Текст книги "Доктор Серван (сборник)"

IV

Едва Серван позвонил, как раздался собачий лай, указывавший на присутствие в доме скверной моськи – неизменного спутника озлобленных старых дев. Вслед за этим дверь отворилась, и доктор Серван увидел лицо пожилой женщины, на котором читалось единственное желание: чтобы тот, кто пришел в такую пору и нарушил ее покой, поскорее удалился. Не приглашая посетителя войти, хозяйка спросила его, что ему угодно, но, казалось, хотела сказать совсем другое, что-нибудь вроде: «Я вам ничего не должна и вовсе вас не знаю, почему же вы беспокоите меня в такой час?» Доктор тотчас понял, с какой черствой душой ему придется иметь дело.

– Я хочу видеть хозяйку дома, – заявил он.

– Я и есть хозяйка.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Войдите, – сказала женщина и пригласила господина Сервана в гостиную.

Хозяйка на некоторое время удалилась, чтобы, как она объяснила, «одеться подобающим образом». Действительно, женщина отворила дверь в капоте и ночном чепчике, но когда она поняла, что речь пойдет о довольно важном деле, раз ее посетили в такой час, то не захотела оставаться при мужчине в таком «наряде», несмотря на свои шестьдесят лет.

Доктор остался один, потому как и собака, которая поначалу облаяла незнакомца, обнюхав его, ворча последовала за своей хозяйкой. По святилищу можно судить и о самом божестве. Все вокруг блестело той чистотой, которая в жилище у бедных людей говорит о порядке и бережливости, а у богатых – о глупости и эгоизме. Мебель была ореховая. Когда мы говорим «мебель», то подразумеваем под этим словом находившийся в комнате круглый стол, нечто вроде сундука и четыре стула. Только ход часов с кукушкой однообразным стуком нарушал печальное молчание этой комнаты. Ни из одного замка не торчал ключ, но все они наверняка были заперты на два оборота. Две французские гравюры, заключенные в рамки из черного дерева, служили единственным украшением гостиной. Огромный камин с разверстой черной пастью, по всей видимости, не топили накануне, хотя погода стояла такая, что не лишним было бы позаботиться и о тепле. Под столом, однако, находилась жаровня – хозяйка явно нуждалась в том, чтобы ее пищеварительный процесс не прерывался. На камине стояла лампа и два подсвечника без свечей, а рядом с ним висели щипцы для углей с украшениями, некогда позолоченными.

Доктор окинул взглядом убранство этой комнаты, и на его губах появилась улыбка. Мнение, которое доктор составил себе о хозяйке дома, совершенно подтвердилось. Одного этого беглого взгляда доктору Сервану оказалось достаточно, чтобы догадаться о том, сколько страданий пришлось вынести Жанне и трем ее дочерям. Хозяйка дома, наконец, вернулась.

– Я вас слушаю, – сказала она и знаком пригласила доктора сесть.

– Дело в том, – начал доктор Серван, – что последняя дочь Жанны умерла.

– Когда же?

– Вчера вечером.

– А, тем лучше для этой старухи.

– Почему же, сударыня?

– Потому что дочь была ей в тягость, и теперь, когда Жанна станет заботиться только о себе, то не будет так несчастна.

– Ваша правда, сударыня, – для вида согласился доктор. Поклонившись, он взглянул на ту женщину, что произнесла эти бесчеловечные слова: она сидела и ласкала свою гадкую рыжую собачонку, запрыгнувшую к ней на колени, – единственное существо, которое она когда-либо любила.

– И тем менее Жанна будет несчастна, – продолжал доктор, – если не покинет ту комнату, в которой живет.

– Разве ей у меня плохо?.. Я сделала для нее все, на что у меня только хватило средств.

– Да, она говорила… Но у нее остался еще один ребенок.

– Ах да, сын этой развратницы, ее старшей дочери.

– Я не могу судить, было ли ее поведение развратным… Одно я знаю точно: несчастный мальчик уже почувствовал на себе влияние скверного воздуха этого чулана.

– Многие были бы счастливы иметь такое жилье, которое вы называете чуланом.

– Я пришел сюда, сударыня, чтобы попросить вас отдать Жанне те две комнаты, что пустуют в вашем доме.

– Но чем она будет платить? Я не могу позволить ей жить в них даром.

– Да она и не станет жить даром. Я заплачу за нее.

– Но кто же вы?

– Я – доктор Серван.

– А, вы доктор Серван? Говорят, что вы помогаете бедным. Если я буду нездорова, то непременно обращусь к вам за помощью.

– Охотно приму вас, сударыня. Плату за мои визиты мы будем вычитать из тех денег, которые я буду давать вам за комнаты Жанны.

Хозяйка закусила губу. Сложно было найти человека более эгоистичного, подлого и скупого, чем эта женщина. Но когда существо, подобное ей, обманывается в своих ожиданиях, когда в сердце его разгорается ненависть, то и лицо его в ту же минуту принимает страшное выражение. Из последних слов доктора хозяйка дома заключила, что не сможет обмануть его, и тогда ее охватил порыв сильнейшей злобы. Она пообещала себе отомстить ему за то, что он не поддался на ее уловку.

– Итак, милостивый государь, – продолжала женщина, – приступим к делу.

– Охотно, сударыня. Почем вы сдаете эти две комнаты?

– По двадцать пять талеров в месяц, – ответила та, думая отыграться, прибавив пять лишних талеров за две роскошные комнаты, являвшиеся предметом мечтаний бедной Жанны, когда ее дочь еще была жива.

– Это очень дешево, – проговорил доктор, догадавшийся о намерениях хозяйки.

Он не смог отказать себе в удовольствии позлить ее. Мы не в состоянии описать, что почувствовала эта женщина.

– Только ради старухи Жанны я иду на уступки, с кого-нибудь другого я взяла бы тридцать талеров, – сказала она.

– Потрудитесь дать мне расписку в том, что вы получили сумму за три месяца вперед, – потребовал доктор, вынимая из кармана семьдесят пять талеров.

Старуха дала расписку, предварительно пересчитав деньги, полученные от доктора. Господин Серван встал, попросил ключ от квартиры и вышел. Когда он затворил за собой дверь, хозяйка тотчас подскочила к столу и пересчитала еще раз свои семьдесят пять талеров. Вытащив из кармана ключ, женщина отперла конторку, стоявшую в ее спальне возле самой постели, и убрала деньги в один из ящиков.

Тем временем доктор вошел в только что снятую им квартиру, отворил окна и, осмотрев комнаты, убедился в том, что в них есть все необходимое для жизни Жанны. После этого он спустился вниз и увидел там все ту же картину, правда, ребенок играл теперь на крыльце, возле двери. Мальчик боялся ослушаться пожилого господина. Доктор отправился оповестить всех о кончине дочери Жанны и заказать все для похорон. Только ради исполнения этой печальной церемонии можно было отлучить мать от трупа дочери.

Вечером Жанна, не понимая, каким образом, да, впрочем, и не пытаясь этого понять, оказалась в новой постели. Ее одолел приступ сильной лихорадки. Теперь, когда ее печальная обязанность была окончена, она провалилась в сон, с которым боролась в продолжение месяца. Что касается ребенка, то он, окруженный игрушками, которые подарил ему доктор, заснул в своей комнате с улыбкой на лице. После ужина доктор Серван рассказал Ивариусу об отчаянии бедной женщины и в довершение прибавил:

– Человек, который смог бы воскресить это безвременно умершее дитя, был бы счастливейшим из людей.

– К несчастью, это невозможно, – проговорил в ответ верный слуга.

– Это мы еще посмотрим…

– Что вы хотите сказать?

– Если врач, который понимает свое предназначение, продлит жизнь человека, он уже совершит славный поступок. Но вот вернуть человеку жизнь – дело совсем другое… Я хочу попробовать.

– Вы? – изумился Ивариус, подумав, что его господин сошел с ума.

– Да, я.

Ивариус не удержался и рассказал всем об этом разговоре со своим господином, и тогда по городу С. пронесся слух, что доктор Серван занимается вещами сверхъестественными. Теперь настала пора поведать о том, каким образом доктор Серван принялся за это необычайное дело и каких он достиг результатов. Но перед тем как начать свое повествование, мы хотим попросить читателя поверить в истинность данной истории, которую мы никак не можем присвоить изобретательности нашего воображения. На другое утро после того, как доктор принял это решение, он отправился к Жанне. Ее не было дома. Доктор увидел только ребенка. Мальчик проснулся очень рано и с восхищением смотрел на свои новые игрушки, не смея к ним притрагиваться. Он будто все еще сомневался, что это сокровище принадлежит ему.

– Где твоя бабушка? – спросил доктор у внука Жанны, который узнал его и улыбнулся.

– На кладбище, – ответил мальчик.

Доктор вышел из дома и отправился на кладбище. Там он почти сразу отыскал свежую могилу молодой девушки, у которой стояла на коленях ее мать. Доктор Серван долгое время созерцал это безмолвное горе. Наконец он, приблизившись к Жанне, коснулся ее плеча. Женщина вздрогнула и встала, словно пробудившись ото сна.

– Ах, это вы, – произнесла она. – Благодарю вас, тысячу раз благодарю, что вы похоронили мою дочь в таком месте, где я всегда смогу ее найти. Других моих дочерей бросили в общую могилу. Я молюсь за них, но не знаю, где они лежат. Моя последняя дочь услышит все молитвы. Этим утешением я обязана только вам. Благодарю вас, благодарю! – И старая женщина принялась целовать руки доктора.

– Полно, – мягко сказал ей Серван, – успокойтесь. У вас остался еще один ребенок, и с Божьей помощью мы спасем его. Печаль не может длиться вечно.

– Печаль матери неугасима, – проговорила женщина.

– Ваше отчаяние навело меня на великую мысль.

– Какую?

– Заняться воскрешением мертвых.

– И вы воскресите моих детей?

– Я вам этого не обещаю или по крайней мере не стану вас в этом уверять. Но надеюсь, мое имя будут благословлять все те, кто потерял кого-нибудь из ближних, если я воскрешу тех, кого они оплакивают.

– О да, вас будут благословлять! И если для вашего дела нужно будет отдать чью-нибудь жизнь взамен той, которую вы снова берете у Бога, то верните жизнь моим детям и возьмите мою, но только тогда, когда я еще раз их увижу.

– И вы не измените своего мнения?

– Вы еще об этом спрашиваете! Вот уже четыре года прошло с тех пор, как меня не покидает эта мысль.

– Что ж, я попробую.

– Когда?

– Очень скоро.

– И вы вернете мне их?!

– Не знаю… К тому же я не могу вернуть вам всех.

– Почему же?

– Ваш сын умер в сражении, а чтобы действовать, мне нужно иметь тело.

– Да, я понимаю, – со вздохом сказала бедная женщина, поняв, что не всем ее надеждам суждено сбыться. – Но что же мои дочери?

– Я постараюсь вернуть вам последнюю дочь, так как она умерла только что. Возможно, мне удастся… Две другие умерли слишком давно: земля уже разрушила органы, необходимые для жизни. Кроме того, в этом странном предприятии, на которое я решился при виде вашего горя, я, вероятно, смогу лишь оживить тело, но не воскресить его…

– Так вы беретесь вернуть мне дочь?..

– Если мне удастся осуществить задуманное, то я верну ее вам такой, какой она была.

– Но когда вы будете пробовать? – спросила Жанна, которая толком ничего не поняла, кроме того, что доктор пообещал воскресить ее дочь.

– Говорю вам: скоро.

– Завтра или прямо сейчас?

– О нет! Быть может, через месяц.

– Через месяц! – воскликнула бедная Жанна и опустила голову. – Еще целый месяц мне придется страдать!

– Нет, – возразил доктор, – надеяться. В течение этого месяца у вас будет чем заняться. Я сосредоточу свои усилия на том, чтобы вернуть вам дочь, а вы позаботитесь о том ребенке, который у вас остался. Итак, Жанна, верьте и будьте тверды.

– И вы клянетесь, что возвратите мне дочь?

– Я сделаю все, что позволит мне сделать наука. Теперь же возвращайтесь домой и не сокрушайтесь больше о той, что спит в могиле; лучше подумайте о том, за кого вам придется дать отчет Богу. Притом, постарайтесь угодить Господу, ведь без Его помощи мне в моем предприятии не обойтись, – прибавил доктор с улыбкой.

– Итак, через месяц?..

– Через месяц.

– Мы будем видеться с вами в продолжение этого времени?

– Каждый день.

– О, благодарю вас! – воскликнула Жанна, в слезах бросаясь целовать руки доктора.

После этого она в последний раз поклонилась могиле и, улыбаясь, удалилась от нее, как будто дочь ее спокойно лежала в колыбели. Понятно, что отныне эту женщину занимала только одна мысль: как скоро наступит тот счастливый день, когда она снова увидит свою Терезу. Эта надежда показалась бы ей безумной или по крайней мере несбыточной, если бы она хоть на минуту задумалась обо всем сказанном. Однако доктор говорил с такой уверенностью в успехе своего предприятия, что эта уверенность передалась и ей. К тому же, как можно требовать от женщины, потерявшей своего последнего ребенка, чтобы она не верила тому человеку, который обещает ей его возвратить?

Жанна, обезумевшая от горя, уцепилась за ту надежду, которую ей подавали. Иногда ее все же одолевали сомнения в возможности такого великого счастья. Ей казалось, что человек не властен воскресить разрушенное Господом. Но в такие моменты она старалась отогнать от себя всякие сомнения и принималась уверять себя в том, что у доктора вовсе нет причин обещать ей то, чего он никакими средствами не сможет исполнить. Ей думалось, что она просто не в состоянии постичь научный прогресс своим темным разумом, а потому ей оставалось лишь положиться на голос своего сердца. Жанна убеждала себя в том, что Бог, совершивший столько чудес, вероятно, допустит еще одно чудо, чтобы утешить ее великую печаль, которая не может быть наказанием, а должна быть только испытанием. Итак, Жанна вернулась домой преображенной.

Обстановка комнат, в которых ее накануне устроили, и вещи, которых она прежде не замечала, наконец-то привлекли ее внимание, потому что теперь все это существовало не для нее одной, но и для ее дочери Терезы. Вернувшись к жизни, Тереза будет счастлива, ведь она так привыкла к нищете, что в минуту пробуждения все эти предметы покажутся ей очаровательными, даже сказочными. Жанна становилась вдвое счастливее при мысли о радости, которую испытает ее дочь. Когда женщина вернулась домой, ее внук, окруженный игрушками, уже спал. Она взяла его на руки и так крепко обняла, что тот, вскрикнув, проснулся. Узнав бабушку, он улыбнулся ей этой чистой и ясной улыбкой ангелов, которую дети, вырастая, теряют.

– Мы ее еще увидим, – сказала ему Жанна.

Ей очень хотелось сообщить кому-нибудь о своем счастье, пусть даже и существу, не способному пока ее понять. Когда человек испытывает большую радость или переживает большое горе, ему кажется, что каждый чувствует то же, и, обращаясь к первому встречному, он надеется найти в нем друга, который будет соболезновать его горю или разделит с ним радость. Прежде чем ребенок успел что-либо ответить Жанне, она снова взяла его на руки и начала покрывать поцелуями. С этого дня женщина совершенно изменилась как внешне, так и внутренне.

Последний удар, нанесенный рассудку матери смертью дочери, оказался так силен, что только средство, изобретенное доктором, могло его успокоить. В том положении, в котором пребывала Жанна, спокойствие представлялось вещью невозможной, если только оно не было совершенной апатией, предшествующей смерти. Лихорадка бедной женщины, вызванная бессонными ночами и страшным потрясением, приняла другое направление: отчаяние обернулось безумной радостью, беспредельной надеждой. Ее возбуждение было так сильно, что любой пустяк мог обратить в безумие эту навязчивую мысль о воскресении Терезы, освещавшую и подкреплявшую жизнь Жанны. Кроме того, в ее жизни вместе с надеждой так неожиданно появились материальные блага, что не верить в чудо было бы, по мнению женщины, безбожием и неблагодарностью. Внимание, которое уделял ей доктор, деньги, что он ей давал, комнаты, наполненные свежим воздухом, которые он для нее снял, внушали ей доверие.

Из своего прежнего жилища Жанна забрала скудную мебель и хорошенько вычистила ее. Из комнаты, в которой временно поселился мальчик, женщина устроила будущую спальню для Терезы. Умилительно было наблюдать за тем, с какой заботливостью бедная мать убирала комнату, где, как она надеялась, будет жить ее дочь! Постель была покрыта чистой простыней, на окнах – белые гардины, деревянное изображение Спасителя, присутствовавшее при смерти молодой девушки, также ожидало ее появления.

В этой комнате все было готово, чтобы принять Терезу, когда она вернется. Новые платья и уборы, хотя и очень простые, но до сих пор незнакомые девушке, ожидали ее пробуждения и должны были сделать ее вторую жизнь несравненно счастливее первой. Мать ничуть не сомневалась в обещанном пробуждении дочери: она даже перестала носить траур, хотя до этого пять лет не расставалась с черными одеждами. Каждый день она ходила на кладбище, но с улыбкой радости на устах, а не с печалью и унынием в сердце, как на следующий день после смерти Терезы. Жанна бросала цветы на могилу своей девочки и говорила с ней о будущем так, словно та могла ее слышать. Все это еще не было безумием, но являлось его предвестником.

Понятно, что горькая печаль бедной женщины не могла так быстро смениться восторженной радостью, не удивив всех до единого жителей города С. Когда они приносили свои соболезнования Жанне, она отвечала им, что ее дочь вернется к ней. Сначала все решили, что это великое горе повредило рассудок женщины, но имя доктора Сервана, так тесно связанное с этой историей, его обещание воскресить Терезу и, наконец, известная всем ученость старика заставили весь город с нетерпением ждать назначенного срока. Тереза стала предметом всеобщих толков, а доктор, проводивший теперь все время дома и отправлявший к своим больным Ивариуса, прослыл существом необычайным. Одни считали его посланником Божьим, другие – шарлатаном, третьи – безумцем, а четвертые – исчадием дьявола. По вечерам вокруг дома доктора начали собираться толпы народа, и малейший жест Ивариуса, ставшего в это время еще более значительным лицом, истолковывался на тысячу ладов. Однако Серван порой все же покидал свое жилище, чтобы проведать каких-нибудь трудных больных или совершить покупки, которые он один только мог сделать. В эти редкие моменты его встречали горожане, и им казалось, что он уже нисколько не походил на прежнего доброго старичка.

По его домашнему костюму люди заключали, что он, отрываясь от усиленных занятий, не хотел терять времени на туалет и выходил из дому так, как был, не заботясь о том, что скажут его знакомые. Дело, которым он занимался и о котором судачили теперь во всем городе, как ему казалось, извиняло его небрежный вид. Человек, идущий затем, чтобы заказать какое-нибудь лекарство, купить нужные инструменты или навестить умирающего, думал он, не обязан одеваться с таким же лоском, как человек, который идет заводить какие-нибудь праздные интрижки. Раньше доктор всегда отличался изысканностью своего гардероба, так что все эти изменения не могли не обратить на себя внимания.

Все встречавшие доктора Сервана заметили, как он похудел. Его борода не была уже, как прежде, тщательно выбрита, щеки впали и лишились румянца – одним словом, постоянные занятия, бессонные ночи, старания преуспеть в том деле, которое он задумал, оставили заметные следы на его лице, когда-то свежем и излучавшем здоровье. Горожане бросались с расспросами к тем людям, к которым доктор ходил заказывать свои лекарства или инструменты, однако те и сами решительно не понимали, зачем господину Сервану могли понадобиться все эти вещи.

Засыпали вопросами и Ивариуса, ведь его можно было встретить гораздо чаще, нежели его господина. Верный слуга рассказывал, что доктор сидел запершись в своем кабинете, почти ничего не ел, очень мало спал и заговаривал с ним только тогда, когда хотел отдать какие-нибудь приказания, не давая никаких объяснений тому, чем занимался. Ивариус исполнял приказы доктора, ничего в них не понимая, и тщетно пытался догадаться о назначении тех средств, которые просит принести его господин. Потому слуга вынужден был, так же как и другие, просто ждать.

Каждый день к доктору Сервану приходила со своим внуком Жанна. Ребенок, очевидно, поправлялся, благодаря попечению доктора и бабушки: кашель прекратился, взгляд стал живее, а с лица сошла желтизна, которая свидетельствовала о болезни. Жанна выходила от доктора со слезами радости на глазах, а когда ее спрашивали о том, что она видела, то она просто отвечала:

– Он обещал вернуть мне Терезу! Какое мне дело до того, какие он употребит для этого средства? Лишь бы он исполнил свое обещание!

V

Несмотря на все это, случались дни, когда Жанна теряла веру. Это были дни, когда небо покрывалось серыми облаками, и сеял мелкий дождь. В такие часы рассудок бедной женщины вступал в борьбу с верой. Думая о теле своей несчастной дочери, едва прикрытом ветхим одеянием и, вероятно, уже давно сгнившими досками гроба, которое мочит дождь, проникающий сквозь сырую землю, она как сумасшедшая бежала к доктору и спрашивала:

– Это не повредит ей?

– Успокойтесь, – отвечал ей Серван, – я тружусь ради спасения Терезы, и в назначенный день вы увидите ее такой же, какой она вас покинула.

Тогда бедная женщина, жизнь которой определяла ее вера, несмотря на дождь, отправлялась на кладбище и, встав на колени на насыпь, возвышавшуюся над могилой дочери, говорила: «Не бойся, дитя мое, мы скоро придем за тобой». По возвращении домой она начинала молиться Богу и просить его, чтобы он остановил дождь, который мочит землю и леденит тело ее бедного ребенка. Все эти дни она думала только о Терезе.

Вспоминая о других своих детях, которых ей не могли вернуть знания доктора, она горько упрекала себя за то, что пожертвовала памятью о них в надежде снова увидеть Терезу. Тогда Жанне казалось, что любовь ее слишком эгоистична, и она больше не надеялась вымолить у Бога прощение за то, что приняла предложение доктора. Она думала, что лучше ей было умереть со своими четырьмя детьми, но не желать вернуть одного из них, что все они одинаково достойны ее любви и сердцу матери не пристало выделять никого из них. Но доктор обещал ей воскресить лишь одну дочь, и потому Жанна просила прощения у остальных детей. Она видела в Терезе ангела, который будет утешать ее в последние минуты ее жизни, оградит ее от отчаяния и проклятий и без труда поможет перейти в тот мир, где она опять увидит своих детей, которых земля не захотела ей вернуть.

Временами, когда эта мысль слишком тревожила Жанну, она отправлялась к священнику и просила у него советов и утешения. Этот добрый человек говорил ей, что Бог посылает ей надежду в утешение; но когда Жанна спрашивала его об обещании, данном доктором, священник отвечал, что может только молить Бога, чтобы Он позволил человеку исполнить столь великий замысел. Теперь мы, если читателю будет угодно, проникнем в кабинет доктора, откуда, вопреки своим словам, Ивариус почти не выходил.

Вполне естественно, что Серван, достигнув определенных высот в области науки, захотел пойти еще дальше и, преодолев различные трудности, столкнулся с невозможным. Человеку, в продолжение пятидесяти лет изучавшему строение человеческого тела и зачастую возвращавшему этот стройный механизм к первоначальной гармонии, нередко приходилось признавать, что его познания бессильны при разрушении одного из органов, влекущем за собой всеобщее разрушение. Как тут было не впасть в искушение преодолеть эту невидимую силу, которая останавливала пытливого ученого, погружая его в сомнения и заставляя осознавать свою немощь! Такой исследователь похож на смелого путешественника, задумавшего перейти высокую гору, но, еще не добравшись до ее вершины, уже ощущающего недостаток воздуха. Бог неспроста ограничил во времени человеческую жизнь. Человек не в состоянии постигнуть эту жизнь, но должен уважать ее.

Если бы первому человеку была известна причина и цель Творения, то конец света уже настал бы, потому что все закончится тогда, когда человек станет на такую высокую ступень развития, что ему нечего будет больше испытывать и нечего искать. Но не такова была Божья воля. Человек должен был стремиться к искуплению первородного греха и заслужить другую, блаженную жизнь. Господь, видя, что человек Его ослушался, наслал на землю истребительный всемирный потоп, чтобы возродить человечество.

Несмотря на все это, люди продолжают ошибаться, и довольно часто. Внешние обстоятельства оказывают на них такое сильное влияние, что порой они напоминают усталого путника. Надеясь сократить расстояние, путник в страшную бурю вступает на неверную дорогу и долго идет среди скал, не приближаясь при этом к цели ни на шаг. Когда где-то впереди проблеснет наконец луч света, то он с удивлением заметит вокруг себя неведомую безграничную равнину и вынужден будет повернуть назад.

Но ничто в мире не бесполезно. Пускай философы, мыслители, писатели, художники и историки объединяют свои познания, верования и труды, подобно тому, как в день решительной битвы народ приносит на поле брани все, что может служить ему оружием. Пускай и они приносят все, что даст толчок развитию просвещения, а об остальном уже не заботятся, потому что это «остальное» уже дело существа высшего порядка, нежели человек. Так рассуждал доктор Серван, и немудрено, что он решился на этот немыслимый подвиг. Как мы уже сказали, этот человек обладал глубокими познаниями и в области сердца человеческого, и в том, что касалось мира вещей. Неудивительно, что, достигнув таких высот, он стал желать чего-то большего и, осознавая, что человек не в силах творить, надеялся на то, что сможет хотя бы пересоздавать.

На этой ниве доктор Серван добился удовлетворительных результатов: он убивал птиц и сразу же возвращал им жизнь. Эти опыты доктор проводил в присутствии Ивариуса и Жанны. Последняя им так обрадовалась, что немедленно поспешила всем о них рассказать. Ивариус с еще большим упорством принялся за работу после того, как доктор сообщил ему о своем плане. Верный слуга охотно посвятил бы этому остаток своей жизни, лишь бы его господину принадлежала честь открытия, которое осчастливило бы такое множество людей. Но, к несчастью, Ивариусу, несмотря на его ученость, не хватало той изобретательности, которая делает людей великими.

Даже в тех случаях, когда он употреблял в дело свои знания, ему недоставало смелости. Он никогда не решился бы применить какое-нибудь отчаянное средство, которому часто бывали обязаны своим выздоровлением самые безнадежные больные. Он скорее согласился бы оставить своего пациента умирать по методе Гиппократа, нежели вылечить его по своей собственной методе. Ивариус до такой степени уважал тех, кому был обязан своими знаниями, что ему казалось святотатством поступить вопреки их предписаниям.

Ивариус видел в своих кумирах венец искусства и думал, что превзойти их невозможно. В нем навсегда сохранились некоторая боязливость и неуверенность, и если он и решался порой отойти от заученных правил лечения, то не иначе, как по трижды повторенному приказанию или, лучше сказать, совету доктора Сервана, который уже давно перестал ему приказывать. Ивариус не осмеливался перечить своему господину, потому что через всю жизнь он пронес к нему чувство самой глубокой благодарности.

Итак, принимая участие в трудах доктора Сервана, причем, без всяких просьб с его стороны, Ивариус так и не проявил той уверенности, которая заставляет человека на что-либо отважиться. Убеждения, продиктованные ему здравым смыслом и подкрепленные хорошим образованием, а также усвоенные в детстве религиозные верования и прописные истины говорили ему о том, что невозможно вернуть к жизни покойника. В этом случае, как и в медицине в целом, он не допускал прогресса – ведь если бы это было возможно, то великие люди, жившие прежде, наверняка бы уже открыли средство, над которым трудился его господин. Таким образом, Ивариус работал только для того, чтобы удовлетворить требованию совести, повелевавшей ему во всем повиноваться своему господину и постоянно видеть в нем источник вдохновения.

Мы должны заметить, что Ивариус был одним из тех людей, которые жаждут познать все уже открытое до них, но не могут к этим открытиям прибавить ничего своего. Без других он навсегда остался бы никем. Одним словом, он считался превосходным медиком, но был совершенно не способен продвинуть медицину еще хотя бы на шаг вперед. Мы останавливаемся на этой отличительной черте, потому что нам кажется, что она существует как в науке, так и в искусстве. По нашему мнению, есть люди ученые, а есть предприимчивые: первые – необходимы, вторые – полезны; первые извлекают выгоду из плодов приобретенных знаний, вторые закладывают основы для знаний будущих; и, несмотря на это, и те, и другие черпают их из одного источника.

Первые советуются только со своими книгами, вторые следуют вдохновению. Именно к этой второй группе и принадлежат люди, которых их современники считают сумасшедшими, а потомки – полубогами; эти-то последние и должны будут сказать впоследствии: «Человек, остановись, ты достиг своей цели». Доктор Серван принадлежал к числу этих избранных. Он был уверен, что уже совершенные открытия не всегда исчерпывают собой весь предмет и что многое еще остается во мраке.

И все же, если мы немного задумаемся над этим мнимым воскрешением, то увидим, что подобная возможность обернулась бы величайшим злом для всего человечества. Бог дал человеку силы, чтобы тот мог существовать только определенное время. Если бы, возвращая человеку жизнь, потерянную им вследствие физического или нравственного недуга, в то же время удавалось бы вернуть прежние силы, молодость и бодрость духа, то против этого нечего было бы и возразить. Правда, в таком случае новое поколение по-прежнему сменяло бы старое, и в мире одновременно находилось бы множество людей, которые беспрестанно умирали бы и снова возрождались, и таким образом от существующего порядка не осталось бы и следа.

Но если мы предположим, что какой-нибудь один человек мог бы вернуть другому человеку прерванную жизнь, но при этом не омолаживал бы всего организма умершего, то вырисовывается грустная картина. Потому как такая жизнь служила бы утешением только тем, кто любил покойного; из-за их эгоистических чувств воскрешенному, которому, быть может, гораздо приятнее было избавиться от тягот жизни, пришлось бы и дальше тянуть эту лямку. В настоящую минуту мы рассматриваем вопрос невозможный и потому бессмысленный. Но, очевидно, среди наших читателей найдутся те, кто скажет: «Не стоило описывать нам доктора Сервана как человека необыкновенного, для того чтобы потом заставить его заниматься тем, что невозможно сделать, а если и возможно, то вредно для всего человечества».

Ради таких читателей мы и обратились к этому вопросу. Им мы должны сказать, что доктор Серван стал свидетелем сцены величайшего отчаяния и решился призвать на помощь все свои познания, чтобы утешить бедную женщину, которая так много страдала. Но считал ли сам доктор возможным это воскрешение, которое он обещал Жанне? Мы так не думаем. Вероятно, он верил, как верим и все мы, что время лучше всего залечивает душевные раны. За несколько дней до своего опыта Серван отправился к матери Терезы и сказал ей: