь их не замерзла[846]846
  То есть не сгустилась. У Карамзина (И. Г. Р., X, примеч. 254) вместо этого слова стоит «не умерла».


[Закрыть] ин де можно пособить. Тот же арап, многий знатец, повеле им ведунам из себя метати кровь в лохань. Они же из себя выметали всю кровь, кои татарове и татарки перепорчены с царевичем». Лекарь спросил: «Коево чья кровь?» «И они начата сказывати все по ряду; коя де кровь не замерзла, и тою кровью помажут которого татарина или татарку, и он жив станет; царевича же кровь и царицына все замерзли, и они сказали, что им живым не быть». Воеводы дали знать о том в Москву; царь Федор послал в Астрахань Астафья Пушкина и велел ему учинить розыск и «тех ведунов пытать накрепко, по чьему умышлению царевича и царицу и татар испортили. И пытав их, государь велел пережечь».

По приезде в Астрахань Пушкин принялся за пытки, но ничего не мог доискаться. Тогда пришел арап и посоветовал вложить колдунам в зубы конские удила, повесить их за руки и бить не по телу, а по стене против них, «и они все почали сказывати. Воеводы же, пытав их, велели жечь; а жег тот же арап своим мастерством. А как стали их жечь, и туто слетелися сорок и ворон многое множество… и как их пережгли – и они (птицы) все исчезли. А на пытках те ведуны сказывали, что портили царевича и царицу и татар – пили из них из сонных кровь»[847]847
  Летоп. о многих мятежах, 15–16.


[Закрыть]. Вероятно, смерть татарского царевича, его жен и людей произошла от тайной отравы, но была приписана ведунам, на которых (как мы знаем) нередко падало обвинение в том, что они высасывают человеческую кровь. Летописец передает это событие по тем слухам, какие ходили о нем в народе, и потому обставил свой рассказ суеверными подробностями, очевидно заимствованными из народных преданий о колдунах и вампирах.

Приведенные на пытку, ведуны «морочили» своих палачей, отводили им глаза и до тех пор оставались нечувствительными к мукам, пока хитрый лекарь не научил ударять по стене. По воцарении Бориса Годунова он подозрительно смотрел на окружающих его бояр, из которых многие вели свой род от Рюрика, а другие были в свойстве с вымершим царским домом. Опасаясь крамол, он охотно выслушивал доносчиков, награждал их поместьями и деньгами и тем самым поощрял боярских холопей к шпионству и ложным изветам на своих господ.

Наиболее легкий способ обнести кого бы то ни было в государственной измене и заставить верить своему доносу – было обвинение в чарах против государева здоровья. Таков извет сделан был на Романовых. Летописец рассказывает об этом так: дворовый человек и казначей боярина Александра Никитича Романова, Второй Бартенев, пришел тайно к дворецкому Семену Годунову и объявил ему: «…что ми царь повелит сделать над государи моими, то и сотворю!» Дворецкий обрадовался и возвестил царю Борису; а «Борис велел ему сказать многое свое жалованье. Семен же умысли со вторым и наклаша всякого коренья в мешки, и повелел ему положити в казну Александра Никитича. Той же Второй, сотворя тако, прииде доводить на государя своего». Последовал обыск, коренье было вынуто, привели Романовых Федора Никитича с братьями, отдали их под стражу, пытали и потом сослали в отдаленные места[848]848
  Лет. о мног. мятеж., 56–60. Федор Никитич был пострижен и сослан в Антониев Сийский монастырь, а Александр Никитич – в Усолье-Луду к Белому морю. Есть еще известие, что Михайло Молчанов «за воровство (в древнем значении этого слова) и чернокнижество был на пытке кнутом бит». – Карамзин. И. Г. Р., XII, примеч. 49.


[Закрыть].

О Василии Шуйском в хронографе Кубасова сказано, что он «к волхвованию прилежаше»[849]849
  Рус. Дост., I, 175.


[Закрыть]; а по свидетельству Петрея[850]850
  Ч. О. И. и Д. 1866, II, 627.


[Закрыть], он, желая поддержать себя на престоле, собирал отовсюду колдунов и колдуний и для их ведовских дел приказывал вынимать из живых коней сердца и вырезывать плод из беременных женщин: когда колдуны чаровали и творили заклятия, царские войска одерживали верх над неприятелем, а когда чары прекращались – в то время одолевали поляки.

При царе Михаиле Федоровиче, в 1632 году, была отправлена во Псков грамота с запрещением, под смертною казнию, покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть в Литве баба-ведунья и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целию навести чрез то на Русь моровое поветрие[851]851
  Ак. Арх. эксп., III, 197. Патриарх Константинопольский извещал однажды Михаила, чтобы он остерегал свое здоровье от грамот турецкого царя и его подарков, потому что султан имеет на него досаду за мир с Польшею: так не было бы какого «насылочного дурна». – Истор. Рос. Соловьева, IX, 449.


[Закрыть].

В то же царствование 1625 года велено было выслать в Москву из Верхотурья протопопа Якова, вместе с «воровским кореньем», так как во время обыска у него найдены были в коробье трава багрова, три кореня да «комóк перхчеват бел», а в допросе он сам показал, что снадобья эти дал ему казак Степанко Козьи Ноги[852]852
  Ак. Ист., III, 137.


[Закрыть]. Подобный же случай известен нам от XIV столетия, когда на берегах Вожи схвачен был поп, пробиравшийся из орды с мешком «злых и лютых зелий»; «истязавше много», отправили его в заточение на Лачь-озеро[853]853
  П. С. Р. Л., VIII, 33.


[Закрыть].

В 1628 году, по доносу архимандрита нижегородского Печерского монастыря и по указу патриаршему, был розыск над дьячком Семейкою, который держал у себя «недобрые ересные» тетради да приговору несколько строк. Семейко показал, что тетради он поднял в одной каменной башне, а заговор дал ему стрелец и писан он «к борьбе» (то есть на охрану в бою). По осмотру тетради оказались гадательные, называемые Рафли, по которым (как известно) ворожили во время судебных поединков («поля»). Тетради эти были сожжены, а дьячок сослан в монастырь, где велено было сковать его по ногам в железа и приставить к черным работам, а причастия не давать ему впредь до патриаршего разрешения, исключая только смертного часу[854]854
  Ак. Арх. эксп., III, 176.


[Закрыть].

В 1660 году подана была челобитная на другого дьячка Ивана Харитонова в том, что он травы рвет и коренья копает по лугам, и свадьбы отпущает, и жены с младенцами к нему часто приходят. При челобитной приложены в улику два заговора, писанные Харитоновым: один на заживление ран, а другой на умиление «сердца сердитых людей»[855]855
  Волог. Г. В., 1843, 23.


[Закрыть].

Из этих данных следует заключить, что до начала XVIII столетия белое духовенство немного чем превосходило в умственном развитии другие классы общества и разделяло с ними одинаковые предрассудки. Статья о ложных книгах говорит: «Суть же между Божественными писан(ь)ми ложная писания – насеяно от еретик на пакость невежам попом и диаконом: льстивые зборники сельские и худые маноканонцы (номоканонцы) по молитвенником – у сельских, у нерассудных попов, лживые молитвы, врачевал(ь)иые, о трясовицах и о нежитех и о недузех, и грамоты трясавскыя пишут на просфирах[856]856
  О том же упоминает и грамота 1551 года. – Ак. Арх. эксп., I, 232.


[Закрыть] и на яблоцех, болезти ради; все убо то невежди деют и держат у себя от отец и прадед, и в том безумии гинут»[857]857
  Летопись занятий Археогр. ком., I, 41.


[Закрыть].

В грамоте на основание Львовского братства (1586 г.) сказано: «…а если бы был который поп чаровник или ворожбит книжный, или ворожку и волшебницу, або чаровницу при церкви держал, или в месте, или в селе, или бы сам до ворожек ходил или кого посылал… оповедати его епископу, да приметь суд по правилом св. отец»[858]858
  Памятн., изд. Киев. Врем. ком., III, 17 – I8.


[Закрыть]. Здесь, конечно, указаны случаи не только возможные, но и бывалые в жизни. Процессы о вынутых травах, кореньях, заговорных письмах и других волшебных снадобьях составляли в XVII веке весьма обыкновенное явление.

В 1666 году послан был в Кирилло-Белозерский монастырь, на исправление, посадский человек Аничка Громников за то, что учился «заговорным словам» – с целию отомстить недружбу; велено было везти его скованным и бережно, а в монастыре держать под началом до государева указу[859]859
  Доп. к Ак. Ист.,V, 12.


[Закрыть]. В тревожное время восстания Стеньки Разина известны два случая сожжения за чародейство в 1671–1672 годах. Когда Юрий Долгорукий двинулся с войском к Темникову, то жители вышли к нему навстречу с крестами и иконами, молили о прощении и выдали двух попов как главных заводчиков смуты и старицу, которая «войско себе сбирала и с ворами вместе воровала, да с нею же принесли воровские заговорные письма и коренья». Воевода приказал их пытать и огнем жечь, и «вор-старица в расспросе и с пытки сказалась: зовут ее Аленою, родиною-де она города Арзамаса Выездные слободы крестьянская дочь и была замужем тое ж слободы за крестьянином, и как-де муж ее умер – и она постриглась и была во многих местех на воровстве и людей портила; а в нынешнем 1671 году пришел она из Арзамаса в Темников и сбирала с собою на воровство многих людей… и стояла в Темникове на воевоцком дворе с атаманом с Федькою Сидоровым и его учила ведовству». Попов повесили, а «вора-старицу за ее воровство и с нею воровские письма и коренья» сожгли в срубе[860]860
  Матер. для истории возмущ. Ст. Разина, 107–8.


[Закрыть]. Точно так же в Астрахани был зáживо сожжен бунтовщик Кормушка Семенов – за то, что у него найдена тетрадка с заговорами[861]861
  Ак. Ист., IV, 202, LXXV.


[Закрыть].

В 1674 году в Тотьме сожжена в срубе, при многочисленном стечении народа, женка Федосья, оговоренная в порче; перед самою казнию она заявила, что никого не портила, а поклепала себя при допросе, не стерпя пытки[862]862
  Истор. Рос. Соловьева, ХIII, 167.


[Закрыть]. Судебный розыск сопровождался в эту эпоху страшными истязаниями; жестокость пыток была такова, что, с одной стороны, она действительно вынуждала обвиняемых к оговариванию себя в небывалых преступлениях, а с другой – заставляла их прибегать к помощи чар и заклятий, дабы тело свое сделать нечувствительным к боли.

Так, в 1648 году устюжанин Ивашка, прозвищем Солдат, когда во время розыска вынули у него из-под пяты какой-то камень, повинился, что сидел с ним в тюрьме разбойник Бубен и учил его ведовству – как от пытки оттерпеться: надо-де наговаривать на воск эти слова: «Небо лубяно и земля лубяна, и как в земле мертвые не слышат ничего, так бы имярек не слыхал жесточи и пытки!»[863]863
  Ibid., X, 164.


[Закрыть].

В разрядной книге 1675 года записаны два кратких известия: одно – о Григории Косагове, на которого духовник его подал извет, будто он держит у себя еретические книги, и по тому извету царь приказал Косагова наслать к патриарху для исследования и очной ставки с обвинителем; другое – о боярине князе Федоре Куракине, которому велено было не съезжать со своего двора до государева указу, – за то, что он держал у себя в доме «ведомую вориху девку Феньку, слепую и ворожею»; самую Феньку вместе с дворовыми людьми Куракина велено было пытать жестокою пыткою комнатным боярам да дьяку тайных дел, и которых людей станет она оговаривать – тем давать с нею очные ставки и пытать их накрепко[864]864
  Дворц. Разряды, III, 1288, 1428.


[Закрыть].

В 1677 году приведен был в съезжую избу бобыль Олонецкого уезда Калинка Ортемьев и вынуты у него из узлов: травы, коренье, табак, кость, жженная с воском, змея и летучие мыши; а в расспросе и с пытки показал, что все эти снадобья дал ему коновал Симон-немчин. Велено было пытать его вторично и допрашивать с великим пристрастием и что он покажет – о том донести государю. Чем кончилось это дело – неизвестно[865]865
  Доп. к Ак. Ист., VIII, 29.


[Закрыть]. Другой подобный же процесс, вызванный волшебными «узлами» (наузами), был в 1680 году. Иноземец Зинка Ларионов сделал донос на нескольких крестьян в лихих кореньях и подал в приказную избу поличного «крест медный да корешок невелик, да травки немного – завязано в узлишки у креста». Из числа обвиняемых Игнашка Васильев признал крест своим и на расспросе показывал: корень тот «девесилной, а травка-де ростет в огородах, а как зовут ее – того он не ведает; а держит он тот корешек и травку от лихорадки, а лихих де трав и коренья он не знает и за дýрном не ходит».

По осмотру посадского человека Якушки Паутова оказалось, что корень именуется «девятины – от сердечные скорби держат, а травишко держат от гнетенишные скорби (лихорадки), а лихаго-де в том ничего нет». Другой подсудимый объявил, что ему положили в зеп[866]866
  Карман.


[Закрыть] травы в то время, как он был на кружечном дворе пьяный, в беспамятстве. Крестьян, оговоренных иноземцем Зинкою, пытали, а потом били батогами, чтоб вперед неповадно было напиваться до беспамятства и носить при себе коренья[867]867
  Ак. Юрид., 30; см. также в Летоп. занятий Археогр. ком., I, 17 – указание на оговор одной черемиски в порчах отравным зельем. Замечательно, что рядом с этими преследованиями за держание при себе трав и корений сам благочестивый царь Алексей Михайлович приказывал стольнику Матюшкину высылать крестьян в купальскую ночь для сбора сереборинного цвету, интериновой и мятной трав и дягильного корня, а сибирским воеводам предписывал разведывать про лекарственные травы и присылать их в Москву. – Доп. к Ак. Ист., III, 71; VI, 127. Такое противоречие легко уживалось, потому что зелья бывают разные: и лихие, и добрые, – а недостаток научных сведений и дух взаимного недоверия заставляли всякой раз, когда находили у кого-нибудь неведомый корень или траву, подозревать злой умысел.


[Закрыть].

Обвинения в чародействе нередко возникали из чувства личного недоброжелательства, ненависти и мести; при этом хватались за первое неосторожное слово, сказанное в раздражении, запальчивости, спьяну или ради шутки. От времен царя Алексея Михайловича дошло до нас судное дело между Никитою Арцыбашевым и Иваном Колобовым. Сначала Арцыбашев, в поданной им челобитной, обзывал Колобова кудесником и утверждал, будто видел у него «волшебные заговорные письма», которыми тот испортил его жену и околдовал бояр и воевод; а потом противники помирились и подали заявление, что желают прекратить это дело, что Никита возбудил его затейкою, исполняя свою недружбу, так как между ними и допреж сего были многие тяжбы в поместном приказе и взаимные иски о бесчестье[868]868
  Новгор. сб., 1865, II.


[Закрыть].