Текст книги "Меч Господа нашего. Книга 6. Мрак под солнцем"

Вышел в Гугл, набрал – Москва, беспорядки. Инфы было множество. Перескочил на информацию о человеке, про которого упоминал Витек – Басаев, вот как его звали. Так…

Вот это номер… Убит спецназом ФСБ в ходе антитеррористической операции в Ростове-на-Дону. Тут же опровержение – убит казаками, спецназ ФСБ к его смерти не имеет никакого отношения. Тут же – информация о нападении на город крупной банды, в видео – несколько роликов, снятых мобильником. Видно очень плохо – темно, снимали в свете фонарей.

Снова переключился на Москву. Вот это да! Погромы в самом центре, громили Боско ди Чиледжи, это же Красная Площадь, считай. Громили кафе в центре, поджигали. На окраинах – ещё хлеще. Два сообщения о стрельбе…

Весело.

Оглянулся – нет никого. Зашел на сайт Союза Ветеранов, переключился на форум. Отстучал пароль и ник.

В Союз Ветеранов он не вступил – просто не приняли бы. Но был Союз Русского народа, и там было два форума, один для своих, на другой пускали всех желающих, кто только подтвердит, что придерживается патриотических взглядов и не любит кавказцев. Отец не знал о том, что он сюда ходит, а мать наверняка не одобрила бы. Сайт постоянно пытались закрыть – но без толку, за активное участие в делах Союза Ветеранов – можно было получить срок за экстремизм. Правда в Москве – а в других местах на это на все срали уже давным-давно и с высокой колокольни. Но Николай – жил в Москве и все-таки придерживался патриотических взглядов. Даже на русский марш ходил.

Черт, забыл совсем…

Открыл почту – от Маринки ничего нет. Включил видеокамеру над компьютером, записал сообщение для нее. Послал по почте.

– Ну, чего тут? – он не успел свернуть окно Союза ветеранов, как вошел отец – не оделся все еще? Давай! Живо! Едем!

– Щас.

– Да не щас, а прямо сейчас. Отрывай задницу от стула! Давай, давай…

Отец видел. Союз ветеранов. Но ничего не сказал…

* * *

Николай вышел из своей комнаты уже одетый, неуклюже накинул на себя рюкзак с уже снаряженными магазинами – и под рукой, и не так бросается в глаза. Взял ружье, которое оставил для него отец – тяжелое, зараза. Вскинул, ещё раз – не к рукам было. Привыкать надо…

Зашел отец.

– Собрался? Пошли.

В прихожей встретила мать, тоже во что-то одетая, бледная как мел.

– Вова!

– Не открывай никому. Ружье на столе, я тебе показал. Если что – стреляй.

Николай с трудом мог представить, как мать в кого-то стреляет. Она была старовата для гранд-дамы и другого воспитания для того, чтобы стрелять.

– Поедем на твоей – бросил отец, спускаясь.

– Гершман уехал – сказал Николай, идя следом за отцом.

– Уехал? Куда?

– Не знаю. В Израиль, наверное.

– Встал на крыло, значит… – отец презрительно хмыкнул – сейчас Лизку найдем, к деду вас отвезу. Пока там побудете.

– Я не уеду.

– Чего?

– Я с тобой буду. Не уеду.

Отец приостановился даже, посмотрел на сына. Молча, кивнул головой и пошел дальше, перепрыгивая через ступеньку.

Это была самая большая похвала, которая перепадала Николаю от отца за все последние годы…

* * *

Отец сел за руль. Ружья положили назад и прикрыли одеялом, рюкзаки со всем нужным – тоже. На выезде – отец притормозил у поста.

– Присмотри.

– Непременно – кивнул Витек – будьте спокойны…

– Покой нам только снится… – сказал отец, нажимая на газ.

Москва изменилась. Уже за то время, пока он сидел в Интернете, буквально за час – она изменилась. Там, где были две машины полиции – теперь стояла темная, угловатая махина бронетранспортера. Были и полицейские – видимо, их стягивали к Садовому кольцу, защищать власть. О том, что творилось на окраинах – можно было со страхом догадываться.

В одном месте они прижались к обочине – несколько черных, гладких седанов Ауди проскочили мимо, подвывая сиреной. Последним в колонне – шел большой, черный микроавтобус службы безопасности Президента.

– Тоже встают на крыло? – спросил Николай.

– Навряд ли. Этим – деваться некуда…

Зазвонил телефон, в кармане у отца. Он выругался, притормозил у остановки, полез за мобилой. Остановка была разбита.

– Да… Да… Вас понял.

Отбой.

– Ты из этих, да? – вдруг сказал Николай.

– Из каких?

– Ну… ветераны, да? Потому и оружие дома. Так ведь?!

Отец посмотрел на него каким-то странным взглядом. Ничего не сказал.

Николай только крепче сжал цевье своего ружья…

* * *

В одном месте – они напоролись на настоящий шабаш. Прямо на улице, перекрывая ее полностью, стояли несколько автомашин, в том числе – два Порш Кайена, которые пригоняли из Германии подержанными и которые очень уважали кавказские джигиты. Несколько человек – что-то выносили из магазина, прямо через разбитую витрину, если хорошо приглядеться – то можно было различить с другой стороны улицы силуэт расстрелянной милицейской машины. Прямо перед перекрывшими улицу машинами стояли вразнобой несколько других, явно не из этого числа. Приора, кажется Фокус… какая-то маленькая машинка, спорткупе. Двери настежь. Около этого спорткупе скопились люди… они что-то кричали и ржали так, что было слышно даже в Мерсе. Совершенно не хотелось знать, что эти люди там делали…

– Па…

– Держись!

Отец виртуозно развернул на довольно узкой улице тяжелый с высоким центром тяжести джип. Стрелять вслед не стали – видимо, были заняты делом…

– Объедем…

Ломанулись – через дворы, они ещё не были перекрыты, но в некоторых дворах уже собирался народ. Даже так, мельком была видна его беспомощность перед накатывающимся как каток валом насилия. Ни дворы не перекрыли машинами, ни дежурство не поставили и оружия наверняка мало. Офисные хомячки… хотя при том, сколько стоит тут квартира не хомячки, а хомячищи…

Свернули – направо, потом ещё раз направо. Мертвенно-белый ксеноновый цвет фар выхватывал группки людей, стоящие машины. Кавказцев тут пока не было – видимо, рванули грабить по-взрослому…

Свернули ещё раз – и въехали в узкий, заставленный машинами дворик. Как раз такой, о котором свое время пел Булат Окуджава. Тогда все было по-другому – во дворике было место для доминошников и мам с колясками, сейчас же – не протиснуться от машин. Квартиры тогда здесь давали, заселялись по ордеру – сейчас девять тысяч за метр без нормального ремонта[89]89
  Из-за инфляции и по доллару и по евро и по рублю. Цены 2011 года умноженные на 1,7.


[Закрыть]. И еще… когда то кавказцы были здесь поэтами, паладинами прекрасной дамы Москвы. Не грабителями, насильниками и убийцами как сейчас.

Толпы здесь не было – но были группки людей, в одном месте горели фары машин. Почему то даже в темноте было заметно, что не кавказцы, русские – кавказцы бросились бы грабить и отнимать машину, русские – настороженно посмотрели – не враги ли приехали. Боялись?

Дожили до чего…

Отец взял ружье.

– Пересаживайся на водительское. Мотор не глуши, центральный замок закрой. Если что – три сигнала.

Сын – тоже взял ружье.

– Я пойду.

– Сказал – сиди! – рявкнул отец – тебя только не хватало.

– Я пойду.

Николай никогда не перечил отцу, когда тот был в таком состоянии – можно было и плесня огрести. Но тут – он молча и с вызовом смотрел на отца и не был намерен уступать.

Отец сдался – выдернул ключ из замка зажигания, убрал в карман.

– Держись за мной.

Вместе, с ружьями – отец и сын, как в гражданскую – вышли из машины, бегом направились к двери. За спиной – пиликнула сигнализация. Лампочка над ней была разбита, но шифровой замок работал…

Отец набрал по памяти код, оттолкнул дверь в сторону.

– Пошли…

Сердце у Николая билось как после пробежки на три километра – но он старался этого не показывать. Впервые за долгое, очень долгое время он действовал как мужчина, как должен был делать мужчина – и сейчас никто не осмелился бы подстебнуть его или высмеять…

Лизка жила на третьем, в двухкомнатной, с евроремонтом. Дом был приличным, сталинская планировка, просторным. Это потом, при Хруще начали скворечники форменные строить. Вход в квартиру перекрывала мощная израильская бронированная дверь.

Отец не стал ни стучать, ни звонить. Повернув ключ в двери, он потащил ее на себя – дверь открывалась наружу – и вошел внутрь, вскинув ружье.

Свет не горел – а в квартире стоял запах, от которого у Николая, даже не знавшего, что это такое – встали дыбом волосы…

Отец прислушался. Потом – уверенным, тяжелым шагом прошел в спальню, включил свет. Он не успел закрыть своей спиной проход сыну и Николай тоже увидел…

С Лизкой они постоянно цапались – потому что Лизка была на три года старше, а он был мальчишкой. Она всегда была хулиганкой. Один раз – они выехали на дачу в Подмосковье, он пошел на рыбалку и увидел, как Лизка в кустах целуется и обжимается с каким-то деревенским мальчишкой. Терпеть этого он не смог – вечером он нашел этого парня, одного из местных «королей» и неслабо получил от него по морде – но и сам дал. Ни отцу, ни матери он ничего не сказал, сказал, что просто подрался. А Лизка сказала, что он дурачок и «маленький». Он сильно обиделся…

Потом, когда Лизки не было дома, а к ней пришла подружка по институту и согласилась ее подождать – с ней он стал большим. Хоть какая-то польза от старшей сестры…

Парня, с которым жила Лизка он знал. Зовут Аслан, приехал из Ингушетии. Лизка втюрилась в него как кошка, пустила жить к себе в квартиру. Даже денег давала. Ему это не то что не нравилось…тут сложно объяснить. Он был националистом, но не таким, какими бывают настоящие националисты. Он недолюбливал кавказцев и несколько раз с ними дрался – но в то же время, он считал, что они люди, такие же люди как и он, правда невоспитанные, наглые и давно не получавшие по сопатке. И Аслан… ему он не нравился потому, что Лизка совсем голову потеряла и потому что у него ни кола ни двора и он живет, получается, за ее счет. Ну и что, что он какой-то там чемпион по какой-то там борьбе…

Но вот теперь, здесь и сейчас он понял для себя: ОНИ – НЕ ЛЮДИ! Человек – такое не сотворит…

– Па… полицию… – выдавил он из себя и почувствовал, что весь дрожит.

Отец – молча шагнул в комнату. Достал из шкафа чистую простыню и накрыл тело Лизки. Потом – закинул ружье за спину, взял свою дочь на руки… как тогда, когда она была маленькой и ещё слушалась отцовского слова. На простыне – начали проступать бурые пятна.

– Пошли…

* * *

Лизку они положили на заднее сидение Мерседеса. Отец положил, он стоял и смотрел и старался не плакать. Никто из тех, кто собирался кучками во дворе – не подошел, не спросил, что случилось, не предложил помощь.

Русского народа больше не было. Он погиб в войне друг с другом.

Он сел в машину. Отец молча рванул с места, так что машина едва не перевернулась. Повернул – он понял, что они едут куда-то не туда…

– Нам…

Они вывернули на ту улицу, которая была перекрыта. Отец тормознул машину так, что дальний свет фар высветил всю картину. Расстрелянный полицейский Форд, лежащий на асфальте убитый полицейский, баррикада из машин…

Отец взял ружье, снял с предохранителя. Вышел из машины. По нему не стреляли, потому что не знали, кто это. Николай ничего не сказал, потому что не знал, что сказать и что делать… он просто сидел на переднем пассажирском в каком-то оцепенении. Говорят, такое наступает, когда человек видит то, что совершенно не вписывается в его картину мира, не согласуется с его предыдущим опытом. Он не знал, что делать… с отцом, с собой, с Лизкой, со всей Москвой… как такое вообще могло быть. Они просто жили…жили как люди и никому не мешали… а теперь вот просто взяли и стали убивать друг друга…

Он просто сидел и тупо смотрел перед собой…

Впереди загремело ружье – и ему ответил автомат и ещё одно ружье…

* * *

Николай никогда не служил в армии, весь его боевой опыт исчерпывался выезд на стрельбище с отцом, в составе фирмы (чем торгуешь – обязан знать не понаслышке!) и с друзьями, по которым плакала двести восемьдесят вторая. Эти озлобленные пареньки с окраин вообще были категорически против видеть в своих рядах мажора – но старшие с погонами быстро им объяснили простые правила. Когда идет война – нет ни мажоров, ни гопоты, ни быдляка. Есть русские люди. И есть не русские люди. И все. Кто за Россию – заслуживает уважения хотя бы за это.

И сейчас в критической ситуации – что-то сдвинулось с мертвой точки. Мажористый молодой москвич вдруг ощутил ненависть. Даже не так – НЕНАВИСТЬ. Чувство, затопившее его горячей волной, родившееся где-то в ногах и больно ударившее в голову. Как то разом – в нем проснулось и крестьянское и боевое – от деда и прадеда. Прадед прошел всю войну. Дед начинал на Украине, молодым оперуполномоченным, где ночью в хату запросто могли закатить гранату. Но они выжили. Да и отец – был из тех, кем можно гордиться, хоть он и воевал. Значит и он – должен выжить.

Он выкатился из машины ровно за несколько секунд до того, как чехи обратили на машину внимание и открыли по ней огонь.

Круг с красной точкой коллиматора шатнулся по улице, замер на пульсирующем пламени автоматного ствола.

Бах!

Автомат замолк.

Бах!

Ещё двадцать с лишним граммов картечи уносятся вперед, калеча все, что попадается им на пути…

Черный Кайен, врубив фары, с места рванулся вперед, на них. Свернул на тротуар, чтобы протиснуться.

Николай навел ружье…

Бах!

Лобовое стекло Кайена лопнуло мелкими осколками и ввалилось внутрь машины. Машина катилась вперед уже неуправляемая. Николай упал на колено, ведя за целью стволом ружья.

Бах!

Кайенн, теряя ход, наткнулся на автобусную остановку и остановился. Высаживающийся с переднего пассажирского человек, держащий в руках какое-то оружие – растянулся на асфальте, выронив его.

Бах!

Картечь хлестнула по салону, разбив оба окна справа…

Бах! Бах! Бах! Бах!

Николай недоуменно посмотрел на ружье – оно, почему он не стреляло. Потом понял – кончились патроны, надо перезарядить…

Достал заранее снаряженный магазин, перезарядил. Затвор сыто лязгнул, досылая в патронник очередную порцию смерти.

Николай спокойно пошел к расстрелянному им Порше. Человек, который высаживался с переднего пассажирского сидения был мертв, из-за горящих фар он увидел поблескивающую на асфальте черноту и понял, что это – кровь. Много крови.

Николай обогнул машину и увидел отползающего от нее, дергающегося и загребающего только одной рукой человека, одетого в кожаную куртку и джинсы. Услышав шаги, он повернулся и истерически завопил.

– Нэ надо, русский! Нэ надо!

Николай выстрелил и вопль оборвался…

Водитель Кайена был мертв, за машиной лежал ещё один мертвец – он попытался укрыться и не смог.

Николай пошел дальше.

Уцелевший бандит – бросился бежать, стреляя на ходу из пистолета и что-то визжа на своем языке.

Два снопа картечи догнали его, хлестнули по спине, он с размаху грохнулся об асфальт.

Николай перезарядил ружье. Посмотрел на отца… руки затряслись.

– Папа…

Отец не отвечал. Он просто лежал на окровавленном асфальте.

Они всегда привыкли быть за отцом. В семье всегда и все решал отец – мать никогда не пыталась вмешиваться. Такого что «у нас все решает папа, а кто такой папа решает мама» – не было. Отец всегда принимал решения, зарабатывал деньги, учил и воспитывал их, устраивал их жизнь. Он никогда не унывал, никогда не опускал руки, ни разу Николай не слышал, чтобы отец ныл. Он принимал жизнь такой, какая она есть, никогда и никому не жаловался, делал, что мог и не говорил, что не может. Этим – он отличался от девяноста процентов современных «лиц мужеска полу», которые сидят в Интернете, говорят за жизнь и за власть, организовывают какие-то травли и бойкоты, возмущаются. У отца на этот счет был очень простой взгляд на такие дела. Можешь что-то сделать – делай! Нет – сиди на кухне и не возбухай, место твое… понятно где. С таким отцом было сложно… не стать мужчиной и Николай тоже стал им. Здесь и сейчас – он понял, что сестры больше нет и отца больше нет и он теперь – старший мужчина в семье.

Он подхватил отца подмышки и потащил к Мерседесу. Было тяжело.

Когда почти дотащил – за спиной забухала музыка и надсадно взревел двигатель. Николай повернулся, вскидывая автоматическое ружье.

Это была БМВ – семерка, с чеченским флагом, торчащим на флагштоке из салона. После восьмого выстрела – она загорелась…

* * *

У их дома – стояли незнакомые машины. Кто-то выносил вещи.

Стоявшие у машин люди – обернулись на шум мотора Мерседеса, вскинули оружие. Николаю на это было все равно, он просто припарковал машину.

– Стоять! Вована машина! – крикнул кто-то.

Николай вышел… движения были какими-то заторможенными, давались тяжело, это было как в воде – идешь, и чувствуешь сопротивление. Ружье он повесил за спину.

– Парень… Тебя Николай зовут? – к нему подошел один из вооруженных мужиков.

Николай не ответил.

– Я Борис Владимирович, помнишь меня? Мы ещё на охоту ездили, тебя брали. На тебя подсвинок выскочил, ты ещё испугался, деру с номера дал. Ну – вспомнил?

Николай снова не ответил.

– Отец твой где? Ты с отцом был? Отец твой – что с ним?

– Там – выдавил Николай, показывая на машину.

Борис Владимирович бросился к машине – а Николай рухнул прямо тут без сознания. Все-таки то, что он пережил – было слишком…

* * *

Он пришел в себя от страшного звука. Какой-то ноющий, берущий за душу, страшный, на одной низкой ноте, то ли крик, то ли плач. Он не знал, что это – но от одного этого звука – становилось дурно…

Он встал с дивана – так и лежал на нем одетым. Подошел к окну, отдернул шторы. И ужаснулся, не узнав, что видит.

Они жили на верхнем этаже, видно было конечно не так, как на последних этажах высоток на Воробьевых горах, где Маринка жила – но все же было видно. Как будто город бомбили – то тут, то там к небу столбами поднимались дымы, превращаясь в серо-бурое облако, нависшее над Москвой. Были слышны и выстрелы – скорее всего на набережной. Негромко, но отчетливо – стучало…

Это не был город, в котором он жил. Это не был город, в котором он любил. Это не был город, в котором он развлекался. Это было нечто чужое, чужое, темное и страшное. Как будто город – до последнего цеплялся слабеющими пальцами за обрыв – а теперь вот не удержался и полетел в пропасть, кувыркаясь, отчаянно крича и ударяясь о скалы. Чужие, которых здесь было слишком много – впервые показали свое истинное лицо и предъявили на этот город права. Город сдался врагу, не сразу – но теперь враг пришел востребовать свое.

Николай отвернулся. Смотреть на это было тягостно и страшно. Он любил Москву, за ее энергию, самоуверенность, здоровую и нездоровую наглость и нахрапистость, всегда возвращался сюда… а теперь видел, что надо бежать…

Он отвернулся. Хотел привычно сунуть ноги в тапки – вдруг понял, что это – тапки отца. Кожаные, он привез их из Германии. Это были тапки отца…

Стараясь ступать осторожнее – он пошел на крик-плач, который он слышал…

* * *

В их квартире – было как в нормальных домах, кухня отдельно, а столовая отдельно. В столовой посреди стола лежали автомат, ружье и какой-то незнакомый, хищного вида пистолет – не Стечкин, не ТТ – какой-то иностранный. Было накурено, звук доносился из кухни, которая была безраздельной вотчиной матери. Вход на кухню был завешен чем-то вроде завесы, полые бамбуковые палочки на тонких веревках, они привезли это из Вьетнама. Они привычно зашуршали под пальцами, Николай вошел на кухню.

И не узнал в этой черной лицом, с проседью в волосах и в каком-то старом платье – собственную мать.

На кухне были двое. Один – увидел Николая встал, подошел, обнял за плечи пацана и вывел с кухни.

– Помнишь, что вчера было?

– Э… да.

– Так вот – помни и мсти. Не забывай.

Толерантным – было бы сказать «крепись», по-христиански было бы «и простите им долги ваши, как и мы прощаем должников наших». Но сейчас не было в Москве места, ни для христианства, ни для толерантности – Москва горела.

– Я… буду.

Мужчина строго смотрел на него.

– Обещаешь?

– Обещаю – это Николай сказал уже твердо. Он и в самом деле – помнил все и не намеревался что-либо забывать.

Я знаю свое место и несу свой жребий.

– Мы уходим. Десять минут на сборы.

– Куда?

– Пока во Владимир. Дальше посмотрим.

– Хорошо.

– Поторопись. Мы тебя не бросим, парень, ни тебя ни твою семью.

– И я вас не брошу.

Мужик внимательно посмотрел на него. Потом кивнул.

– Поспеши.

* * *

Выехали двумя машинами. Шли быстро…

На центральных улицах – были следы погромов, где Национальная гвардия – черт его знает, видимо в Дагестане, где конкретно полыхнуло. Кое-где баррикады, кое-где сопротивляется полиция, которая уже защищает не людей, а только себя. Не было понятно – где глава государства, куда подевалась вся власть. Основные магистрали были подозрительно свободны но в одном месте их обстрелял снайпер – просто чудом вырвались, тут были рекламные щиты и они сильно закрывали сектор обстрела.

За МКАД – уже пошли пробки. Часть машин просто брошена, прямо на дороге, часть спихнута в канаву, где-то ещё есть люди. Москвичи – ринулись на окраины, ближе в своим дачным участкам и коттеджам, где можно было отсидеться. Шепотом передавали места, где было относительно спокойно. Теплый Стан, Ясенево, Наро-Фоминск[90]90
  Во всех этих местах – расквартированы армейские, полицейские или нацгвардейские части.


[Закрыть]. Ходили слухи о том, что начали вывозить золотой запас по ветке Метро-2.

Продвигались вперед как могли. Матом, криками, однажды пришлось стрелять в воздух. Когда с Шоссе Энтузиастов выбрались на седьмую федеральную – перекрестились. На то, чтобы выбраться из пробок – потратили чуть ли не целый день.

Они отъехали совсем недалеко от Москвы, когда все началось. Борис Владимирович и Николай ехали в Мерсе, который шел вторым – просто машина была заметная, могла вызвать всплеск классовой ненависти, а этого стоило поопасаться. Позади просверкнуло… они уже достаточно отъехали и это было … как молния в сухую грозу, только ярче – на весь горизонт. И в этот момент – выругался Борис Владимирович… в Мерсе начала сбоить электроника. Обе машина потеряли ход, начали съезжать на обочину… и в этот момент Николай с ужасом увидел, как прямо посреди дороги останавливается огромный самосвал Вольво, чем-то нагруженный… проблема с электрикой была не только у них. Вставала вся трасса, водилы безуспешно поворачивали ключ в замке зажигания, матерились, выходили из машин, недоуменно пересматриваясь…

– Смотрите! – крикнул кто-то.

Они обернулись – как раз для того, чтобы увидеть пухнущее пламя на месте Москвы. И вторую – падающую с неба звезду.

– Не смотри! – крикнул Борис Владимирович, схватил Николая и потащил с трассы, чтобы не попасть под ударную волну – не смотри.

– Это… что?

И Николай навсегда запомнил слова этого немолодого, но крепкого и храброго отставного офицера.

– Это суд Божий. Суд… Божий…

Конец