Текст книги "Доктор Серван (сборник)"

– Теперь, ради бога, – взмолилась она, – пойдемте.

Четверть часа спустя баронесса у себя читала молитвы, а Ивариус стучался в дверь священника. Тот сам отпер дверь.

– Отец мой, – сказал ему Ивариус, – доктор умер.

– Хорошо, друг мой, я иду с вами.

И священник действительно пришел сидеть у изголовья покойника.

Понятно, что смерть доктора наделала в городе много шума, тем более что он предсказывал свое воскрешение. Дом его постоянно был заполнен народом; бедные и богатые, дворяне и мещане – все толпились около покойника и щупали тело, желая убедиться в истинности смерти. Позвали врачей, которые пребывали в крайней нужде, потому что Серван совершенно затмил их своим талантом и известностью. Они не без радости подтвердили, что доктор действительно умер. Что же касается воскресения, то они ни минуты о нем не думали, и их уверенность вскоре передалась и другим посетителям, в особенности тем, кто верил в неоспоримую смерть доктора.

Доктор слыл ученым человеком. Были даже люди, думавшие, что он имеет сношения с сатаной, но все-таки этого было недостаточно для того, чтобы вот так вот запросто вернуть себе жизнь. Многие говорили, что если бы Серван мог это сделать, то не позволил бы умереть трем своим подопечным, смерть которых наделала много шума в городе. На все эти выпады Ивариус отвечал презрительным молчанием и беспредельным доверием к словам своего господина.

Местное начальство было осведомлено о смерти доктора и об опыте, который он хотел устроить со своим телом, и сочло себя обязанным этому воспротивиться. Служители власти отличались скептицизмом и потому, решительно отвергая возможность успеха, не хотели содействовать этой мистификации. Но в бумагах, которые доктор перед смертью вручил священнику, Серван обещал, что его предприятие будет успешным.

Некоторые ученые – враги доктора – упрашивали власти дозволить выполнить все, чего требовал умерший, но не потому, что это занимало их с научной точки зрения, – просто они были уверены, что слова доктора не сбудутся. Они хотели навеки очернить его память в глазах общественности. Наконец, уступив этим просьбам, начальство решило не вмешиваться в дела доктора.

Что касается баронессы, то она, как и предвидел доктор Серван, ужасно шумела. Пожилая женщина всем рассказывала, что, узнав о болезни этого прекрасного человека, все семейство которого состояло из одного Ивариуса, она отправилась к нему немедленно и не покидала до самой смерти; что доктор, мол, сам ей говорил, что оживет по прошествии трех дней; что он умер у нее на руках, и она положила руку ему на сердце, чтобы убедиться в его смерти, а затем закрыла ему глаза; и что Ивариус просил ее устроить для своих друзей вечер, на который ровно в полночь должен явиться вернувшийся с того света доктор. Легко можно представить действие, которое производил на всех этот рассказ. Все друзья баронессы ходили смотреть на тело доктора и говорили, возвращаясь:

– Я видел его труп. Если он оживет, это будет уже слишком.

Итак, все с нетерпением ждали назначенного срока. Наконец наступил день, когда должно было произойти это великое событие.

XIII

Все наперебой старались достать приглашение на прием у баронессы. С восьми часов вечера в ее салоне собиралась любопытствующая публика. Разговоры касались одного предмета, чрезвычайно всех занимавшего, и взгляды гостей неустанно обращались к часовой стрелке, которая на этот раз, казалось, двигалась с необычайной медлительностью. Все господа, прослывшие в городе людьми умными, присутствовали здесь. Интересно было послушать их суждения: одни спорили с нахальством невежд, другие – с самоуверенностью людей, склонных все отрицать, но почти все были единодушны в одном: доктор, прекрасный и очень веселый человек, выдумал довольно оригинальное средство, чтобы заставить свет подольше говорить о своей смерти. Если Серван желал этого, то он достиг цели.

Весь город был на ногах. Простой люд прознал, что доктор Серван должен явиться с того света, и толпа заполнила улицы от его дома до самого дома баронессы. Так же, как и в салоне госпожи Лансгер, повсюду велось бурное обсуждение. На приеме у баронессы недоставало только Генриха, оплакивавшего любовницу, Франциска, тяжело переживавшего смерть отца, и графа Доксена, утратившего жену. Один из присутствовавших на вечере сделал следующее замечание:

– Если доктор воскреснет, то мы будем иметь удовольствие присутствовать еще при одном зрелище.

– Каком же?

– Меня уверяли, что он обещал графу Доксену воскресить его жену.

– Это правда, если он сам способен воскреснуть, то сможет воскрешать и других.

– Что ж, будет очень занимательно.

– Есть, правда, одно препятствие.

– Какое?

– Доктор не воскреснет.

– Я с вами согласен.

– И я того же мнения.

– Как знать, господа, как знать!

– Во всяком случае, – заключила баронесса, – даже если доктор Серван не оживет, то нам нужно оставаться вежливыми и не расходиться до последнего. Я не хочу никого обидеть, но должна признать, что он все же самый главный гость на этом вечере.

– Разумеется, но в четверть первого мы будем свободны. Мы и так дарим ему четверть часа – этого более чем достаточно!

– Для живых, – заметила с улыбкой баронесса. – Но для мертвых, которые приходят к нам издалека…

– Это правда, давайте подождем до половины первого.

– До часу.

– До утра, если будет нужно.

– Послушайте, господа, я хочу предложить одну вещь.

– Какую?

– Пусть те, кто верит в воскресение доктора, напишут свои имена.

Записались только двое.

Это голосование вызвало настоящий взрыв смеха.

– А тех, кто не верит, – подытожила баронесса, – я не вижу смысла записывать.

– А вы сами-то, сударыня, верите?

– Я присоединяюсь к большинству.

– Итак, тех, кто верит, всего двое.

– Один из которых раскаивается, что находится в их числе, – заметил один из записавшихся.

– Тем хуже для него, – сказала баронесса, – он не должен был записываться. Итак, господа, чтобы занять время, потому что теперь еще только девять часов, вот что мы сделаем: каждый из вас положит по талеру для бедных. Если доктор придет на прием, который сам же просил устроить, то те, кто в это не верил, а число их довольно велико, потеряют свой заклад. Если же нет, то бедные так и останутся бедными, потому что те, кто верит в воскресение доктора, положат только десять талеров, с которыми, согласитесь, не разбогатеешь.

– Я готов поставить сто талеров, – сказал один из веривших в воскресение доктора.

– Откуда у вас такая уверенность? – удивилась баронесса.

– Я нотариус господина Сервана и знаю о его необыкновенной точности во всех делах.

– Ваши сто талеров принимаются, – произнесла баронесса, посмеиваясь над странным объяснением нотариуса.

– Однако, – заметил тот, расписываясь за добровольно предложенную сумму, – есть обстоятельство, которое дает моим противникам важное преимущество.

– Какое?

– Доктор не может воскреснуть без помощи Ивариуса.

– И что же?

– А то, что перед смертью он сделал Ивариуса своим наследником.

– Вот как!..

– Таким образом, если этому человеку покажется приятнее, – и в этом не будет ничего удивительного, – унаследовать девять тысяч ливров ежегодного дохода, нежели воскресить своего господина, то нам останется только преспокойно лечь спать.

– Это правда, – согласились оппоненты нотариуса.

– Так и будет, – заметил один молодой человек.

– Теперь, когда я узнал все подробности, то ставлю двести талеров против, – заявил вольтерианец.

– В таком случае запишитесь.

В скором времени исписан был весь лист – все ставили довольно значительные суммы денег против воскресения доктора. Как видно, есть люди, делающие добро даже после своей смерти. Вдруг вошел лакей и что-то прошептал баронессе на ухо.

– Господа, послушайте! – воскликнула хозяйка.

– Что такое? – донеслось со всех сторон.

Забавно было в эту минуту смотреть на собравшихся вокруг баронессы гостей. Один, несмотря на размеры своего необъятного тела, держался не хуже любой танцовщицы на самых кончиках пальцев и изо всех сил вытягивал шею, чтобы не упустить ни единого слова. Другой, позабыв все правила приличия, взобрался на стул и облокотился на плечо своего соседа, который сердито что-то ворчал, вовсе не желая исполнять роль подставки.

– Что такое? – спрашивали гости друг у друга.

– Наше пари выиграно…

– Доктор придет раньше?..

– Нет, но Ивариус утверждает, что он будет точен.

– Мы торжествуем! – воскликнул нотариус.

– Нет еще.

– Я вам доверяю, – сказал один господин, подходя к нотариусу. – Вы считаете, что он вернется?

– Да.

– Но что за человек этот Ивариус?

– Он мне показался честным малым, и я уверен, что он исполнит приказание своего господина.

– Вот как! Вы в нем уверены? А не знаете ли вы, – продолжал собеседник нотариуса, – доктор Серван воспользуется тем же средством, которое применял и с Терезой?

– Не знаю.

– Первый опыт проводился при помощи гальванизма[7]7
  Гальванизм – одна из сил природы, близкая к электричеству, появляющаяся от соприкасания двух металлов.


[Закрыть].

– Теперь другое дело: какая-то коричневая жидкость должна вернуть доктора к жизни.

– Мне очень интересно увидеть результат.

– Через два часа у вас будет такая возможность.

– Итак, вы твердо уверены, что доктор оживет?

– Уверен.

– В таком случае я доволен, что держал пари только на пять талеров.

Читатель видит, что смерть доктора, вместо того чтобы вызвать сожаление, возбудила лишь любопытство, и многие гости баронессы, которые были обязаны жизнью его заботам, видели в этом происшествии только предлог для различных пари.

Время шло, и, по мере того как решительная минута приближалась, скептики оставляли прежний шутливый тон, насмешливые улыбки исчезали с лиц присутствующих. Каждый раз, когда отворялась дверь, невольный трепет охватывал гостей, и всякий посторонний шум заставлял содрогаться женщин. Большинство присутствовавших господ, отвергавших возможность воскресения, были очень довольны, что ожидают этого события в приятном обществе и в хорошо освещенной зале.

Гости разом перестали говорить о докторе, хотя их по-прежнему занимала одна и та же мысль. Так часто бывает, когда в жизни должны произойти какие-нибудь важные события. Если эти события, подобно тому, свидетелями которого должны были стать гости баронессы, кажутся совершенно нереальными, то когда о них впервые заходит разговор, он обычно носит несколько презрительный оттенок. Затем, по мере приближения рокового часа, думается, что эта фантастическая возможность не так уж и призрачна. Она чем-то напоминает черную точку, которую путешественник видит на горизонте и которая вблизи оказывается целой горой. Сначала люди отрицают то, о чем, казалось, даже не стоило спорить, а затем предполагаемое событие принимает в их глазах причудливые и невероятные образы. Все приходят в трепет, осознавая масштабность этого события. Наконец, к удивлению толпы, оно наступает. Люди считают, что это происшествие навсегда останется для них лишь предметом толков и спешат уйти. Но вот гора мало-помалу становится меньше, и, по мере того как путешественники от нее удаляются, она вновь становится черной точкой.

Так случилось и с гостями, ожидавшими появления доктора. Лично удостоверившись в смерти доктора Сервана, они, повинуясь свойственному всем людям духу противоречия, были совершенно уверены, что предсказанное воскресение не случится. Они, шутя, приняли предложение баронессы и все вместе сделали вывод о невозможности воскресения. Возразить осмелились только двое.

Роковая минута приближалась, сомнения росли. Никто не озвучивал их, тем не менее это было легко заметить. Старые друзья доктора уже начали говорить вслух, что были бы очень рады вновь его увидеть, что уже допускало возможность возвращения. Оставался только час ожидания, и все, пребывая в замешательстве, беспокойно переглядывались. Женщины теснились у камина, где ярко пылал огонь. Его было вполне достаточно для того, чтобы осветить всю залу, но, несмотря на это, баронесса приказала принести еще свечей. Одним словом, все чувствовали себя не в своей тарелке – попросту говоря, трусили.

Пробило половину двенадцатого. Многие очень хотели бы в эту минуту удалиться.

– Осталось полчаса, – произнесла баронесса голосом, в котором чувствовалось невероятное волнение.

Первое, самое обычное проявление страха – это желание открыть в ком-нибудь этот страх и объявить о нем во всеуслышание. Едва госпожа Лансгер произнесла ту фразу, о которой мы сейчас упомянули, как один из гостей и, разумеется, из тех, кто хотел бы быть в это время где-нибудь в другом месте, заявил:

– Можно подумать, баронесса, что вы боитесь наступления долгожданной минуты.

Женщины, на которых так нападают, беспощадны.

– Если об этом можно судить по моему голосу, любезный граф, – возразила баронесса, – то это же видно по вашему лицу, потому что вы никогда не были так бледны, как сегодня вечером.

– Да, это правда, – подхватили все, – граф боится!

– По чести, господа, – проговорил граф, который понял, что бесполезно отрицать чувство, волновавшее всех, и счел за лучшее немедленно это признать, – по чести, господа, я не скажу, что боюсь, потому что в подобных вещах не сознаются. К тому же это было бы несправедливо. Но я не стану отпираться, что очень смущен. Предсказание доктора кажется мне неправдоподобным, и именно это и заставляет меня задуматься. И если вы захотите сами быть немного откровеннее, то согласитесь, что сейчас находитесь не в таком веселом расположении духа, как в начале вечера.

Только самолюбие удерживает чувства в той темнице, которую зовут молчанием, и бывает довольно того, чтобы в собрании кто-то один пожертвовал своим самолюбием, как все прочие последуют его примеру.

– Граф говорит правду, – поддержал его один старичок в порыве откровенности, на которую он никогда не решился бы без тирады графа, – он говорит правду! Мы зря стараемся казаться хладнокровнее, чем есть на самом деле. Событие, которое должно произойти сегодня вечером, касается не одной только науки – это и вопрос дружбы. Мы все любим доктора, как прекраснейшего человека и величайшего медика, и потому все будем очень рады его увидеть. Так что неудивительно, что мы смущены сейчас, когда речь идет о его жизни или смерти. Я держал пари, что он не придет, но если бы это пари было предложено теперь, то я не ручаюсь за то, что заключил бы его снова, и многие из этих господ, я уверен, думают так же.

– Разумеется, – послышалось со всех сторон.

Как только эти двое сознались в том, что смущены и растеряны, никто уже не стыдился делиться своими мыслями с другими. Все вновь разговорились о докторе и его предсказании, как вдруг с улицы послышался громкий шум.

– Что это? – спросила, невольно вздрогнув, баронесса.

В эту минуту часы пробили полночь – урочный час покойников и призраков. Дверь в залу отворилась. Можно было подумать, что все присутствовавшие окаменели или застыли от ледяного веяния смерти. Вошел лакей.

– Господин Серван! – возвестил он.

Глаза всех присутствовавших устремились на дверь. Доктор вошел с улыбкой на губах, одетый в свое самое изящное платье. Только улыбка эта казалась странной на смертельно бледном лице доктора.

XIV

Когда все очнулись от удивления, мы даже скажем – страха, то пошли к нему навстречу. Первый, подавший Сервану руку, считал себя героем. Доктора окружили, начали расспрашивать и, вероятно, опять отправили бы на тот свет, если бы баронесса не взяла его за руку и не усадила возле себя.

– Извините, – сказал ей Серван, – но мне еще очень холодно, а потому позвольте мне подойти к огню.

Доктор приблизился к камину и, прислонившись к нему спиной, начал оглядывать гостей, которые смотрели на него с разинутыми ртами и не смели верить собственным глазам. Воскресение этого человека казалось таким странным, что не было ничего, чего бы его не заставляли делать, чтобы увериться в том, что он, как и прежде, живой человек. Его усадили за стол, заставляли есть, пить, говорить. Он сел за стол, ел и говорил, к большому удовольствию присутствующих. Каждый по очереди подходил к нему, чтобы засвидетельствовать радость, которую испытывает, видя его живым. На все эти приветствия доктор отвечал со своей неизменной любезностью и уверял, что повторил этот опыт не столько для себя, сколько для других.

Невозможно упомянуть обо всем, что ему говорили, притом мы слишком торопимся продолжить рассказ, чтобы останавливаться на таких незначительных подробностях. Словом, все были чрезвычайно веселы, и на другой день из городка С. было отправлено писем больше чем за все время его существования. Доктор объявил, что считает себя обязанным применить свое открытие на практике, чтобы быть полезным всем недавно умершим. После он прибавил, что может воскресить только тех людей, которые умерли два или, самое большее, три дня назад. С этой новой жизнью он, казалось, опять получил силы двадцатилетнего юноши и всю ночь провел у баронессы за веселыми разговорами. Когда наступило утро, гости все еще слушали его, но в семь часов он заявил, что должен удалиться, переодеться и возобновить свои опыты. Врачи, ученые, священники и все городские власти пришли его торжественно поздравить, молодые девушки поднесли ему цветы.

Вернувшись домой, доктор Серван переоделся и отправился к отцу Генриха. Юноша все еще пребывал в страшном отчаянии после смерти Магдалины. Известие о воскресении доктора дошло и до родителей Генриха. Они с искренними поздравлениями приняли Сервана и спросили, чем обязаны его посещению.

– Мне хотелось бы поговорить с вашим сыном, – сказал доктор.

– Он в своей комнате.

– Все еще болен?

– Ему уже лучше, но бедный мальчик едва не умер с горя, теперь он стал спокойнее и наверняка обрадуется вашему приходу.

Доктора Сервана проводили к Генриху. Действительно, юноша еще лежал в постели и был очень бледен, видимо, он погрузился в глубокие размышления, от которых его не мог отвлечь даже визит доктора. Серван, посмотрев на него несколько секунд, приблизился к постели и взял юношу за руку. Молодой человек вздрогнул от этого прикосновения и пробудился от своих грез.

– Это вы, доктор? – спросил он слабым голосом.

– Да, друг мой.

– Сядьте же рядом, любезный доктор, кажется, мне говорили о вашей смерти, вероятно, это было в бреду.

– Нет, это правда.

Генрих так посмотрел на доктора Сервана, словно хотел спросить, кто из них двоих сошел с ума.

– Я не понял, – проговорил он.

– Я сказал, – произнес доктор очень спокойно, – что умер, но вы не дали мне времени объяснить, что я воскрес. Впрочем, это лишнее, ведь я сейчас перед вами – живой и здоровый.

– Вы смеетесь надо мной, доктор?

– Вовсе нет, спросите у вашего отца.

– Отчего же отец, известивший меня о вашей смерти, не сказал ни слова о вашем воскресении?

– Не знаю. Но, как бы то ни было, это правда, и потому я пришел повидаться с вами.

– Я все еще не понимаю вас, доктор.

– Вы поймете, если послушаете меня внимательно. Вы ведь осознаете всю важность моего открытия, не правда ли? Если бы оно было важно только для меня, человека старого и уже немало пожившего на своем веку, то я и не стал бы стараться его сделать. Но меня глубоко тронули молодые люди, оплакивающие дорогих им людей. У этих юношей еще все впереди, но они не хотят жить. Я думал об их отчаянии, свидетелем которого был перед своей смертью, и, вернувшись к жизни, я, прежде всего, решил их утешить. Теперь вы меня понимаете?

– Да, – ответил Генрих, стараясь избежать проницательного взгляда доктора.

– Теперь, когда я уверен в успехе своих будущих опытов, – продолжил Серван, намеренно выделив последнее слово, – мне, прежде всего, захотелось увидеть вас, мой молодой друг. Когда я покинул вас, вы были в таком отчаянии, что я даже не посмел сказать вам о смерти Магдалины, вместе с которой вы и сами хотели умереть. Теперь, глядя на ваше бледное измученное лицо, я понимаю, что вы по-прежнему безутешны.

Генрих побледнел, и слезы навернулись ему на глаза.

– Перестаньте, не плачьте, – сказал доктор, – все еще можно поправить. Прекрасная Магдалина так любила вас, что ваши воспоминания о ней во многом помогли бы мне в моем деле. Я с нетерпением жду той минуты, когда смогу вернуть ее вам.

– Ее!.. Вернуть мне? – прошептал больной. – О боже мой! Боже мой! Что вы такое говорите?!

И юноша, весь в слезах, уткнулся лицом в подушку, которую судорожно сжимал руками.

– Генрих, что с вами? – спросил Серван. – Разве вы больше не любите Магдалину?

– Я не люблю Магдалину? – закричал молодой человек, поднимаясь и отнимая руки от залитого слезами лица. – Как я могу не любить ее, доктор! Я отдал бы за нее свою жизнь!

– Тем лучше. То, о чем я хотел вас попросить, можно осуществить сейчас же.

– Что же это?

– То, чего я не могу сделать без вашего согласия.

– О чем речь, доктор?

– Вы любите Магдалину? Скажите мне это еще раз.

– Вы и сами прекрасно это знаете, доктор.

– В таком случае хотите ли вы, чтобы я вернул ее вам?

– Вы можете это сделать? – спросил молодой человек, бледнея.

– Я сам могу служить доказательством того, что это в моих силах.

– О, будь я проклят! – вскрикнул Генрих и разрыдался.

– Почему же?

– Вы не знаете, что произошло. О боже мой, боже мой! – восклицал молодой человек, заламывая руки.

– Что же случилось?

– Теперь я понимаю, почему отец не говорил мне о вашем открытии. Сегодня я уже не могу просить вас воскресить Магдалину, потому что в таком случае как ее, так и моя жизнь станет бесконечной чередой несчастий. Вы ведь не желаете зла ни мне, ни ей, не правда ли?

– Объяснитесь, – потребовал Серван, пристально глядя в глаза Генриха.

– Вы меня осудите, но то, что я хочу вам сказать, действительно страшно.

– Бога ради, говорите.

– Слушайте же, – сказал юноша, вытирая слезы. – Воспользовавшись моим отчаянием, отец заставил меня согласиться на то, что ему было нужно. Моя мать тоже стала умолять меня, и, чтобы они оставили меня в покое, я дал им слово…

– Чего же они от вас требовали?

– Согласия на брак, которого они желают, – ответил Генрих, задыхаясь.

– Но, – сказал доктор, – этот брак еще не заключен?

– Нет.

– Вы можете взять слово назад, раз вы дали его по принуждению.

– Это невозможно, доктор! И отец, и мать проклянут меня. Разумеется, если бы Магдалина не умерла, я бы всем ради нее пожертвовал. Но, увы, бедная девушка покинула земной мир, она теперь предстала перед Богом и, освобожденная от всех земных страстей, быть может, за меня помолится.

И несчастный закрыл руками лицо. Доктор, казалось, задумался на несколько минут, затем встал и сказал:

– Ваша правда, Генрих, своим родителям вы должны платить добром за добро.

– Любезный доктор, – продолжал молодой человек, протягивая Сервану руку, которую тот принял, – вы меня прощаете, не правда ли?

– Мне не за что прощать вас, друг мой, – ответил доктор. – Вы повинуетесь естественному закону. Он предписывает детям жертвовать собой ради счастья своих родителей. Прощайте, мой юный друг, берегите себя, постарайтесь утешиться и будьте счастливы.

– О, это невозможно! – прошептал юноша.

– В ваши лета нельзя отчаиваться. Я еще приду с вами повидаться, прощайте.

– Господин доктор…

– Что такое?

– Я прошу вас оказать мне одну услугу, – сказал Генрих.

– Говорите.

– Магдалина еще в морге…

– Кто сидит с ней?

– Ее горничная.

– Бедная девушка! – воскликнул старик со слезами на глазах.

– О да, бедная девушка… Но это еще не все… – сказал Генрих таким голосом, словно боялся продолжать свою мысль.

– Разве вы сомневаетесь, что я исполню вашу просьбу? Вы хотите, чтобы я еще раз повторил свое обещание? – спросил Серван, снова садясь.

– Завтра ее похоронят? – тихо спросил юноша, будто опасаясь произнести имя возлюбленной.

– Да.

– Итак, мой добрый доктор, возложите на себя эту печальную обязанность.

– Охотно, мой друг! Но вы не настолько больны, чтобы не присутствовать на этой печальной церемонии, тем более что вы были единственным другом этой бедной девушки.

– Это правда, но все-таки я не могу туда пойти.

– Почему же?

– Потому что ее смерть и без того наделала много шума в городе, а мое присутствие на похоронах вызовет еще больше пересудов. Мои будущие родственники узнают об этом, и хотя это священная и естественная для меня обязанность, все же этот простой поступок может разрушить предполагаемый брак – единственную и последнюю надежду моих родителей.

– Вы рассуждаете здраво. Я все возьму на себя.

– Вот, доктор, – сказал юноша, вынимая из-под подушки кошелек, набитый золотом, – вот все, что у меня осталось. Устройте на эти деньги похороны, достойные бедной девушки, и поставьте памятник, к которому я мог бы иногда приходить помолиться.

– Положитесь на меня, – сказал старик. – Вам нечего больше мне сказать?

– Нечего, кроме того, чтобы спросить у вас еще раз, твердо ли вы уверены, что я исполняю свой долг?

– Самый лучший судья – наша собственная совесть. Спросите ее. Мне же остается только сожалеть о том, что не удалось оказать вам услугу. Прощайте.

– Я вас еще увижу, доктор?

– На своей свадьбе. Если только вы не забудете известить меня о ней.

– Неужели вы думаете, что я могу так поступить, любезный доктор? О, вы, должно быть, очень плохо меня знаете, если говорите такие вещи.

Доктор Серван взглянул на Генриха, горько улыбнулся и удалился, сказав в последний раз «прощайте». Юноша, казалось, догадался о каком-то другом смысле, заключавшемся в этом «прощайте», и был готов уже вернуть доктора, но потом раздумал и опустился на постель. В соседней комнате доктор встретил родителей Генриха, которые, приблизившись к нему, спросили:

– Что с ним?

– Ничего.

– Покорился ли он своей участи?

– Совершенно.

– Могу ли я знать, что вы говорили ему?

– Я предлагал ему воскресить Магдалину.

– И что же?.. – спросил отец.

– Он отказался.

– Ты видишь, – сказал отец своей жене, – он любил не так сильно, как мы думали.