Текст книги "Прыжок в ничто"

За огромной стеной прибоя, разбивавшегося о гряду прибрежных скал, океан почти не виден. Изредка только возвышалась над гребнем прибоя гигантская голова какого-то «завра».

Трудно было дышать от трупного запаха.

Вот на берег выбросило плоскую раковину величиной с лодку. Эту не донести. Вот вторая – с чайный поднос. Оттащили в сторону. Огромная панцирная рыба едва не сбила с ног Пинча. Она еще судорожно билась. Оттащили и ее. Эта-то уж, наверное, свежая. Велика, килограммов на двести… Нет, не донести… Пришлось остановить выбор на меньшей. Винклер и Ганс взвалили на плечи рыбу, Пинч и Текер понесли «устрицу».

– Сегодня на обед будет осетрина и устрицы, – заявил Ганс, подходя к пещере. – Грейте скорее в котле воду.

Котел был поставлен на «керосинку» – яму с зажженной нефтью. Вода уже кипела, а «повара» все еще возились с продуктами: «устрица» не хотела раскрываться. Створки ее были так плотно закрыты, что Ганс не смог открыть их даже топором. Панцирная же рыба оказалась настолько прочно забронированной, что разрубить ее никто не мог. Решили «устрицу» облить кипятком. Это помогло: створки наконец раскрылись, показалось очень нежное бледно-розовое мясо.

Стормер положил «осетра» на землю вверх брюхом и рубил с ожесточением голодного человека. Брюхо панцирной рыбы имело более мелкие чешуйки, которые, по расчету Стормера, должны скорее поддаться ударам топора. И ему наконец удалось разрубить рыбу. Он осторожно понюхал. Ничего. Пахнет рыбой, как полагается.

– Придется мясо по частям вырубать.

– А с устрицей как? – спросил барон.

– Варится. Вареных устриц еще не ели, барон?

– Ук… уксуса бы!..

– Перцу, лаврового листа да бутылку вина. Вот это обед был бы! С вином и устрицами. Но чего нет, того нет, барон.

От котла пахло очень аппетитно. Но когда мясо было разложено по блестящим створкам захваченных Гансом плоских раковин, все переглянулись.

– Ккушайте, пожалуйста! – любезно предложил Маршаль.

– Вы, барон, старше, предоставляю вам честь отведать первое блюдо, – ответил Стормер.

– Выходит так, что самый старший должен помереть раньше других?

Начался спор.

– В конце концов это же не гриб, а рыба, и рыба свежая, – подбодрил сам себя Ганс и первым взял кусок в рот. Все смотрели на него, как на человека, принявшего яд. Ганс спокойно жевал.

– Ввкусно?

– Изумительно! – отвечал Ганс с набитым ртом.

Барон был очень голоден. Но он терпел: ведь яд мог действовать не сразу. Однако, когда Ганс отправил в рот второй аппетитный кусок, барон не выдержал и взял маленький кусочек, за ним епископ, Стормер и другие. Скоро все ели с аппетитом пещерных людей. Мясо устрицы оказалось нежным и вкусным.

Приятное чувство сытости подняло настроение. Снабжение, по крайней мере на весь летний период, было обеспечено.

– Надо научиться сушить и вялить рыбу, чтобы сделать запасы на зиму, – сказал Ганс. – Цандеру также надо будет заготовлять сушеную рыбу. Сегодня я отнесу ему свеженькой.

И Ганс, отрезав большой кусок, отправился в обратный путь в горы, к ракете.

Вернувшись на другой день под вечер, он застал всех спящими.

Глава VI
Епископ меняет богов

Утром проснулись в опаловом тумане.

– Пахнет духами! – воскликнула Делькро, вдыхая воздух. – Не разлили ль вы духи, Эллен?..

– У меня нет духов…

– Может быть, вы, Амели?.. Откуда же такой сильный запах? Ветер разорвал завесу тумана. Полуостров, вчера серо-желтый, сегодня принял яркую окраску.

– Это цветы. Конечно, цветы так пахнут. Цветы выросли и расцвели за одну ночь. Разве это не изумительно?

– В такой теплице – нет ничего удивительного.

– Удивительно другое, – задумчиво сказал Ганс. – Наши земные ученые предполагали, что на Венере должен быть примерно каменноугольный период. А между тем здесь столько цветов.

– Ученые могли ошибиться, – заметил Текер. – Если даже Венера моложе Земли, процессы развития здесь могут идти быстрее, чем это было на Земле. Мы уже видели немало растений и животных, которых можно отнести к каменноугольному периоду. Этот период на Венере еще не прошел. Но эволюция пошла дальше. Ведь один период не сменяется другим внезапно. Эти хвощи, «птеродактили», панцирные рыбы и прочие представители карбона будут существовать еще многие тысячи лет наравне с позднейшими, более совершенными представителями растительного и животного царства.

– Да, весна в полном разгаре, и нам не надо терять ни одного дня. От пещер до наших будущих плантаций далеко. Нам придется на время полевых работ переселиться на полуостров. Построим там шалаши. После обеда двинемся в путь.

Ганс шел к Тихой гавани – подальше от громового прибоя и тяжелого запаха разлагающихся морских животных.

Как только прибыли на место, между «пассажирами» начались споры из-за лучших участков. Каждому хотелось захватить прибрежную полосу тучного ила. Притом здесь, в выходе гранита, был большой естественный водоем, постоянно наполняемый дождями. В пресной воде недостатка не было.

Между бароном и Стормером разгорелась ссора. На Венере была готова вспыхнуть первая война. Гансу и Винклеру пришлось вмешаться, чтобы ликвидировать этот конфликт. Но вслед за ним возникли новые конфликты. Стормер поссорился с Уэллером, Пинч – с бароном… Каждому хотелось, поменьше работая, побольше собрать плодов.

– Мне надоели эти бесконечные ссоры, – сказал Ганс Винклеру. – Это надо кончить раз навсегда.

– Вы жалуетесь на мой деспотизм? – обратился он к «пассажирам». – Хорошо. Живите как хотите, но и не рассчитывайте на нашу помощь, на наши запасы и урожай. Винклер, Мэри, Жак! Мы будем работать отдельно. Идем!

Барон и леди Хинтон протестовали против того, что уводят их слуг. Но на Венере уже не было больше слуг, так же как не было и господ.

«Пассажиры» приуныли, но скоро успокоились: пищи, воды вдоволь. Тепло. Что же еще нужно? Вот только бы шалаш устроить, чтобы хоть во время сна укрываться от дождей.

Стормер презрительно назвал группу товарищей Ганса «плебсом».

«Пассажиры» издали наблюдали, как «плебсы» строят шалаши, стали подражать им и кое-как выстроили свой шалаш. Затем потребовали у «плебсов» семян, так как свои они быстро съели.

Один лишь Шнирер приберег семена. Исполнялась его мечта о новой жизни на новой Земле. И он серьезно принялся за хозяйство. Но в первый же день он убедился, что изобретать философские системы для него много легче, чем копать грядки. После первого же часа физической работы он начал стонать, охать, не мог уснуть и размышлял. В его философской системе была какая-то ошибка, которую он не мог найти. И нашел только к утру: для счастливого существования на новой Земле ему не хватало… рабов, которые бы все делали за него, в то время как он предавался бы высоким философским размышлениям. Увы, Ганс безнадежно испортил философскую систему. И наутро философ мрачно сказал своей дочери:

– Высуши посевное зерно на солнце, истолки на камнях и испеки лепешки.

– А осенью чем будем питаться, папа? – спросила она.

– «Посмотрите на птиц небесных – они не сеют, не жнут, а собирают в житницы. Не заботьтесь о завтрашнем дне», – сказал он в ответ.

Сам епископ Уэллер не мог бы ответить лучше.

Не удались и шниреровские «хутора», где «фермеры», как кроты, сидели бы по своим норам. Сама жизнь заставила пойти по социально опасному пути концентрации населения: даже «извечные враги» – Англия и Франция – в лице Маршаля и Стормера поселились в одном шалаше. Леди Хинтон поселилась с Эллен, Шнирер – с дочерью. Ганс и Винклер – с Жаком. Мэри – в шалаше посредине. У «пассажиров» был свой поселок, у «плебсов» – свой. Но в каждом поселке шалаши стояли вплотную друг к другу.

Ганс, Винклер, Мэри и Жак работали и в дождь и в полуденную жару: возделывали тучную почву, оградили тыном свои шалаши от непрошеных гостей: зверей, гадов, насекомых.

Гансу пришла в голову остроумная мысль: сделать «пингвинов» домашними животными. Он привязал к самодельной сохе – причудливой формы корню – двух «пингвинов». Они оказались сильными и послушными и очень помогали.

Женская половина «пассажиров» оказалась более трудоспособной, чем мужская. Тяжелее всех приходилось леди Хинтон и Эллен, совершенно незнакомым с физической работой. Но Эллен понемногу привыкла. Женщины приносили рыбу, «устриц», готовили пищу, стирали белье и одежду, которые все более превращались в жалкие рубища.

Ганс реквизировал у Уэллера его рясу для ребенка Текера, и епископ принял вид мирянина. С длинной одеждой с него словно спали и последние силы его духовного сана. Он уже не вел душеспасительных бесед с леди Хинтон, избегая ее укоризненных взглядов. Однажды она не выдержала:

– Я не узнаю вас, мой старый друг. Мне кажется, вы начинаете забывать бога.

– Я вовсе не старый, – возразил он, покручивая отросшие усы. – А что касается бога, то на каждой планете свой бог.

– Или богиня? – ядовито спросила Хинтон.

– Вы совершенно правы. Венера – богиня любви.

– И вы очень ревностно начинаете служить ей…

После таких богохульственных и неприличных слов Уэллера леди Хинтон поняла, что бог навеки потерял епископа, а епископ – бога, а она, леди Хинтон, – друга…

Пинч кружил возле Амели. Стормер все чаще и многозначительнее поглядывал на Мэри, которая, однако, не обращала на него никакого внимания.

Леди Хинтон пыталась поделиться своими сетованиями хотя бы с Эллен, но и племянница изменилась, отвечала грубо, да и не до разговоров ей было. Ее миниатюрные пальцы давно огрубели от работы. Она была зла на всех.

Стормер и Маршаль все еще мечтали о возвращении на Землю. Они часто о чем-то шептались и каждое утро уходили в горы.

Однажды Ганс случайно, совершая очередной визит к Цандеру, услыхал в горах, в тумане голоса барона и Стормера. Они говорили о том, какими богачами вернутся на Землю.

Ганс понял. Маршаль и Стормер ходили собирать золото и драгоценные камни и складывали их, очевидно, где-либо недалеко от ракеты.

При встрече Ганс и Цандер обменивались новостями.

– Изобилие влаги, тепла, углекислоты, плодороднейшая почва, – рассказывал Ганс Цандеру, – делают чудеса. Овощи растут как на дрожжах, достигая чудовищных размеров. Картофель – с огромную дыню, капуста – выше роста человеческого, пшеница – как бамбуковая роща. Здесь, несмотря на короткое лето, можно собрать три-четыре урожая. Вялится и сушится рыба. Продовольствия хватит на зиму, хватит и на обратный полет… А что радио, молчит?

– Молчит, – огорченно отвечал Цандер. – Земля, быть может, и получает наши радиосигналы, но я не слышу ответов.

Однажды ночью случилось неприятное происшествие. Из Тихой гавани выползли на берег студенистые, бесформенные существа, похожие на гигантских амеб. И движения их напоминали движения амеб: из киселеобразного, студенистого сгустка формировались отростки, которыми «амебы» перебирали, как ногами… Сгусток то растягивался в червя, то вновь собирался в бесформенный комок. Скользкие, холодные, безротые, безглазые, бескостные существа.

Один такой комок живого теста залез в женский шалаш, вызвав там страшный переполох. Вреда он не причинил, только до смерти перепугал леди Хинтон своим холодным, осклизлым прикосновением.

Этот случай заставил задуматься о том, что в Тихой гавани могут водиться и более опасные существа.

Винклер предложил устроить жилище на воздушных корнях надводных деревьев.

– На этих готовых сваях для построек, – говорил он, – надо сделать лишь помост да крышу над головой.

Мысль была одобрена. Началось переселение на деревья.

Барон ворчал:

– Ммы ррегрессируем. Из каюты ссзвездолета – в пещеры, из пещер – на деревья… Скоро станем голыми на чет… чет…

– …четвереньках лазить! – докончил нетерпеливый Стормер. – Вам это очень пойдет, барон.

Леди Хинтон дрожала день и ночь: она боялась в бурю упасть вместе с шалашом в Тихую гавань, «где ее, конечно, растерзают крокодилы».

Ганс часто поглядывал на полосу леса по ту сторону залива. Перелезть туда по переплетающимся воздушным корням очень легко. В лесу могут найтись съедобные плоды, быть может, птицы. На «поле» было время тихое: прополка кончена. Почему бы не совершить экспедицию?

На другой день, вооружившись ружьями, револьверами и ножами, Ганс, Винклер, Текер, Амели и «ее тень» Пинч полезли по корням и веткам, как лазили их далекие обезьяноподобные предки.

Никто не ожидал, какие приключения ожидают их в этом рискованном путешествии.

Глава VII
«Игра в прятки»

– Вот вам и каменноугольный период, – сказал Текер. – Чем не лепидодендрон – гигантское растение каменноугольного периода? Вышина – двести-триста футов. Смотрите, на высоте футов сорока ствол разветвляется надвое, каждое разветвление делится снова на два, еще и еще раз. На верхушках плодовые шишки. Ветви покрыты длинными иглами. А вот и гигантский папоротник… и хвощи…

– Да, рядом нечто вроде пальмы. Это уж не из каменноугольного периода. Пальма с плодами. Хорошо бы попробовать, да не добраться. Уж очень высоко висят, ствол высокий.

– Вот один плод валяется в траве! – воскликнула Амели. – И даже с лопнувшей скорлупой. Еще бы, летел с такой высоты. Белая мучнистая мякоть. Пахнет хорошо. Попробовать разве? Мм… Сахар с ванилью… и мука… Как вкусно! И масло…

Все попробовали.

– Замечательно вкусно.

– Должно быть, и питательно. «Мука Нестле. Незаменимо для детей и стариков», – сострил Пинч.

– Прекрасное приобретение. Ради одного этого стоило сделать нашу вылазку. Рыбная диета надоела. Теперь мы обеспечены великолепной мукой.

– Представляю, как вкусны будут лепешки, – мечтала Амели.

Сытно позавтракав кокосами, путники осторожно углубились в лес. Полумрак. Тишина. Тихо свистит в иглах ветер. Зелень темная, с красноватым оттенком.

– Странно: почему на Венере так много бурых и темно-красных растений? – сказал Ганс.

– На Венере такая густая и облачная атмосфера, что часть спектра солнечных лучей задерживается, как на глубине земных морей. Поэтому окраска листвы на Венере имеет красноватый оттенок. Впрочем, это только мое предположение, – оговорился Текер.

Под папоротником росли «грибы».

– Если пять-шесть огромных хлебов положить один на другой, получится один венерианский гриб, – сказал Пинч. – И гриб, может быть, съедобный. Но от грибов лучше подальше. Сколько наших предков умерло в страшных мучениях, испытывая на себе, какой гриб съедобный, какой ядовитый!

Под ногами вода. Надо поискать места посуше. Ганс обратил внимание на почти круглую залитую водой яму диаметром в два метра. Через десяток метров – такая же яма. Еще и еще.

– Можно подумать, что опушку леса бомбардировали снарядами.

– Причем с необычайной точностью прицела, – заметил Винклер, бывший артиллерист. – Обратите внимание: ямы идут параллельно, на одинаковом расстоянии одна от другой.

– Что же это значит? – спросил Ганс. – Ты предполагаешь, что ямы сделаны искусственно? Быть может, это ловушки для зверей? Но кто мог их вырыть? Едва ли на Венере существуют такие разумные животные или полулюди.

– Я думаю, что это следы, – ответил Винклер. – Следы гигантского животного.

– Следы? Каково же должно быть животное, если каждый шаг его больше десяти метров! – Амели опасливо посмотрела на след. – Не хотела бы я встретиться с таким животным. Здесь для охоты нужны не наши игрушечные ружья, а пушки.

Вышли на поляну. Хлынул дождь. Туман, как белая простыня, стоял перед глазами.

– Держитесь ближе друг к другу! – крикнул Ганс.

Шли осторожно, прислушиваясь, оглядываясь. Время от времени в тумане появлялись темные очертания одиноких деревьев.

К знакомым уже звукам ветра, дождя, грома присоединились новые звуки, пугающие своей непонятностью.

– Можно подумать, что где-то поблизости паровозное депо. Словно из десятков паровозов выпускают пар, – тихо и взволнованно сказал Пинч. – А вот и паровозный гудок. Поезд отходит через пять минут…

– Tсc… – предупредил Ганс.

Впереди справа белый туман начал темнеть. Пятно все сгущалось, принимало неясные очертания дома, и вдруг «с высоты третьего этажа» выдвинулась чудовищная, величиною с автомобиль, голова животного, с очень маленькими по сравнению с головой глазками.

Раздался выстрел. Это Пинчу взбрело в голову разыграть перед Амели Буффало Вилля – бесстрашного охотника.

Сильнейшая сирена океанского парохода – комариный писк по сравнению со звуком, который, как смерч, пронесся по лесу. Задрожала почва, зашумели деревья. Звук сразил людей, и они упали на колени, но тотчас поднялись, – темная масса вырастала из тумана, надвигалась на людей.

Откликнулись другие сирены, и поднялся такой адский концерт, от которого болело в ушах, как во время артиллерийских залпов. Эти животные, кажется, могли убивать звуковой волной…

Открыв рот, затыкая уши, люди бросились врассыпную. Ганс упал в одну из ям-следов. Яма была так глубока, что Ганс, присев, ушел под воду до ушей. Животное промчалось, не заметив его. Одна нога животного грузно плюхнулась возле ямы. Что-то ударило Ганса по голове, – это тянувшийся по земле хвост животного. Голова Ганса ушла в воду. Этот бесконечный хвост еще долго шуршал по траве возле ямы Ганса.

Наконец гигантский живой танк прополз. Ганс вылез из ямы, отряхнулся, прислушался.

Началась ужасная игра в прятки. Только бы туман не рассеяло ветром!

Хорошо еще, что животные неистово трубили, издали предупреждая о своем приближении. И люди спешили отбежать в сторону. Но иногда звуки скрещивались, отражались лесным эхом, и тогда трудно было определить направление. Приходилось следить за тем, с какой стороны почва начинает больше дрожать. Зазевавшиеся уже видели иногда темное пятно в тумане, это было последнее предупреждение. И еще одно спасло людей: неповоротливость животных, которые весили, вероятно, больше самого крупного американского паровоза… Нелегко им было передвигать массу своего тяжелого, громоздкого тела. Иногда с разбегу животные налетали в тумане на дерево и с ужасным треском ломали его. Судя по звукам, встревоженные животные начали успокаиваться. В адской какофонии сирен стали появляться паузы. В одну из этих пауз раздался далекий, невнятный человеческий голос, не похожий на голос Амели, Пинча, Текера. И снова дикий рев животных…

Люди валились от усталости и собирали последние силы, чтобы вновь и вновь спасаться от своих преследователей.

После очень долгой паузы раздался одинокий и протяжный грудной звук. Он был похож на сигнал отбоя. Наступило молчание. Но еще много минут уши людей не слышали ни шума, ни ветра, ни отдаленного грохота прибоя – до такой степени были поражены их барабанные перепонки.

Туман… туман… Где остальные?.. Что с ними? Не раздавлен ли, не растерзан ли кто?.. Предсмертный крик не мог быть слышен… Что делать?.. Куда идти?.. Ганс решил крикнуть:

– Винклер! Амели! Пинч!

Никто не отозвался. Но и животные не возобновляли своего рева, – видимо, они исчезли, словно растаяв в тумане.

Ганс повторил крик. Громче, еще громче… Наверно, спутники оглохли, как и он, и не слышат его… А животные? Они, быть может, даже не слышат человеческого крика.

– Винклер! Винклер!

Перед лицом Ганса выросло темное пятно. Ганс в испуге отскочил.

– Это я, – послышался, как из-за стены, голос Винклера.

Уши начинали слышать. Скоро прозвучал и тонкий голос Амели. Сильным ветром туман разорвало в клочья. Теперь он стоял над головой, как низкое облако. Поляна была ясно видна. Ганс осмотрелся. Никого!

– Словно пригрезилось, – покачав головой, сказал Винклер.

Из-под листьев большого папоротника выбежала Амели.

– Трое целы. Куда девался Пинч?

– Здесь, – вдруг послышался голос откуда-то сверху. Ганс и Винклер подняли головы. Высоко на хвоще сидел Пинч, кивая головой, – только со страху он мог взобраться на такую высоту по гладкому стволу.

– Почему же вы не отзывались, когда я звал вас? – спросил Ганс.

– Я поджидал, не отзовутся ли раньше меня чудовища. – Кряхтя и вскрикивая, Пинч начал спускаться.

– Лазить не так уж трудно, – сказал он. – Ствол немного шероховат. Чешуйки такие крупные, что можно ногу поставить. А впрочем, без чудовищ, пожалуй, и не влез бы. Они помогли, – признался он.

– Куда же нам идти? – спросила Амели. Все оглянулись.

– Шум прибоя оттуда, – сказал Ганс. – Туда и идем.

Они быстро пересекли поляну и углубились в лес.

Глава VIII
В плену у шестируких

Густел подлесок хвощей и папоротников, густел мрак. Разбегались вспугнутые мелкие ящеры, в стороне прополз бесконечно длинный толстый черный змей. Гигантские пауки плели настоящие тенета. Паутина была так крепка, что ее приходилось разрезать ножом. Курьезные мясистые насекомые величиною с гуся, запутавшиеся в паучьих сетях, бились и визжали, как поросята.

– Здесь чувствуешь себя Гулливером в стране великанов, – сказала Амели. Она была очень довольна тем, что отправилась в это путешествие. Отец долго не соглашался, Делькро и Эллен отговаривали, но Амели настояла на своем.

За спиной раздался вой и нечленораздельная речь. Путники остановились в недоумении. Их кто-то нагонял. Слышно было, как в чаще трещали сухие ветви хвощей. Пинч держал ружье наготове.

В сизой лесной мгле меж папоротниками показались неясные очертания огромного мохнатого человека. Пинч выстрелил.

– Эе… ан… се… – хрипло закричал дикарь, завыл и скрылся.

– Я отниму у вас ружье! – рассердился Ганс на Пинча. – Не хватает того, чтобы теперь орава дикарей напала на нас, как те чудовища.

– Неужели же это венерианский человек? – удивилась Амели. – Значит, здесь есть и люди?

– Вы бы лучше поблагодарили меня, – оправдывался Пинч. – Если бы я вовремя не испугал вожака, на нас, наверно, уже напали бы венерианцы. Теперь они убежали – испугались выстрела.

– Может быть, Пинч и прав, – поддержал его доктор.

– Кто бы мог думать, что на Венере есть люди и, что всего удивительнее, по телосложению весьма похожие на земных? Только, кажется, они здесь очень косматые. И рост несколько выше. Но это вполне понятно: ведь тяготение на Венере немного меньше земного. Жаль, что я не рассмотрел венерианца. Интересно было бы познакомиться с ним.

– Познакомитесь еще, когда они будут нас кушать, – сказал Винклер.

– Надо поскорее выбираться из леса. Прибавьте шагу.

Но прибавить шагу было не так-то легко. Ежеминутно приходилось останавливаться, чтобы пробраться сквозь лианы или разрезать густую паутину.

– Отвратительные животные! – ворчал Пинч, с омерзением глядя на толстых, косматых пауков. – Они питаются, наверно, не только насекомыми, но и мелкими птицами, зверьками. Да, пожалуй, и не мелкими. Такие тенета удержат теленка.

Через лесную поляну идти было легче. На поляне росли высокие, ветвистые, толстые деревья, напоминавшие дубы. «Это уже не каменноугольный период», – подумал Ганс. На деревьях между толстыми суками висели гигантские гнезда и рядом с ними словно подвешенные узлы. Путники недоумевали: что за осиные гнезда?

Позади что-то хрустнуло. Послышалось тихое, протяжное «уррр», и словно раздалось щелканье кастаньет. Оглянулись. На границе леса, у опушки, из которой путники только что вышли, выросла сплошная цепь диких существ – шестирукая помесь обезьяны с кенгуру: бегают и на шести, и на четырех ногах, стоят и прыгают на двух, садятся, как кенгуру, и тогда средняя пара рук неподвижно висит на косматой груди, а верхняя движется, – словно шестирукие объясняются, как немые, и жесты сопровождаются урчаньем, щелканьем. Глаза черные, выпуклые, в глубоких глазных впадинах. Огромные синие грушеобразные носы… Бежать! Скорее бежать!

Добежали до рощи деревьев, похожих на дубы. С сучьев вдруг начали падать на траву такие же шестирукие. Шестирукие справа, шестирукие слева, сзади, впереди – правильная осада. Бежать некуда. Остается только с боем пробивать дорогу. На этот раз уже не только Пинч, но и Ганс вскинул на плечо винтовку. Шестирукие сели, словно испугались. Замолчали. Ворочают сердитыми черными глазами. Их синие грушевидные носы начали краснеть и быстро надуваться. Груша превратилась почти в шар величиною больше арбуза. Послышалось шипенье, словно сразу заработала сотня сифонов. Из носов вылетали мелкие брызги, как из пульверизаторов. Ганс выстрелил. Пинч вскрикнул и упал. Ганс почувствовал сладкий, приторный, одуряющий запах. Голова закружилась, зашумело в ушах. Он еще успел заметить, как упали Амели и Винклер, и сам упал без памяти…

Гансу кажется, что он сидит высоко на мачте во время сильной качки. Он глубоко вздыхает и открывает глаза. Сильный влажный ветер дует в лицо. Тело Ганса мерно раскачивается – это уже не сон…

Ганс пытается вспомнить, что с ним произошло. Нападение шестируких, «газовая атака», обморок. Возле самого уха шелестят листья. Он висит на дереве. Хочет протянуть руку, двинуть ногой, но не может. Словно спеленат или крепко-накрепко связан. В просвете между тучами виднеются звезды. Значит, ночь? Когда он потерял сознание, был вечер, закат. Глаза немного привыкли к темноте. Ганс видит возле себя качающиеся темные тела.

Окликает.

– Это ты, Ганс? – слышится заглушенный ветром голос Винклера. – Мы, кажется, попали в скверную историю. Я не могу сделать ни одного движения…

– И я тоже. Где Амели, Пинч?

– Висят рядом со мной. Не отзываются. Или еще не пришли в себя, или мертвы.

– А шестирукие?

– Их не видно.

Через несколько минут пришли в себя Пинч и Амели. Действие газов, очевидно, проходило у всех в одно время. Обменялись невеселыми мыслями. Всячески пробовали избавиться от пут – напрасно. Все, что они могли, это немного двигать плечами и ногами. Руки словно приросли к туловищу, ноги – срослись вместе.

– Словно нас заколдовали и превратили в деревья, – сказала Амели. Она не стонала, не закатывала истерик.

Занялась заря. При ее свете пленники увидели шестируких. Одни из них висели на руках или хвосте на дереве, иные стояли возле дерева, прислонившись к нему. Они были неподвижны, как статуи. Но лишь первые лучи солнца коснулись этих окаменевших фигур, они ожили. С урчанием и щелканьем к пленникам начали собираться шестирукие в несметном числе. Они расселись по сукам, споря из-за мест, повисли над головой, заглядывали снизу. Видимо, всем им хотелось поглядеть на необычайную добычу. Шестирукие быстро щелкали, как кастаньетами, быть может, пальцами, быть может, языками, урчали и жестикулировали всеми шестью руками. Прыгали и лазили по деревьям с изумительной ловкостью, но по земле предпочитали ходить на шести или прыгать на двух ногах.

Возле пленников сидел, по-видимому, старый вожак с седой шерстью. Он пощелкал.

Несколько шестируких бросились исполнять его приказание.

– Кажется, приходит наш конец, Винклер, – тихо сказал Ганс.

– Похоже на то, Ганс. Нам не вырваться. Ты обратил внимание, как блестят наши одежды? Шестирукие, очевидно, вымазали нас каким-то клейким веществом. Вот почему мы словно превратились в кокон. Что-то готовят нам эти шестирукие…

Ганс наблюдал за теми, которые побежали по приказу старика. Они быстро взметнулись на самые верхние ветки. Там висели небольшие «узелки». Ганс уже понял, что это за «узелки». Шестирукие, очевидно, заготавливали пищу впрок, вешая свои запасы на деревьях.

Молодые посланцы сорвали пару «мешков» и спустились вниз. Они ловко работали четырьмя руками, в двух руках несли поклажу.

Старик принял «мешок». В нем находился обмазанный клеем паук. Старик оторвал кусок паучьего мяса и протянул ко рту Ганса. Тот стиснул зубы и замычал с отвращением. Шестирукие пощелкали, поурчали и предложили другое блюдо, облизав предварительно клей с большого бело-синего червя. Ганс снова отказался есть. Старик с большим терпением продолжал угощать Ганса лесными клопами, тараканами, гигантскими стрекозами…

Некоторые из этих «блюд» были еще живыми. Ганс понял, что шестирукие не сразу убивают свои жертвы, а сохраняют их живыми. И, видимо, даже кормят. Поэтому-то старик с таким вниманием и терпением старался узнать, чем же питаются эти редкостные двуногие зверьки, впервые попавшие в их руки. После долгих попыток накормить «мясом» старик решил, что пленники не плотоядные животные, и снова защелкал. Через несколько минут покорные слуги принесли «кокосовый» орех. Ганс был голоден. Завтрак был как нельзя более кстати. Притом, чем бы все это ни кончилось, надо набираться сил. Однако Ганса одолевали сомнения: принимать пищу или нет? Если шестирукие не едят трупов, то, убедившись в том, что «добыча» вообще отказывается от пищи, не прикончат ли они ее тотчас, пока она жива? И Ганс решил есть. Когда он открыл рот, старик одобрительно защелкал. Другие подхватили свежую новость: «Едят», – и щелканье понеслось с ветки на ветку, с дерева на дерево.

Пленники были накормлены. Но положение их от этого не стало лучшим.

– Нас откармливают, как подвешенных в мешке рождественских гусей, – сказала Амели.

– Ох, только бы рождество у них наступило не слишком скоро, – отозвался со своего сука Пинч.

Накормив пленников, шестирукие потеряли к ним интерес и разбрелись в разные стороны. Текер мог вдоволь наблюдать за этими странными существами: как они ловили добычу – насекомых, птиц, пресмыкающихся животных при помощи «газовой атаки», как затем обмазывали клеем, облизывая своим длинным языком, – «клеевые железы», очевидно, находились у них во рту, – как развешивали по сучьям живые обеды… Так прошел день.

Когда солнце стояло уже низко над лесом, шестирукие начали проявлять признаки беспокойства. Они быстрее бегали, лазили, прыгали, громче перекликались, и каждый, видимо, спешил забраться в свое плетеное гнездо до наступления темноты. Солнце зашло, и шестирукие внезапно уснули в той позе, в какой застал их сон. Поразительнее всего было то, что это засыпание происходило молниеносно и одновременно у всех шестируких. Несколько запоздавших шестируких так и застыли возле дерева с поднятыми вверх руками. Солнце уже зашло, но на поляне стоял еще полумрак. Ганс видел, как огромный ящер быстро пробежал поляну, подбежал к шестирукому, схватил его в пасть и потащил к опушке леса. Шестирукий не вскрикнул, даже не шевельнулся. Никто не пришел к нему на помощь. Этот непонятный глубокий сон был, видимо, самым слабым местом шестируких в их борьбе за существование. Вот почему они так спешили запрятаться по своим гнездам при закате солнца, вот почему жили на деревьях. Для пленников это было первое утешительное открытие: они могли быть спокойны – в продолжение ночи их не съедят.

Совсем стемнело. Можно было разговаривать, не опасаясь разбудить шестируких.

– Нож при тебе? – спросил Винклер.

– Да, но он мне не поможет, – ответил Ганс. – Так же как и ружье, которое валяется возле дерева. Если бы Стормер, и Уэллер, и Жак пришли к нам на помощь! Но они не найдут нас… Покричать разве на всякий случай…

– Жак! Жак! Стормер!..

– А!.. А!.. А!..