Текст книги "Паж герцога Савойского"

XIII. ПРЕДСКАЗАНИЕ

То, что произошло на турнире 29 июня, осталось тайной не только для большинства зрителей, но и для тех близких к герцогу по положению людей, выше или ниже его стоявших, которые, казалось бы, должны были быть посвящены в его тайны.

Как случилось, что герцог Савойский, обязанный находиться на ристалище, отсутствовал? Каким образом случилось, что именно тогда молочный брат надел его доспехи, и к тому же именно в ту минуту, когда его вызвали на смертный бой?

Но все расспросы были напрасны, и, поскольку король, по-видимому, тоже хотел проникнуть в эту тайну, Эммануил с улыбкой попросил его не пытаться приподнять завесу над этим уголком его жизни.

Одна мадам Маргарита могла бы проявить обеспокоенность и простительное истинной любви любопытство и обратиться к герцогу с вопросом, но она была так потрясена этим поединком и так счастлива обрести дорогого ей герцога живым и невредимым, что ей больше ничего и не нужно было, и единственным последствием этих происшествий для нее стало усиление сестринской привязанности к Шанка-Ферро.

Трижды Эммануил Филиберт посылал осведомляться о здоровье раненого. Первый раз тот был еще без сознания; второй раз уже приходил в себя; в

третий раз садился на коня.

На все вопросы о здоровье бастард с угрозой проворчал:

– Скажите герцогу Эммануилу, что мы еще встретимся! И, никому не известный, он исчез со своим никому не известным оруженосцем.

Очевидно, он не знал, что сражался с Шанка-Ферро, а не с герцогом.

Этот взволновавший всех эпизод только прибавил веселья вечерним развлечениям, и Генрих говорил дамам, со свойственным им восторгом перебиравшим подробности событий:

– Что же я вам предложу завтра и какое зрелище будет достойным ваших прелестных глаз после сегодняшнего?

Бедный король! Он не знал, что на завтрашний день судьба приготовила столь страшное зрелище, что о предыдущем забудут все, даже историки.

Впрочем предзнаменований было много.

Часов в восемь утра к Генриху II явилась одна из прислужниц Екатерины Медичи и сказала, что королева умоляет ее принять.

– То есть как это ее принять? – промолвил Генрих. – Я немедленно пройду к ней: ведь она моя дама и королева.

Екатерине передали этот ответ, и она печально покачала головой, ибо была в малой степени королевой и еще в меньшей – дамой сердца короля.

Королевой и дамой сердца была герцогиня де Валантинуа.

Войдя к Екатерине, король ужаснулся ее бледности.

– Боже мой, что с вами? – спросил король. – Вы больны и провели тяжелую ночь?

– Да, мой дорогой повелитель, я больна, – ответила Екатерина, – больна от страха.

– О Господи! – воскликнул король. – И чего же вы боитесь?

– Меня взволновали вчерашние события и пробудили в моей душе старые опасения… Помните ли вы, государь, что было вам предсказано, когда вы родились?

– Да, да, – сказал король, – подождите… Это мой гороскоп?

– Правильно, государь.

– Который предсказывает, что я умру на дуэли или на поединке?

– Так что же, государь?

– Но вы же видите, что гороскоп ошибался, и это угрожало не мне, а моему зятю Эммануилу. Но, благодарение Богу, ему удалось этого избежать… Правда, я не очень понимаю, каким образом его оруженосец, этот дьявол, кого совершенно правильно прозвали «Ломай-Железо», оказался в нужном месте, да еще в доспехах герцога, чтобы заменить его и выдержать этот страшный поединок с черным рыцарем…

– Монсеньер, – заметила королева, – гороскоп угрожал не вашему зятю, а вам… ему, Эммануилу, звезды обещали долгую и счастливую жизнь, вам же, напротив…

Екатерина, дрожа, замолчала.

– Милая дама, – ответил Генрих, – я мало верю в предсказания, натальные карты и гороскопы, но зато не раз слышал, что начиная с пророчества, сделанного древнему царю Эдипу при его рождении, до предсказания, полученного добрым королем Людовиком Двенадцатым в день его свадьбы с Анной Бретонской, все они сбывались, какие бы предосторожности ни были приняты, и случалось то, что должно было случиться… Положимся же на милость Господа и на нашего ангела-хранителя, и пусть все идет своим чередом.

– Государь, – сказал Екатерина, – но неужели вы не можете не сражаться сегодня?

– Как это не сражаться сегодня, сударыня? – воскликнул Генрих. – Но разве вы не знаете, что сегодня я, наоборот, решил сражаться против остальных зачинщиков: господ де Гиза, де Немура и де Феррара? Я нашел весьма хитроумный способ не покидать ристалища, и, поскольку, вероятно, это последний наш турнир, я, по крайней мере, получу полное удовольствие.

– Государь, – ответила Екатерина, – вы хозяин, но идти против предостережений звезд – это значит искушать Бога, потому что звезды – буквы небесного алфавита.

– Сударыня, – сказал Генрих, – я в высшей степени признателен вам за ваше беспокойство, но, если нет никаких более точных сведений о грозящей мне опасности, я ничего не изменю в программе дня.

– Государь, – сказала Екатерина, – к сожалению, ничего более существенного, чем свои опасения и беспокойство, я вам представить не могу, и много бы дала за то, чтобы кто-нибудь, имеющий на вас больше влияния, попросил вас о том, в чем вы отказали мне.

– Никто не имеет на меня больше влияния, чем вы, сударыня, – с достоинством ответил Генрих, – и можете мне поверить: если я не дал на что-то согласие матери своих детей, я не дам на это согласие никому.

Потом, галантно поцеловав ей руку – а руки у нее были необычайно красивые, – он добавил:

– И не забудьте, сударыня, прошу вас, что сегодня вы королева турнира, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы получить приз из ваших рук.

Екатерина вздохнула; потом, видимо сочтя, что выполнила свой долг и во всем остальном следует положиться на Бога, она сказала:

– Хорошо, государь, не будем больше об этом говорить… И в самом деле, в конце концов, может быть, эти пророчества угрожают не вам, а другому государю; но я меньше беспокоилась бы, если бы это была настоящая дуэль, а не некое ее подобие, потому что в этом отношении предсказание совершенно точно утверждает, что опасность существует на турнире: «Quem Mars non rapuit, Martis imago rapit!» To есть: «Кого пощадил Марс, погубит подобие Марса!»

Но Генрих был уже далеко и не расслышал последних слов, сказанных королевой вполголоса.

То ли из-за расстройства, то ли по другим причинам Екатерина на обеде не присутствовала, но на королевском балконе она появилась одной из первых.

Потом вспомнили, что она была одета в платье из фиолетового бархата с белыми атласными прорезями на рукавах – такое при дворе было траурным.

Когда пришла пора надевать доспехи, король позвал себе в помощь великого камергера г-на де Вьейвиля.

Удивительнейшим образом главного оруженосца, г-на де Буасси, на месте не оказалось.

Господин де Вьейвиль сообщил королю об отсутствии г-на де Буасси.

– Но вы же здесь, Вьейвиль, – ответил король, – так что большого зла нет: вы и поможете мне надеть доспехи.

Господин де Вьейвиль повиновался, но когда оставалось только надеть на голову короля шлем, мужество изменило главному камергеру – глубоко вздохнув, он положил шлем на стол, вместо того чтобы водрузить на голову короля, и сказал:

– Бог мне свидетель, государь, что никогда я не делал чего-либо с таким нежеланием, как сейчас!

– Почему же, мой старый друг? – спросил король.

– Вот уже три ночи, государь, – промолвил г-н де Вьейвиль, – как я думаю, что сегодня с вами должно случиться несчастье и что последний день месяца июня станет для вас роковым!

– Хорошо, – ответил король, – слышал я эту историю и знаю, откуда ветер дует!

– Не понимаю вас, государь.

– Ты, наверное, видел сегодня утром королеву Екатерину?

– Я имел честь видеть королеву, госдуарь, но не сегодня утром, а вчера.

– И она рассказала тебе о своих страхах, да?

– Государь, королева Екатерина уже три дня не оказывала мне чести говорить со мной, а то, что она мне сказала вчера, не имеет никакого отношения к моим опасениям. Впрочем, – продолжал великий камергер, по-видимому обиженный суждением короля, что он повторяет чужое мнение, – король хозяин, и он поступит как ему будет угодно.

– А хочешь, – усмехнулся король, – я скажу тебе, почему ты беспокоишься? Ты маршал только под мое слово, патент еще не подписан… Но успокойся, Вьейвиль, если только меня не убьют на месте, патент ты получишь; если я не смогу подписать его своим полным именем, я подпишу инициалами, а это одно и то же.

– Раз ваше величество так понимает это, – ответил Вьейвиль, – мне остается только просить у него прощения за то, что я осмелился сказать… И если все же с королем случится несчастье, он может быть убежден, что я буду сожалеть о самом несчастье, а не о патенте.

И он надел ему на голову легкий шишак.

В эту минуту вошел адмирал Колиньи.

Он был в доспехах, только без шлема: его нес за ним паж.

– Соблаговолите извинить меня, государь, – сказал он, – но я хотел бы знать, не изменилось ли что-нибудь в расписании этого последнего дня: говорят, что турнир кончится общей схваткой. Я хотел бы знать, правда ли это, потому что если схватка состоится, то я хотел бы сказать по этому поводу вашему величеству нечто важное.

– Нет, – ответил король, – схватки не будет, но все же скажите мне то, что сказали бы в том случае, если бы она была.

– Государь, – сказал Колиньи, – простите мне вопрос, отнюдь не вызванный простым любопытством… С кем вы собираетесь преломить копья?

– Дорогой адмирал, – ответил король, – тут нет никакого секрета; должно быть, вы очень глубоко погрузились в богословские споры, раз вы этого не знаете: сначала с герцогом де Гизом, потом с герцогом Немурским и, наконец, с герцогом Феррарским.

– И больше ни с кем, ваше величество?

– Думаю, что нет. Адмирал поклонился.

– Тогда, ваше величество, я счастлив и доволен тем, что узнал, и прошу у вас разрешения удалиться.

– Да, дорогой адмирал, – сказал, смеясь, король, – немного же вам надо для счастья и довольства!

И, обращаясь к Вьейвилю, он добавил:

– Вьейвиль, велите трубачам трубить, боюсь, что мы опаздываем. Протрубили трубы, и начались состязания.

Сначала, как и сказал король, состоялся поединок между ним и герцогом де Гизом; он был великолепен. Соперники проявили всю свою ловкость, но при третьей схватке удар короля был так силен, что г-н де Гиз потерял оба стремени и был вынужден схватиться за луку седла, чтобы не упасть.

Победа досталась королю, хотя многие утверждали, что виной тому не герцог де Гиз, а его норовистая лошадь.

Потом пришла очередь Жака Савойского. Король приказал подтянуть у своей лошади подпруги и сам выбрал с большой тщательностью копье.

Мы уже говорили, что в этих рыцарских играх герцог Немурский проявлял большую силу и ловкость и пользовался лестной известностью.

И он ее подтвердил, но и король оказался достоин своей репутации. При третьей схватке конь Жака Савойского рухнул, а так как и соперник и конь под ним стояли твердо, судьи объявили короля победителем.

Наконец трубы дали сигнал к последнему поединку. Он должен был состояться между королем и герцогом Феррарским.

Альфонс д'Эсте был опытен в этих играх (позже он разорит свое герцогство праздниками, турнирами и конными состязаниями), но это был не тот противник, кто мог беспокоить Генриха II. Королева Екатерина, смотревшая на все поединки с подлинной тревогой, начала понемногу успокаиваться.

Звезды сказали ей, что если 30 июня пройдет благополучно и в этот последний день никакого несчастного случая не произойдет, то за ее мужа можно больше не опасаться, и он будет править Францией долго и счастливо.

Протрубили трубы; король и герцог Феррарский трижды съезжались и обменивались ударами. В третий раз Альфонс потерял оба стремени, а король остался недвижим.

Таким образом, король победил.

Но его это не устраивало. Не было еще и четырех часов дня, аплодисменты опьяняли его, и ему не хотелось покидать ристалище.

– Ах, черт побери! – воскликнул он, услышав, как судьи кричат, что все кончено. – Уж очень легко и просто я стал победителем.

И тут он увидел Монтгомери, стоявшего в полном вооружении, только без шлема, в бастионе нападающих.

– Эй, Монтгомери, – крикнул он, – господин де Гиз мне сказал, что во время вчерашнего поединка вы едва не вышибли его из седла и что он не видел более сильного соперника, чем вы. Так вот, я пойду выпью стакан вина, чтобы освежиться, а вы живо надевайте шлем, и мы преломим копья в честь наших дам.

– Государь, – ответил Монтгомери, – я с величайшей радостью принял бы честь, которую король соизволил мне оказать, но здесь больше нет копий, все израсходованы!

– Если с вашей стороны нет копий, Монтгомери, – ответил король, – то с моей еще есть; я сейчас вам прошлю три штуки, чтобы вы могли выбрать.

И, повернувшись к конюшему, он сказал:

– Эй, Франц, три копья, да покрепче, для господина Монтгомери!

Потом он спешился, вернулся в свой бастион, приказал снять с себя шлем и попросил пить.

В ту минуту, когда он уже держал чашу в руке, вошел герцог Савойский.

– Чашу герцогу Савойскому! – сказал король. – Я хочу, чтоб он выпил со мной: он – за мадам Маргариту, а я – за свою даму.

– Государь, – ответил Эммануил, – с радостью сделаю это, но сначала я должен выполнить поручение.

– Говорите, – ответил король, сияя от удовольствия, – я слушаю.

– Я пришел от имени королевы Екатерины просить вас больше не выходить сегодня на поединок. Все прошло благополучно, и она страстно желает, чтобы ваше величество этим и ограничились.

– Ба, – воскликнул король, – разве вы не слышали, зять, что я вызвал господина де Монтгомери и послал ему копья на выбор? Скажите королеве, что я выйду на этот поединок ради любви к ней, а потом, после него, все будет кончено.

– Государь… – попробовал настоять герцог.

– Чашу! Чашу герцогу Савойскому! И за то, что он выпьет за здоровье моей сестры, я верну ему маркизат Салуццо!.. Но ради Бога, пусть мне не мешают последний раз преломить копье!

– Нет, вы его не преломите, государь! – сказал какой-то голос позади Генриха.

Король повернулся и узнал коннетабля.

– А, это ты, старый медведь? Что ты здесь делаешь? Тебя тоже мучает жажда? Твое место – на ристалище.

– Король ошибается, – ответил Монморанси, – мое место на ристалище, когда оно открыто; но оно закрыто, и я больше не судья.

– Закрыто? – переспросил король. – Еще нет! Я должен преломить еще одно копье.

– Государь, королева Екатерина…

– Ах, ты тоже от нее?

– Государь, она умоляет вас…

– Чашу! Чашу коннетаблю! – прервал его король. Коннетабль, ворча, взял чашу.

– Государь, – сказал он, – после мира, о котором я договорился, я считал себя неплохим послом, но ваше величество мне доказывает, что мое мнение о себе было преувеличено и мне еще надо поучиться.

– Послушайте, герцог! Послушайте, коннетабль! – сказал король. – Давайте выпьем каждый за свою даму: вы, зять, за Маргариту, жемчужину из жемчужин; вы, коннетабль, за госпожу де Валантинуа, красавицу из красавиц; я – за королеву Екатерину… Герцог и вы, коннетабль, вы скажите ей, что я выпил эту чашу за ее здоровье и что это последнее копье я преломлю в ее честь.

С таким упрямством бороться было бесполезно. Оба посланных поклонились и вышли.

– Скорее, Вьейвиль, мой шлем! – воскликнул король. Но вместо Вьейвиля вошел Колиньи.

– Государь, – сказал он, – это опять я… Да соблаговолит ваше величество извинить меня!

– С удовольствием извиняю вас, адмирал… Но раз уж вы здесь, окажите мне услугу: застегните мне шлем.

– Государь, только одно слово сначала…

– Нет, пожалуйста, дорогой адмирал, потом…

– После будет слишком поздно, государь.

– Тогда говорите и, пожалуйста, поскорее.

– Государь, вы не выйдете на поединок с господином де Монтгомери.

– Ах, и вы туда же! – воскликнул король. – Но вы же гугенот и не должны быть суеверны; это хорошо для королевы – она католичка и к тому же флорентийка.

– Государь, – сказал Колиньи, – то, что я собираюсь сказать вам, очень серьезно: это предупреждение великого императора, ныне к сожалению, покойного.

– Ах, так это предупреждение императора Карла Пятого, которое вы забыли передать мне по приезде из Брюсселя?

– Король ошибается: я передал предупреждение, но косвенно, посоветовав ему послать господина де Монтгомери в Шотландию.

– Да, верно, это был ваш совет… Ну, и что же? Он туда поехал и хорошо там служил мне.

– Я знаю это, государь. Но вы, наверное, не знаете, почему я посоветовал вам его туда послать?

– Да, в самом деле, не знаю.

– Потому что астролог императора Карла Пятого сообщил ему о знаке, находящемся меж бровей господина де Монтгомери и возвещающем, что рано или поздно господин де Монтгомери убьет принца французского королевского дома.

– Ба!

– Августейший император Карл Пятый поручил мне предупредить ваше величество об этом предсказании, но, поскольку я считал господина де Монтгомери одним из самых верных ваших слуг и понимал, что если он и убьет принца французского королевского дома, то невольно, а также боялся повредить ему во мнении вашего величества, сообщив вам это предсказание, я ограничился советом вашему величеству послать капитана шотландской гвардии на помощь регентше Шотландии. Еще сегодня, государь, пока я думал, что будет общая схватка, я пришел узнать об этом у вашего величества, чтобы, если схватка все-таки будет, убрать из нее господина де Монтгомери или проследить за тем, чтобы он не встретил ваше величество. Общей схватки не было, и, следовательно, мне ничего не пришлось ни делать, ни говорить. Но сейчас, когда турнир окончен и какой-то злой рок заставил короля вызвать на поединок господина де Монтгомери, я обращаюсь к вам, ваше величество, в надежде остановить вас и говорю вам: государь, то, что я изложил вашему величеству по поводу графа де Лоржа, Карл Пятый сказал мне лично! Государь, во имя Неба, умоляю вас, не выходите против господина де Монтгомери! Господин де Монтгомери должен убить принца французского королевского дома, а король – самый великий из них!

Генрих на минуту задумался, потом, положив руку на плечо Колиньи, сказал:

– Адмирал, если бы вы сказали мне это сегодня утром, возможно, я бы и не вызвал господина де Монтгомери, но теперь, когда вызов сделан, получается, что я отступил из страха. Так вот, Бог мне свидетель, что я ничего на свете не боюсь! И все же я благодарю вас, господин адмирал, но даже если со мной должно случиться несчастье, я преломлю это копье.

– Государь, – сказал один из оруженосцев, вошедший как раз при этих словах, – господин де Монтгомери вооружился по вашему приказанию и ждет, что вам будет угодно приказать.

– Хорошо, друг мой, королю угодно приказать, чтобы ты застегнул мне шлем и чтобы затрубили трубы.

Однако исполнена была только половина приказа: оруженосец застегнул на нем шлем, но трубачи уже ушли со своего балкона, полагая, что турнир окончен.

Королю доложили об этом, сказав, что они еще недалеко ушли, и их можно вернуть, но займет это четверть часа.

– Не надо, – ответил король, – это будет слишком долго… мы сразимся без фанфар, вот и все.

Потом он сел на лошадь и, выехав из бастиона, крикнул:

– Эй! Господин де Монтгомери! Вы готовы?

– Да, государь, – ответил граф, выезжая из противоположного бастиона.

– Господа, – обратился к судьям король, – мы ждем вашего сигнала.

– Съезжайтесь! – крикнули одновременно герцог Савойский и коннетабль. При полной и зловещей тишине соперники поскакали и встретились посреди

поля, преломив копья одно о другое.

Вдруг, к величайшему удивлению зрителей, король потерял оба стремени и припал к шее лошади, выронив из рук поводья; конь остановился, а Монтгомери, потрясенный ужасом, далеко отбросил обломок копья, оставшийся у него в руке.

В ту же минуту Вьейвиль и де Буасси, понявшие по поведению короля, что произошло нечто чрезвычайное, перепрыгнули через ограждение и схватили удила лошади, крича:

– Ради Господа, что случилось, государь?

– А то, что вы были правы, – еле слышно прошептал король, – когда противились этому проклятому поединку, дорогой Вьейвиль!..

– Так вы ранены, государь? – с тревогой спросил великий камергер.

– Думаю, убит! – прошептал король таким слабым голосом, что даже стоявшие рядом едва услышали его.

Действительно, обломок копья Монтгомери, скользнув вдоль шлема короля, приподнял забрало, и кусок дерева, войдя в глаз, проник в череп.

Собрав последние силы, король сказал:

– Пусть не трогают господина де Монтгомери, тут нет его вины…

Вопль ужаса поднялся в рядах зрителей, и все кинулись врассыпную, как будто в них ударила молния, крича:

– Король убит!.. Король убит!..