Текст книги "У Бога и полынь сладка (сборник)"

Женился я по любви. Ей вообще было шестнадцать, когда мы стали вместе жить. Родила она в семнадцать, поженились через три года. Я закончил мореходку, ходил в загранку. А моя женушка завела себе дружков. Я когда узнал, решил развестись, она говорит: «А что делать, когда тебя по полгода нет? Я молодая…». Все молодые, но не все блудницы. Я решил пойти на жертву: расстаться с морем и остаться с ней. Может, вразумится, да и сына жаль.

Списался на берег. Каких только работ не переделал! Думал, будем жить семьей, и она исправится. Куда там! Изменяла мне открыто. Ну, я и ушел. Взял сына – он захотел в приют при монастыре. Устроили его. Мать моя здесь, на всяких послушаниях, а я на коровнике. Втроем в одном монастыре. Когда я мальцом был, у нас пол двора без отцов росли, а сейчас пошла мода на отцов-одиночек. Что с бабами сделалось?!

На последнюю фразу народ отреагировал бурно: стали ругать своих жен-изменщиц и женщин вообще, как биологический вид.

Последним рассказал о своей жизни пастух Геннадий.

– К Богу я шел очень трудно. Несколько раз умирал, Господь меня исцелял, но я долго не понимал, как и Кто не давал мне умереть. Много раз Господь посылал мне разные знаки.

Когда мне было три года, с отцом что-то случилось. Он подозревал, что мать изменяет ему и что я не его ребенок, и решил нас убить. Взял гвоздодер и – по черепу сначала матери, потом мне. Вышел в соседнюю комнату и застрелился из охотничьего ружья. Но мы выжили, нам сложные операции сделали.

Потом в четыре года я провалился в прорубь. Помню, как пытался вылезти на лед, но он ломался. Вдруг вижу старичка. Я его сразу узнал, потому что у бабушки висела икона Николая Угодника. Он мне говорит: «Потерпи, сейчас тебя женщина спасет». И действительно, прибежала с берега женщина и вытащила меня. Потом, оказалось, что это сестра моего будущего отчима.

Когда мать вышла за него, то стали они пьянствовать. Пили каждый день. Я его ненавидел. Учился я плохо. Убегал с уроков и прятался в церкви. Наверх забирался в башню и там сидел. А на первом этаже храма был спортивный зал, а в алтаре сделали туалет. За храмом было кладбище, там, говорят, много священников и верующих расстреляли и закопали. А мальчишки выкапывали черепа и играли ими в футбол. Я не мог этого терпеть и плакал. Говорил им: «Ведь это человеческие головы, а вы их ногами пинаете». Так меня за это били.

Потом эти мальчишки плохо кончили: кто-то спился, кто-то в тюрьме, друг друга поубивали. Много было ужасного… В церкви они всякие гадости делали. Один парень сел на подоконник и стал на гармошке играть и петь похабные частушки. И про попов и, даже… не могу говорить об этом. Так он после этого «концерта» попал под КамАЗ – его так раздавило, что отскребали от асфальта.

Отчим меня сильно порол за двойки и за прогулы. И я все мечтал, как отомщу ему, но ничего не мог придумать. А он как-то раз принес в дом старинную икону Богородицы. Копал соседу яму под фундамент и нашел большой сверток. И он мне, чуть что: «Смотри, Богородица тебя накажет!». Сам – пьяница пропойный, а туда же – Богородицей пугать. И я уже и икону эту стал ненавидеть, думал, все беды из-за нее.

Взяли меня в армию, на флот, но прослужил я только полгода. Комиссовали из-за травмы, что в детстве получил. У меня и боли начались головные, и голова кружилась постоянно. Ну какой из меня матрос?! А я как-то дневалил и нашел в тумбочке газету, а в ней написано, что колдуны часто наводят порчу через иконы, особенно, если их в земле нашли. Я тогда ничего не понимал, ну и подумал, что и нашу икону колдуны испортили.

Мать ведь до отчима не пила, всегда была со мной ласковая, а как он появился – как будто меня и вовсе нет. Она была инженером на заводе, а отчим – энергетиком. Когда я пришел из армии, то его уже с работы за пьянку выгнали, и мать на какой-то простой должности работала, где-то на складе. Вижу, погибают они. А отчим мне водку предлагал, еще когда я был в первом классе. И все время зазывал. Иногда я с тоски тоже с ними выпивал. А потом помирал, четыре раза меня привозили в реанимацию.

Думаю, надо мне эту икону уничтожить. Все из-за нее – навела порчу на нашу семью. А икона, как я задумал ее уничтожить, начала мироточить. Я не понимал, что это миро. Капли появляются и одеколоном пахнут. Я их стираю, а они снова появляются. Я уж мыл ее с хозяйственным мылом, а на другой день икона снова в каплях. Я думаю: точно, заколдованная. Вот такой был дурак. А тут я еще прочитал про то, как Зоя станцевала с иконой Николая Чудотворца и окаменела. Думаю, если Бог есть, он покажет Себя.

Взял я эту икону, включил тяжелый рок и стал с ней танцевать – вихляться и дергаться по-всякому. Целый час крутился – ничего, не каменею. Тогда решил я ее сжечь, но спичек не нашел. Пошел в туалет (у нас был деревенский во дворе, выгребная яма) и бросил икону в дыру. Иду обратно и чувствую, ноги стали как чугунные, еле поднялся на второй этаж. Ночью начался такой ураган, какого я больше в жизни не видел: ветер воет, молнии, гром страшный. Слышу стук, как бы каблуков. А у матери таких туфель, чтобы так стучали, нет. И голос матери слышу: «Молодец, что сделал так с иконой!». Я знаю, что это не мать, и мне так страшно стало! А через некоторое время стук стал удаляться, а вскоре и мать пришла, и сразу спрашивает: «Где икона?». Я сказал, где. Она пьяная пришла, только всплакнула, а утром рассказала отчиму. Он пошел в туалет, но иконы не увидел. А через час-другой туалет развалился, как карточный домик. После этого случая у матери с отчимом пошли ссоры (а я ведь мечтал, чтобы они разошлись), и он куда-то уехал.

А я стал со своим другом черной магией заниматься – всякие заклинания и ритуалы бесовские совершали, не хочу и вспоминать. Со мной девушки не дружили – погуляют вечерок, а на второй отказывают. А мне очень нравилась одна красивая парикмахерша, за ней сотни парней бегали. Я ее приворожил – полюбила она меня. Понял я, что во мне появилась сила. Теперь-то понятно, кто мне ее дал, а тогда я обрадовался. Все желания мои стали исполняться. А потом, вместо радости, навалилась на меня тоска. Стал я йогой заниматься – как будто полегчало, но ненадолго.

Поехал я как-то к бабушке, матери отца, а она верующая. Посмотрела на меня и говорит: «На тебе какой-то тяжелый грех». Она про икону не знала; живет она далеко в деревне, мать ей про то не рассказала, да и не ездила она к ней вообще – за новым мужем была. Я у этой бабушки только в детстве подолгу жил, и она меня в храм-то водила. Помню, как все и батюшка меня жалели как сына самоубийцы… Бабушка говорит, должно быть, грех отца не дает тебе покою. Стала она меня уговаривать пойти в церковь.

Я спорить не стал, только с ней не пошел, а пошел один. Захожу, а там середина службы. Встал я у иконы Николая Угодника, посмотрел на него и вспомнил, как он меня из проруби спас. И вдруг как на меня нахлынет… Что-то теплое и такое, будто в сладкий сон стал проваливаться – такой покой влился в сердце, вся черная муть, которая меня крутила, исчезла. Когда я потом батюшке стал про это рассказывать, он говорит: «Это благодать». Я еле на ногах устоял. Сел у стены с бабульками. Дождался конца службы, подошел к батюшке. А его и упрашивать не надо, чтобы он со мной поговорил. Рассказал я ему про икону и про то, как девок привораживал, и как отчима ненавидел и убить его хотел – про все рассказал. Он мне перво-наперво велел бежать икону ту вытаскивать. Я и побежал, только ничего не нашел. Я потом прочитал про чудотворные иконы, как они перелетали из Византии в Россию. Подумал, может, и моя не утопла, а улетела и не осквернилась.

Сказал батюшке про свою догадку. Он только вздохнул и наложил на меня епитимью.

Я у него четыре года во славу Божию проработал – и дворником, и сторожем, и плотником, и на всякой работе. На четвертый год он меня в алтарники определил, но ненадолго. Захотелось мне по святым местам походить. Он меня благословил, я и поехал.

Начал с Питера, с Ксении Блаженной. Батюшка велел мне прочитать ей акафист и трижды обойти часовню. Я отстоял в часовне молебен, панихиду, а потом уже акафист прочитал. Сходил, приложился к Смоленской иконе. Гляжу – а это такая, как та… Ну, та самая. Я и не знал, что она была Смоленская. Поплакал я, попросил у Матери Божией прощения. Долго стоял. А когда дошел до метро, идет мне навстречу Ксения блаженная, как на иконе, в длинной юбке и телогрейке, хотя был август и не холодно. Сначала подумал, что это галлюцинация. Спрашиваю Ксеньюшку: «За что мне такая милость? Ведь я такой грешник. И черной магией занимался, и блудил много, и всякого зла натворил». А она мне говорит, что Господь попустил такое зло. Иногда нужно сильно упасть, чтобы понять, что пропадаешь… и раскаяться. И еще сказала, чтобы я навсегда был в церкви. На простых работах: прислуживать при храме или быть трудником в монастыре – это мой путь. А у входа в метро навалилась толпа, и я потерял ее. Уже в вагоне смотрю, а она напротив меня стоит. И говорит, что мне нужно сразу же ехать в Псково-Печерский монастырь. И еще сказала, что у меня денег мало, как раз на дорогу в одну сторону. И по имени меня назвала и Ангела в дорогу пожелала. Денег действительно оказалось только на автобусный билет до Печор.

Я там несколько месяцев потрудился. Игумен меня благословил и денег дал на дорогу домой. Я съездил, с матерью поговорил. Она, слава Богу, выправляться стала – пьет меньше и в храм иногда ходит. Не знаю, сколько в этом монастыре пробуду, но надо будет решиться на какой-то серьезный выбор – остановиться где-то навсегда. Вот, жду воли Божией.

Во время этого рассказа один из трудников постоянно ерзал и тяжело вздыхал, а когда Геннадий закончил, усмехнулся: «Хватит заливать. То ему Николай Угодник является, то Ксения блаженная. Я вот никаких икон в сортире не топил, а мне никто не является. Конечно, когда по башке гвоздодером выпишут, кто угодно явиться может. А вообще-то, тебя самого нужно было в сортире утопить, а не святых тебе посылать». Геннадий начал горячо доказывать, что святые ему действительно являлись, а потом внезапно осекся и тихо проговорил: «Можешь думать, что это мои глюки, но я знаю только одно – что никому мы, кроме Бога, не нужны». Собеседники кивнули головами, и три голоса хором произнесли: «Вот это точно».

Перед отъездом я подробно рассказал игумену о своем «улове». Услыхав в моем пересказе истории пастуха Геннадия, он удивленно покачал головой: «Не знал я за ним таких подвигов. Вот как ко всему этому относиться? Может, сочинил половину, а может, и нет. То, что зэки рассказывают, дели наполовину, а то и больше. Они все жертвы судебного произвола. А вот Данилку действительно обидели. Больше никого не расспрашивай: ничего путного не услышишь. Хозяева самых страшных биографий разъехались. Пожил бы с месяцок, можно было бы вторые “Записки из мертвого дома” собрать.

Истории попадаются драматичнейшие. Был тут у нас доцент, специалист по Достоевскому. Он жену из ревности топором, как Раскольников старушку-процентщицу… Ну чистый литературовед. Топора в городской квартире не нашлось, так он на стройке его украл и обратно вернул окровавленный. Бедных строителей перетрясли: доцент-то женины сережки с колечком золотым рядом с топором примостил, а следователю сказал, что украдено драгоценностей на миллионы. Кого-то вроде Данилки посадили, но потом доцента совесть замучила, пошел сдаваться… Да, много еще всякого можно рассказать.

Какого только человеческого материала я не перевидал. Порой выхожу благословлять народ: “Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое”… Смотрю на это достояние, и плакать хочется. Господи, вот что Тебе оставлено. Богатые и начальствующие как-то без Тебя обходятся, а если и приходят в храм постоять со свечкой на Пасху, так это у них просто тусовка такая. А нам – вот эта публика: больные, нищие да разбойники, о которых я молюсь, чтобы они стали разбойниками благоразумными[10]10
  См.: Лк. 23, 39–43.


[Закрыть]. Как мы выберемся из этой ямы? Как избавимся от наших бед? Как вразумимся? Как победим торжествующее зло? Только чуда Божия приходится ждать.

Я, вот, так рассуждаю: у государства и у каждого человека должна быть цель и должен быть образ победы, без этого жизнь бессмысленна. Государство празднует победу над фашизмом – у него победа уже состоялась. Мы же постоянно трудимся ради нашей грядущей победы: боремся с самым страшным врагом – врагом рода человеческого (не к ночи будь помянут). И образ нашей победы – образ Христа, победившего мир. Но победы нет без войны, а война – она никогда не кончается. Богатеи ведут войну с теми, кто хочет отобрать у них отнятое у народа. Коммунисты вспоминают ленинский лозунг “Грабь награбленное!” и мечтают о новой революции. Революция, конечно, нужна, но это должна быть Великая Нравственная Революция. Победитель любой другой революции непременно унаследует пороки того, кого победил. А мы – активные деятели нравственной революции. Вот и ты, о чем бы ни писал, имей перед собой образ этой победы».

На том и порешили. Я получил игуменское благословение и пообещал никогда не покидать рядов пламенных революционеров правды Христовой.

Уезжал я на следующее утро. Проститься со мной пришло несколько человек. Мы обнялись и троекратно расцеловались с Данилкой. Он шепнул мне: «Молись обо мне. В следующий раз привези конфет шоколадных. Давно я шоколадных конфет не ел». С остальными я прощался по-светски – рукопожатием. Угрюмый пасечник сунул мне литровую банку меда, что-то буркнул и побрел в сторону пасеки. А мужичок в залатанной телогрейке (я с ним и не говорил ни разу) протянул мне флажок из каких-то синтетических ниток. На синем фоне он изобразил коричневый храм о пяти куполах. «Это я еще на зоне сделал», – шепнул он заговорщицки, кивнул несколько раз головой, удерживая мою руку, что-то собираясь добавить, да так и не добавил.

Когда машина тронулась, подбежал мой сосед, протянул заламинированную иконку Пресвятой Троицы, поклонился поясно, сказал «простите» и… улыбнулся.

2016 г.

Пасхальный подарок

Олег Буланов в начале девяностых окончил художественное училище и несколько лет жил случайными заработками. Однажды его однокурсник предложил ему поучаствовать в восстановлении сельского храма. Трудился он и каменщиком, и штукатуром, а потом еще написал фреску – Ветхозаветную Троицу. Храм был Троицкий, и в тот год исполнялось двести пятьдесят лет со дня его освящения. Торопились успеть закончить работы к юбилею. Времени оставалось мало, и пришлось трудиться с раннего утра и до ночи.

На торжества приехал правящий архиерей. Он остался всем доволен. Особенно ему понравилась фреска. После беседы с Олегом владыка предложил ему рукоположиться. В епархии открывали новые храмы, а священников не хватало. К тому же охотников ехать в дальние села нашлось немного. Олег согласился. Он давно хотел стать священником, но считал себя недостойным.

И вот, в 1992 году его рукоположили во иерея. Сорок дней в кафедральном соборе он «обучался у престола» у старейшего епархиального протоиерея. После этого его направили в глухое село Покровское. Первую службу молодой священник служил как раз на Покров. Воспринял он это как добрый знак.

Народу на престольный праздник пришло немного, а потом по воскресным дням – пять, иногда семь старушек ходили. Они – и хор, и свечницы, и уборщицы. Пели, что называется, «обиход девятого гласа», да так жалобно, что отец Олег боялся, что кто-нибудь помрет тут же в храме. Все попытки матушки регентовать были решительно пресечены. Пришлось ради мира уступить старожилам.

Восьмидесятилетняя баба Дуся, не побывавшая замужем, была алтарницей. Она и при прежнем батюшке алтарничала. Службу она знала хорошо, и отец Олег нередко обращался к ней за советом. Она охотно подсказывала ему, готовила книги и клала закладки в нужные места. Когда он забывал, что нужно кадить, она молча протягивала ему дымящееся кадило. Ей нравилось быть наставницей молодого священника, но при нем она и виду не подавала, что его можно упрекнуть в плохом знании службы. Зато ее подруги, Маланья и Зинаида, чуть что, вздыхали и грустно произносили: «А вот отец Афанасий делал или говорил то-то…». Дальше шло повествование о том, как поступал в аналогичной ситуации священник, служивший перед отцом Олегом.

Прихожанки присматривались к молодому священнику и нередко демонстрировали верность своему прежнему настоятелю. Отец Олег не обижался. Ему даже нравилось проявление подобной любви. «Будут ли они обо мне так же говорить священнику, который придет после меня?..».

В первую зиму ему и жене с двухгодовалым сыном Алешей пришлось туго. Денег в церкви не было. Старушки пенсию получали либо с опозданием в несколько месяцев, либо вообще не получали. Колхоз, в котором они проработали всю жизнь, развалили. Мужчины разъехались по городам. Оставшиеся с бабушками внуки отбирали у своих прародительниц пенсии и все пропивали. Жили селяне с огородов да грибами и ягодами. В некогда большом селе в триста дворов на зиму оставалось пятнадцать пенсионерок. Только у двоих были мужья, остальные вдовствовали, а баба Дуся – в девицах.

Помогать отцу Олегу было некому. Отец его умер рано, а мать жила на пенсию. У жены Елены такая же ситуация. Свой первый Новый год на приходе они отпраздновали картошкой, солеными огурцами и мочеными яблоками. Но в Рождество на канун принесли шанежки местной выпечки, кусок сала, десяток яиц, бутылку подсолнечного масла и литровую банку сметаны. Большего и ждать было нельзя. На все село из живности оставались одна корова, три козы да несколько поросят. Даже кур держали только две старушки.

Однокурсник отца Олега, узнав о бедственном положении старого друга, прислал немного денег. Он и сам бедствовал вместе со всей страной. Деньги деньгами, а вот купить на них можно было в местном магазине только печенье да маринованную свеклу. В конце января завезли в село десять мешков риса. К счастью, матушка Елена оказалась в тот момент в магазине. Продавщице было лень распаковывать мешки и продавать рис на вес: знала, что и так разберут. Елене помогли вынести и положить на санки пятидесятикилограммовый мешок. Она довезла поклажу до дома, а поднять на крыльцо нет сил. Села она на ступеньку и плачет. Такой и нашел ее отец Олег. Это был единственный случай, когда матушка проявила слабость. А до этого держалась стойко. Не роптала и даже мужа утешала, видя, что тот переживает от того, что не может облегчить ей жизнь.

А было ей, городской женщине, ой как непросто: воду из колодца носить, печь топить, стирать в корыте, а полоскать в проруби… Но рядом был любимый муж, а главное – у них обоих была горячая вера. Они с отцом Олегом с самого начала знали, что будут трудности и искушения, и были готовы к ним. Елена видела, что женщины, которым она годилась во внучки, видят в ней особое существо и, хотя и присматривались к каждому ее шагу, относились к ней с уважением. Если сначала ей помогала только баба Дуся, то после Рождества все воцерковленные старушки наперебой предлагали то с сыном посидеть, то сделать что-нибудь по хозяйству. А то вдруг принесут соленых грибов или кастрюлю щей из крошева – так здесь называли квашеную капусту.

В тот год в Великий пост поститься было просто – никаких соблазнов по кулинарной части. Отец Олег служил часто и в будние дни. Никто на эти службы не ходил. Они молились вдвоем с бабой Дусей. Особенно любил отец Олег литургии преждеосвященных даров. Никакими личными просьбами, кроме как о здравии и спасении душ своих домашних, он Господа не донимал, а о своих пасомых молился с особым усердием. Просил Бога умягчить злые сердца молодых людей, обижавших стариков, о даровании им веры и страха Божия, о здравии телесном и духовном немощных селян, оставивших на колхозных полях молодость и здоровье. Правда, все-таки была у него личная просьба: дать сил не впасть в уныние. А унывать было от чего. Вот только времени на уныние оставалось немного.

Работам в храме не было конца: его вернули Церкви лишь за полтора года до назначения отца Олега. Его предшественник успел заделать огромную дыру в стене на северной стороне. Коммунисты в свое время устроили в храме ремонтные мастерские, и через эту дыру въезжали трактора и грузовые машины. Нужно было срочно чинить протекавшую во многих местах крышу, оштукатурить стены, поменять оконные рамы, настелить полы… Одним словом – начать и кончить.

С крышей повезло – ее отремонтировали военные из расположенной неподалеку части. Но как только закончили кровельные работы, пришел приказ о расформировании этой части. Денег на дальнейшие работы не было, и отец Олег занялся благоукрашением. В свободное от служб и треб время он писал иконы и потихоньку, к великому неудовольствию бабушек, избавлялся от местных храмовых «красот»: домотканых дорожек и всевозможных рюшечек из фольги, обрамлявших литографии, вставленные в плохонькие рамки. Но зато с каким восторгом принимали старушки написанную им икону Покрова Божией Матери! Это был настоящий праздник – у них появилась храмовая икона. Прихожанки плакали и говорили, что Сама Царица Небесная посетила Свой дом.

Неожиданно на Пасху отец Олег получил в подарок корову. Это баба Дуся упросила своего племянника, добывавшего нефть на севере Тюменского края, помочь батюшке. С этого момента жизнь решительно изменилась. Матушка научилась доить молоко. Из него приготовляла сметану, масло и творог. Сынок Алешенька, переживший полугодовую кормовую скудость, повеселел, стал на глазах поправляться. Отец Олег с матушкой от коровьих даров тоже почувствовали себя поздоровевшими. Хлопот прибавилось, но это были радостные хлопоты.

В июле отец Олег стал заготавливать на зиму сено. Неожиданно обнаружился в нем талант косца. Конкурентов у него не было. Поля непаханые, травы много. Для коровы – раздолье. А корова-то не совсем обычная – во весь лоб у нее белел крест. Это все отметили: звездочки часто бывают, а крест, да еще правильной формы… Назвали ее Крестушкой. Летом Крестушка за три дойки давала двадцать пять литров. А уж какая умница: и на имя свое отзывалась, и команды понимала. Матушку полюбила: ходила за ней, как собачка.

А в середине августа Крестушку украли. Пошел отец Олег в поле: колышек, к которому ее привязывали, на месте, а самой коровы нет. Как увели среди бела дня, да так, что никто не заметил?! На дорогу ее не выгоняли, через село не прогоняли. Разве что в лес увели, а там, через лес, либо в соседние деревни, либо на дорогу. А по дороге на грузовике увози куда хочешь. Искать было бесполезно. В милицию отец Олег обращаться не стал, а баба Дуся обошла соседние деревни, расспрашивая, не видел ли кто коровы с белым крестом на лбу. Но никто такой коровы не видел.

Народу летом в селе прибавилось изрядно. В отпуск приехали к своим старикам сыновья да дочери со своими семьями. Оказалось, что в летний сезон в селе немало дачников. И не только из областного центра, но даже из Москвы. Многие городские приходили на службу. Даже певчая объявилась – студентка Московской консерватории. Прибавились требы: крестить детей приезжали дачники из соседних деревень. Матушка решила, что теперь можно купить новую корову, но отец Олег все деньги потратил на строительные материалы и, чтобы успеть до холодов, начал штукатурить стены. На сей раз матушка не сдержалась и в сердцах произнесла: «Мог бы и о нас с детьми подумать. Никуда бы стены не убежали…». Оказалось, что она непраздна, и в январе у Алеши появится, как ей мечталось, сестричка. Отец Олег обнял свою терпеливую подругу жизни и уверенно пообещал: «Будет у нас и корова, и все, что потребно для жизни. Все даст Господь, если мы будем прежде всего думать о Нем и трудиться Ему».

Вторая зима прошла, не в пример первой, намного легче. Они и картошки заготовили, и грибов с ягодами собрали изрядно.

Осенью в двух соседних деревнях поселились семьи вышедших на пенсию мурманских рыбаков. Несколько мурманчан с женами стали регулярно посещать воскресные богослужения. У них были машины, и они охотно отвозили батюшку на требы. Видя усердие отца Олега и его безденежье, они уговорили бывших земляков начать помогать ему. В церковной кружке появились суммы до тех пор не виданные. Время от времени батюшке приносили копченую рыбу. Благодетелями были отставные рыбаки Николай и Георгий, которым присылали рыбу оставшиеся в Мурманске сослуживцы. Они начали бескорыстно помогать батюшке штукатурить стены и выполнять разные храмовые работы. Георгий оказался хорошим электриком. За собственный кошт поменял электропроводку и даже установил телефон и сигнализацию. Ничего ценного в храме не было, но в то время церкви грабили часто, и разбойники могли соблазниться иконами, написанными отцом Олегом.

Тридцатого января повезли матушку Елену в районную больницу. Она, как и мечтала, родила девочку: исполнила то, что пообещала, а супруг-то нет – так и не приобрел коровы. Ремонтные работы не позволяли скопить нужную сумму. Была у него и отговорка: «Какое молоко зимой?! Зимой коров запускают до отёла, и их не доят». Эту мудрость подсказала ему баба Дуся. Сам-то он этого не знал. А жене пообещал, что к лету у нее будет корова.

В середине марта Георгий попросил отца Олега пособоровать жену мурманчанина Андрея, жившего вдали от своих собратьев на хуторе. Тот был хозяйственным мужиком. Даже пчел завел. Переехал он в деревню раньше всех. За ним и потянулись друзья. В Бога он не верил, но не противился тому, чтобы священник приехал к захворавшей супруге. Отец Олег ее пособоровал, заодно освятил дом, после чего, во время предложенного хозяином угощения, подвергся серьезной атеистической атаке. На вопросы батюшка отвечал спокойно, хотя тот горячился и по мере разговора все больше и больше раздражался. Под конец старый рыбак сник и как-то печально признался, что несколько раз во время сильных штормов обращался к Богу с просьбой оставить его в живых: «Молиться-то я молился, но все это от страха. А веры все равно нет. Никак не могу понять, почему Бог допускает столько зла».

Отец Олег вздохнул: «Вера – это дар Божий. Без Бога в Бога не уверуешь. А вы уже верующий, коль в море молились. Вам теперь, как тому евангельскому отцу больного сына, нужно сказать: Верую Господи, помоги неверию моему[11]11
  Ср.: Мк. 9, 24.


[Закрыть]. Конечно, если бы не было вечной жизни и со смертью бы для человека все прекращалось, то тогда можно было бы упрекать Создателя. Но смерть – это просто переход в вечность, где душа человека получает воздаяние за все содеянное в земной жизни. На земле мы сдаем экзамен на вечную жизнь. И тот, кто страдал, будет утешен, а тот, кто причинял страдания другим, – наказан. Зло творит не Господь, а человек. А Господь долго терпит и злодеев – ждет их исправления и всячески подсказывает, что нужно прекращать грешить. Для этого Бог даровал человеку совесть. Мы только задумываем что-нибудь непотребное, а совесть уже начинает обличать».

Отец Олег говорил долго, боясь, что его рассуждения не убедят собеседника. Но тот слушал внимательно и ни разу его не перебил. Закончив монолог, батюшка улыбнулся: «Рыбакам непозволительно не верить в Бога. Ведь Господь избрал своими апостолами именно рыбаков. А первым апостолом был ваш тезка, Андрей. Поэтому он и зовется Первозванным».

«А ты – призванный в одиннадцатом часу[12]12
  См.: Мф. 20, 1-16.


[Закрыть],– показал знание Евангелия присутствовавший на беседе и до того молчавший Георгий, – Только ты не перво-, а последнезванный». Андрей не понял своего приятеля и признался, что Евангелия не читал. Батюшка пообещал ему Евангелие подарить.

Когда они шли по двору к машине, раздалось жалобное мычание. Отец Олег стал хвалить хозяина: «Местные коров не держат, а приезжий и пасеку завел, и корову. У меня тоже корова была. Молока давала много. Умница, красавица: на лбу белый крест. Кто-то соблазнился и украл нашу Крестушку».

А дальше произошло следующее. Георгий отвез батюшку домой и сразу же вернулся к приятелю: «Откуда у тебя корова?». «Генка-алкаш продал. Сказал, что кум на север подался, корову девать некуда».

Пошли к Генке. Тот был в изрядном подпитии. Отпирался он недолго. Вид рассерженных крепких мужиков произвел на него впечатление. Он признался, но тут же начал, что называется, «давить на жалость»: «Да чтоб она сдохла, эта корова! Я ж ее для Маринки… Думал, не бросит меня, будет коровой заниматься. А она все равно ушла. Я из-за этой коровы ногу вывихнул, руку сломал. Забодала она меня!».

Пасха в тот год пришлась на первое мая. Народ гулял до десятого. И на эти десять дней в село к старикам приехало много народу. Даже из Мурманска объявились гости. Храм на пасхальной службе был переполнен. Матушке удалось уговорить старушек в тот день не петь. Певчие нашлись: у пяти мурманчанок оказались хорошие голоса, а две из них уже имели опыт пения в церкви. Приехала и консерваторская барышня, так что хор получился на славу.

На крестный ход вышли мужья певчих в стихарях, с хоругвями и иконами. Но как только крестоходцы стали спускаться с высокого крыльца, послышалось громкое мычание. Пегая корова вбежала за ограду. Народ остановился. Батюшка обратился к хоругвеносцам с просьбой найти кого-нибудь, кто бы вывел непрошенную гостью. Несколько человек направились к корове, размахивая руками: «Пошла, пошла отсюда!». Неожиданно матушка Елена воскликнула: «Крестушка!» – и сбежала с крыльца. Крестушка таким радостным мычанием встретила свою бывшую хозяйку, что любой, кого бы в этот миг ни спросили, есть ли у животных душа и разумение, ответил бы: «Конечно, есть!».

К рогам Крестушки был привязан небольшой мешочек. Развязав тесемку, матушка обнаружила пасхальную открытку и записку о здравии Андрея с супругой, детьми и внуками. Жирным фломастером было написано имя «заблудшего и многогрешного» Геннадия. Крестушка лизнула матушкину руку и громко замычала. Кто-то произнес: «Всякое дыхание да хвалит Господа!». А батюшка приказал продолжить крестный ход и громко запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…». Все дружно подхватили: «И сущим во гробех живот даровав!».

2016 г.