Текст книги "Доктор Серван (сборник)"

X

Доктор и его слуга в скором времени прибыли к дому графа Доксена. Серван на минуту остановился: лоб его покрывала испарина. Рассеянно вынимая платок, чтобы отереть ее, он сказал своему верному слуге:

– Они замучают меня до смерти.

Когда Ивариус постучал в дверь, ее сразу же отворила старая служанка.

– Вы доктор? – спросила она у Сервана.

– Да.

– Ах, пожалуйте поскорее, моей бедной госпоже очень плохо!

И служанка пошла вперед, показывая доктору дорогу. Серван и Ивариус очутились в прекрасно убранной спальне, в которой, впрочем, царил беспорядок: так обыкновенно бывает, когда в комнате лежит тяжелобольная. В спальне царил полумрак, у дальней стены стояла просторная кровать с великолепными резными колоннами по углам, на которых лежал превосходный малиновый балдахин, бросавший темный отлив на бледное лицо графини. Она лежала неподвижно, как покойница.

Мужчина лет тридцати ходил большими шагами по комнате и время от времени отодвигал полог, чтобы взглянуть на больную, а потом бросался к окну и глядел на улицу, приговаривая:

– Когда же явится этот проклятый доктор!

Затем он снова принимался ходить по комнате, смотрел на полог и злился от нетерпения. Наконец, будучи не в состоянии ждать дольше, он во второй раз послал служанку за Серваном. После этого второго визита Ивариус побежал за своим господином к прокурору. В это время мужчина, с таким нетерпением ждавший прихода доктора, приблизился к постели жены и спросил:

– Тебе плохо, Эмилия?

Молодая женщина попыталась ответить, но слова замерли на ее устах.

– Доктор скоро придет, потерпи немного, – продолжал супруг. – Я опять пошлю за ним Марианну.

Бледная улыбка, которую можно было принять за выражение благодарности, тронула губы графини, ее муж выпустил из рук полог и снова подошел к окну с озабоченным и задумчивым видом.

Когда он стоял у окна, то в слабом свете можно было разглядеть черты его лица. У него были черные волосы, среди которых уже начинали появляться седые и за которыми он привык очень тщательно ухаживать. Но в этот день граф занимался делами более важными, чем сокрытие признаков уходящей молодости, и когда он подходил к окну, то были видны следы, которые оставили на его лице бурно прожитые годы. У этого молодого еще мужчины, рожденного для того, чтобы блистать своей красотой, была поблекшая от бессонных ночей кожа, большие черные глаза с некоторых пор становились все более и более безжизненными. Щеки запали, густые усы скрывали верхнюю губу, но его нижняя губа, немного выдававшаяся вперед, выдавала в нем тягу к сладострастию и открывала ряд черных, местами искрошившихся зубов. Этот человек являлся олицетворением самого изысканного разврата, как по крайней мере можно было судить по внешним признакам. В описываемое нами время он находился, скорее, в сильном волнении, чем в глубоком горе.

– Неужели он не придет! – все повторял он.

Его нетерпение достигло крайней степени, к тому времени как в комнату в сопровождении Марианны вошли Серван и Ивариус.

– Наконец-то! – воскликнул граф, бросившись к ним навстречу.

Серван с первого взгляда сделал насчет графа выводы, о которых мы упомянули выше.

– А где больная?

– Здесь, доктор, – сказал Доксен, отдергивая полог, которым была отгорожена графиня, чтобы свет ее не беспокоил.

Доктор подошел к постели и, взглянув на больную, спросил:

– Почему вы не позвали меня раньше?

– Но я уже дважды посылал за вами сегодня, – довольно сухо ответил граф.

– Я говорю не про сегодняшний день, – произнес Серван, взглянув на Доксена, – потому что не сегодня следовало меня вызывать, вероятно, супруга ваша занемогла уже давно.

– Это правда, – сказал граф, – но мы обращались к другому доктору, которого зовут…

– Меня не интересует его имя, – прервал графа Серван. – Мне ясно одно: вы позвали меня слишком поздно. Все, что можно теперь сделать, пусть делает тот, кто первым взялся за лечение вашей супруги. Я за это не возьмусь, потому что ответственность стала слишком велика.

– Значит, всякая помощь бесполезна? – проговорил граф, побледнев еще больше.

– Да, – ответил доктор. – Нужно чудо, чтобы спасти эту женщину, но, к несчастью, времена чудес еще не наступили, – прибавил он, взглянув на Ивариуса.

– О боже мой! – вскрикнул граф, в изнеможении падая в кресло. – Послушайте, – продолжил он, внезапно поднявшись, – вы должны спасти эту женщину.

В голосе, которым были произнесены эти слова, слышалось отчаяние, готовое обернуться яростью против тех, кто отказывает ему в утешении.

– Я должен вам заметить, граф, – ответил доктор спокойно, – что врачу не говорят: «Спасите эту жизнь, которую хочет забрать Бог», так, как приказывают войску: «Возьмите эти бастионы».

– Простите меня, – сказал Доксен, судорожно протягивая доктору руку, – простите меня, но я так страдаю, что только мое отчаяние оправдывает тон, которым я произнес эти слова. Я отдам половину своего состояния тому, кто спасет эту женщину.

В эту минуту граф, казалось, действительно был взволнован.

– Покоритесь судьбе, граф. Я ничего не могу сделать. Не из тщеславия замечу вам, что если я заявляю, что не могу спасти графиню, то уже никто не сможет этого сделать.

– Итак, – обреченно сказал граф, хватаясь за голову, будто для того, чтобы вырвать у себя волосы, – она должна умереть.

– Почему вы не позвали меня раньше? – снова и снова спрашивал Серван.

Но всякий раз, как доктор это говорил, граф бледнел и начинал торопливо прохаживаться по комнате. Этот человек не кричал, не плакал, но по его изможденному лицу можно было догадаться о величайшем отчаянии, которое он испытывал. Временами глаза его будто стекленели, и он подходил к постели, на которой томилась графиня, опускался перед ней на колени и шептал:

– Бедная женщина! Прости меня!

Доктор внимательно смотрел на него и думал: «Не так страдала старая Жанна, не так страдают Генрих и Франциск, и я полагаю, что этого человека скорее терзают угрызения совести, нежели горе».

Серван взглянул на Ивариуса, который, по всей видимости, догадался о мыслях своего господина, потому что ответил ему утвердительным кивком. Однако они оба пришли для того, чтобы оказать помощь больной, а не для того, чтобы наблюдать агонию умирающей. Поскольку их присутствие было бессмысленно, то доктор подошел к графу, чтобы проститься.

– Вы уходите? – воскликнул Доксен.

– Я не могу ничем вам помочь, а в городе есть другие больные, которые меня дожидаются.

– Итак, все кончено?!

– Один только Бог может спасти графиню.

– Но ей нельзя умирать! – закричал граф, бросился к постели своей жены и начал трясти ее тело, которое уже было неподвижно, как труп. – Неужели наука совершенно бессильна, неужели, пока еще в теле теплится огонек жизни, вы не можете раздуть его? Бога ради, продлите ее жизнь, посмотрите, она еще так молода, сделайте усилие и, может быть, жизнь снова вернется в это тело! Продлите ей жизнь на год, на полгода, на неделю, но не дайте ей умереть сегодня!

– Так вы очень любите графиню? – сказал доктор, подходя к постели и глядя на графа, словно желая прочитать в сердце этого человека.

– Да, черт возьми, да, я ее люблю! – ответил Доксен, стараясь укрыться от взора доктора. – Хотел бы я, чтобы она жила, если бы не любил ее?!

– Это правда, – согласился доктор Серван, – но почему вы готовы удовольствоваться всего одной неделей? Этого же так мало…

– Разве вы не знаете, какое блаженство доставляет отсрочка, как бы ни была она мала, даруемая тем, кого сердце страшится потерять?

– И это правда, граф, но судьбой устроено так, что со временем всякое горе ослабевает, вы еще молоды, из знатного рода, богаты…

При этих словах граф вздрогнул и невольно взглянул на доктора, будто заподозрив в этой фразе скрытый смысл.

– Да, я богат, – сказал Доксен и снова начал прохаживаться по комнате. – Я имею сто тысяч франков ежегодного дохода, что, впрочем, не помешает мне отдать вам половину своего состояния, если вы спасете мою жену, – прибавил он с горькой улыбкой.

– Тогда у вас осталось бы пятьдесят тысяч франков дохода. Это все-таки лучше, чем ничего.

Сказав это, господин Серван взглянул на своего помощника. Ивариус с нетерпением ждал ответа графа.

– Что вы хотите сказать? – воскликнул Доксен, остановившись перед стариком.

– Когда человек любит свою жену так, как вы, то не удивительно, что он за ее спасение готов пожертвовать половину своего состояния, в особенности, если остающаяся у него половина приносит пятьдесят тысяч годового дохода. Но я хотел прибавить, что если бы вы дали мне даже вдвое больше, то и тогда я не смог бы спасти графиню Доксен, которая через час умрет.

– Значит, у нее уже началась агония? – прошептал граф.

– Да.

– И вы не можете привести ее в чувство хотя бы на десять минут? Так, чтобы она смогла говорить?

– Нет.

– Что бы вы ни сделали?

– Что бы я ни сделал.

Граф был бледен как мертвец.

– Хорошо, – сказал он, открывая один из ящиков своего бюро и вынимая несколько золотых, которые подал доктору, – я сожалею, что побеспокоил вас. Вот, получите за визит.

Доктор взял деньги, но, принимая их, почувствовал, что рука графа дрожит.

– Вы не хотите остаться у меня в долгу, граф? – поинтересовался доктор.

– Я хочу быть уверен, что вы получили свои деньги.

– Я могу прийти за ними позже.

– Тогда вы, вероятно, меня уже не застанете.

– Вы уезжаете?

– Нет.

– В таком случае я не понимаю…

– Доктор, вы слышали, чтобы кто-нибудь обещал себя убить?

– Да.

– В таком случае, доктор, через два часа вы сможете сказать, что видели человека, исполнившего свое обещание.

– И кто же это?

– Я.

– Значит, вы решились умереть, если умрет графиня?

– Это необходимо.

– Почему?

– Потому что я люблю ее и не могу без нее жить.

Эта фраза была произнесена так, что невозможно было уловить истинный ее смысл, поскольку голос Доксена при этом был полон злобы и отчаяния.

– Хорошо, – сказал доктор и протянул графу руку, – прощайте.

– Прощайте, – ответил тот и, обменявшись с доктором рукопожатием, упал в кресло.

Ивариус вышел вслед за доктором Серваном. В дверях они встретили Марианну.

– Нужно, чтобы вы спрятали меня в комнате, из которой я смогу видеть все, что происходит в спальне вашей госпожи, – сказал ей доктор.

– Для чего, боже мой?

– Потому что я опасаюсь несчастья, которое хочу предотвратить.

Марианна взглянула на Сервана и тотчас поняла, что у этого старика не может быть дурных намерений.

– А при необходимости, – добавил доктор, – мне придется туда войти.

– Хорошо, устраивайтесь в этой комнате, здесь вам будет очень удобно.

Старая служанка отворила дверь, доктор вошел в нее, предварительно сказав Ивариусу, чтобы тот осведомился о здоровье прокурора, а после этого дожидался его дома.

XI

Место, которое Марианна показала доктору, оказалось превосходным: отодвинув немного портьеру, он мог видеть все происходящее в комнате графа. Серван поставил в угол свою трость и начал наблюдать. Граф некоторое время сидел, погруженный в размышления. После того как к нему пришло ясное осознание крушения всех его надежд, он встал и с досадой оттолкнул ногой кресло. Потом подошел к бюро, из которого за несколько минут перед этим вынул золотые монеты для доктора, достал из него связку бумаг и внимательно просмотрел их. По всей видимости, это нисколько не изменило его решения. Швырнув бумаги обратно в ящик, он запер его и воскликнул:

– Да, это необходимо!

Затем граф подошел к постели жены и позвал ее раза два или три, но в ответ та лишь глухо хрипела. Он постоял у постели, молча созерцая умирающую, которая в эту минуту была необычайно прекрасна, и потом, встав перед графиней на колени, взял ее исхудавшую руку. Казалось, в эту минуту другие мыcли овладели им; он будто вспомнил о былых счастливых днях, его бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем, слезы навернулись на глаза, и он простонал, опустив голову на руку умирающей:

– Боже мой, боже мой! Верни ее мне!

После этого, словно надеясь, что бог внял этой краткой, но страстной молитве, граф поднял голову и вопросительно взглянул в лицо жене, на котором все явственнее читались признаки агонии.

– Будь проклята эта минута! – прошептал граф Доксен, вставая.

Затем он сел за стол и написал:

«Маркиза! Когда вы получите это письмо, дочери вашей уже не будет в живых; я сам, извещающий вас об этой скорбной новости, я, который, возможно, проклинал вас, я теперь последую за ней, как она последовала за мной два года тому назад. Вы видите, маркиза: любовь моя простерлась дальше, чем вы предсказывали. Бог дарует умирающим право прощать. Таким образом, от имени моей жены, вашей дочери и от своего имени я прощаю вас для того, чтобы и вы простили нас в ту минуту, когда Богу будет угодно призвать вас к себе, и да соединит Он на небе тех, кого разлучил здесь, на земле». В конце письма он поставил подпись: «Граф Доксен».

В ту минуту, когда он начал складывать письмо, ему показалось, что тяжелое дыхание графини оборвалось. Он обернулся к постели, и бледный, стал пристально вглядываться. Затем еще раз прислушался… Все было тихо. Тогда он вскочил, подбежал к постели, припал ухом к груди графини, затем поднялся и прошептал:

– Умерла!

Доксен пошатнулся, упал на постель и горько заплакал. Ничто не ускользнуло от доктора.

– Покончим с этим! – сказал граф.

Он подошел к шкафу, вынул пару пистолетов, зарядил их и положил возле письма, которое только что написал. Настала решительная минута, и доктор Серван подумал, что теперь ему следует объявиться. Он тихо отворил дверь кабинета и на цыпочках приблизился к графу, который в эту минуту складывал письмо, и сказал:

– Позвольте мне прочитать это письмо.

Граф вздрогнул при звуке этого голоса, которого он никак не ожидал услышать, и взглянул на говорившего.

– Зачем вы сюда пришли? – спросил он доктора.

– Чтобы воспрепятствовать самоубийству.

– По какому праву?

– По праву всякого человека спасать себе подобного, граф. И, хотя вы знатный вельможа, а я простой врач, мне, быть может, удастся спасти вас.

– Для чего вам читать это письмо?

– Вы не должны иметь от меня тайн.

– Я вас не понимаю.

– Графиня умерла?

– Да.

– Вы умоляли Бога вернуть ее вам?

– Да, это правда.

– Он не внял вашей молитве, и вы хотите застрелиться. Не правда ли?

Старик бросил проницательный взгляд на графа.

– Да, – ответил Доксен, невольно поддавшись действию этого взгляда, – да, это правда.

– Вы предлагали мне половину своего состояния, если я спасу вашу супругу?

– И теперь предлагаю.

– Вы думаете, что я могу вернуть ее, несмотря на то, что она умерла?

– Я стою на краю могилы и готов верить малейшей надежде, которую мне подадут.

– Хорошо! Тогда отвечайте мне откровенно…

– И вы вернете мне графиню?

– Как знать?

Граф взглянул на старика, думая, что говорит с сумасшедшим, но взгляд доктора был так ясен, его вопросы так разумны, что он сел и сказал:

– Спрашивайте.

– Любите вы графиню?

– Всей душой.

– Вы женились на ней по любви?

– Я сделал больше: я похитил ее.

– Хорошо! И, несмотря на то что вы ее похитили, женились на ней?

– Я не только любил, но и уважал ее.

– Превосходно! И вы писали сейчас…

– Ее матери.

– Могу ли я прочитать это письмо?

– Вот оно.

Доктор взял письмо и прочитал его. Граф не сводил с него глаз.

– Что еще? – спросил он, когда Серван окончил чтение.

– Это все, что мне было нужно.

– И теперь?..

– Теперь вы разрядите свои пистолеты и положите в ящик это письмо, потому что у вас еще есть определенные обязанности.

– Какие?

– Сидеть возле своей жены в морге в продолжение трех дней.

– Для чего это нужно? Ведь вы уверены, что она умерла!

– Человеческого знания бывает часто недостаточно; она может проснуться.

– О чем вы говорите?

– Может оказаться, – продолжал доктор Серван как ни в чем не бывало, – что графиня только впала в летаргический сон, и на вас лежит священный долг наблюдать за ней положенное время.

– Это правда, я исполню его, – ответил граф покорно.

– Вот видите, я хорошо сделал, что подслушивал у двери.

– Благодарю вас, – сказал Доксен, протягивая доктору руку. – Но для того, чтобы дать мне этот совет, вам не нужно было читать мое письмо.

– О, это из личного интереса, – ответил, улыбаясь, доктор. – Я хотел убедиться в одном обстоятельстве.

– И убедились?

– Да.

Сказав это, доктор пристально посмотрел на графа, который потупил глаза.

– Итак, даете ли вы слово не посягать на свою жизнь в продолжение трех дней?

– Честное слово. Но после этой отсрочки?..

– Вы будете вольны поступать, как сочтете нужным. Надейтесь.

– На что?

– На все.

– Вы странный человек, доктор.

– Да, так говорят. Но вы в этом еще и убедитесь.

– Мы увидимся?

– Вероятно.

– Где?

– В морге. Прощайте, господин граф.

– Прощайте, доктор.

XII

Когда доктор Серван вышел от графа, на улице падал большими хлопьями снег. Старик быстрым шагом, чуть ли не бегом, направился домой.

– Что с графиней? – спросил Ивариус, увидев доктора.

– Она умерла. А прокурор? – спросил в свою очередь Серван.

– Тоже умер.

– Вот, любезный Ивариус, у нас уже умерли трое больных, и тем самым мы позорим себя, – сказал старик, усаживаясь возле огня.

– Увы, это так, – кивнул слуга. – Теперь мы должны вылечить какую-нибудь очень опасную болезнь, чтобы сгладить эти неудачи.

– Я опасаюсь, – сказал доктор, – что первым своим пациентом стану я сам.

– О боже! – воскликнул Ивариус. – Почему вы так думаете?

– У меня озноб, лихорадка, упадок аппетита, а это плохие признаки в мои годы.

– Но вы себя не бережете, встаете слишком рано, одеваетесь слишком легко, ходите по городу во время снегопада, возвращаетесь разгоряченный и не переодеваетесь в сухое платье. Вам не двадцать лет, и вы можете серьезно заболеть, если не будете беречься.

– Я, право, рад, что у меня нет больше больных; теперь я могу лечь в постель и заботиться только о себе. Ах, мой любезный Ивариус, не знаю, что со мной, но мне очень дурно…

Действительно, когда Серван встал, чтобы отправиться в постель, то едва мог стоять и весь дрожал, словно в лихорадке.

– Вот уже несколько дней я чувствую себя дурно, но мы, врачи, не можем болеть… Мне уже семьдесят лет, – произнес старик со вздохом, – и я думаю, что пришло время устроить свои дела.

– Что это вам в голову взбрело! Успокойтесь, отдохните немного, и завтра вы будете веселы и свежи!

– Я в этом сомневаюсь, – ответил старик, который при помощи Ивариуса разделся и лег в постель. – Я в этом сильно сомневаюсь, и потому позволь мне принять некоторые меры. Укрой меня хорошенько и приготовь мне мяты; затем отправляйся к моему нотариусу и скажи, чтобы он пришел сюда в семь часов с половиной; оттуда ты сходишь к госпоже Лансгер, ну… ты знаешь? – При этих словах старик сделал Ивариусу знак, который легко можно было понять. – И попросишь ее прийти сегодня вечером между девятью и десятью часами. Мне нужно ее видеть. Бог знает, что может случиться, а у меня есть дела, которые я должен передать только ей.

– Все будет исполнено.

– Потом попроси священника нашей церкви прийти ко мне между одиннадцатью часами и полуночью.

– Вы что, уже считаете себя умирающим?!

– Делай все, что я говорю; ты знаешь, что в мои лета нужно все предусмотреть. Я не утверждаю, что умру от этой болезни, но может случиться, что умру, а я хочу умереть как истинный христианин. Теперь ступай и поскорее возвращайся.

Ивариус вышел. Заметим, что он не был печален, как должен быть печален человек, переживающий из-за близкой смерти своего благодетеля. Быть может, он считал, что больной преувеличивает опасность своего положения, потому как невозможно поверить в такое равнодушие со стороны Ивариуса. Как бы то ни было, помощник надел свой широкий плащ и отправился исполнять поручения доктора. Серван погрузился в размышления и так ими увлекся, что не услышал, как спустя полчаса Ивариус вернулся. Слуга тихо приблизился к постели своего господина, думая, что тот спит, но, увидев, что глаза его открыты, сказал:

– Я выполнил все ваши поручения.

– Ты видел нотариуса?

– Он придет к вам в семь с половиной часов.

– Ты был у госпожи Лансгер?

– Да.

– Она придет?

– В девять часов.

– А священник?

– С одиннадцати часов до полуночи.

– Хорошо, теперь открой шкаф и вынь склянку под литерой «А».

– Вот она.

– Наполни маленькую склянку, которая стоит рядом, а большую с остатком жидкости выбрось.

Ивариус открыл окно, выбросил склянку, которая при этом разбилась, и опять закрыл окно.

– Дай мне эту склянку.

Доктор спрятал ее под подушкой и спросил:

– Который час?

– Шесть.

– Иди поужинай и потом приходи ко мне. Я должен тебе дать еще кое-какие поручения.

– Я могу исполнить их до ужина.

– Нет, все следует делать в положенное время – вот уже двадцать лет, как мы ужинаем всегда в один и тот же час. Ступай, но возвращайся поскорее.

Оставшись один, доктор снова предался размышлениям. Через четверть часа помощник вернулся.

– Ивариус, – сказал ему хозяин, подавая ключ, – открой верхний ящик этой шифоньерки. Там есть письма.

– Да.

– Подай их мне.

– Но здесь много пакетов.

– Дай самый толстый.

Ивариус выполнил просьбу доктора. Тот положил его под подушку рядом со склянкой.

– А другие письма? – поинтересовался помощник.

– Сожги их. Писавшие их умерли, и я, по совести, не могу отдать их наследникам.

– Не хотите ли вы еще что-нибудь приказать?

– Хочу. Сегодня вечером перед уходом госпожи Лансгер я попрошу пить; ты вольешь в стакан с водой десять капель из склянки под литерой «B» – она стоит рядом с той, которую ты взял первой, – и потом незаметно выбросишь ее в окно. После того как я умру, ты отдашь сыну прокурора бумаги, лежащие в моем бюро. На них написано: «Франциску». Ты понял?

– Да.

В эту минуту постучали в дверь.

– Отвори, это должно быть, нотариус.

– Что с вами, доктор? – воскликнул, входя, нотариус.

– Милый друг, я хочу составить завещание.

– Что за мысль!

– Мысль весьма естественная, ведь я уже стар, к тому же болен, потому и намерен составить завещание. Останься с нами, Ивариус; то, о чем мы станем говорить, ты можешь и даже должен слышать.

Нотариус сел по приглашению Сервана.

– Чтобы завещание было неоспоримо, лучше, если оно будет написано собственноручно; не так ли?

– Без сомнения.

– Итак, я напишу его сам, потрудитесь продиктовать мне принятую форму.

Нотариус продиктовал. Когда с завещанием было покончено, доктор прибавил:

– Может статься, что я не умру от этой болезни, но, тем не менее, это будет мое единственное завещание. Я его прочитаю, и вы оставите его у себя, мой любезный друг.

И доктор Серван прочитал вслух то, что написал. Он имел около двенадцати тысяч франков дохода, которые завещал Ивариусу с условием, чтобы тот выдавал внуку старой Жанны ежегодную пенсию в тысячу экю и по смерти оставил бы тому весь капитал, если умрет, не имея детей. Ивариус плакал от благодарности.

Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.

В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.

– Вы посылали за мной, мой любезный Серван, – сказала посетительница, сев у постели доктора. – Вы больны?

– Да.

– Я надеюсь, не опасно?

– В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.

– Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? – с улыбкой произнесла баронесса.

– Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.

– Не будем об этом, доктор.

– Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780 года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.

– Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.

– Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.

Баронесса открыла одно из писем.

– Любовные письма, – задумчиво проговорила она, – похожи на зеркало, в котором старая женщина снова видит себя молодой. Я всегда буду хранить это зеркало, доктор… Бедный друг мой, как мы оба переменились! – добавила баронесса, подавая доктору руку.

– Вы сделались религиозной.

– А вы ученым.

– Вместе нам сто тридцать лет.

– Ах, друг мой, все в мире меняется!

– Послушайте, у меня есть к вам одна просьба.

– Какая, друг мой?

– Я умру, это уже точно.

– Что вы говорите!

– Это не должно вас удивлять. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули этот дом не раньше чем я умру – тогда вы будете уверены в моей смерти.

– К чему это?

– Узнаете позже; пока удовольствуйтесь тем, что я вам сказал. Согласны ли вы?

– Вы хотите этого, мой бедный друг? Конечно, я согласна, но надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.

– В час после полуночи я умру.

– Ах, боже мой! Кто проводит меня домой в такую пору!

– Прекрасно, баронесса! – воскликнул доктор и позвонил.

Вошел Ивариус.

– Друг мой, – обратился Серван к своему ученику, – после того как я умру сегодня ночью, ты проводишь баронессу домой.

– Слушаюсь, – мрачно сказал Ивариус.

– Дай мне пить.

Ивариус налил ему в стакан питья, вынул из шкафа склянку с жидкостью, десять капель которой влил в питье, и подал больному.

– Хорошо, – сказал доктор, – теперь ты можешь удалиться.

Ивариус ушел, забрав с собой склянку. Баронесса сидела, потупив взор.

– О, не стыдитесь своих слов; вы были откровеннее, чем того желали, вот и все. Теперь, когда вы уверены, что вас проводят домой, даете ли вы мне слово, что останетесь до условленной минуты?

– Клянусь вам!

– Хорошо. А пока потрудитесь побыть некоторое время с Ивариусом. Сейчас придет священник, я должен покаяться в тех счастливых воспоминаниях, которые меня только что взволновали. Когда он удалится, вы вернетесь ко мне.

Баронесса вышла. Доктор Серван, взяв стакан, выпил питье, приготовленное Ивариусом, и стал ждать. Вскоре пришел священник, и Серван исповедался. Когда исповедь была окончена, доктор сказал:

– Отец мой, болезнь моя с сегодняшнего утра так усилилась, что смерть неизбежна; но если Богу будет угодно, чтобы удался опыт, который я устрою над самим собой, то смерть моя принесет пользу и науке, и всему человечеству. Я попрошу вас похлопотать, как сказано в этой бумаге, которую я вам отдаю, чтобы тело мое не переносили в морг, но оставили здесь, и всем было бы дозволено его видеть. С божьей помощью через три дня я вновь оживу.

– Оживете! – воскликнул священник.

– Да.

– Таким образом, опыт, который вы произвели над Терезой…

– Я повторю его над собой, но теперь употреблю другие средства, и на этот раз, надеюсь, у меня все получится.

– Да поможет вам Бог, сын мой! Тогда вы снова сможете помогать другим в их горе.

– Увидим, святой отец, – ответил Серван. – Когда я умру, вы будете следить за мной, не правда ли? Но позвольте Ивариусу подходить ко мне, когда он захочет, потому что мне нужна его помощь.

– Хорошо, сын мой, все будет так, как вы хотите.

– Итак, до свидания, отец мой, я чувствую приближение нового приступа мучительной лихорадки, и голова моя тяжелеет.

Действительно, старику стоило большого труда протянуть руку и позвонить. Явился Ивариус.

– Баронесса еще здесь? – спросил у него доктор.

– Здесь.

– Что она делает?

– Читает.

– Любовь женщины, что с тобой делается? – прошептал старик. – Позови ее сюда, – сказал он громче, – и приходи вместе с ней; я не хочу, чтобы ты меня покидал.

– Позвольте узнать, – проговорил Ивариус, – для чего вам непременно нужно, чтобы баронесса оставалась здесь до самой вашей смерти?

– Ты не понимаешь?

– Нет.

– Надо, чтобы кто-нибудь ее засвидетельствовал.

– Разве я не могу этого сделать?

– Но тебе могут не поверить! А в словах баронессы, которая присутствовала при моей смерти, и священника, который будет наблюдать за моим телом, не станут сомневаться.

– Это правда, и вы уверены, что ваш опыт удастся?

– Уверен, если ты мне поможешь. Моя жизнь в твоих руках. Возьми эту склянку и послезавтра в этот же час заставь меня выпить жидкость, которая в ней находится. Если я не очнусь, то все уже будет напрасно.

– Хорошо, положитесь на меня.

– Где внук Жанны?

– Он спит.

– Не забывай о нем.

– Будьте спокойны.

– Пригласи сюда баронессу.

Госпожа Лансгер вошла.

– Ну что, мой милый больной, как вы себя чувствуете? – спросила она.

– Плохо, плохо, баронесса. Я думаю, что вы будете свободны уже в половине первого.

Действительно, с этой минуты дыхание доктора становилось все тяжелее и тяжелее; он горел в лихорадке, и губы его уже едва шевелились. Баронесса не плакала, но ей было страшно. Ивариус плакал, но не боялся.

– Итак, надежды больше нет? – прошептала госпожа Лансгер.

– На сегодняшний день нет, – ответил Ивариус.

– Я вас не понимаю! – воскликнула баронесса.

Тогда Ивариус в двух словах поведал ей об опыте, который доктор хотел над собой произвести. Баронесса с ужасом взглянула на Ивариуса, сочла его сумасшедшим и невольно отодвинулась. Пробило полночь.

– Слушайте, – сказал Ивариус.

– Что такое?

– Он не дышит.

– О боже мой! – воскликнула баронесса.

– Пожалуйте вашу руку, сударыня, – сказал Ивариус.

Баронесса машинально подала слуге руку, и тот положил ее на сердце доктора.

– Он умер, – проговорила она тихо, – сердце перестало биться.

– Нужно было, чтобы вы в этом убедились.

– Для чего?

– Через два дня, повторяю, он будет жив.

– Горе лишило вас рассудка! Друг мой, доктор умер!

– В таком случае, сударыня, приведите сюда всех своих знакомых и заставьте их положить руку на сердце доктора – пусть они убедятся в том, что он умер. А послезавтра к полуночи соберите всех этих людей у себя и отпразднуйте воскресение доктора.

– Это невозможно! – решительно сказала баронесса, пристально глядя на доктора, бледного и неподвижного.

– Но это произойдет, – возразил Ивариус, – неужели вы думаете, сударыня, что в противном случае я был бы так спокоен?

– Правда это или нет, – в ужасе воскликнула баронесса, – но поскольку вы всегда исполняли волю своего господина, отведите меня поскорее домой!

– Сначала закройте ему глаза, сударыня.

Ивариус взял с каминной полки лампу, освещавшую комнату, поднес ее к лицу доктора, и баронесса встретила погасший неподвижный взгляд своего бывшего возлюбленного.

– Закройте ему глаза, – сказал Ивариус.

Тогда она поднесла свои дрожащие руки к глазам доктора и одно за другим опустила ему веки.