Текст книги "У Бога и полынь сладка (сборник)"

Берегите ауру

В последние годы осень я проводил в Сочи. Утро обычно начиналось пением птиц и… матерной бранью соседей. Это означало, что они приступили к ежедневной трудовой вахте: очистке медных и алюминиевых проводов от обмотки и переборке деталей раскуроченных холодильников и всяких бытовых приборов, найденных на помойке. Делали они это под окнами нашего дома, в садике, разбитом на несколько индивидуальных участков. Участок ценителей цветного металла принадлежал семидесятипятилетнему отставному электрику Вове, а подельниками его были семидесятилетний водопроводчик Эдик и тридцатилетний Митя – человек без определенных занятий. Никто их не звал по имени-отчеству, несмотря на солидный возраст двоих членов этой трудовой бригады. И никто не пытался их урезонивать, когда они уж слишком громко начинали материться. А все потому, что люди они для нашего и соседнего дома были незаменимые, поскольку у всех постоянно что-то текло и протекало, перегорало и гасло. Без водопроводчика и электрика в нынешней жизни никак! А люди этих ценнейших профессий, как известно, без табуированной лексики обходятся редко.

В прошлом году я сидел на кухне у открытого окна и пытался понять, как долго продлится утренняя содержательная беседа, и удастся ли мне поработать. Матерная брань выбивает меня из колеи надолго. А ведь после их утреней трудовой посиделки предстоит еще вечерний сеанс «расслабляющего отдыха»…

Вот они разбирают металл «по жанрам». Судя по сердитым эскападам, его немного. Скоро Вова с Митей поедут его сдавать, а Эдик пойдет на свою водопроводную шабашку. А уж потом, обремененные пока не известным мне количеством бутылок, сядут под нехитрую закусь и крепкие словеса опустошать их. Ну что ж, надо торопиться. Я открываю ноутбук и пытаюсь закончить начатый накануне рассказ. Но не тут-то было…

– Ну что, раздраконил? – послышался голос Мити.

В ответ раздалась долгая матерная тирада, от которой я вздрогнул.

Беда в том, что люди они хорошие. Придут на помощь по первому зову. И берут за свои труды в три раза меньше, чем их штатные жэковские коллеги.

Сидят они, окруженные забором из кустов благородного лавра, в беседке под спеющим виноградом. Рядом пальма, олеандр и дерево мушмулы. Поодаль – платан и магнолия. Над головой поют птички. На соседском участке цветут розы. Рай, да и только! Ан нет, не до красот моим героям. И к морю они со времен перестройки не спускались. Предпочли горький напиток и еще более горькие словеса…

Я вдруг начинаю разбирать услышанную только что фразу. Понятно, что «раздраконил» означает «растерзал, разорвал» и к занятиям по освобождению проволоки от крепкой обмотки имеет отношение. Но корень-то – «дракон»… Почему – дракон? Это у китайцев драконы, а нам бы медведя помянуть. Но нет! Не говорят русские люди «размедведил» или, на худой конец, «разволчил»…

Но мое филологическое умствование продолжалось недолго. Они что-то опять не поделили, разбирая очередную порцию металла. Стали кричать и грязно ругаться. Похоже, напиток раздобыли с утра. Ах да, я же вчера расплатился за починку кухонного крана.

Не выдерживаю и решаю спуститься и попытаться урезонить их. Но как? Что я им скажу – «Прекратите материться»? Может быть, о том, что сначала было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог[9]9
  Ср.: Ин. 1, 1.


[Закрыть]? Или о том, что мир создан Словом, а они его своими словесами убивают? Или о чистой словесной жертве – хвале Господу Богу, вместо которой они приносят словесную жертву бесам?.. Ну нет – нельзя нарываться на богохульство. А может быть, рассказать им о научных опытах, доказывающих разрушительную силу сквернословия? Например, о профессоре Московского университета Горячеве и его теоретических и практических работах, показывающих, что происходит с телом человека на клеточном уровне. Пожалуй, они будут в восторге от сообщения о том, что их хромосомы с раннего утра подверглись мощному разрушительному воздействию. Особенно обрадуются семидесятилетние мужчины известию о том, что мат убивает репродуктивную функцию и негативно влияет на генетический аппарат потомства. Да, призывом пожалеть свои хромосомы их не проймешь. И о Боге не стоит говорить, и о науке. Хотя о некоторых опытах рассказать, как интересные истории, можно попробовать.

Подхожу к честной компании. Так и есть: выпивают и одновременно сортируют железяки. Увидели меня и замахали руками: «Санек, подходи, выпей с нами». Начинаю занудно объяснять, что здоровье не позволяет. Ссылаюсь на последние показания МРТ и УЗИ. Аббревиатуры эти им известны. Начинаю без всяческой разминки рассказывать о том, что задолго до создания этих чудных агрегатов их земляк-кубанец Семен Кир лиан изобрел аппарат, фотографирующий энергетическую оболочку человеческого тела. С его помощью делали снимок пациента перед началом ампутации ноги, а потом того же человека после операции. И в первом и во втором случаях энергетический контур тела оставался неизменным. Ноги нет, а ее контур оставался, и только через некоторое время исчезал. Так вот, сейчас на аналогичном аппарате делают уже цветные снимки людей в разном состоянии. У спокойных, добрых людей окраска энергетической оболочки розоватая или светло-голубая, а у разгневанных и матерящихся – багровая и черно-коричневая. Да еще во время матерной брани из нее вырываются энергетические пучки. Это означает, что оболочка истончается, а дойдя до определенного предела, человек погибает.

Слушали меня внимательно, не перебивали. Когда я закончил, Эдик покачал головой:

– Я об этом слыхал. Это индусы зовут аурой.

Он важно посмотрел на Вову, дескать, могу умную беседу поддержать. Но тот громко засмеялся:

– Хватит заливать! Я бы уже двадцать раз сдох. Я ведь с детства матерюсь.

– Значит, оболочка у вас толстая и вы ее постоянно восстанавливаете добрыми делами.

За правильность моего аргумента не ручаюсь. Эта догадка была импровизацией. Хотелось убедить собеседника, сказав ему что-нибудь приятное. Я понимаю, что, используя материальные доводы в разговорах о духовных явлениях, можно крепко согрешить против истины. Да и тема и повод для разговора были уж очень далеки от духовности. Я не стал использовать аргументы, понятные людям церковным. Ну как их убедить? Напугать, что ли?..

Я стал говорить о смерти, о том, что мы за каждое слово ответим, о том, что материться, когда в доме живут преимущественно пожилые женщины, молодые девушки и дети, непозволительно. Собеседники мои морщились. Митя молчал, Вова ворчал, но Эдик, державший все это время в руке недопитый стакан, выпил и проговорил:

– Конечно, ты прав. Но мы ведь материмся, как дышим. Это не ругань, это разговор у нас такой. Но ты, того, когда мы разойдемся, кричи с балкона. Если и не перестанем, то будем тише…

– А чо нам смерть, – вдруг хмуро произнес Вова. – Чо мы хорошего видим? Я смерти не боюсь. Каждый день одно и то же. Одна тоска…

Ну как ему рассказать о Том, Кто может утешить? Ведь он пьян и может начать богохульствовать… Да и Митя вдруг встрепенулся:

– Хорош, дядь Саш. Не пьешь, так нечего душу бередить.

Эдик гукнул на молодого собутыльника и обратился ко мне с грустной улыбкой:

– Ты тут все на Бога намекаешь, что Он нас накажет. А я тебе скажу, что меня Господь пожалеет. Я одну заповедь хорошо исполнил: не собирал сокровищ на земле – все пропивал.

Дружки его засмеялись:

– И мы тоже.

Я попрощался и пошел к морю, невольно продолжая в душе разговор. И аргументы находились…

Я шел мимо рощи магнолий и камфорных деревьев, в конце которой доживали свой век огромные пробковые дубы. Они засыхали, кора с них без всякой нужды была сорвана от корней и на высоту поднятой руки.

* * *

Прошел год. В этом году мой приезд начался с визита к вдове Вовы – Владимира Семеновича. Он скончался в конце мая. Вдова долго рассказывала мне о трудностях жизни с пьяницей, но все же без него жизнь ее стала совсем безрадостной. Она сокрушалась о том, что ей трудно о нем молиться. Он, хоть и крещеный, но Бога не признавал. Хорошо хоть ей не мешал ходить в храм. Я, как мог, пытался ее утешить.

– Он ведь перед самой смертью зубы вставил. Хорошие, белые-белые. Втихаря от меня копил на зубы.

Она всхлипнула:

– А Митька-то через неделю после моего помер. В день рождения – тридцать два исполнилось. Ох уж эта водка! А Эдик то ли испугался, то ли за ум взялся без дружков – пьет меньше. Валя, жена его, говорит, что материться перестал. Он для связки после каждого слова матюк вставлял, а теперь говорит, что какую-то «ауру» нужно беречь. Ходит, про себя чего-то шепчет. Валя боится, что совсем свихнется…

2015 г.

«Внучка Мичурина»

Валентину Белову прозвали «внучкой Мичурина». Она слывет лучшей огородницей не только в своем селе. К ней приезжают и из других сел и даже из района – кто посмотреть на ее чудо-овощи, кто за советом, но большинство – за семенами. Из ее семян помидоры растут в открытом грунте. И это в Тверской губернии, где не у всякого и в теплицах вызревают! А у нее зреют. Валентина никакого чуда в этом не видит. Семена достались ей от бабушки. Никаких магазинных она не признает.

Казалось бы, еще совсем недавно все старались запасаться собственными семенами, и вдруг пошло поветрие – стали уповать на новые сорта, особенно на заморские. Уж у них и урожайность выше, и будто бы какие-то микроэлементы неслыханные содержат. А на поверку вышло, что они рассчитаны на один сезон. Те, кто оставлял огурцы или помидоры на семена, оставались без огурцов и помидоров. А если что и вырастало, то ни хваленой урожайности, ни устойчивости к болезням. Одна беда с ними – каждый год изволь покупать новые. Через несколько лет во всей округе только у Валентины и сохранились годные для наших широт семена. Она не скупится, раздает легко, но на весь район не напасешься.

А какая у Валентины капуста! Кочаны по полметра в диаметре. А морковь! А тыквы! Из ее тыкв можно и карету для Золушки смастерить. У нее и сливы пяти сортов, и черешни по нескольку ведер собирает. Жимолость привезла ее мать с Дальнего Востока, груши – брат с Кубани. И все прижилось. Как она южные фрукты районирует – загадка. Соседи ей завидуют, некоторые даже колдуньей называют. Не понимают, как без колдовства можно такое сотворить. Когда у Валентины спрашивают, в чем секрет ее необыкновенного успеха, она только смеется: «Я ничего не делаю. Только сажаю, а растит Господь». – «Ты, наверное, слово какое-то петушиное знаешь?». – «Мое слово: “Господи, помилуй! Господи, помоги!”. Перед посадкой помолюсь, обойду сад и огород трижды, покроплю святой водой – вот и весь секрет». Соседи не верят: либо удобрения какие-то фирменные использует, либо все же подколдовывает.

Однажды стоит Валентина в церкви на службе, и вдруг вбегает в храм соседка Пахомовна: «Беги скорей! У тебя в огороде две коровы пасутся, весь твой урожай сожрут». Побежали они к Валентининому дому. Благо дело бежать недалеко – за углом и дом. И вправду, в огороде две коровы. Ходят по грядкам и спокойно своими длинными языками скашивают все, что над землей зеленеет. Знакомые коровы – красивые, ухоженные. Хозяйка их, Елена, напротив живет. Посмотрела Валентина, а от ранней капусты только пеньки кочерыжковые торчат. А морковные грядки – так те прямо до самой земли подстрижены – ни одной травиночки-ботвиночки, и так ровненько.

Валентина стоит и смеется. Пахомовна испугалась – уж не тронулась ли умом с горя?! Время трудное, тут без капусты и моркови до следующего года оставаться…

– Ты чего смеешься?

А Валентина сквозь смех отвечает:

– Недаром говорят: «будто корова языком слизала». Смотри, как ровно подстригли.

Коров с огорода прогнали. Те и не сопротивлялись, вышли чинно. Два раза мыкнули: то ли в благодарность, то ли с упреком, что не дали им до конца огород прибрать. На следующее утро коровьина хозяйка Елена прибежала улаживать конфликт. Предлагает деньги за потраву, просит к участковому не идти и заявлений не писать.

– Успокойся, – говорит Валентина. – Мы сами виноваты. Дети на речку убежали и калитку не закрыли. А у коровы в чем вина? Ей кормиться надо, чтобы тебя с твоим семейством прокормить. Не пойду я ни к какому участковому, и денег мне твоих не надо.

Пахомовна слушает Валентину, делает большие глаза, крутит пальцем у виска и что-то про себя проговаривает: дескать, от денег-то не отказывайся. Но Валентина обнимает Елену и завершает объяснение:

– Бог дал, Бог взял. Проживем, у меня картошки и других овощей навалом. – И провожает обеих соседок. У калитки пришлось чуть не силой выставлять Пахомовну. Уж больно ей хочется остаться и уговорить «глупую бабу» взять заслуженную компенсацию.

Разговоров о глупости Валентины хватило на два месяца. Судачило все село, волновались и стар и млад. Пахомовна объявила, что Валентина давно чокнулась – на кухне молитвы поет да за все Бога благодарит.

– Конечно, чокнутая! Все время улыбается. Всех «родненькими» называет. А какая она мне родня?! – поддержала Пахомовну угрюмая Константиновна. Ее-то уж никто улыбающейся не видел. С ней поздороваешься – не ответит. Отвернется и мимо пройдет, будто и не слыхала.

Другие женщины тоже увидели в ласковом со всеми обхождении признак умственного расстройства. А про то, что она все время молитвы поет, говорили с недоумением: «Ну кто сейчас поет?! Сейчас только в телевизоре поют. А про что поет – не разобрать. Одно слово – блаженная».

Мужчины не отставали от своих жен. Смеялись над простотой Валентины. Даже уговаривали ее мужа проучить ее. Морковь с капустой – не главное, а главное – она прохудила семейный бюджет, а стало быть, лишила законного супруга возможности кутнуть с друзьями. Но муж только отмахнулся: «Огород – ее департамент, я в него не влезаю».

Потрава произошла в конце июля. Валентина с той поры в тот угол и не заглядывала. Огород у нее большой – пятьдесят соток. Капустные и морковные грядки за сараем и от остального огорода отделены сплошной стеной садовой ежевики. Туда и ходить, коль все пропало, нет нужды. В конце сентября пошла Валентина перекопать тот участок на зиму… и ахнула. Из капустных пеньков выросли новые кочаны – крепкие и размером не меньше, чем в предыдущие годы. А морковь… Морковь у Валентины всегда была замечательной, но такой крупной и сочной никогда не вырастало.

И опять все село разволновалось. Одни уверяли, что никогда из кочерыжных пеньков новая капуста не вырастет и что Валентина все заново посадила, другие поговаривали о чуде. Угрюмая Константиновна злобно заявила:

– Дуракам Бог помогает.

– Не дуракам, а блаженным, – вздохнула Пахомовна.

2016 г.

Чудачка

Послушал я как-то проповедь одного батюшки об «обливанцах» – тех, кого крестят неполным погружением. Он всерьез утверждал, что такое крещение недействительно. На это одна молодая прихожанка заметила: «Я читала, что капля святой воды море освящает. А еще, когда крещение происходит в пустыне, можно и песком покрестить». Батюшка сильно рассердился. Долго говорил о необходимости послушания и закончил, подобно известному начальнику: «Церковь – не место для дебатов. Сказано, нужно креститься полным погружением – значит, надо так и поступать».

Его рассуждения напомнили мне историю крещения родственницы моего друга. Звали ее Екатериной Антоновной, и была она кандидатом каких-то точных наук. Человек во всех смыслах хороший – добрая, отзывчивая, всегда придет на помощь и даже денег даст тем, кто их не всегда возвращает. И ученый замечательный, и педагог превосходный. Жила она в трехкомнатной квартире с отцом, матерью, сестрой, ее мужем и дочерью. Спала в проходной комнате вместе с племянницей. К лекциям готовилась на кухне, когда все спали.

Но было одно обстоятельство, которое делало общение с ней очень непростым. Она ежедневно подолгу терзала сотрудников рассказами о своих мучениях в жизни с родственниками: «Полвека прожила, а угла своего не имею». К концу рабочего дня она могла разрыдаться в предвосхищении возвращения в родной дом и встречи с родственниками, которые, кстати, ее искренне любили, что вскоре и доказали. Коллеги ее жалели, утешали, как могли.

И вдруг в день ее пятидесятилетия родственники дарят ей квартиру. Все обрадовались за нее, но только сама Екатерина Антоновна осталась по-прежнему недовольна судьбой. Теперь она часами мучила коллег рассказами о своем одиночестве: «Я сижу одна в четырех стенах, а они там все вместе пьют чай». Тут уж не знали, как ее утешить.

Когда ее коллега Галина Дмитриевна Ушкова узнала, что она некрещеная, то посоветовала покреститься, сказав, что крещеные люди пребывают с Богом и не испытывают одиночества. Та послушалась, и через месяц новокрещеная раба Божия Екатерина объявила, что действительно больше не чувствует одиночества, потому что стала «дочерью Божией». «Как это?» – удивились коллеги. «А так! Меня Сам Бог крестил! Я пошла креститься, конечно, в церковь. Сшила себе белую крестильную рубашку. Думала, что окунут в купель. А меня сверху побрызгали, да на ноги немного воды полили – и все Крещение. Я расстроилась. Иду из церкви и думаю: “Крещеная я или некрещеная. Может, только голову и ноги окрестили, а все остальное, как и прежде?.. Посмотрела я на небо и говорю: “Господи, как мне понять, вправду ли я крещеная?”. И тут вдруг загремел гром, и начался такой ливень… Я только по телевизору видела подобное в фильме о тропиках. В одну секунду промокла до нитки. То, что священник не доделал, Сам Господь свершил. Так что я теперь не просто крещеная, а крещеная Самим Господом Богом!».

Ну что тут скажешь?! Никто ничего и не сказал. От одиночества Екатерина Антоновна исцелилась, но уж как-то чересчур. И теперь на радостях учит всех, как жить по-божески. Представления у нее о Христовом учении невелики, но усердие превосходит все мыслимые и немыслимые меры. Результатом ее «проповедей» стал уход с работы двух ведущих сотрудников. А женская половина лаборатории, как только начинается очередная «проповедь», выбегает покурить. А ведь до этого в табакокурении уличены не были…

2016 г.

Достояние Твое

В Покровский монастырь я приехал по приглашению настоятеля. Его родной брат решил, что публикация о трудном положении обители в глубинке средней полосы может привлечь внимание (простите за выражение) спонсоров. Но сам игумен мнения своего брата не разделил. Сразу заявил: «Ни меня, ни братию не называть настоящими именами. И монастырь не называть. И не только район, но даже губернию. Благодетели могут не появиться, а товарищи из всяких проверяющих органов точно нагрянут. И в первую очередь из районного отдела образования».

Дело в том, что монастырь, хоть и не богат, но все же организовал приют для мальчиков – местных сирот. Есть даже три московских отрока – сыновья педагогов, перебравшихся сюда из столицы в поисках спасительной жизни. Чиновники от образования сразу же проявили «бдительность» и приказали приют закрыть – нашли нелепые причины. Мытье полов в спальне оказалось «эксплуатацией детского труда». А то, что ребят не пускают в соседнее село на дискотеку, оказывается, является «нарушением права на досуг». Такие предметы, как «Закон Божий» и «История Православной Церкви», по утверждению чиновников, не могут быть официально утверждены. И вообще, «религиозникам» давать лицензию на педагогическую деятельность нельзя. Заповеди Божии и «жизнь во всяком благочестии и чистоте» вне закона, а развратительные программы – это то, что надо современным отрокам и отроковицам.

В районе проводили пилотный проект сексуального воспитания. В результате одна девочка попала в психиатрическую больницу. Узнав о тонкостях супружеской жизни, она возненавидела родителей. Нервные срывы были даже у мальчишек. Раньше только хулиганы рассказывали «про это», и то друг другу, а не девчонкам, а теперь взрослые дяди и тети… Как тут не свихнуться?! Было несколько изнасилований. Юные насильники объяснили: «Это мы выполняли домашнее задание»…

Чтобы сохранить приют, пришлось прибегнуть к заступничеству высокого московского начальства. Районные аргусы угомонились, но никто не знает, как надолго.

«Поэтому, – вздохнул отец игумен, – о монастырском приюте лучше не писать. Да и вообще, что можно рассказать о монастырской жизни? Старцев пока нет, чудеса не происходят. Молимся, трудимся, уповаем на милость Божию. Нужно ли писать о том, что у нас всего три монаха да два послушника? Что спонсор наш успел храм построить и тут же разорился. Вернее, его разорили. Что педагоги у нас работают во славу Божию, да еще некоторые и деньгами помогают, когда совсем туго приходится, и друзей своих просят нам помочь? Что хозяйственных хлопот больше, чем молитвы, что чувствуем великое духовное бессилие… Надо ли об этом писать? И кому нужны наши слезы?..

А пиши лучше о трудниках. Что ни персона – то персонаж. Так что я тебя поселю не в гостевом доме, а с трудниками, чтобы узнал жизнь, так сказать, изнутри. Послушаний не дам, твое послушание – писать. Наблюдай жизнь и отображай в любых красках. У нас одно время больше половины послушников были товарищи, отсидевшие в тюрьмах. Возвращаться им из тюрем некуда. Родители либо померли, либо они их никогда не знали – воспитывались в детских домах. Жены, как правило, не дожидаются своих героев.

На работу их не берут. А мы не можем отказать. Во-первых, помним о разбойнике благоразумном, во-вторых, рабочих рук у нас не хватает. Правда, работники из них, по большей части, аховые, но попадаются и хорошие. Сейчас один на ферме работает – большой специалист, с образованием ветеринарным. К нему и из села народ приходит, никому не отказывает. Незаменимый, ценный кадр. С него и начни свой рассказ. Он сейчас грибными заготовками занимается, сходи с ним в лес».

Я послушался игумена и на следующий день после утренней дойки мы с трудником, ветеринаром Виталием, отправились в лес по грибы. Никогда в жизни я не был на такой «грибалке»: за полтора часа набрали двести семьдесят белых. В основном это был улов моего нового приятеля. Я с тоской смотрел на крепенькие подберезовики – приказано было брать только белые. В лесу мы молчали. Да и не поговоришь, когда твой спутник постоянно бегает в разные стороны, то и дело наклоняясь над очередным грибом. Но на обратном пути Виталий рассказал мне о том, как оказался в монастыре.

В перестроечные годы он был зоотехником крупного колхоза с двумя тысячами коров. Колхоз, как и повсюду в России, стали разваливать. Имущество разворовали, землю раздали по паям. У председателя и главного агронома оказалась половина всех угодий.

Председатель велел только что закупленных коров элитных пород, как тогда выражались, пустить «под нож», на мясо. Никакие уговоры Виталия не делать этого не подействовали. Были возможности сохранить стадо и выжить в тех неимоверно трудных условиях, но председателю срочно понадобились деньги. Живые коровы были не нужны, а нужны были живые деньги. У народа денег не оказалось, а у торговцев мясом нашлись.

Поняв, что коров ему не спасти, Виталий написал письмо в прокуратуру. Результатом стал арест не председателя, а его. И дали ему семь лет строгого режима за «расхищение социалистической собственности». Уже и собственности такой не было, но статью эту ему подверстали.

Когда он вернулся из лагеря, мать напомнила ему о старом долге: в армии он чудом выбрался из горящей бронемашины. Она долго упрашивала его поехать с ней за тридцать верст в ближайшую церковь – поблагодарить Бога за то, что остался жив и в армии и в тюрьме, и благословиться на начало новой жизни по христианским заповедям. Но он не поехал с ней и пустился во все тяжкие: пил, развлекался с блудницами. Мать ему сказала: «Это ты не из-за коров осужден, а за грехи. Молись. Живи, как положено христианину, а то будет тебе еще большее наказание». В прошлом году он похоронил родительницу и приехал в монастырь исполнить ее наказ.

О лагерных страданиях рассказывать он не стал, но о том, что произошло с теми, кто его посадил, поведал. Зарезать коров председателю приказали районные начальники. Одного из них застрелили на охоте. Другой разбился насмерть в новеньком автомобиле. У третьего сын повесился. Сам председатель после инсульта потерял дар речи. Только мычит. Так что деньги, полученные за бедных буренок, не принесли им радости.

На следующий день Виталий познакомил меня со своими приятелями. Им он сказал, что я столичный писатель, пишу о церковных людях и о том, как современный человек приходит к Богу. Из тех, кто познал вкус лагерной баланды, только один рассказал, как стал рецидивистом. Остальные хмуро отнекивались. Они по опыту знали, что любое слово может быть истолковано против них. Заповедь лагерного «исихаста» – «за каждое слово ответишь» приятели Виталия блюли строго. Я даже позавидовал такому умению «хранить молчание устам своим». А рецидивист, тщедушный Данилка, оказался жертвой. Правда, мало кто из «отсидентов» понимает и соглашается с тем, что был осужден за дело. Все сетуют на несправедливость судей и рассказывают истории о том, как их кто-то «подставил». Но Даниилку действительно подставили.

Он был инвалидом детства. До восемнадцати лет жил в приюте для умственно отсталых. Потом ему дали комнату в коммунальной квартире. Там жила тридцатилетняя вдовушка. Она соблазнила нецелованного юнца, заставила его жениться на себе, а сразу же после свадьбы познакомила его со своим сожителем – вором и убийцей. Тот угрозами заставил Данилку взять на себя вину за несколько квартирных ограблений. Это был первый срок.

Выйдя на свободу, он не смог попасть в свою комнату – там уже жил его обидчик. Он стал бродяжничать и очень скоро опять оказался за решеткой. Поняв, что имеют дело с дурачком, доблестные блюстители порядка навесили на него сразу несколько «висяков» – нераскрытых дел. Самым страшным было убийство. Заступиться за Данилку было некому, себя на суде он защитить не смог. Правда, адвокату удалось построить линию защиты так, что умственная отсталость смягчила приговор. После второй посадки его произвели в рецидивисты, а такой публике нет никакого доверия, и всякая встреча с человеком с резиновой дубинкой заканчивалась печально. После очередного приобщения к изыскам лагерной кухни Даниилка решил остаться на всю жизнь при монастыре.

Поверить в то, что этот тщедушный, запуганный человек с непомерно длинной худой шеей – опасный рецидивист, можно лишь при наличии патологической фантазии. Однако такие фантазеры нашлись даже среди монастырских трудников. И не только бывший милиционер Геннадий, но и отставной семинарист Дмитрий, с которым меня поселили, говорили что-то уклончивое про «дым без огня».

Трудники жили в комнатах по несколько человек. Жить вдвоем – большая привилегия, но шесть дней в обществе хмурого соседа, не здоровающегося и не отвечающего на вопросы, – испытание не из легких. Спрашивать, чем он недоволен и почему не отвечает на мои приветствия, я не стал. Ясно, что прекращение спокойной жизни в одиночестве пришлось ему не по вкусу. Я попробовал подсказать ему, что такое элементарная вежливость. Когда мне на третий вечер позвонила дочь и попросила рассказать об одной нашей знакомой православной даме, я сказал, что она вменяема и хорошо воспитана. Всегда первой здоровается, никто ее не видел хмурой и озлобленной. Говорил я достаточно громко, так, чтобы слышал мой сосед. Тот слушал и явно понял мой намек. Он сидел, прикрыв глаза, и ухмылялся.

Был еще один человек, дававший понять, что не хочет со мной иметь дела. Это пасечник. На мои приветствия он отворачивался и проходил мимо. Из двадцати труд ников общаться со мной захотела половина. Но у большинства из них было много общего в судьбах: пьющие родители, никогда не проявлявшие интереса к своим чадам, улица с мастерами втягивать юнцов в опасные забавы, ранние наркотики – всё, как по написанной злодейской рукой партитуре.

На третий вечер после ужина и общего вечернего молитвенного правила десять трудников сели на скамейки, придвинутые к стене трапезной. Расспрашивать мне их не пришлось, сами стали рассказывать. Первым начал осетин Володя.

– Я жил последние двадцать лет в Москве. И квартира была, и дети выучились, стали хорошо зарабатывать. И сын, и дочь себе квартиры купили, семьи завели. А у нас с женой всякое взаимопонимание пропало – на каждое слово огрызается, «пилит» с утра до вчера. Я стал угрюмым, раздражался ото всего. На душе постоянный черный день, не вижу я никакого смысла в своей жизни.

Жили мы на Юго-Западе. Иду я в конце июля из метро, слышу – колокола в церкви звонят. А церковь старинная, красивая, и народ толпой идет. И мне захотелось. Захожу. Все с праздником друг друга поздравляют. А это был день святого князя Владимира. Я всю службу отстоял. Ничего не понимал, но очень мне хорошо сделалось. Весь мрак из сердца вышел, и так радостно… Думаю, какое это счастье, вот так быть на службе в храме Божием с людьми, которые знают тебя и любят. А я не христианин. Надо, думаю, срочно креститься.

После службы подошел к батюшке. Говорю: «Окрестите меня». А он: «Приходи завтра. Сегодня праздник». Я ему: «Вот, ради праздника и окрестите. Я завтра, может быть, помру или жену убью». Он даже испугался: «Ради этого не крестятся». Я говорю: «Крестятся. Покрещусь и стану, как ваши прихожане, и уже ничего плохого не сделаю». Его на трапезу зовут, а он целый час со мной проговорил, все объяснил: и про то, как Господь за нас распался, и про Таинства, и про то, как мне жить дальше без греха. Я мало что тогда понял, но так сильно почувствовал, что если не крещусь прямо тогда, то сердце разорвется. Был как чумной. Может, оттого что я кавказец, батюшка уделил мне столько времени.

В общем, крестил он меня с именем Владимир. А так я Казбек. Подарил молитвослов, катехизис и кучу книг. Я теперь кое-что понимаю. И он мне посоветовал пожить при монастыре, чтобы понять, что такое вера православная. Вот я и стараюсь.

Потом заговорил Сергей.

– Я из Ростовской области. Родители у меня верующие, и в храм я с детства ходил. У нас в Старочеркасском монастыре был схиархимандрит Модест. Мы к нему с матерью приехали, он сказал ей, что у нее два сына (и имена назвал), сказал, что один будет до ее смерти при ней, а другой станет сектантом и уедет далеко. Отец Модест предсказал ей, что она станет монахиней, а муж монахом и священником. И внук будет священником. Вот так все и вышло. Отец иеромонах, мать монахиня. Я с ней, старший брат в Москве – свидетель Иеговы. А мой сын в школе, мечтает о священстве…

Я пока сюда, к матери, не приехал, много всего начудил. Был кандидатом в мастера спорта по боксу. В девяностых спортсмены дружно пошли в бандиты – рэкет и всякое такое. Не стану рассказывать, Господь меня вразумил и остановил. А все мои братки – кто в тюрьме, кто в земле.