Текст книги "Отец Стефан и иже с ним"

Батюшкин сон

Верующим людям известно, что каждый наш сон из трех источников происходить может. Первый – нечастый, добрый, раздумья вызывающий и лишь со временем понимаемый, – от Бога; второй, регулярно нас беспокоящий, со страхами и ужастиками, – от лукавого; третий же, как святые отцы свидетельствуют, от «любезного для всех и лукавого владыки чрева»77
  См.: Иоанн Лествичник, прп. Лествица. Слово 14. – Примеч. авт.


[Закрыть], то есть от желудка, исходит.

Отец Стефан данный богословский изыск знал, всецело его поддерживал и частенько в приходских беседах использовал, так как милые сердцу прихожанки вопросы типа: «Ох, батюшечка, сон мне приснился непонятный» – задавали чуть ли не по графику. Причем количество подобных вопрошений всегда строго от календаря церковного зависело. Как только пост Великий в полную меру вступал, так сны имели свойство преумножаться.

Священник для себя такую закономерность следующей теоремой определил: днем за собой сами присматриваем, грешить стараемся поменьше, да и молимся в пост больше, чем в дни скоромные. То есть лукавого от себя отгоняем и силы ему на пакости всякие не даем. Ночью же это отродье, видя нашу постельную беспомощность, нас и атакует смущениями разными да картинами прелестными.

Теорема, конечно, неплохая и вполне правдоподобная получалась, да вот только в этом году никак она с самим отцом Стефаном не согласовывалась. Дело в том, что не успел пост начаться, как стал батюшку сон донимать, причем один и тот же, только с деталями разными.

Знал отец Стефан, что подвижники веры и благочестия советуют сны свои при себе держать, никому о них не рассказывать, чтобы окружающих в смущение не вводить, но когда в очередную ночь опять тот же сонный ролик повторился, не выдержал батюшка. Решил к духовнику поехать.

Духовник жил далековато. Почти у границы с сопредельным восточным государством приход его располагался. Село небольшое, но с храмом. Церковь во времена не столь далекие выстояла по причине того, что местному колхозу лень было новый амбар для хранения зерна и прочих сельхозпродуктов сооружать, а просторный каменный храм все в себя вмещал. Как только времена изменились и под крышей церковной молитва зазвучала, колхоз приказал долго жить, и вскоре энергичный, хотя и немолодой уже настоятель первоначальный вид храму вернул и рядом церковный домик соорудил с крестильней и трапезной.

Энергичного делателя на ниве духовной в епархии приметили, в сане повысили, а вскоре и в духовники его местное священство избрало. Именно к нему, в село дальнее отец Стефан и направился.

Духовник был в храме. С двумя прихожанками беседовал. Увидел отца Стефана и обрадовался. После того как поздоровались да расцеловались, пригласил духовник и нашего батюшку к разговору.

– Ты вот послушай, чего мне тут рассказывают.

Грустный отец Стефан, весь в мыслях о своих непонятных и настырных снах, не сразу переключился на иную тему, но когда разобрался, о чем толкуют женщины, немного от грустных раздумий отвлекся.

Просили прихожанки у духовника ветки вербы, которые, по их мнению, с прошлого Вербного воскресенья в церкви должны целый год неукоснительно храниться. На утверждение отца Петра (так духовника величают), что не осталось у него данных веток годичной давности, женщины внимания не обращали, вернее, словам священника абсолютно не верили.

– Батюшка, – категорично заявила старшая из них, – вы нам тут сказки-то не рассказывайте. Грех это! Во всех канонах давным-давно прописано, что верба эта год после Входа Господнего храниться в церкви должна. Вам ли, старому священнику, не знать! Видно, вы себе бережете…

Младшая из просящих была менее радикальна. Она просто умиленно смотрела на настоятеля и раз за разом повторяла:

– Дайте хоть пару веточек, батюшечка! Жалко вам, что ли? Мы их в общий пучок вложим и дело сделаем.

Отец Стефан никак не мог взять в толк смысл необычной просьбы, но в разговор все-таки встрял:

– И зачем вам эти праздничные старые ветки? Через три недели, даст Бог, доживем и новые освятим…

Старшая укоризненно посмотрела на чужого священника, взглядом оценила его молодость и, решив, что не перед кем ей тут объясняться, отмахнулась, мол, вы тут еще мешаете…

Разъяснил сам духовник.

– Понимаешь, отец, кур они решили на Благовещение вербой этой погонять.

– Каких кур? – не понял отец Стефан.

– Своих да соседских, – продолжил духовник. – Доказывают мне, что если вербой, которую мы в прошлом году освящали, утром на Благовещение куриц вместе с петухами погонять хорошенько, то они к Пасхе яиц нанесут несметное количество.

– Вот именно, отец Петр, много нанесут, – констатировала старшая прихожанка и добавила: – Вам же да детишкам вашим разговляться принесем.

Отец Стефан уже намеревался сказать горячую проповедь о языческом происхождении данных верований, но был остановлен властным взглядом духовника.

– Так, сестры мои дорогие, – решительно ответствовал духовник, – помните, в прошлом году после службы на праздник к нам целый автобус детишек из детского дома привозили?

– Помним, как не помнить? – затараторили обе женщины. – Обед мы им тут при храме готовили.

– Вот, – продолжил отец Петр, – им-то я все, что осталось с освящения, и раздал. Ничего не оставил. Уж простите.

Данное объяснение подействовало. Переглянулись прихожанки, головами покивали, повздыхали. Видно, ребятишек этих горемычных вспомнили. Попросили благословения, да и ушли…

– Вот, отец Стефан, двадцать пять лет при этом приходе, и как ни пытаюсь эти поверья искоренить, не получается, – посетовал духовник. – То ветки им вербные подавай, то сны расшифруй.

Отец Стефан даже ойкнул от неожиданности и покраснел:

– Так я это, отец Петр, тоже ведь со сном собственным.

Пришел черед удивляться духовнику. Не ожидал он, похоже, такого коленкора. Знал священник, что отец Стефан человек образованный, начитанный, проповеди говорить умеющий и к приметам всяким, поверьям и прочему сугубо народному околоправославному творчеству непримиримый.

– Это как же, отче, со сном-то? – сокрушенно глядя на отца Стефана, спросил духовник. – За шестьдесят километров приехал мне сон рассказать? И чего же такое тебе приснилось?

– Да я уже, батюшка, спать ложиться боюсь, – начал рассказывать отец Стефан. – Каждую ночь снится, что еду я на машине на службу, но по другой дороге. Храм мой в стороне остается. Понимаю, что не туда еду, но повернуть не могу. Забор какой-то длинный каменный по левую сторону, а потом здание большое, на церковь непохожее, но с большим крестом на крыше. Встречают меня люди незнакомые, вовнутрь ведут, в зал большой, а в конце зала возвышение какое-то. Я туда захожу, а там за ширмой престол стоит с крестом и Евангелием. Понимаю, что это алтарь, и ищу место, где жертвенник должен стоять. Нахожу, но он далеко-далеко, к нему идти надо долго, а пол под ногами гнется и проваливается. Понимаю, что надо мне службу начинать, а ни алтарника, ни пономаря – никого нет. Да и в голове постоянно вертится мысль: «Чего я тут делаю, меня же на приходе ждут?» И вот так, отче, каждую ночь одно и то же, – закончил отец Стефан.

– Да, батюшка, интересно рассказываешь, – задумчиво произнес духовник. – Тут тебе и крест, и алтарь, и Евангелие, и службу творить надобно.

– Да в том-то и дело, отец Петр! – искренне воскликнул священник. – Отмахнулся бы я от сна этого, мало ли что снится, но ведь одно и то же, постоянно. Я уже и бояться начал.

Духовник решительно надел на рясу епитрахиль и пригласил отца Стефана в алтарь.

– Давай-ка, отче, грехи твои вспомним. Хоть и исповедовался ты недавно, но может, что запамятовал или в чем неискренен был.

Встал на колени пред престолом отец Стефан, руки на Евангелие положил и голову на них склонил. Постарался припомнить все греховное, что в себе находил.

После исповеди, уже за чаем с сушками сказал духовник и слово свое, к проблеме отца Стефана относящееся:

– Ты, батюшка, постарайся все же о сне меньше думать. Бога об этом попроси. Дни сейчас постовые, нелегкие, на искушения богатые, так что к молитве почаще прибегай. Думаю, что разъяснится все вскоре.

Затем, подумав немного, добавил:

– И все же крест тебе снится, Евангелие, алтарь… Ох, на всё воля Божия.

На этом и распрощались. Хоть и не сказал духовник ничего конкретного, но как-то спокойнее стало на душе отца Стефана, да и сон с того дня прекратился.

В службах и заботах весенних пребывал священник, к светлому Христову Воскресению вместе с приходом готовился. Неожиданно перед самым вербным праздником, который Входом Господним в Иерусалим правильно именуется, вызвали отца Стефана в епархию. Обычно в дни эти к архиерейскому оку не приглашают. Страстная седмица да сама Пасха административные епархиальные заботы в сторонку отодвигают. Поэтому с волнением ехал отец Стефан в областной центр, перебирая в голове все возможные и невозможные причины данного вызова. Кажется, все по полочкам разложил, все варианты обдумал, но никак не предполагал, что едет развеять свою недавнюю тревогу.

В епархии ждать долго не пришлось. Отца Стефана тут же в кабинет архиерейский пригласили. Владыка встретил с улыбкой доброжелательной. О делах приходских расспросил, за усердие поблагодарил, а затем и главное сказал:

– Я понимаю, отец Стефан, что перед Пасхой хлопот предостаточно, но я тебе еще добавлю. Недалеко от твоего прихода завод был кирпичный и поселок при нем. Просят меня жители поселка этого, чтобы на Христово Воскресение служба там была. Они клуб под храм уже приспособили. Ты, пожалуйста, туда съезди, престол там освяти на Страстной седмице, а на Пасху и службу соверши.

Отец Стефан растерялся:

– Владыка святый, а как же у меня на приходе? Там-то кто будет? Вы меня навсегда переводите?

Архиерей подошел к совершенно расстроенному священнику, руку ему на плечо положил и успокоил:

– Ты, батюшка, не печалься. Никто у тебя приход не забирает, а вот помощника дельного, служить умеющего и тебя любящего, ты получишь.

И архиерей назвал священника, которого отец Стефан не то что знал, а сам его лет пять-шесть назад в семинарию рекомендовал.

***

Дорога в поселок, где некогда работало громадное строительное предприятие, была вся в ямах и колдобинах. По левую сторону долго тянулся серый длинный каменный заводской забор. На центральной площади, за дежурным памятником Ленина, простирающего руку в сторону брошенного завода, стояло здание бывшего клуба, на фасаде которого был сооружен большой, покрашенный зеленой краской деревянный крест.

Священника обрадованно встретили. Повели вовнутрь. Просторный зал, где раньше показывали фильмы, проводили собрания и смотрели концерты художественной самодеятельности, заканчивался, естественно, возвышением – сценой с занавесом.

Батюшка поднялся наверх, отодвинул занавес и обомлел. В центре сцены стоял престол. На нем лежали крест и Евангелие. В дальнем левом углу расположилась тумбочка, приспособленная под жертвенник.

Когда отец Стефан направился от престола к жертвеннику, доски пола под ногами прогибались и потрескивали…

Хорошо, что один батюшка в алтаре был. Никто не видел, как он плакал. Хотя и радостными эти слезы были.

Козлиная история

От Кузьминок до шахты 2-бис автобус редко ходит. Два раза в день. Да и кого возить? Кузьминки почти вымерли, а шахта после очередных экспериментов с реформированием угольной промышленности на честном слове держится.

Известно, что чем беднее сельский народ живет, тем больше в его хозяйстве коз обретается. Животное нетребовательное, можно сказать, даже маловредное по причине своей неприхотливости и полного отсутствия претензий на комфортное жилищное обеспечение. Оно везде жить может. Есть, правда, два негатива: лезет вечно туда, куда не надо, да воняет изрядно. Но пользы от коз все же несравнимо больше, чем вреда.

К козам, естественно, козел нужен. Иначе стадо не увеличишь. Поэтому хороший козел всегда в цене и постоянно востребован. Такой у бабы Анны в Кузьминках был. Обычно его сами «на дело» забирали, но нынче попросили привезти из-за неимения транспортного средства и дороговизны бензина. Именно поэтому и стояла баба Анна с козлом на поводке на автобусной остановке, ожидая с немногочисленными попутчиками положенного рейса.

Водитель автобуса, увидев бабку с бородатым и рогатым козлом, изначально наотрез отказался от данного пассажира, но затем, ввиду слез старушки и народного заступничества, сменил гнев на милость.

Баба Анна, получив согласие, скромно, но с достоинством уселась на сиденье, предварительно запихав под него козла. Козел вел себя вполне прилично. Он тут же уснул, и если бы не амбре, струящееся из-под сиденья, о нем бы скоро забыли.

Да, видно, день такой выдался, что забыть не удалось. По пути к шахте автобус еще несколько остановок сделал и пассажирами окончательно заполнился. За бабой Анной уселся не кто иной, как отец Стефан, настоятель поселка городского типа и окрестных деревень. Батюшка направлялся на шахту выпрашивать очередную шефскую помощь, поэтому был не в своем обычном рабочем, выцветшем на солнце подряснике, а в недавно приобретенной рясе, на которой красовался новый, золотом блестящий наперсный крест.

С отцом Стефаном уважительно здоровались, а некоторые, увидев рясу с крестом, и крестились, чем несказанно смущали батюшку. Это смущение он относил к своей пастырской недоработке: не объяснил людям, что, видя священника, крестом себя осенять не надобно – он не икона и далеко не образец святости.

Автобус, произведенный во времена развитого социализма, на многочисленных дорожных ухабах тарахтел всеми своими составными частями и к пункту назначения ехал долго. Пассажиры, как обычно, рассуждали о дороговизне, никчемных местных руководителях и непутевой молодежи, причем говорили громко, с желанием, чтобы и попутчик-священник в разговор вступил.

Отец Стефан решил помолчать и ограничиться вздохами и сочувственным видом. Не будешь же в автобусе нравственным богословием заниматься, да еще таким, при котором обязательно кого-то осудить надо и чье-то мнение поддержать. Агрессивное миссионерство в нынешние планы батюшки никак не входило, тем более что в кабинеты ему сегодня стучаться, где эти самые молодые руководители сидят; без них зимой в храме топить будет нечем.

Вовремя вспомнилось священнику, что в кармане подрясника книжица недочитанная лежит. Ее и раскрыл…

Автобусные диалоги отошли в сторону, дорожные ухабы стали мягче, и даже грохочущие миноры умирающих рессор не резали слух. Священник погрузился в интересное, доброе и размеренное повествование о византийских древностях и богобоязненных подвижниках. Как на вечерне «Свете тихий» утихомиривает пришедший на службу народ, создает иную, неотмирную реальность, так и книга увела отца Стефана из душного полуразбитого автобуса в другое время, где начальство благочестивое, молодежь послушная, и вопрос цен никого не волнует.

Вот только стал донимать батюшку запах странный. Нечеловеческий. Стойкий и крайне неприятный. Если бы в книге рассказывалось об адских муках или гоголевских рогатых сущностях, то отец Стефан и не удивился бы, но тут ведь все о мудрости старцев да о помощи святых говорится. Откуда же такие ассоциации?

Батюшка огляделся. Впереди в чистеньких платочках сидели две старушки, которых он прекрасно знал, сбоку и сзади расположились едущие на работу горняки, от которых до работы подобным ароматом никак пахнуть не может. Источник устойчивого запаха, однозначно и четко определяющегося как адский, не обнаруживался. «Странно», – подумал священник и попытался опять уйти в мир книжный. Не удалось.

Один из сидевших сзади шахтеров, поняв, что отец Стефан не сообразит, откуда идут волны неприятного содержания, громко произнес, указывая под сиденье:

– Батюшка, козел!

Отец Стефан слова услышал, а указующий перст увидеть никак не мог, поэтому утверждение преобразовал в определение. Ошарашенно и растерянно задумался и не нашел ничего лучшего, как повернуться и спросить у горняка:

– Почему козел?

– Так к козе везут, – разъяснил шахтер, чем ввел отца Стефана в окончательный ступор.

Первое, что пришло в голову, это форма собственной бороды, которая в начальные дни священства действительно походила на козлиную. Но ведь сейчас, по прошествии почти десятка лет настоятельства, его облик украшала ухоженная профессорская борода, никак не сопоставимая с этой тварью.

Пока соображал, как же выходить из данной ситуации, как ответить на незаслуженное оскорбление, впереди встрепенулась баба Анна. Повернулась к священнику и старушечьим фальцетом выдала на весь автобус.

– Батюшка! Козел наш. Воняет!

Отец Стефан замер огорошенно. Он потерял дар речи. Опустил голову и… с ужасом вскрикнул. Из-под сиденья смиренно и уныло на него смотрела философским взглядом бородатая и рогатая козлиная морда…

Православный Дед Мороз

Расстроенным возвращался на приход отец Стефан. Да и как не расстроиться, если на последнем священническом собрании потребовали запретить Деда Мороза как такового? Не православный, видишь ли, персонаж. Языческий и нам не нужный. Именно такими определениями наградил Деда отец благочинный, испытывавший к любым светским праздникам полное неприятие и отвержение.

Благочинный вообще-то – толковый священник, в делах церковных постоянно пребывающий и все время что-нибудь строящий, но к любым нововведениям, отличным от того, чему в семинариях в советские годы обучали, испытывал он крайнее неприятие. В первые годы после того, как «Бога разрешили», в храмах светлые платочки бабушек преобладали, и им такая принципиальность даже нравилась. Да и не приучены они были возражать по причине того, что для них священник – тоже начальник. Сказано «не положено», значит, нельзя.

Годы шли, старушки, веру сохранившие и Бога чтившие, ушли к Тому, в Кого верили, а храмы заполнили иные прихожане, кто войны не знал, в советское время воспитан был, утренники, субботники посещал и к праздникам прошлых времен привык. Новый год для них всегда с конфетами, мандаринами, конфетти и подарками от Деда Мороза сочетался. Отказаться от обильного новогоднего стола по причине поста Рождественского они могли, но вот стереть в своей памяти радостное «Это, дети, Дед Мороз, он подарки нам принес!» никак не получалось.

Пытался отец Стефан объяснить, что запрет запрету рознь, что можно Деда Мороза вкупе со Снегурочкой вполне православными сделать и на Рождество их пригласить, но в ответ услышал, что он интерната насмотрелся (так отец благочинный интернет называл) и язычеством заразился. В завершение столь глубокого богословского спора отцу Стефану было сказано: «Деда Мороза вместе с девкой его Снегуркой из сценария рождественского утренника изъять и обновленчеством не заниматься».

Спорить смысла не было, оставалось лишь подчиниться да придумать, как Николаю Степановичу данное благословение объяснить.

Николай Степанович на приходе у отца Стефана был незаменимый человек. Все мероприятия в праздники, будь то Пасха, Рождество или день рождения кого-то из прихожан, он всегда по-особому украшал. То стих сочинит, то с детишками здравицу споет, то сценку придумает добрую и веселую. Да что там говорить, детвора от семи до пятнадцати без Степаныча свою воскресную школу и не представляла.

Когда-то Николай Степанович клубом заведовал, самодеятельностью колхозной руководил, вместе со своими артистами призы и грамоты на разнообразных конкурсах завоевывал.

Колхоз приказал долго жить, власть пришла прагматичная, к талантам сельским безразличная, а клуб с забитыми окнами и огромным амбарным замком на двери постепенно разрушался. Здание вообще бы по кирпичику растащили, кабы не отец Стефан, уговоривший районную власть под церковь его отдать. Власть немного поартачилась, посомневалась, но поняв, что денег все едино никто на бывший очаг культуры не выделит, отдала здание, радуясь, что от упреков избавилась, но тайно надеясь когда-нибудь его вернуть.

Зря надеялась. За год настоятель купол с крестом на крыше водрузил, крыльцо под колокольню преобразовал, на месте сцены алтарь соорудил, а в подсобных помещениях трапезная появилась и воскресная школа открылась.

Николай Степанович к месту своей бывшей работы часто приходил. На скамеечку под ивой садился и наблюдал за изменениями происходящими. Сначала с горькой усмешкой, затем с иронией, но скоро ирония сменилась неподдельным удивлением. Начал уже подумывать, что надо бы в церковь сходить, да все неловко как-то было и боялся, что внутри воспоминания нахлынут, расстроится. Сколько бы еще на скамеечке пребывал Степаныч, неизвестно, но подсел к нему как-то батюшка и совета попросил. Уж и не помнит сегодня Николай Степанович, о чем речь шла и что священника интересовало, но пошел он с ним вдвоем в здание клуба, которое через некоторое время стало и для него храмом Божиим.

Отец Стефан не находил слов, как объяснить Степанычу, что из сценария надобно убрать не только Деда Мороза и Снегурочку, но и все с ними связанное. Да ладно Николаю Степановичу! Как детям сказать? Настеньке, которая назубок роль Снегурки выучила и вместе с матерью так долго костюм готовила, или Димке, переделавшему старое пальто отца в красную шубу Деда Мороза, соорудившему посох и целыми днями тренировавшемуся говорить громогласно.

Оставалось только вздыхать да как-то оправдываться…

Рождественские дни быстротечны. Службы, поздравления и всепокрывающая радость о Младенце Христе. В церкви многолюдно, на концерт рождественский практически все село пришло. Да и как не прийти, если тут дети и внуки сельчан Христа славят, песни поют и даже спектакль разыгрывают.

Поздравил отец Стефан сельчан с праздником, подарки раздал и объявил, что поедет их воскресная школа на Рождественские встречи в областной центр, где в театре лучшие коллективы со всей епархии собираются, и будут они перед самим владыкой митрополитом и областным начальством свое искусство показывать.

Большой город, импозантное здание театра, сцена, смотрящая в огромный зал, украшенный рождественскими снежинками, серпантином и разноцветными шарами, ребят поразили, но, к удивлению отца Стефана и Николая Степановича, не испугали. Их небольшой спектакль с колядками и рассказом, как маленький Христос освободил всех ребят от холода и чар ледяной Снежной Королевы, всем понравился. Даже «браво!» кричали и долго-долго детишек не отпускали.

На сцену, чтобы поблагодарить молодых артистов и вручить им подарки, поднялся сам митрополит.

Надобно заметить, что митрополит отца Стефана имеет стать богатырскую, плечи, как у Ильи Муромца, а борода – самому дядьке Черномору на зависть. Причем борода у митрополита белая, а ряса на нем, как и отороченная мехом скуфья, темно-бордовые, праздничные. Завершает образ тяжелый, блестящий золотым цветом, внушительный посох, который гулко стучал по деревянным ступеням и сцене.

Звонкий голос маленького Вани, исполнявшего роль ангела и одетого в белый костюм с крыльями, буквально пронзил весь зал:

– Дед Мороз!

– Дед Мороз! – подхватили дети и бросились к владыке.

Девочка в костюме снежинки обхватила ноги митрополита и, заглядывая снизу ему в глаза, тараторила:

– Дедушка Мороз, а ты своими ножками пришел?

Да и как не спросишь, если ноги архиерея не видны?

Суетится отец Стефан, пытается порядок навести, смотрит на владыку извинительно, а тот улыбается.

Лишь Николай Степанович не растерялся, старшим участникам представления рождественского что-то сказал, а те хором и запели:

Наш владыка – Дед Мороз,

Он подарки нам привез…

Заполненный зал улыбался и аплодировал.

Прослезившийся владыка раздавал подарки, целовал детишек, гладил их по головкам и приговаривал:

– Вот и слава Богу, до Деда Мороза дожил.

Во втором ряду сидел благочинный отца Стефана и тоже аплодировал. Для него в этот день Дед Мороз каноническим стал…