Текст книги "Иерусалимский ковчег"

В конечном итоге я все же посчитал, что лучше всего пока не оповещать собравшихся о своей печальной находке, а поспешить убраться отсюда подобру-поздорову. Я прекрасно понимал, что подозрение в убийстве прежде всего падет на меня, так как именно меня видели в обществе Воротникова последним, да и игра протекала у нас не слишком гладко! А чего только стоил наш конфиденциальный разговор, привлекший к себе всеобщее внимание!

Я огляделся по сторонам, везде мне мерещился убийца. Тем не менее я вышел из комнаты, поплотнее прикрыл дубовую дверь, поставил на место подсвечник и отправился на поиски Заречного, которого повстречал в буфете. Виктор уже закончил осматривать первый этаж. Выглядел он разочарованным.

– Ну как успехи? – поинтересовался у меня Виктор. – Почему ты так побледнел? Лицо у тебя белее мела!

– Мы немедленно уезжаем отсюда! – воскликнул я.

– Что-то случилось? – встревожился мой старый товарищ.

– Большие неприятности!

– Но…

– Не спрашивай меня ни о чем! – перебил я его. – Я все объясню тебе по дороге.

Мы наспех распрощались с хозяином, сели в карету, и я велел кучеру везти нас по адресу, что мне накануне указала Мариша.

– Ну как, Яков Андреевич, отыгрались? – осведомился Кинрю, потягиваясь. Он сладко дремал в карете все это время.

– Ага, – усмехнулся я. – Да еще как!

– Да что же произошло? – недоумевал Заречный.

– Нашел я нашего Гастролера, – ответил я.

– Так в чем же дело? – изумился Виктор. – Почему мы тогда убегаем отсюда, как преступники? Почему ты его ни о чем не выспросил? Или я чего-то не понимаю?

Глаза у Кинрю сверкнули, знакомым мне огоньком.

– Неужели человек в бурнусе? – догадался он.

– Какой еще человек в бурнусе? – возмутился Заречный. – Господа, не говорите загадками!

– Господина Воротникова мы больше никогда не увидим, – констатировал я печально. – По крайне мере, в живых.

– Как?! – воскликнул Заречный. – Не может быть! Мы же только около часа назад…

– Вот именно, – ответил я. – Убийца меня опередил, и я не успел Матвея ни о чем расспросить.

– Совсем ни о чем? – протянул японец разочарованно.

– Он только подтвердил, что его нанял какой-то опасный человек для того, чтобы Строганова обыграть. Остальное обещал в экипаже рассказать. Да, видно, не судьба! Единственная надежда на то, что нам удастся отыскать что-нибудь в его квартире, если, конечно, Черный человек не опередит нас и здесь.

– Какой еще Черный человек? – продолжал удивляться Заречный. – Яков, ты когда-нибудь расскажешь мне все по порядку?!

– Все, я, к сожалению, не могу! Но речь идет об убийце, который охотится за мною.

– Отличненькое дельце! – воскликнул Виктор.

– Дело к тому же осложняется тем, что так или иначе придется объясняться с полицией. Хотя это, конечно, отнюдь не самое страшное, – заметил я и передал своему товарищу пятьдесят тысяч.

– Яков, но это же твои деньги! – смутился Виктор. Я видел, что в его душе боролись противоречивые чувства.

– Бери! – Я хлопнул товарища по плечу. – Они попали к мошеннику бесчестным путем, и я просто-напросто возвращаю тебе награбленное. С моей стороны в этом случае тоже, некоторым образом, без ловкости рук не обошлось, – усмехнувшись, добавил я.

Экипаж остановился, и мы вышли на улицу. Это был не самый блестящий район столицы, но тем не менее кое-где попадались комфортабельные дома.

Квартира, которую снимал Матвей, располагалась в одном из самых лучших особняков.

Я предложил подняться в нее с черного хода, (если, конечно, ключ, который мне одолжила горничная Заречного, подойдет к замку) для того, чтобы не объясняться с хозяйкой. Со слов Мариши мне было известно, что дама она неуступчивая и раздражительная, по каждому поводу впадающая в истерику. Вряд ли мне удалось бы найти с этой особой общий язык. Да и ночное время не располагало к общению!

Кинрю и Заречный согласились с моими доводами. Лестница, ведущая в дом, оказалась скользкой, и я едва не вывихнул себе ногу, поднимаясь по неровным ступеням. Кинрю прихватил с собой фонарь, который по такому случаю одолжил у кучера.

Дверь, разумеется, была заперта. Во всем доме горело только одно окно, но, по моим предположениям, оно находилось не в квартире Воротникова. Я порылся в карманах и охнул:

– Неужели забыл?!

– Яков Андреевич, а в бумажнике вы смотрели? – осведомился Кинрю, никогда не теряющий головы.

– Ну конечно же, – вспомнил я. – Я переложил его в бумажник, когда рассчитался с Воротниковым.

Я извлек сафьяновый бумажник из внутреннего кармана, достал из него ключ и попросил японца мне посветить. Он вы – полнил мою просьбу, но, к великому сожалению, мне это не по – могло. Ключ абсолютно не подходил к замку. Вероятно, Матвей к этому времени успел уже его поменять.

– Что будем делать? – спросил Заречный, которого ужасно увлекло это новое приключение. В подобном мероприятии ему еще участвовать не приходилось.

– Думаю, замок придется ломать, – пожал я плечами и оглянулся на Кинрю. У него это получалось лучше всего.

Японец кивнул, и глаза его словно говорили: «Ломать так ломать!»

Иной раз мне приходила в голову мысль: а что бы я делал без своего золотого дракона?

Кинрю снял с пальца кольцо, то самое, с выдвигающейся спицей. Одним движением руки он приоткрыл дверь, которая мне представлялась вратами к свету. Под светом я, разумеется, понимал искомую мною истину.

Дверь отворилась, и мы вошли.

Матвей снимал роскошную трехкомнатную квартиру, обставленную по последнему слову моды немного тяжеловесной мебелью. Я и сам понятия не имел, что собираюсь найти в этих палатах, обустроенных хозяином в стиле ампир. Однако принялся за обыск с особой тщательностью. Я и не надеялся обнаружить здесь утерянную переписку, но уповал на то, что мне удастся отыскать в этом обиталище покойного шулера какой-нибудь намек на то, в каком направлении двигаться дальше.

Кинрю взял на себя спальню, Заречный – гостиную, а я принялся за кабинет, который, как я полагал, представлял наибольший интерес. Из всех трех комнат он был обставлен наиболее просто. У самого окна, занавешенного темной гардиной, стояла конторка, заменяющая собою письменный стол. Перед кивотом с образами раскачивалась лампада. Я невольно перекрестился и пробормотал почти про себя:

«Господи, помилуй всех днесь представших перед тобою!»

Я зажег свечу и взялся за конторку, вытряхнув на паркетные полы содержимое ее ящиков. Однако ничего представляющего интерес мне обнаружить не удалось, хотя я и с интересом проглядел несколько крапленых колод. Тут же была и шкатулка с деньгами и драгоценностями. Я удивился, что она находилась не под замком. Но при ближайшем рассмотрении оказалась, что сумма в шкатулке просто мизерная, да и украшения не представляют особой ценности. Тогда я подумал, что Матвей, скорее всего, хранил свои средства где-нибудь в Коммерческом банке. Никаких дневниковых записей, на которые, я все же втихомолку надеялся, среди бумаг Гастролера отыскать, увы, так и не получилось. Счета да векселя! В точности так же, как и в рундуке у предателя! В общем, ничего более или менее занимательного, только кипсек неприличного содержания, дорогой гравированный альбом.

Обыскав комод и книжные полки я покинул кабинет и вернулся в гостиную, где орудовал Виктор. Однако таким делом мой друг занимался впервые и с непривычки робел. Это новое занятие казалось ему не особо пристойным. В этот момент он как раз корпел над огромным настенным медальоном, из которого выглядывала лохматая голова медвежьего чучела. Заречный снял голову со стены и собрался приступить к осмотру ее внутреннего содержания.

– Как успехи? – осведомился я.

Виктор оторвался от своего увлекательного занятия и повернулся лицом в мою сторону.

– Никак, – пробормотал он, нахмурившись. – Сыщик из меня никудышный. Да еще бы знать, что мы ищем!

– Увы, – я развел руками. Заречный и не представлял, в каком затруднительном положении я находился. Мы вместе продолжили осмотр медальона, но так ничего и не нашли.

Из спальни возвратился Кинрю, потирая запотевшие руки.

– Симпатичненький будуарчик, – изрек он, состроив уморительную гримасу.

– Что-нибудь нашел? – поинтересовался я.

– Совершенно ничего, что имело бы хоть какое-то отношение к нашему делу, – ответил он. – Не обессудьте, Яков Андреевич!

Итак, я должен был констатировать, что взломанная дверь вовсе и не скрывала за собой никакого света.

Мы более или менее привели все в порядок, водворив потревоженные вещи на их места, загасили все свечи и направились к выходу. Но удача подстерегала нас, кто бы мог подумать, на лестнице.

Я услышал какой-то шум и сделал знак своим товарищам затаиться у двери. Кто-то поднимался к черному ходу. Поначалу нас это сильно встревожило, все-таки, как ни крути, неприятно быть застигнутым кем-то на месте преступления, особенно когда тебя в любой момент могут заподозрить в убийстве.

Человек приближался, сердце у меня в груди забилось сильнее. Кинрю весь обратился в натянутую струну. Японец мог всего одним точным движением руки заставить любого человека на несколько минут потерять сознание. Интуитивно я почувствовал, что он именно это и собирается сделать.

Человек приближался, и я уже ощущал его дыхание. У меня возникла шальная мысль: а вдруг это он – убийца, клятвопреступник?! Через несколько мгновений мне суждено было убедиться, что я ошибся.

Человек даже не успел понять, что с ним происходит, как его накрыла какая-то шустрая тень, и он отключился, в один миг оказавшись на холодных ступенях. Но холода он так и не ощутил! Кинрю затащил незваного гостя за дверь.

– Посветите, – попросил он меня, и я направил луч света от фонаря в лицо незнакомцу.

– Не может быть! – изумился я.

Этот человек волею судьбы оказался мне известен. Я видел перед собою петербургского шулера Станислава Ксешинского, собственною персоной, с которым мне неоднократно доводилось встречаться. Мне и в голову не могло прийти, что он мог быть сообщником покойного ныне Воротникова. А если это и в самом деле так, то он вполне мог оказаться посвященным в его дела. Вот это удача так удача!

– Вы его узнали, Яков Андреевич? – догадался Кинрю. – Что это за тип? – осведомился он.

– Яков, кто бы мог подумать, с людьми какого сорта ты водишь знакомства?! – изумлялся Заречный, поправляя мундир.

– Да, – я не стал отрицать. – С этим человеком мне в недавнем прошлом приходилось встречаться. – Это карточный шулер.

– Как, опять?! – воскликнул Заречный. – Мне это уже начинает надоедать!

– Не удивительно, что в квартире мерзавца мы встречаем ему подобного, – рассудительно заметил Кинрю, пожимая плечами.

Заречный был вынужден молча с ним согласиться.

– Его зовут Станислав Ксешинский. Надеюсь, что он сможет пролить свет на некоторые интересующие меня вопросы, – добавил я.

Человек понемногу начинал приходить в себя. Его ресницы дрогнули, щеки порозовели. Потом он издал едва различимый для слуха стон и, наконец, приоткрыл глаза.

– Что происходит? – спросил Ксешинский, едва приходя в себя. – Матвей! – позвал он тоненьким голосом и сделал попытку встать.

– Да нет здесь никакого Матвея! – воскликнул я.

– Кольцов? – изумился шулер и стал кулаками тереть глаза, словно не веря в мое существование.

– Как видишь, – ответил я.

– Как? – Станислав присел на полу и во все стороны закрутил большой головою. Цилиндр с нее свалился на узорчатые плиты паркета. – Что с Матвеем? – забеспокоился он.

– А я и не знал, что вы с ним не разлей вода! Меньше хлопот бы было! – воскликнул я. – А что это ты за своего дружка так встревожился? Или он в опасности?

– Ну, не зря же вы, Яков Андреевич, здесь околачиваетесь, – раздраженно сказал Ксешинский. – А это еще кто? – он указал пальцем в сторону Кинрю и Заречного.

– А это мои друзья, – объяснил я Станиславу.

– Где Матвей? – вновь поинтересовался он.

– В аду, вероятно, – жестко ответил я. И даже при свете фонаря стало заметно, как побледнело его лицо и нервно заходили желваки на скулах.

– Это правда? – дрожащим голосом спросил Ксешинский. – Так, значит, он его все-таки настиг, – пробормотал еле слышно Станислав.

– Кто он? – насторожился я, предчувствуя, что дело, наконец, двинулось с мертвой точки.

– Это не имеет значения. – Ксешинский снова попробовал встать, но Кинрю придержал его за плечо.

– Еще как имеет, – проговорил он негромко.

– Так вы его разыскиваете? – в глазах у Станислава блеснула догадка.

– Мы ищем человека, по настоянию которого Матвей Воротников из господина Строганова деньги вытягивал, – ответил я.

– Я так и знал, – сказал Ксешинский, изобразив из себя провидца, – что это все добром не кончится.

– Ты нам о нем расскажешь?

– С какой это стати? – спросил Ксешинский язвительно. – Мне бы самому отсюда ноги унести поскорее, – добавил он. Кинрю угрожающее стиснул его плечо. – Но-но, полегче! – взвизгнул Станислав. Я поднял руки, предостерегая японца от слишком поспешных действий.

– Я заплачу, – сказал я Ксешинскому. – Сколько ты хочешь?

– Тыщу!

– А сведения того стоят? – поинтересовался я, взглянув на часы в простенке. Пора уже было поторапливаться, светало.

Станислав пожал плечами и водрузил поверх шевелюры свой блестящий цилиндр.

– Не знаю, – сказал он задумчиво. – Решать-то все равно вам!

– А, ладно, – махнул я рукою и снова достал бумажник, из которого в руки мошенника перекочевали ассигнации. – Рассказывай!

– У Матвея были какие-то дела с человеком, которого он называл Созоном, – начал Ксешинский. – Матвей его смертельно боялся, – Станислав при этих словах поежился. – Я видел его однажды, – продолжил он. – У него был очень колючий взгляд, и табачищем от него за версту разило.

– И одет он был во все черное, – добавил я. Пока все, услышанное мною, совпадало с тем, что было уже известно.

– Вот именно, – закивал Станислав. – Я застал его у Матвея в Петербурге, случайно. По-моему, он состоит в чиновниках и принадлежит к какому-то могущественному тайному обществу.

При этих словах мне стало как-то не по себе. Конечно, убийца принадлежал к могущественному обществу, и этим обществом, которое он попирал ногами, и был наш Орден.

Теперь, опираясь на рассказ Ксешинского, я мог бы попросить у Ивана Сергеевича списки членов ложи, наверняка среди них нашелся бы и не один Созон. Но я полагал, что Кутузов, скорее всего, на это, не пойдет и предпочтет, чтобы я обходился своими силами, лишь бы по-прежнему все оставалось в тайне. К тому же, я не был твердо уверен, что это настоящее имя убийцы.

– Откуда ты это взял? – спросил я Станислава.

– По-моему, – заключил Ксешинский, – он чувствует свою полную безнаказанность.

Что же? На это мне нечего было возразить.

– И это все что, ты нам можешь сказать?

– И за это, мошенник, ты тысячу рублей запросил? – взорвался Заречный.

– Могу еще кое-что добавить, – лукаво заулыбался Станислав.

– И что же?

– Однажды у него галстук чуть развязался – это мне Матвей рассказал – и он на шее у него увидел красный след от петли. Похоже, что его однажды уже хотели повесить, – Станислав мне подмигнул.

Вот это уже казалось странным и выбивало меня из колеи. Неужто и в Ордене «Золотого Скипетра» появился висельник?!

А я-то виселицу с часов Виталия на счет Воротникова отнес, подумал, что он таким образом мошенника обозначил. А, оказывается, оно иначе выходит.

– А сам я, – продолжил Ксешинский, – видел его однажды в обществе одной очаровательной дамы. С первого взгляда заметно – аристократка. Богата несметно, в бархате вся и в кружевах, брильянтами так и сверкает! Прогуливались они по Английской набережной, – добавил он.

– А звал он ее как, не расслышал? – спросил я в надежде.

– Расслышал, – сказал Станислав. – Лидией Львовной.

– И что, хороша? – поинтересовался я. – Блондинка или брюнетка?

– Не то слово как хороша, – мечтательно произнес Ксешинский. – Блондинка, – добавил он. – Белокурый ангел!

Вот это уже что-то да значило. Если это женщина светская, то не так уж и трудно ее будет вычислить!

На этом мы расстались с Ксешинским, которого я велел отпустить своему золотому дракону.

В этот же день я в сопровождении Кинрю выехал в Санкт-Петербург. Однако у нас возникли непредвиденные сложности на московской заставе. В этом особом помещении для полицейской и таможенной службы въезжающим и выезжающим полагалось зарегистрироваться, пошлину заплатить, подорожный налог, ну и прочие мероприятия в этом же роде уладить. Вот тут-то и оказалось, что Яков Андреевич Кольцов разыскивается московской полицией по подозрению в убийстве.

Мало того, что я с жертвой после крупного выигрыша конфиденцировал в коридоре, так меня, как оказалось, еще и заметила-таки хозяйка его квартиры, подойдя не вовремя к окну полюбоваться рассветом.

Вот и пришлось уговаривать полицейского, высокого хрупкого юношу в мундире, который ему совершенно не шел, отправить письмо с запросом к московскому обер-полицмейстеру генерал-майору Шульгину, так как иногда по роду своей деятельности мне доводилось с ним встречаться. Я считал, что только он может разрешить все возникшие в этом деле недоразумения.

В итоге письмо было отправлено с эстафетой, а нам с Кинрю оставалось ждать. Ответ пришел только через два дня, однако с положительным результатом. Юноша в шинели смог нас со спокойной совестью отпустить на все четыре стороны. Хотя я и заметил, что он был разочарован. Судя по всему, это было его первое дело, которое он намеревался в три дня блестяще раскрыть.

До северной столицы нам удалось добраться без происшествий. На некоторое время убийца по какой-то причине решил-таки оставить меня в покое. Мне не терпелось вернуться в родные стены, несмотря на то, что я толком так ничего и не выяснил, если не считать одной особенной приметы преступника да женского имени.

Однако уже то, что Мира не гуляла по парку, показалось мне подозрительным. Пасмурная погода только усиливала это впечатление.

– Кинрю, тебе не кажется странным, что Мира не вышла нас встречать, как обычно? – встревожился я.

– Но мы же не предупредили ее о своем приезде, – резонно заметил он.

– Да, но… – я замялся с ответом. – Она же…

Индианка, наделенная особым даром предвидения, всегда чувствовала, когда я возвращался. Теперь я не сомневался, что что-то произошло. Что-то такое, что заставило ее не выйти из дома, что-то серьезное и, скорее всего, печальное.

Однако я не высказал свои опасения вслух.

– Скорее всего, ты прав, Кинрю, – проговорил я как можно спокойнее, стараясь взять себя в руки.

Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.

Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.

– Да что же такое происходит?! – воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.

– Мира! – позвал Кинрю.

Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.

– Мира! – повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.

– Яков Андреевич! – индианка бросилась мне навстречу.

– Мира, милая, что случилось?

Она прижалась к моей груди и прошептала:

– Беда!

– Какая? – спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?

– Катюша! – Мира заплакала. – По-моему, она при смерти.

– Глупая, – попытался я улыбнуться. – Ну с чего ты это взяла? – Однако я был уверен, что индианка права, и Черный человек добрался-таки до своей новой жертвы.

Мира, словно облаком, была окутана шелковым белым сари. В руках она держала древнюю книгу. Это были четыре тома Вед – гимнов, жертв и магических заклинаний, сложившихся в Индии в первом тысячелетии до нашей эры.

– Это не беременность, – горько сказала Мира. – Я пробовала молиться, – индианка кивнула на фолиант у себя в руках. – Но ничего не помогает. Катя обречена, – промолвила она еле слышно.

– Нижи-митама, – проговорил Кинрю. Я сначала не понял, что он хотел сказать, но догадался чуть позже. Белый цвет в синтоистской школе символизировал скорое продвижение вперед. И Мира, сама того не осознавая, почувствовала, что гибель девушки знаменует собой новый этап в этой некрасивой истории.

– Где она? – осведомился я у Саши, которая незаметно вошла в прихожую.

– В спальне, на втором этаже, – ответила горничная. – Ей выделили отдельную комнату, – всхлипывая проговорила она.

– Я хочу с ней поговорить, – обратился я к Мире. – Очень тебя прошу, проводи меня к ней как можно скорее.

– Обещайте не утомлять ее, – попросила Мира. – Это для нее смерти подобно.

– Даю тебе ma parole d' honneur, – ответил я. – Что с ней произошло?

– Я не знаю, – развела индианка руками. – Но, по-моему, это из-за конфет, – сказала она.

– Каких еще конфет? – я смутно помнил разговор накануне отъезда. – Так это – ее поклонник?

– Я не уверена, – устало сказала Мира. – Но карты говорят, что он дьявол, – возбужденно добавила она. Ее волосы, не убранные в прическу, растрепались, глаза загорелись недобрым блеском. Я невольно сравнил ее с ведьмой из сказки.

– Это сказано слишком громко, – усмехнулся Кинрю.

– Возможно, – моя индианка не стала возражать.

Все вчетвером мы поднялись по лестнице в комнату горничной. В ней царил полумрак, шторы на окнах были завешаны. Теплилась лишь одна свеча, и та – перед образами. На шелковом белье в огромной постели под пологом угасала несчастная девушка в измятой рубашке. В медном тазу у кровати алела кровь.

Я деловито осведомился:

– За доктором-то послали?

Саша, высокая девушка с длинной толстой косой цвета спелой ржи, сказала:

– А как же?

– Когда? – Я осведомился у Миры.

– Утром еще, – вздохнула она. – Я отправила человека за Луневым. С минуты на минуту ждем, – добавила она.

Я только удивлялся ее великодушию и удивительной прозорливости. Кому как не мне было знать, что они с Алешкой практически не выносили друг друга. Однако она ценила его талант целителя и пригласила его, не посчитавшись с собственными чувствами. В моей индианке совсем не было эгоизма.

«Редкое качество в наши дни!» – отметил я про себя.

Катеньке опять стало хуже, она приоткрыла слезящиеся глаза и приподнялась на постели. Ее вырвало кровью, она вскрикнула и упала на кровать.

– Бедная моя, – прошептала Мира и обтерла ей лоб прохладным намоченным полотенцем.

Волосы Катюши, словно прелая солома, разметались по подушке, вокруг глаз появились темные глубокие круги, и все нежные черты ее заострились.

– За священником бы послать, – сказала Саша.

Я кивнул, и она ушла передать распоряжение кому-нибудь из людской.

– Как долго это продолжается? – поинтересовался я.

– Да недели три уже, – виновато сказала Мира. Она корила себя за то, что вовремя не придала значения первым симптомам. – Я думала, что девушка скоро станет матерью, – объяснила она. – Мне казалось бестактным расспрашивать ее об этом.

– А где конфеты? – осведомился я.

– В секретере, на нижней полочке, – сказала Мира.

Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.

– Я умираю, Яков Андреевич? – подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.

– Что ты такое себе вообразила? – я заставил себя улыбнуться и подошел к постели, сжимая в руках красивую коробку из-под конфет. – Конечно, нет! – солгал я как можно правдоподобнее. – Скоро приедет доктор, – добавил я. – И все наладится, – я взял ее влажную, горячую руку в свою ладонь, девушку бил озноб, и она корчилась от боли. – Ты поправишься, – сказал я ей искусственно бодрым голосом. Она мне, разумеется, не поверила.

– Вы такой добрый, – прошептала Катюша. – Позаботьтесь о Мире, – попросила умирающая. – Она вас так любит.

Я кивнул ей в ответ, и она мне улыбнулась вымученной улыбкой. Индианка сделала вид, что не расслышала ее слов.

– Ты мне лучше скажи, кто тебе это лакомство приподнес? – поинтересовался я у нее. – Не твой ли поклонник?

Лицо Катюши сделалось совсем серым, она сглотнула ком в горле и произнесла с горечью:

– Он, а кто же еще?

– Ты чем-то могла ему навредить? – поинтересовался я, рассматривая коробку, на дне которой остались лежать две нетронутые конфеты. Я мысленно гадал, чем они были начинены. У меня появилось подозрение, что девушку отравили мышьяком.

– Не знаю, – прошептала она и снова со стоном откинулась на подушки. Я понимал, что ей делается все хуже.

– Куда же запропастился Лунев? – воскликнул я. Мира бросила на меня печальный взгляд, который говорил, что все мои надежды напрасны.

– Как его зовут? – я снова обратился к больной.

– Кондратий Артемьевич, – сказала она.

«Так кто же: Кондратий, Данила или Созон?» – пульсировало в моем мозгу.

Кому-то, Матвею, Ивану или Катеньке, предатель вымышленным именем отрекомендовался!

– Расскажи мне, пожалуйста, как ты со своим милым другом познакомилась, – мягко попросил я Катюшу.

– Случайно, – сказала девушка. – В парке.

В чем-в чем, а в случайности этой встречи я был абсолютно не уверен.

– Он часто расспрашивал обо мне?

Катюша задумалась, а потом ответила:

– Пожалуй что да! Неужели? Так вы считаете, что это он меня?.. Не может быть!

Я сделал вид, что не расслышал ее вопроса, и снова начал ее расспрашивать:

– Был ли у него на шее шрам от петли?

– Был, – сказала Катюша. – Он говорил, что его однажды пытались убить и ограбить.

– Любопытно, – заметил я. – В его поведении ты не заметила ничего странного?

– Я не знаю, – девушка снова застонала от боли.

– Довольно, – взмолилась Мира. – Яков Андреевич, вы истязаете ее!

– Наверное, ты права, – сказал я со вздохом.

– Не знаю, поможет ли это вам, – сказала Катя, когда боль отпустила ее. – Но однажды он обронил записку, она выпала из кармана его сюртука. И мне стало любопытно, я не удержалась и прочла, а потом устроила ему сцену ревности.

– Что это была за записка? – насторожился я.

– Письмо от дамы с подписью Л. Л., – сказала Катя. – Женщина уведомляла его, что им необходимо встретиться, и она будет ждать его у господина Прокофьева на рауте.

«Ах, вот оно что, – подумал я. – Господин Созон, или как его там, Кондратий собирался на встречу к этой самой Лидии Львовне, о которой упоминал Ксешинский! Встреча, по всей видимости, носила характер особо важный и должна была состояться в глубокой тайне. До того особенной была эта встреча, что убийца пошел на риск и решил избавиться от своей наивной осведомительницы, лишь бы мне не стало от нее об этой встрече известно! Только вот немного не рассчитал, то ли с дозой вышла ошибка, то ли девушка оказалась крепче, чем он предполагал, но ей удалось-таки прожить вплоть до самого моего возвращения. А на рауте-то он, по-видимому, и передал красавице письма!»

В комнату вошла притихшая Саша с опухшим от слез лицом.

– Господин Лунев приехали, – сообщила она.

Вслед за ней в комнату своей обычной бодрой походкой вошел мой старый товарищ.

– Что стряслось? – спросил он с порога. – У больного задержаться пришлось, – оправдывался Алешка. – Горячка, тяжелый случай!

– Сам смотри, – сказал я ему и пропустил к постели умирающей.

Лунев подошел к Катюше с саквояжем под мышкой, поставил его на круглый столик и приступил к осмотру больной. Потом он вытащил из него какую-то склянку с лекарством. Усталая Мира подала ему с подноса серебряную ложку. Он накапал в нее микстуру и сказал Катюше, чтобы она еще чуток потерпела, а потом станет полегче. Она послушно выпила содержимое ложки и снова провалилась в какое-то забытье.

– Пойдем-ка поговорим, – сказал мне Лунев, и мы оставили Миру в одиночестве ухаживать за больной, так как Саша тоже куда-то вышла.

Стоило мне прикрыть дверь спальни, как Леша набросился на меня с упреками:

– Чего же вы ждали столько времени?

– Не горячись, – сказал я ему. – Девушка ни на что не жаловалась, а когда все открылось, видимо, стало уже поздно! К тому же, я был в отъезде, – добавил я. – А что, она безнадежна?

Лунев вздохнул:

– Совершенно!

– А что за лекарство ты дал Катюше? – поинтересовался я.

– Обезболивающее, – ответил Алешка. – Теперь она не будет так сильно мучиться.

– Катя отравлена? – высказал вслух я свое предположение.

– По-моему, да, – мрачно сказал Лунев. – Не в тебя ли метили? – догадался он.

– В некоторой степени.

Вернулась Саша, пропуская вперед себя священника. Катя прожила еще около двух часов. Никакие старания Лунева не помогли. В то время, как священник читал отходную над покойной Катюшей, мне в голову пришли и вовсе не христианские мысли. Я думал только о мести.

– Береги себя, – посоветовал мне Лунев на прощание.

В деле Мириной горничной мы решили обойтись без полиции, доктор всем объяснил, что Катюша умерла от болезни с замысловатым названием, успокоив прислугу, что это не похоже на эпидемию.

На другой день я покинул свой дом и скорбящую Миру для того, чтобы отправиться на раут к господину Прокофьеву. Это был известный в Петербурге чиновник, которому я также был однажды представлен. Другого Прокофьева, устраивающего у себя приемы по вечерам, на которых присутствовали бы дамы из общества, я просто не знал. Итак, мне предстояло выяснить, кем же является эта знаменитая Лидия Львовна и, если посчастливится, увидеть ее воочию.

Я облачился в синий нанковый фрак с воротником из черного бархата и перламутровыми пуговицами, из-под которого выглядывала кипенно-белая рубашка с плиссированным жабо и заложенными в мелкую складку манжетами, и яркий цветной жилет, в облегающие длинные брюки со штрипками, повязал муслиновый галстук, закрывающий весь вырез жилета, а затем водрузил на голову высокий цилиндр с закругленными полями и, прихватив с собою трость, спустился в прихожую. С Кинрю мы договорились, что он поедет со мной. Но в самый последний момент я передумал и велел ему дожидаться дома. Мне не хотелось вызывать никаких подозрений у господина Прокофьева относительно истинной цели моего визита.

В прихожей меня дожидался Сваруп, который уже немного стал говорить по-русски. Он, выполняя поручение Миры, спросил, не нужно ли мне чего с собою в дорогу. Я отказался от его услуг и вышел на улицу, где собирался распорядиться, относительно лошадей.

Федор Ильич Прокофьев проживал на Гороховой улице, в квартале, принадлежащем к Адмиралтейской части города. Я отправился к нему в собственном экипаже, который мне, наконец-то, доставили из мастерской. И только сейчас я заметил, насколько он скромнее кареты Заречного. Впрочем, я не особенно обращал внимание на подобные мелочи.

В доме Федора Ильича меня приняли довольно радушно. Я прошел через анфиладу комнат и присоединился к кружку, обсуждающему премьеру в Каменном театре. Иногда я вставлял в разговор скупые фразы, а все больше смотрел по сторонам в надежде узнать по приметам Лидию Львовну. Очень мне было любопытно, что за ангел на своих белоснежных крылышках унес в преисподнюю нашу орденскую переписку! Что за особа посягнула на интересы масонской ложи?!