Текст книги "Паж герцога Савойского"

X. ГОСПОДИН ДЕ ТЕЛИНЬИ

Рассвет застал адмирала на крепостной стене.

Не растерявшись от провала вылазки накануне, Гаспар де Колиньи решил предпринять новую попытку.

По его мнению, враг знал о том, что город получил подкрепление, но не имел представления о размерах этой помощи; нужно было заставить его поверить, что она гораздо значительнее, чем была на самом деле.

Таким образом, не надеясь взять город штурмом, герцог Эммануил Филиберт должен будет прибегнуть к правильной осаде, а это займет десять-пятнадцать дней, может быть, месяц; за этот срок коннетабль, вероятно, попытается помочь осажденным или у короля будет время принять какие-нибудь меры.

И адмирач призвал к себе г-на де Телиньи, молодого лейтенанта роты дофина.

Телиньи примчался. Накануне вечером в предместье Иль он проявил в сражении чудеса мужества, но, тем не менее, остался цел и невредим, так что солдаты, видя его без единой царапины среди пуль и в гуще шпаг и пик, окрестили его «Неуязвимый».

Он подошел к адмиралу, веселый, улыбающийся, как человек, выполнивший свой долг и готовый выполнять его впредь. Адмирал подвел его к парапету одной из башен.

– Господин де Телиньи, – сказал он, – вы хорошо видите отсюда этот испанский пост?

Телиньи знаком ответил, что видит превосходно.

– Так вот, мне кажется, что его легко захватить с тридцатью – сорока всадниками… Наберите тридцать – сорок человек из вашей роты, поставьте во главе них надежного человека и дерзко овладейте этим постом!

– Господин адмирал, – смеясь, спросил Телиньи, – а я не могу быть этим надежным человеком, командующим вылазкой? Я признаюсь вам, что в своих офицерах уверен, но еще более уверен в себе.

Адмирал положил руку ему на плечо:

– Дорогой Телиньи, люди вашей закалки редки, а потому не стоит рисковать ими в вылазках и подвергать опасности в стычках. Дайте мне честное слово, что вы вылазкой командовать не будете, иначе, хоть я и умираю от усталости, я останусь на крепостной стене.

– Если дело обстоит так, господин адмирал, – ответил Телиньи, поклонившись ему, – идите отдыхать и оставьте это дело на меня. Клянусь, что я не выйду за ворота города.

– Рассчитываю на ваше слово, сударь, – строго сказал адмирал.

Потом, как бы желая показать, что строгость этого лица и голоса относится только к указанию ни в коем случае не выходить из города, он добавил:

– А я, дорогой Телиньи, даже не буду возвращаться во дворец коменданта, он слишком далеко: я пойду к господину де Жарнаку, лягу в постель и постараюсь поспать часок-другой… Там вы меня и найдете.

– Спите спокойно, господин адмирал, – ответил Телиньи, – я буду бодрствовать.

Адмирал спустился с крепостной стены напротив башни Гиз и вошел во второй дом на улице Ремикур, где жил г-н де Жарнак.

Телиньи проводил его взглядом, потом, повернувшись к знамёнщику, произнес:

– Тридцать – сорок добровольцев из роты дофина!

– Сейчас будут, лейтенант, – откликнулся знамёнщик.

– Как? Ведь я не отдавал никаких приказов!

– Это правда; но тут был один солдат, он на лету подхватил слова адмирала, сделал знак, что понял, и побежал в сторону казарм, крича: «Рота дофина! К бою!»

– И кто же это так хорошо выполняет приказы, прежде чем их успевают отдать?

– Ах, черт возьми, господин лейтенант, – смеясь, ответил знамёнщик, – он больше похож на дьявола, чем на человека: лицо наполовину скрыто окровавленной повязкой, волосы обгорели до корней, панцирь весь продавлен и спереди и сзади, а одежда в лохмотьях!

– А-а! Хорошо, – сказал Телиньи, – я знаю, с кем мы имеем дело… Вы правы: это не человек, а дьявол!

– А вот и он, господин лейтенант, – сказал знамёнщик.

И он показал Телиньи на всадника, галопом приближавшегося к ним от Ильских ворот.

Это был Мальмор: накануне в вылазке он обгорел, чуть не утонул, едва не был убит, но, по-видимому, чувствовал себя превосходно и рвался участвовать в новой вылазке.

В это время с другой стороны, то есть от улицы Билон, в конце которой располагалась казарма, к ним приближался небольшой отряд из сорока всадников.

С невероятной скоростью, вообще характерной для Мальмора, когда речь шла о том, чтобы ввязаться в побоище, он успел сбегать в казарму, сообщить пожелание адмирала, оттуда добежать до Ильских ворот, оседлать лошадь и вернуться к воротам Ремикур одновременно с кавалеристами роты дофина.

В качестве единственной награды за свое рвение Мальмор попросил разрешения участвовать в вылазке, и оно было ему дано.

Впрочем, он заявил, что, если ему не разрешат участвовать в общей вылазке, он сделает свою, личную, а если ему не откроют ворота, прыгнет с крепостной стены.

Телиньи, уже знавший Мальмора, потому что видел его в деле накануне, все же посоветовал ему не отделяться от отряда и действовать вместе со всеми.

Мальмор обещал все исполнить.

Ворота открылись, и отряд выехал.

Но, едва выйдя за ворота, Мальмор, увлекаемый своей обычной яростью, не мог заставить себя придерживаться дороги, которая под прикрытием деревьев и неровностей земли должна была привести всадников к испанскому посту; он пустился напрямик галопом, крича: «К бою, к бою!»

В это время адмирал, как он и сказал, пошел к г-ну де Жарнаку и лег в постель, но, терзаемый какими-то предчувствиями, несмотря на усталость, не смог заснуть; поэтому через полчаса он встал и, так как со стороны крепостной стены ему слышались какие-то крики, взял в руки шпагу в ножнах и быстро вышел.

Не успел он пройти и двадцати шагов по улице Ремикур, как увидел, что ему навстречу бегут господа де Люзарш и де Жарнак. По их встревоженному виду было видно, что произошло что-то серьезное.

– Ах, – сказал г-н де Жарнак, подбегая к адмиралу, – значит, вы уже знаете?..

– Что? – спросил Колиньи. Офицеры переглянулись.

– Если вы не знаете, то почему вы вышли?

– Потому что не мог спать, меня мучило какое-то предчувствие… Услышав крики, я встал и пришел.

– Тогда идемте!

И оба офицера вместе с адмиралом поднялись на крепостную стену.

Она была заполнена зрителями.

Вот что произошло.

Преждевременная атака Мальмора подняла испанцев по тревоге. Пост был более многочисленным, чем казалось; солдаты и офицеры роты дофина, рассчитывавшие захватить испанцев врасплох, застали их при оружии, на конях и вдвое многочисленнее, чем они сами. Атака потеряла свой напор, и кое-кто из наиболее трусливых повернул назад, предоставив храбрых их судьбе. И оставшиеся непременно бы пали, если бы им немедленно не пришли на помощь. Телиньи забыл слово, данное адмиралу: без всякого другого оружия, кроме своей шпаги, он вскочил на первую попавшуюся лошадь и бросился за стены, призывая тех, кто повернул назад, помочь своим товарищам. Некоторые к нему присоединились, и во главе восьми или десяти человек, надеясь переломить ход схватки, он, не раздумывая, врезался в гущу испанцев.

Спустя мгновение стало видно, кто из сорока человек роты дофина вернулся живым.

Число всадников уменьшилось на треть, и Телиньи с ними не было.

Вот тогда-то господа де Жарнак и де Люзарш, сочтя, что очень важно предупредить адмирала об этой новой неудаче, и направились к дому, где он решил часок отдохнуть, и встретили его на полдороге.

Читатели помнят, что все трое бросились к крепостной стене, высившейся над местом катастрофы.

Там Колиньи расспросил беглецов и услышал от них то, что мы сейчас рассказали.

Относительно г-на Телиньи они не могли сказать ничего определенного: они видели, что он примчался как молния, ударил шпагой в лицо испанского офицера, но его тут же окружили, и, поскольку другого оружия при нем не было, он через несколько секунд упал, пронзенный со всех сторон.

Однако один солдат утверждал, что израненный и ограбленный Телиньи еще дышал, поскольку солдат, проскакавший галопом мимо, слышал, как отважный офицер пытался звать на помощь.

Хотя надежды было мало, адмирал приказал офицерам роты дофина сесть на коней и любой ценой доставить Телиньи живым или мертвым.

Офицеры, жаждавшие отомстить за своего товарища, побежали к казарме седлать лошадей; но тут из толпы вышел своего рода Голиаф и, поднеся руку к шлему, сказал:

– Бростите, коспотин адмирал, но незачем поднимать целую роту, чтобы принести эдого петнягу лейденанда… раз нато, мы с моим блемянником Францем пойтем и бринесем его … шифого или мертфого.

Адмирал обернулся к тому, кто сделал такое достойное предложение: это был один из наемников, кого он взял на службу, не слишком на них рассчитывая, но они, как читателю известно, прекрасно проявили себя в немногих стычках, уже имевших место.

Это был Генрих Шарфенштайн, а в четырех шагах позади в той же позе стоял его племянник Франц, похожий на тень своего дяди.

И того и другого адмирал видел накануне в деле – во время защиты брешей в предместье Иль; ему достаточно было одного взгляда, чтобы их оценить.

– Хорошо, мой храбрец, я согласен… – сказал адмирал. – Что ты просишь?

– Лошать тля себя и лошать тля моего блемянника Франца.

– Я не об этом говорю.

– Да, потоштите… Я еще прошу тфа челофека, они сятут в сетло посати нас.

– Хорошо, и что дальше?

– Тальше? Фее… Долько кони толшны пыть толстые, а люти – хутые.

– Ты сам выберешь и людей и лошадей.

– Корошо, – сказал Генрих.

– Я хотел сказать насчет денег….

– О! Теньги – это тело Брокоба.

– Здесь Прокоп не нужен, – сказал адмирал. – Я обещаю пятьдесят экю за живого Телиньи, и двадцать пять – за мертвого.

– Ого! – воскликнул Генрих, смеясь своим грубым смехом. – За эту цену я фам зхожу за фсеми, за кем хотите.

– Ну тогда отправляйся, – сказал адмирал, – и не теряй времени!

– Зейчаз, коспотин адмирал, зейчаз!

И Генрих тут же принялся выбирать лошадей.

Он выбрал двух эскадронных лошадей, мощных, крепких, с сильными ногами.

Потом он стал выбирать людей.

И вдруг радостно вскрикнул: он увидел с одной стороны Лактанса, с другой – Фракассо, а святоша и поэт были самыми худыми людьми, каких он только знал.

Адмирал не знал, что и думать обо всех приготовлениях, но ему пришлось положиться если не на ум, то, во всяком случае, на инстинкт обоих великанов.

Четверо наемников спустились по откосу крепостной стены, прошли под сводами Ремикурских ворот; им открыли ворота, и они снова появились на виду, по двое на каждой лошади, но передвигаясь под прикрытием и с предосторожностями, какими пренебрег Мальмор.

Потом они скрылись за небольшой возвышенностью, поднимавшейся с правой стороны от мельницы Ла-Кутюр.

Невозможно даже передать, с каким интересом осажденные следили за тем, как эти четыре человека собирались отобрать у целой армии один труп, поскольку и наименее пессимистично настроенные были уверены, что Телиньи мертв.

Поэтому, даже когда четверо наемников скрылись за холмом, среди трехсот – четырехсот человек, столпившихся на крепостной стене, продолжала царить тишина, как будто вся эта толпа боялась вздохом, словом или движением пробудить бдительность противника.

Через мгновение раздалось восемь – десять аркебузных выстрелов.

Все вздрогнули.

Почти одновременно с этим появился пеший Франц Шарфенштайн, неся на руках не одного, а двух человек.

Отступление прикрывала вся кавалерия и пехота экспедиции.

Кавалерию составляли одна лошадь и один всадник, вторая лошадь, без сомнения, была убита выстрелами.

Пехота состояла из Фракассо и Лактанса, вооруженных аркебузами.

Их отступлению пытались мешать восемь или десять испанских всадников. Но, как только пехоту начинали слишком теснить, Генрих атаковал неприятеля и прокладывал дорогу товарищам своей огромной палицей; если же слишком теснили кавалерию, то следовали два одновременных и необычайно точных выстрела из аркебуз, укладывавших на месте двух испанцев и дававших Генриху передышку.

А тем временем Франц продвигался вперед, и так как шаг у него был гигантский, то он очень скоро оказался вне пределов досягаемости.

Когда осажденные увидели, что он взбирается на откос, держа два тела – живых или мертвых, – как кормилица держала бы на руках двух младенцев, они встретили его единодушным криком восхищения.

Одно тело он опустил к ногам адмирала.

– Это фаш, – сказал он, – он не софсем мертфый!

– А этот? – спросил Колиньи, показывая на второго раненого.

– О! Этот, – сказал Франц, – это пустяки… это – Мальмор… Черес отну минуту он притет в сепя… Это – сам тьяфол, еко упить нельзя!..

И он рассмеялся тем особенным смехом, каким смеялись только он и Генрих и какой можно было бы назвать «смехом Шарфенштайнов».

В эту минуту под общие приветственные крики в город вошли остальные трое участников вылазки – и кавалерия, и пехота.

И в самом деле, как сказал Франц, Телиньи был еще жив, хотя у него на теле было семь ранений шпагой и три – пулевых; это было хорошо видно, потому что испанцы содрали с него все, вплоть до рубашки, и оставили лежать на том месте, где он упал, полагая, что он никогда не поднимется.

Его тотчас же отнесли в дом г-на де Жарнака и уложили На ту самую постель, где час назад не мог уснуть терзаемый предчувствиями адмирал.

И тут раненый открыл глаза, как будто ждал этого момента, огляделся вокруг и узнал адмирала.

– Врача! Врача! – закричал Колиньи: в нем пробудилась совсем было угасшая надежда.

Но Телиньи, протягивая руку, сказал:

– Спасибо, господин адмирал; Господь позволил мне еще раз открыть глаза и обрести голос, чтобы я попросил вас милостиво простить меня за то, что я вас ослушался.

Адмирал прервал его.

– Дорогой господин Телиньи, – сказал он ему, – прощения следует просить не у меня, потому что вы ослушались меня только от избытка рвения на службе королю, но, если вам действительно так худо, как кажется, и вам есть о чем просить, просите об этом Господа!

– О сударь, – ответил Телиньи, – к счастью, мне нужно просить Господа простить мне прегрешения, в каких не стыдно признаться ни одному доброму дворянину… тогда как не повиновавшись вам, я совершил серьезное нарушение дисциплины… Простите меня, господин адмирал, и я умру спокойно.

Господин де Колиньи, так хорошо умевший ценить истинную храбрость, почувствовал, как на глаза его навертываются слезы: молодой офицер, расставаясь с жизнью, так много ему обещавшей, сожалел только о том, что на секунду забыл приказ своего генерала.

– Раз вы настаиваете, – сказал адмирал, – я прощаю вам вину, какой мог бы гордиться любой храбрый солдат, и, если именно это мучило вас в ваш последний час, умрите спокойно и с миром, как умер рыцарь Баярд, всем нам ставший примером.

И он наклонился, чтобы коснуться губами бледного лба умирающего.

Телиньи со своей стороны сделал усилие и приподнялся.

Губы адмирала коснулись лба молодого офицера, тот прошептал единственное слово: «Спасибо», упал на постель и глубоко вздохнул.

Это был его последний вздох.

– Господа, – сказал Колиньи, отирая слезы и обращаясь к стоявшим вокруг, – одним храбрым дворянином стало меньше… Да ниспошлет Господь нам всем подобную смерть!

XI. ПРОБУЖДЕНИЕ ГОСПОДИНА КОННЕТАБЛЯ

Хотя обе неудачи, которые потерпел адмирал, покрыли осажденных славой, они дали ему понять, что для противостояния столь многочисленной и столь бдительной армии ему нужна безотлагательная помощь.

Поэтому, пользуясь тем, что английская армия так и не подошла и одна часть городских стен оставалась открытой, он решил отправить гонцов к своему дяде-коннетаблю с просьбой прислать возможно большее подкрепление.

В этих целях он приказал вызвать Ивонне и Мальдана: Ивонне был проводником несчастного Телиньи, а Мальдан – его собственным.

Коннетабль должен был находиться или в Аме, или в Ла-Фере, поэтому одного гонца направляли в Ам, а другого – в Ла-Фер; они должны были передать известия коннетаблю и сообщить ему, каким путем можно оказать помощь Сен-Кантену.

План состоял всего-навсего в том, чтобы, воспользовавшись отсутствием английской армии, направить колонну войск по дороге из Сави, доходившей до предместья Понтуаль; Колиньи же, увидев ее, должен был тут же осуществить ложную вылазку с другой стороны города и отвлечь врага этим маневром, позволив тем самым колонне французов целой и невредимой вступить в город.

Гонцы отправились в тот же вечер, увозя с собой еще два важных поручения – одно от бедного Мальмора, другое – от заплаканной Гуцулы.

Мальмор, получивший колотую рану в бок, которая, по счастью, попала на рубец от старой раны – что, впрочем, случалось с ним часто, настолько он был изрешечен, – просил Мальдана привезти ему некие травы, необходимые для изготовления знаменитого бальзама Феррагуса, потребляемого им в немыслимых количествах.

Гудула, получившая сердечную рану куда более жестокую и смертельную, чем Мальмор, просила Ивонне неусыпно беречь свою жизнь, с которой была связана ее собственная. Она обещала в ожидании своего возлюбленного Ивонне проводить все ночи у окна, выходящего на крепостную стену Старого рынка.

Гонцы выехали через Понтуальские ворота, проехали около полульё по дороге в Ам, и тут Ивонне поскакал полем до дороги в Ла-Фер, а Мальдан продолжал прежний путь.

Ивонне пересек Сомму между Гоши и Грюоем и в Серизи выехал на дорогу в Ла-Фер.

Мы будем следовать в основном за Ивонне, а не за Мальданом, потому что коннетабль находился в Ла-Фере.

В три часа пополуночи Ивонне уже стучался в городские ворота, а они упрямо не хотели открываться; потом привратник, узнав, что ночной гонец явился из Сен-Кантена, приоткрыл ворота и впустил его.

Коннетабль приказал немедленно принять любого гонца от племянника и провести его к нему, когда бы он ни прибыл.

Итак, в половине четвертого утра коннетабля разбудили.

Старый солдат спал в постели (эту роскошь он редко позволял себе в походах), но в изголовье кровати лежал его меч коннетабля, а рядом с ней, на стуле – панцирь и шлем; это означало, что при малейшей тревоге он готов нападать или защищаться.

Впрочем, те, кто служил под его командованием, привыкли, что их вызывают в любой час ночи, чтобы посоветоваться с ними или отдать им приказ.

Ивонне провели в комнату этого неутомимого старика; тот, зная, что прибыл гонец, ждал его, приподнявшись на локте в постели.

Заслышав шаги Ивонне, он, со своей обычной грубостью, приказал:

– Ну, подойди поближе, мошенник.

Для обид было не время: Ивонне подошел.

– Ближе, ближе, – сказал коннетабль, – чтобы я видел твои глаза, негодяй! Я люблю видеть тех, с кем говорю.

Ивонне подошел к самой кровати.

– Я здесь, монсеньер, – сказал он.

– А-а, ты тут?! Хорошо.

Он взял лампу и стал рассматривать молодого человека; впечатление от осмотра, судя по выражению лица коннетабля, было неблагоприятным.

– Где-то я уже видел этого щеголя, – сказал он, говоря сам с собой. Потом, обращаясь к Ивонне, он воскликнул:

– Мне что, еще вспоминать надо, где я тебя видел, мошенник?! Немедленно говори! Ты-то должен помнить!

– А почему я об этом должен помнить лучше вас, монсеньер? – спросил Ивонне, не удержавшись от искушения в свою очередь задать вопрос коннетаблю.

– Потому, – ответил старый вояка, – что ты мог случайно один раз видеть коннетабля Франции, а я кучу таких плутов, как ты, вижу каждый день!

– Это правда, монсеньер, – ответил Ивонне. – Ну, так вы видели меня у короля.

– Как у короля? – воскликнул коннетабль. – Ты что, у короля бываешь?

– Во всяком случае, в тот день, когда я имел честь вас там видеть, господин коннетабль, я там был, – ответил Ивонне с самой изысканной вежливостью.

– Гм, припоминаю, в самом деле: ты был с молодым офицером, приехавшим к королю с поручением от моего племянника…

– С господином де Телиньи.

– Да, верно, – сказал коннетабль. – Ну как там, все хорошо?

– Наоборот, монсеньер, все плохо!

– Как плохо! Ты думай что говоришь, мошенник!

– Я говорю чистую правду, монсеньер! Позавчера, во время вылазки в предместье Иль, мы потеряли шестьдесят человек убитыми и ранеными. Вчера при попытке захватить испанский пост перед воротами Ремикур мы потеряли пятнадцать кавалеристов из роты дофина и их лейтенанта господина де Телиньи…

– Телиньи?! – прервал его коннетабль, который считал себя неуязвимым, выйдя невредимым из стольких битв и стычек. – Телиньи дал себя убить?! Ну и глупец!.. Дальше?

– А дальше, господин коннетабль, вот письмо господина адмирала: он просит скорейшего подкрепления.

– С этого нужно было начинать, болван! – воскликнул коннетабль, вырывая письмо из рук Ивонне.

И он стал его читать, прерываясь, по своему обыкновению, чтобы отдать приказы:

– «Я буду удерживать предместье Иль так долго, как только смогу…»

И хорошо сделаете, черт возьми!.. Пусть мне позовут господина Дандело!

«… поскольку с высоты предместья одна батарея артиллерии может смести крепостную стену Ремикур по всей длине, от Водяной башни до Красной…»

Позвать сюда маршала де Сент-Андре!

«… но, чтобы удержать предместье Иль и другие опорные пункты, которым угрожает противник, мне нужно подкрепление, по меньшей мере, в две тысячи человек, тогда как в действительности я располагаю пятьюстами – шестьюстами…»

Черт возьми! Я ему пошлю четыре тысячи!.. Пусть придет господин герцог Энгиенский!.. По какому праву эти господа спят, если я уже проснулся?.. Немедленно сюда герцога Энгиенского!.. Посмотрим, что там еще твердит одно и то же мой племянник?

«Уменя только шестнадцать стволов артиллерии и всего сорок канониров, аркебуз – пятьдесят или шестьдесят; наконец, боеприпасов – на две недели, а продовольствия – на три недели…»

– Как, это все правда, что он пишет? – воскликнул коннетабль.

– Совершенная правда, монсеньер! – учтиво ответил Ивонне.

– И в самом деле, посмотрел бы я, как ничтожество, вроде тебя, опровергает слова моего племянника!.. Гм!

И коннетабль свирепо посмотрел на Ивонне. Ивонне поклонился и сделал три шага назад.

– Ты что пятишься? – спросил коннетабль.

– Я думал, что монсеньеру больше не о чем меня спрашивать.

– Ты ошибаешься… Подойди! Ивонне занял прежнее место.

– А как ведут себя горожане? – спросил коннетабль.

– Превосходно, монсеньер!

– Мошенники!.. Посмотрел бы я на них, если бы они посмели вести себя иначе!

– Даже монахи взялись за алебарды!

– Бездельники!.. Так ты говоришь, они сражаются?

– Как львы, монсеньер! Что же до женщин…

– Они стонут, плачут и дрожат?.. Эти негодницы больше ни на что не способны!

– Напротив, монсеньер, они ободряют защитников, перевязывают раненых, хоронят мертвых.

– Мошенницы!..

В эту минуту дверь открылась и на пороге появился мужчина в полных доспехах, только на голове у него была бархатная шапка.

– А, господин Дандело, пойдите сюда! – сказал коннетабль. – Ваш брат так вопит в своем Сен-Кантене, как будто его режут.

– Монсеньер, – смеясь, ответил г-н Дандело, – если мой брат, а ваш племянник, вопит, то, я думаю, вы понимаете, зная его, что вопит он не от страха.

– Гм, черт возьми, я знаю, что это не от добра… и это-то меня и злит… Поэтому я позвал вас и маршала де Сент-Андре…

– Я здесь, – отозвался, появившись у входа в комнату, маршал.

– Хорошо, хорошо… маршал… А где господин д'Энгиен?

– Прошу прощения, монсеньер, – сказал, входя, герцог, – я здесь.

– Потроха свинячьи, господа! – яростно прорычал свое самое грязное ругательство коннетабль, видя, что все явились на его зов и ему не на ком выместить дурное настроение, составлявшее основу его характера. – Потроха свинячьи, господа! Мы же не в Капуе, чтобы, как вы, сладко спать!

– Меня это не касается, монсеньер, – сказал маршал, – я уже давно встал.

– А я и не ложился, – сказал герцог Энгиенский.

– Я говорю о господине Дандело.

– Обо мне? – воскликнул Дандело. – Монсеньер должен извинить меня: я проверял посты и оказался здесь раньше этих господ потому, что, когда меня разыскали, я был на коне и прискакал сюда верхом.

– Тогда, значит, я говорю о себе, – сказал Монморанси. – Похоже, я стар и никуда не годен, ведь я один лежал… Гром и молния!

– Коннетабль, – со смехом прервал его Дандело, – да какой черт это говорит?

– Никто, надеюсь, потому что тому, кто это скажет, я разобью морду, как тому предсказателю, кто тогда на дороге напророчил мне несчастье. Но дело не в этом; дело в том, что нужно оказать помощь бедняге Колиньи, ведь ему приходится сражаться с пятидесятитысячной армией. Пятьдесят тысяч, что вы на это скажете? Мне кажется, что у моего племянника со страху в глазах двоится.

Трое офицеров улыбнулись одновременно с одинаковым выражением лица.

– Если мой брат говорит, что пятьдесят тысяч, – сказал Дандело, – то это действительно пятьдесят тысяч, монсеньер.

– И скорее даже шестьдесят, чем пятьдесят, – сказал маршал де Сент-Андре.

– А вы что об этом думаете, господин д'Энгиен?

– Точно то же, что эти господа, господин коннетабль.

– Значит, вы все, как всегда, несогласны со мной?

– Вовсе нет, господин коннетабль, – ответил Дандело, – но мы думаем, что адмирал говорит правду.

– Вы готовы рискнуть чем-нибудь, чтобы помочь адмиралу?

– Я готов рискнуть жизнью, – заявил Дандело.

– И мы тоже, – в один голос ответили маршал де Сент-Андре и герцог Энгиенский.

– Ну, тогда все хорошо, – сказал коннетабль.

И, повернувшись в сторону прихожей, откуда доносился громкий шум, он крикнул:

– Черт побери, что за шум?

– Монсеньер, – ответил один из караульных офицеров, – тут человек, арестованный у Амских ворот.

– Бросьте его в тюрьму!

– Кажется, что это солдат, переодетый крестьянином.

– Так повесьте его!

– Но он ссылается на господина адмирала и говорит, что он от него.

– А письмо или охранная грамота при нем есть?

– Нет, и потому мы решили, что он шпион.

– Колесовать его!

– Минутку! – раздался голос в прихожей. – Людей нельзя просто так колесовать, будь вы сам господин коннетабль.

Затем стало слышно, как кто-то борется, и в комнату из прихожей влетел какой-то человек.

– Эй! – воскликнул Ивонне. – Не вздумайте с ним что-нибудь сделать, монсеньер: это Мальдан!

– Кто такой Мальдан? – спросил коннетабль.

– Это второй гонец, которого вам послал господин адмирал; он выехал одновременно со мной из Сен-Кантена, но прибыл, естественно, на два часа позже меня, поскольку следовал через Ам.

Это и в самом деле был Мальдан; не найдя коннетабля в Аме, он взял там лошадь и прискакал во весь опор в Ла-Фер из опасения, что Ивонне тоже может задержаться в пути.

Каким же образом Мальдан, отправившийся в путь в военном одеянии и с письмом адмирала, прибыл в крестьянской одежде и без письма? Отгадку наши читатели, проявив присущую им проницательность, найдут в одной из следующих глав.