Текст книги "Доктор Серван (сборник)"

– Да, это я знаю.

У подножия башни Гинетт он остановился.

– Посмотрите-ка, не видно ли аббата Мулля?

– Нет, – ответил я.

И мы пошли дальше.

У лестницы он опять остановился.

– Аббата Мулля не видать? – спросил он.

– Нет, вам же сказали.

Нет хуже человека, который повторяет все одно и то же.

– Тогда идемте! – сказал он.

Я надел ему веревку на шею, подвел к лестнице и сказал: «Полезай». Он начал подниматься без замедления, но, взобравшись по лестнице на две трети, приостановился и сказал:

– Слышите, я должен посмотреть, действительно ли аббат Мулль еще не приехал.

– Смотрите, – ответил я, – это не запрещено…

Тогда он взглянул в последний раз в толпу, но, не увидев вас, вздохнул. Я думал, что он уже покончил со всем и что остается только толкнуть его, но он заметил мое движение и воскликнул:

– Стой!

– Ну что еще?

– Я хочу поцеловать образок Божьей Матери, который висит у меня на шее.

– А, это очень хорошо, конечно, целуй.

И я поднес образок к его губам.

– Что еще? – спросил я.

– Я хочу, чтобы меня похоронили с этим образком.

– Гм-гм, – сказал я, – мне кажется, что все имущество повешенного, находящееся при нем во время казни, принадлежит палачу.

– Я так хочу! Я хочу! Я хочу…

Терпение мое лопнуло. Он был совершенно готов, веревка была на шее, другой конец веревки был на крючке.

– Убирайся к черту, – воскликнул я и толкнул его.

– Божья Матерь, сжалься.

Ей-богу! Это все, что он успел сказать. Веревка задушила сразу человека и слова. В ту же минуту, как это всегда делается, я схватил веревку, сел ему на плечи – и все было кончено. Он не мог быть на меня в претензии, я не заставил его страдать.

– Но все это мне не объясняет, почему ты явился сюда сегодня вечером.

– О, это-то труднее всего рассказать.

– Ну хорошо, я тебе сам скажу: ты пришел, чтобы снять с него образок.

– Ну да! Черт меня попутал. Я сказал себе: «Ладно! Ладно! Ты хочешь. Это легко сказать, а вот когда ночь настанет, то, будь спокоен, мы посмотрим. И вот, когда настала ночь, я вышел из дому. Тут поблизости я оставил лестницу и знал, где ее найти. Я прошелся, вернулся длинной окольной дорогой и когда увидел, что на равнине уже никого нет, приставил лестницу, влез, притянул к себе повешенного и снял цепочку…

– И что?

– Ей-богу! Верьте или не верьте – как хотите. Как только я снял с шеи образок, повешенный схватил меня, вынул свою голову из петли, просунул в нее мою голову и, ей-богу, толкнул меня, как раньше поступил с ним я!

– Не может быть! Вы ошибаетесь.

– Разве вы не застали меня уже повешенным, да или нет?

– Да.

– Уверяю вас, я не сам себя повесил. Вот все, что я могу вам сказать.

Некоторое время я размышлял.

– А где образок? – спросил я.

– Ей-богу! Ищите его на земле, он здесь где-нибудь, поблизости. Когда я почувствовал, что повешен, то выпустил его из рук.

Я встал и поискал глазами на земле. Луч луны светил мне и как бы помогал в моих поисках. Я поднял реликвию, подошел к трупу бедного Артифаля и надел ему образок опять на шею. Когда медальон коснулся его груди, по всему его телу будто дрожь пробежала, и из груди вырвался стон. Палач отскочил назад. Этот стон осветил мою память. Я вспомнил: в Священном Писании говорится, что во время изгнания бесов последние, покидая тела одержимых, исторгали из них стоны. Палач дрожал, как лист.

– Идите сюда, друг мой, и ничего не бойтесь.

Он осторожно приблизился.

– Что вам угодно?

– Надо вернуть этот труп на его место.

– Ни за что! Вы хотите, чтобы он еще раз повесил меня?

– Не бойтесь, мой друг, я ручаюсь за вашу безопасность!

– Но, господин аббат! Господин аббат!

– Идите, говорю вам.

Он сделал еще шаг вперед.

– Гм, – прошептал он, – я боюсь.

– Напрасно, мой друг. Пока на теле образок, вам нечего бояться.

– Почему?

– Потому что у демона нет власти над ним. Этот образок охранял его, а вы его сняли, и тогда бес направил его душу злу, которое раньше отгонял от него добрый ангел, теперь же оно вселилось в несчастного.

– В таком случае как объяснить стон, который мы только что слышали?

– Это застонал бес, когда почувствовал, что добыча ускользает от него.

– Так, – сказал палач, – это, действительно, возможно!

– Так оно и есть.

– Ну, так я повешу его опять на его крюк.

– Повесьте. Правосудие должно быть совершено, приговор должен быть исполнен.

Бедняга еще колебался.

– Ничего не бойтесь, – подбодрил я его, – я за все отвечаю.

– Дело не в том, – возразил палач, – не теряйте меня из виду и при малейшем моем крике поспешите ко мне на помощь.

– Будьте спокойны.

Он подошел к трупу, поднял его тихонько за плечи и потащил к лестнице, говоря ему:

– Не бойся, Артифаль, я не возьму образок. Вы следите за мной, господин аббат, не правда ли?

– Да, мой друг, будьте спокойны.

– Я не возьму у тебя образок, – продолжал мирно палач, – не беспокойся, как ты хотел, так тебя с ним и похоронят. Ведь он не шевелится, господин аббат?

– Вы же видите.

– Тебя с ним похоронят, а пока что я тебя возвращу на твое место, согласно желанию господина аббата, а не по своей воле, ты понимаешь!..

– Да, да, – сказал я ему, невольно улыбаясь, – но поторапливайтесь!

– Слава богу! Кончено! – сказал он, отпуская тело, которое он прикрепил на крюк, и соскакивая на землю одним прыжком.

Тело закачалось на виселице, безжизненное и неподвижное. Я опустился на колени и приступил к молитвам, о чем меня просил Артифаль.

– Господин аббат, – произнес палач, становясь рядом со мной на колени, – не согласитесь ли произносить молитвы громко и медленно, так, чтобы я мог повторять их за вами?

– Как, несчастный! Неужели ты их забыл?

– Мне кажется, что я никогда их и не знал.

Я произнес пять раз «Отче Наш» и пять раз «Богородицу», и палач повторял их за мной. Покончив с молитвами, я встал.

– Артифаль, – сказал я тихо казненному, – я все сделал для спасения твоей души и вверяю тебя покровительству Божьей Матери.

– Аминь! – добавил мой товарищ.

В эту минуту, как серебристый водопад, лунный свет залил бездыханное тело. В церкви Божьей Матери часы пробили полночь.

– Пойдем, – обратился я к палачу, – больше нам здесь нечего делать.

– Господин аббат, – произнес бедняга, – не будете ли вы так добры оказать мне последнюю милость?

– Какую?

– Проводите меня домой; пока дверь не захлопнется за мной и не отделит меня от этого разбойника, я не буду спокоен.

– Идем, мой друг.

Мы ушли с площади, при этом мой спутник оборачивался чуть ли не после каждых десяти шагов, чтобы убедиться, висит ли повешенный на своем месте. Ничто там не шевелилось. Мы вернулись в город. Я проводил палача до его дома. Я подождал, пока он зажег в доме огонь, затем он запер за мной дверь, через дверь простился со мной и поблагодарил меня. Я вернулся домой в умиротворенном состоянии. На другой день, когда я проснулся, мне сказали, что в столовой меня ждет вдова вора. Лицо ее было спокойное, почти радостное.

– Господин аббат, – заговорила она, – я пришла поблагодарить вас. Вчера, когда пробило полночь в церкви Божьей Матери, ко мне явился муж и сказал: «Завтра утром отправляйся к аббату Муллю и скажи ему, что милостью его и Божьей Матери я спасен».

XI
Волосяной браслет

– Мой милый аббат, – сказал Аллиет, – я вас очень уважаю и питаю глубокое почтение к Казотту, я вполне допускаю влияние вашего злого гения, но вы забываете нечто, чему я сам служу примером, – это то, что смерть не убивает жизнь, смерть не больше как трансформация человеческого тела, смерть убивает память, вот и все. Если бы память не умирала, каждый помнил бы все переселения своей души, от самого сотворения мира до наших дней. Философский камень не что иное, как эта тайна, эту тайну открыл Пифагор, и ее же вновь отыскали граф Сен-Жермен и Калиостро, этой тайной в свою очередь обладаю я, мое тело может умереть, я твердо помню, оно умирало уже четыре или пять раз, и даже, если я говорю, что мое тело умрет, я не совсем прав. Существуют некоторые тела, которые не умирают, и я обладаю одним из таких тел.

– Господин Аллиет, – сказал доктор, – можете ли вы заранее дать мне свое согласие?

– Согласие на что?

– Вскрыть вашу могилу через месяц после вашей смерти.

– Через месяц, через два месяца, через год, через десять лет – когда вам будет угодно, доктор, только соблюдайте предосторожности… Так как вред, который вы причините моему трупу, мог бы повредить другому телу, в которое вселилась бы моя душа.

– Итак, вы верите в эту нелепость?

– Мне заплатили, чтобы я верил: я видел.

– Что вы видели? Вы видели живым одного из таких мертвецов?

– Да.

– Ну, господин Аллиет, так как некоторые уже рассказали свои истории, то и вы свою расскажите: было бы любопытно, если бы она оказалась одной из самых правдоподобных.

– Правдоподобной ли она вам покажется или нет, я расскажу всю правду. Я ехал из Страсбурга на воды Луешь. Вы знаете, доктор, эту дорогу?

– Нет, но это не важно, продолжайте.

– Итак, я ехал из Страсбурга на воды Луешь и, конечно, проезжал через Базель, где должен был покинуть наемный экипаж и взять извозчика.

Остановившись в отеле «Корона», который мне рекомендовали, я разыскал экипаж и извозчика и просил хозяина узнать, не едет ли кто по тому же маршруту. В утвердительном случае я поручил ему предложить такой особе совместную поездку, так как от этого она была бы более приятна и обошлась бы дешевле. Вечером он вернулся с благоприятным результатом: жена базельского негоцианта, потеряв трехмесячного ребенка, которого сама кормила, заболела, и ей предписали лечиться на водах Луешь. То был первый ребенок у молодой четы, поженившейся год тому назад. Хозяин рассказал мне, что молодую женщину с трудом уговорили расстаться с мужем. Она непременно хотела или остаться в Базеле, или чтобы муж ехал с ней в Луешь, но, с другой стороны, состояние ее здоровья делало необходимым пребывание ее на водах, а состояние его торговли требовало его присутствия в Базеле. Супруга решилась ехать и должна была на другой день утром выехать со мной. Ее сопровождала горничная.

Католический священник, служивший в одной из окрестных деревушек, также был нашим попутчиком и занимал четвертое место в экипаже. На другой день в восемь часов утра за нами к отелю подъехал экипаж, священник уже сидел там. Я занял свое место, и мы отправились за дамой и ее горничной. Сидя в экипаже, мы присутствовали при прощании супругов. Оно началось у них в квартире, продолжалось в магазине и закончилось только на улице. У жены было, несомненно, какое-то предчувствие, так как она все не могла успокоиться. Можно было подумать, что она отправляется в кругосветное путешествие, а не за пятьдесят миль.

Муж казался спокойнее, хотя и он все-таки был взволнован более, чем следовало бы при подобной разлуке. Наконец, мы уехали. Конечно, мы – я и священник – уступили лучшие места путешественнице и ее горничной, то есть мы сидели на передних, открытых, местах, а не внутри экипажа. Мы поехали по дороге на Солер и в первую же ночь остановились в Мудингвиле. Наша спутница весь день была сильно огорчена и озабочена. Заметив вечером по дороге обратный экипаж, она хотела вернуться в Базель. Горничная, однако, уговорила ее продолжать путешествие. На другое утро мы тронулись в путь в девять часов утра. День был короткий, мы не рассчитывали проехать дальше Солера. К вечеру, когда показался город, больная наша забеспокоилась.

– Ах, – воскликнула она, – остановитесь, за нами едут.

Я высунулся из экипажа.

– Вы ошибаетесь, сударыня, – ответил я, – на дороге никого нет.

– Странно, – настаивала она. – Я слышу стук копыт лошади.

Я подумал, что не рассмотрел хорошо, и еще сильнее высунулся из экипажа.

– Никого нет, сударыня, – сказал я ей.

Она сама посмотрела и убедилась, что на дороге никого нет.

– Я ошиблась, – сказала она, откидываясь вглубь экипажа.

Она закрыла глаза, будто желая сосредоточиться на своих мыслях. На другой день мы тронулись в пять часов утра. В этот день мы совершили длинный путь. Наш извозчик приехал в Берн на ночевку в тот же час, как и накануне, то есть около пяти часов; спутница наша словно очнулась ото сна и протянула руку к кучеру.

– Кучер, – сказала она, – стойте! На этот раз я уверена, что за нами едут.

– Сударыня, вы ошибаетесь, – ответил кучер. – Я вижу только трех крестьян, которые перешли через дорогу и идут неторопливо.

– О! Но я слышу галоп лошади.

Слова эти сказаны были с такой уверенностью, что я невольно оглянулся назад. Как и вчера, на дороге решительно никого не было.

– Это невозможно, – ответил я, – я не вижу всадника.

– Как это вы не видите всадника, когда я вижу силуэт человека на лошади?

Я посмотрел по направлению, которое она указывала, и действительно увидел тень лошади и всадника. Но я тщетно искал тех, кто эти тени отбрасывал. Я указал на это странное явление священнику, и тот перекрестился. Мало-помалу тень стала бледнеть, становилась все менее и менее ясна и, наконец, исчезла.

Мы въехали в Берн. Все предчувствия бедной женщины казались ей роковыми. Она все твердила, что хочет вернуться, однако продолжала свой путь.

Вследствие ли душевной тревоги или вследствие прогрессирующей болезни, тут здоровье ее настолько ухудшилось, что ей пришлось продолжать дальше путь на носилках; таким образом она проследовала через Кандер-Таль, а оттуда на Гемми. По прибытии в Луешь она заболела рожистым воспалением и больше месяца была глуха и слепа. К тому же предчувствия ее не обманули: едва она проехала двадцать миль, мужа ее поразило воспаление мозга. Болезнь так быстро развивалась, что, сознавая опасность своего положения, он в тот же день отправил верхового предупредить жену и просить ее вернуться. Но между Лауфеном и Брейнтейнбахом лошадь пала, всадник свалился, ушибся головой о камень, остался в гостинице и смог лишь известить пославшего его о случившемся с ним несчастье.

Тогда отправили другого нарочного, но, несомненно, над ними тяготел какой-то рок: на выезде из Кандер-Таля он оставил лошадь и взял проводника, чтобы подняться на возвышенность Швальбах, которая отделяет Оберланд от Вале, однако на полпути с горы Аттелс сошла лавина и унесла его в пропасть, проводник спасся каким-то чудом.

Между тем болезнь быстро прогрессировала. Больному пришлось обрить голову, так как он носил длинные волосы, а на голову надо было класть лед. С этого момента умирающий не питал уже больше никакой надежды, и в минуту некоторого облегчения он написал жене:

«Дорогая Берта! Я умираю, но я не хочу расстаться с тобой совсем. Сделай себе браслет из волос, которые у меня срезали и которые я сохранил для тебя. Носи всегда этот браслет, и мне кажется, что благодаря ему мы всегда будем вместе. Твой Фридрих».

Он отдал письмо третьему нарочному, которому велел отправиться в дорогу тотчас же после его смерти. В тот же вечер он скончался. Через час после его смерти курьер уехал, и, оказавшись удачливее своих предшественников, к концу пятого дня приехал в Луешь. Но он застал несчастную вдову оглохшей и ослепшей. Только через месяц, благодаря лечению водами, ее глухота и слепота стали проходить. Только по истечении еще одного месяца решились сообщить ей роковую весть, к которой она была уже подготовлена своими видениями. Она пробыла на водах еще месяц, чтобы окончательно поправиться, и, наконец, через три месяца отсутствия, вернулась в Базель. Так как и я закончил курс лечения и болезнь, от которой я лечился водами, – ревматизм, – значительно облегчилась, то я просил позволения ехать вместе с ней. Берта с признательностью согласилась, поскольку получала возможность говорить со мной о муже, которого я, хотя и мельком, видел в день отъезда, но все же видел. Мы расстались с Луешем и на пятый день вечером вернулись в Базель.

Что может быть печальнее и тяжелее возвращения бедной вдовы домой? Так как молодые супруги были одиноки, то, когда муж умер, магазин заперли, торговля пришла в упадок, как останавливаются часы, когда останавливается маятник. Послали за врачом, который лечил больного, разысканы были те, кто присутствовал при последних минутах умирающего. Она попросила передать ей волосы, завещанные мужем. Врач вспомнил, что он действительно велел остричь ее супруга, парикмахер вспомнил, что он действительно остриг его, – вот и все. Волосы же куда-то запрятали, выбросили – словом потеряли.

Женщина была в отчаянии: она не могла исполнить единственное желание умершего, чтобы она носила браслет из его волос. Прошло несколько ночей, очень тяжелых, тоскливых ночей, в течение которых вдова бродила по дому, словно тень. Едва она засыпала или, вернее, едва она начинала дремать, как правая рука ее немела, и она просыпалась оттого, что онемение почти достигало сердца. Это онемение начиналось от запястья, то есть с того места, где должен был находиться волосяной браслет и где она ощущала сдавливание как бы от очень тесного металлического браслета, а от кисти онемение, как мы сказали, распространялось до сердца.

Было очевидно, что умерший таким образом пытался показать, как сожалеет о том, что его последняя воля не была исполнена. Вдова именно так истолковала эти свои ощущения. Она решила вскрыть могилу и если будет возможно, то собрать оставшиеся волосы и выполнить последнее желание мужа. Никому не сказав ни слова о своем плане, она послала за могильщиком. Но могильщик, хоронивший ее мужа, к этому времени тоже умер. Новый могильщик всего две недели назад вступил в должность и не знал, где находится могила ее мужа. Тогда, надеясь на откровение, она отправилась одна на кладбище, села на могилу, покрытую свежей зеленой травой, какая обычно растет на могилах, и стала выжидать какого-нибудь нового знака, по какому могла бы приняться за свои розыски.

На ограде кладбища было изображено шествие мертвецов. Взгляд ее невольно упал на Смерть, и она никак не могла оторвать его от этой насмешливой и страшной фигуры. Но вот ей показалось, что Смерть подняла свою костлявую руку и пальцем указала на могилу среди нескольких недавних свежих могил. Вдова направилась прямо к этой могиле, и, когда подошла к ней, ей показалось, что она ясно увидела, как Смерть опустила руку на прежнее место. Тогда она отметила могилу, пошла за могильщиком, привела его к указанному месту и приказала:

– Копайте здесь!

Я присутствовал при этом. Мне хотелось проследить это таинственное происшествие до конца. Могильщик принялся копать. Добравшись до гроба, он снял крышку. Сначала он было поколебался, но вдова сказала ему твердым голосом:

– Снимайте, это гроб моего мужа.

Он повиновался, так как эта женщина умела внушить другим ту уверенность, какую она сама испытывала. И тогда свершилось чудо, которое я видел собственными глазами. Не только тело оказалось телом ее мужа, он не только имел, если не считать бледности, свой прижизненный облик, но остриженные волосы со дня смерти так отросли, что пробивались во все щели гроба. Тогда бедная женщина нагнулась к покойнику, который казался спящим, поцеловала его в лоб, отрезала прядь этих длинных волос, столь чудесным образом выросших на голове мертвеца, и заказала себе из них браслет. С этого дня онемение по ночам исчезло. Но всякий раз, когда вдове грозило какое-либо несчастье, ее предупреждало об этом тихое сдавливание, дружеское пожатие браслета.

– Ну! И вы полагаете, что этот мертвец действительно умер? Вы думаете, что труп был и в самом деле трупом? Я так не думаю.

– Но, – вмешалась бледная дама таким странным голосом, что мы все вздрогнули в темноте, царившей в комнате из-за отсутствия освещения, – вы слышали, не выходил ли этот покойник из могилы, вы слышали, не видел ли его кто-нибудь и не чувствовал ли кто его прикосновения?

– Нет, – сказал Аллиет, – я уехал оттуда.

– А! – воскликнул доктор. – Вот мадам Грегориска уже готова превратить вашего купца-швейцарца из Базеля в польского или венгерского вампира. Разве вы во время своего пребывания в Карпатах, – продолжал, смеясь, доктор, – не встречались там случайно с вампирами?

– Слушайте, – произнесла бледная дама со странной торжественностью, – раз здесь уже все рассказывали свои истории, то и я расскажу одну. И вы, доктор, уже не сможете сказать, что это вымысел, ибо это моя история. Вы узнаете, почему я так бледна.

В эту минуту лунный луч пробился через оконные занавеси и осветил кушетку, на которой она полулежала. Луч озарил ее синеватым светом, и она казалась черной мраморной статуей надгробия. Никто не откликнулся на ее предложение, но молчание, царившее в гостиной, показывало, что все с волнением ждут ее рассказа.