Текст книги "Паж герцога Савойского"

И как на склонах Везувия и Этны дома рушатся и деревья начинают пылать прежде, чем их настигнет огненный поток лавы, стекающей из кратера, так и тут впереди черной линии наступавших загорались дома и пылали деревни.

Весь город наблюдал это зрелище с крепостных стен Ремикура, с галерей Коллегиальной церкви, возвышавшейся над городом, с башен Сен-Жан, Красной и Водяной, и при каждом новом пожаре к небу поднимался общий хор проклятий, которые, словно огромная туча зловещих птиц, неслись в сторону врага, чтобы обрушиться на него.

Но враг все еще шел вперед, гоня впереди себя беглецов, как ветер гнал дым пожарищ. Еще некоторое время ворота города оставались открытыми, продолжая принимать беженцев, но вскоре их вынуждены были закрыть, потому что противник подошел совсем близко. И бедные крестьяне горевших деревень стали огибать городские стены и двигаться дальше, чтобы искать убежища в Вермане, Понтрю и Коленкуре.

Вскоре раздались удары барабана.

Это был сигнал всем, кроме бойцов, покинуть крепостные стены и башни. Теперь по всей линии стояли только защитники города, молчаливые, как обычно ведут себя люди, собравшиеся при виде надвигающейся опасности. Передовые отряды врага были уже хорошо видны.

Они состояли из конных стрелков, перешедших Сомму между Рувруа и Арли, и теперь стремительно заполоняющих всю городскую черту и занимающих позиции на подступах к воротам Ремикур, Сен-Жан и Понтуаль.

За стрелками двигались три-четыре тысячи человек, принадлежащих, судя по выправке, к той старой части испанской армии, что считалась лучшей в мире; они тоже перешли Сомму и направились в сторону предместья Иль.

– Поразмыслив хорошенько, дорогой мой Ивонне, – сказал Телиньи, – я могу предположить, что музыка начнется у дома вашей милой. Если вы хотите узнать, какой мотив будет исполняться, едемте со мной.

– Охотно, господин лейтенант, – ответил Ивонне, чувствуя, что по его телу пробегает нервная дрожь, как обычно с ним бывало перед битвой.

Сжав губы и слегка побледнев, он направился к Ильским воротам, куда Телиньи повел почти половину своих людей, оставив вторую половину поддержать горожан и в случае необходимости подать им пример.

Позже мы увидим, что не солдаты подали пример горожанам, а горожане – солдатам.

Добрались до предместья Иль. Ивонне опередил отряд на сто шагов, что дало ему время постучать в окошко Гудулы; девушка, дрожа, подбежала к окну, и молодой человек посоветовал ей спуститься в нижний этаж, потому что, по всей вероятности, не пройдет много времени, как ядра начнут играть в кегли с печными трубами.

Не успел он договорить, как, словно в подтверждение его слов, со свистом пролетела картечная пуля и попала в Щипец крыши, осыпав молодого человека каменными осколками.

Ивонне вскочил на тумбу, уцепился обеими руками за подоконник, губами отыскал среди цветов дрожащие губы девушки, запечатлел на них нежнейший поцелуй и, спрыгнув на мостовую, сказал:

– Если со мной случится несчастье, Гудула, не забывайте меня уж слишком скоро, а если забудете, то пусть это будет не ради испанца, немца или англичанина!

И, не слушая клятв девушки, обещавшей любить его вечно, Ивонне пошел к старой стене и скоро очутился позади парапета, в нескольких шагах от того места, где он во время своих ночных прогулок обычно перебирался через стену.

Как и сказал Телиньи, пришедший на место действия после своего оруженосца, музыка началась именно здесь.

Она была шумная, и те, кто ее слушал, были вынуждены не один раз наклонять голову; но мало-помалу горожане, над которыми вначале солдаты посмеивались, привыкли к ней, а привыкнув, стали защищаться яростнее, чем военные.

Испанцы наступали шеренга за шеренгой, и горожане оставили внешний бульвар: они попытались было его защищать, но у него не было бруствера, и он простреливался с соседних высот. Они в полном порядке отступали под защитой пушек и аркебуз со старой стены, оставив трех убитых, но унося всех раненых.

Ивонне тащил за собой тело испанца; проткнув его шпагой, он взял его аркебузу, но картуши, висевшие на его перевязи, снять не успел и теперь волок за собой всю добычу целиком, надеясь, что труды его не пропадут даром и карманы испанца окажутся столь же полны, как и перевязь.

Надежды эти оправдались: накануне, чтобы поднять дух, испанцам выдали деньги за три месяца, к тому же каждый из них последние пять-шесть дней похода еще немного пограбил. Мы не знаем, награбил ли испанец, убитый Ивонне, больше или меньше, чем другие, но, осмотрев его карманы, Ивонне, казалось, остался весьма доволен их содержанием.

Когда солдаты Телиньи и горожане отступили, внешний бульвар был захвачен двумя испанскими командирами – Хулианом Ромероном и Карондолетом; они заняли все дома, тянувшиеся вдоль дорог на Гиз и Ла-Фер и образовывавшие то, что именовалось тогда верхним предместьем, но, когда они попробовали пересечь пространство, отделявшее внешний бульвар от старой стены, их встретили таким плотным огнем, что им пришлось вернуться в дома, из окон которых они и продолжали стрелять, пока сгустившаяся темнота не положила конец битве.

И тут только Ивонне повернул голову и в десяти шагах позади себя, почти у самого откоса стены, увидел бледное личико своей прелестной возлюбленной: несмотря на запреты, она пришла на место боя под предлогом найти своего отца.

Ивонне взглянул на девушку, потом на Телиньи.

– Дорогой господин Ивонне, – сказал тот, – вы живете в походных условиях уже два дня и две ночи и, должно быть, устали; оставьте кого-нибудь другого часовым на крепостной стене и постарайтесь хорошенько и приятно отдохнуть ночь. Меня вы найдете там, где стреляют.

Ивонне не заставил себя дважды просить, он поклонился лейтенанту, бросил взгляд на Гудулу, и, казалось, не обращая на девушку никакого внимания, двинулся по дороге в город.

Но из-за темноты, по-видимому, он заблудился в предместье, потому что через десять минут оказался в том самом проулке, напротив того самого окошка, у той самой тумбы, которая была так удачно поставлена.

Ивонне оставалось только ухватиться за две маленькие белые ручки, протянувшиеся к нему из окошка и так ловко втянувшие молодого человека внутрь, что стало сразу понятно, как часто они занимались этим упражнением.

Все, о чем мы рассказали, происходило 2 августа 1557 года.

VII. АДМИРАЛ ДЕРЖИТ СЛОВО

Как легко было предвидеть, Мальмор быстро преодолел шесть льё, отделявшие Сен-Кантен от лагеря в Ла-Фере.

Не прошло и полутора часов, как он был у дверей адмирала.

В этом человеке, примчавшемся бешеным галопом, в окровавленной одежде, со скрытым под повязкой лицом, узнать Мальмора было невозможно, потому что были видны только его глаза и рот, но зато сразу стало ясно, что он вестник несчастья.

Его тут же провели к Колиньи.

У адмирала был его дядя: коннетабль только что прибыл.

Мальмор рассказал о взятии Ориньи-Сент-Бенуата, об истреблении защитников замка, о поджоге всех деревень по линии наступления испанцев, оставлявших за собой только дым и пепел, в ту же минуту дядя и племянник распределили между собой роли.

Колиньи в сопровождении пятисот – шестисот человек немедленно отправится в Сен-Кантен, чтобы укрепиться там и удерживать город до последней возможности.

Коннетабль же с теми солдатами, что оставались в лагере, присоединится к армии герцога Неверского, у которого было всего восемь-девять тысяч человек; напасть на испанскую армию, насчитывавшую более пятидесяти тысяч солдат, с такими силами было немыслимо, и герцог больше рассчитывал на то, что будет наблюдать за ней, находясь поблизости, и воспользуется, по возможности, ее ошибками.

Эта маленькая армия располагалась на границах Лионне и Тьераша.

Адмирал приказат тут же трубить «Седлай!» и барабанить «В поход!», но по совету Мальдана, которого он взял в проводники, двинулся по дороге на Ам, вместо того чтобы ехать напрямик. Сообразуясь с полученными сведениями, он рассчитывал, что испанцы будут пытаться взять Сен-Кантен через Ремикур, предместье Сен-Жан и предместье Иль.

Значит, с этих трех сторон Колиньи должен был встретить сопротивление. Единственной свободной дорогой, по словам Мальдана, еще могла быть та, что шла от Ама до Сен-Кантена, поскольку она пролегала по болотам, совершенно непроходимым для всех, кто не знал через них дороги.

Адмирал взял с собой три пеших отряда.

Ими командовали капитаны Сент-Андре, Рамбуйе и Луи Пуа.

Однако третий отряд, прибывший из Гаскони утром того же дня, так устал, что остался на дороге из Ла-Фера в Ам.

В ту минуту, когда адмирал и коннетабль выезжали из Ла-Фера (адмирал, направляясь в Ам, а коннетабль – провожая его), они увидели, что посреди дороги, закрывая путь, сидит большая черная собака и страшно воет. Собаку прогнали, она отбежала шагов на сто вперед, опять уселась посреди дороги и завыла еще страшнее. Ее снова прогнали, она повторила тот же прием в третий раз и завыла еще сильнее и еще безысходнее.

Тогда коннетабль посмотрел на г-на Колиньи и спросил:

– Что вы думаете об этой чертовщине, племянник?

– Неприятная музыка, сударь, – ответил адмирал, – не разыграть бы нам комедию.

– Да уж скорее трагедию note 30Note30
  Мемуары де Мержи, стр. 250. (Примеч. автора.)


[Закрыть], – сказал коннетабль.

На этих пророческих словах они и расстались: адмирал двинулся в Ам, а коннетабль вернулся в Ла-Фер, но покинул его в тот же вечер.

Однако по выезде из города его ожидало другое предвестие.

Не успел коннетабль проехать и льё по дороге в Лан, как человек, похожий на пилигрима, в длинной рясе и с бородой, повис на поводьях его лошади, крича:

– Монморанси! Монморанси! Возвещаю тебе, что через три дня твоя слава будет развеяна в прах!

– Пусть так, – ответил коннетабль, – но я возвещаю тебе, что твоя челюсть будет сломана раньше!

И он нанес ему такой сильный удар кулаком, что несчастный провидец рухнул без сознания и с раздробленной челюстью. note 31Note31
  Мемуары Мелвила. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

А коннетабль, как и адмирал, продолжил свой путь; каждый из них увозил с собой дурное предсказание.

Адмирал прибыл в Ам около пяти часов вечера.

Он хотел ехать без остановок до Сен-Кантена. А потому он дал солдатам час отдохнуть и снова двинулся в путь со своей конницей и двумя ротами пехоты.

В Аме господа Жарнак и Люзарш сделали все возможное, чтобы его задержать, уговаривая его сражаться в открытом поле и предлагая вместо него укрепиться в Сен-Кантене.

– Лучше мне отказаться от самого дорогого, чем не оказать помощи, которую я обещал этим отважным людям, решившим защищать свой город до конца, – заявил он.

И, как уже было сказано, он снова двинулся в путь, не задержавшись ни на минуту, точно в назначенное время.

У ворот Ама он встретил аббата Сен-При. Это был достойный священнослужитель по имени Жак де Ла Мотт (он был каноником одновременно Сен-Кантена, Шартра, Парижа и Ле-Мана и, кроме того, настоятелем двух монастырей; умер он, побывав каноником при пяти королях, начиная с Франциска I).

Колиньи, полагая, что именитый путешественник едет из Сен-Кантена, подъехал к нему; адмирал и церковник представились друг другу.

При первых пушечных залпах, раздавшихся у Ильских ворот, аббат через предместье Понтуаль покинул город и поспешно отправился к королю сообщить ему о положении Сен-Кантена и просить помощи. Значит, как и предвидел адмирал, дорога, которой он следовал, оставалась единственно свободной.

– Господин аббат, – сказал адмирал священнику, – поскольку вы едете к королю, прошу вас, соблаговолите сказать его величеству, что вы встретили меня во главе значительного отряда и что я рассчитываю с Божьей помощью сегодня же ночью быть в Сен-Кантене, где надеюсь сослужить ему хорошую службу.

И, поклонившись аббату, Колиньи продолжил путь.

Проехав еще одно льё, он стал встречать беглецов из Ориньи-Сент-Бенуата и других ближних к Сен-Кантену деревень, не успевших попасть в город и вынужденных бежать дальше. Несчастные изнемогали от усталости: одни еще как-то двигались, другие просто лежали под деревьями при дороге, умирая от голода и утомления.

Адмирал помог им тем, что было в его силах, и продолжал путь.

В двух льё от Сен-Кантена их застигла ночь. Но Мальдан был готов отвечать за всех, кто последует за ним, и, надеясь на хорошее вознаграждение в конце пути, предложил в качестве доказательства своей честности идти с веревкой на шее впереди лошади адмирала.

Отряд капитана Рамбуйе пошел указанной дорогой; но капитан Сент-Андре считал, что у него есть свой хороший проводник, и попросил разрешения пойти другим путем.

Поскольку каждый из командиров был самостоятелен, адмирал не осмелился требовать, чтобы все полагались, как он, на Мальдана.

Итак, г-н Сент-Андре двинулся одним путем, а адмирал – другим.

На дороге в Сен-Кантен адмирал не встретил никаких препятствий. Город был окружен не полностью: одна из сторон, у предместья Понтуаль, была оставлена для английской армии, которая должна была прибыть со дня на день, и именно тут и собирался адмирал проникнуть в город.

На холме Сави, то есть в трех четвертях льё перед Сен-Кантеном, была сделана предварительная разведка: огни неприятельской армии простирались от часовни Эпарньмай до лугов Гайар; оставался проход, как будто нарочно устроенный для небольшой армии адмирала.

Колиньи даже забеспокоился, опасаясь засады.

Прокоп, усвоивший пикардийский диалект из частого общения с Мальданом, вызвался пойти на разведку.

Адмирал согласился и приказал до его возвращения остановиться.

Через три четверти часа Прокоп вернулся: дорога была совершенно свободна и он смог подойти вплотную к крепостной стене, на которой от Понтуальских ворот до башни, выходившей на Гусиный луг, прогуливался часовой.

Подойдя к речушке, которая в те времена текла у самого основания стены, Прокоп свистнул часовому; тот остановился, всматриваясь в ночную тьму.

Прокоп свистнул во второй раз и, поскольку то, что он увидел, придало ему уверенности, тихонько сообщил часовому о подходе адмирала.

Таким образом, пост у Понтуальских ворот был предупрежден и должен был впустить адмирала в город без малейших задержек.

Колиньи похвалил Прокопа за сообразительность, одобрил все, что тот сделал и уже спокойнее двинулся в путь, по-прежнему ведомый Мальданом.

В тридцати шагах от ворот изо рва поднялся человек; в руке он держал пистолет и был готов стрелять, если приближающийся отряд окажется неприятельским.

На крепостных стенах виднелась густая тень: сто человек были вызваны сюда на случай, если сообщение Прокопа часовому окажется уловкой.

Человек с пистолетом, выскочивший изо рва, был лейтенант Телиньи.

Он подошел со словами:

– Франция и Телиньи!

– Франция и Колиньи! – ответил адмирал. Опознавание было произведено. Это было обещанное подкрепление; ворота открыли.

Адмирал и его сто двадцать солдат вошли в город. В ту же минуту известие о приходе подкрепления облетело весь город; жители его, полуодетые, крича от радости, выскакивали на улицу. Многие из них хотели зажечь праздничные огни, и кое-кто уже успел это сделать.

Адмирал распорядился прекратить крики и погасить огни.

Он опасался, что неприятель проснется и усилит наблюдение за городом. К тому же Сент-Андре с его отрядом пока еще не пришел.

К трем часам ночи о них еще ничего не было слышно.

Тогда, поскольку вот-вот должен был начаться рассвет и безотлагательным становилось не дать им выйти прямо на испанцев, Лактанс вызвался их искать в сопровождении шести или восьми своих якобинцев.

Святые отцы, избавленные в своих рясах от подозрений, собирались обойти местность радиусом в один-два льё и привести заблудившийся отряд.

Их предложение было принято, и они вышли – кто через Понтуальские ворота, кто через потерну Святой Екатерины.

Между четырьмя и пятью часами утра появился первый отряд из шестидесяти человек, ведомый двумя братьями-якобинцами.

Потом, часов около шести, – второй отряд из пятидесяти пяти – шестидесяти человек, который также привел монах.

Капитан Сент-Андре был с этим вторым отрядом.

Их проводник заблудился, и они вместе с ним.

Другие монахи тоже вернулись один за другим: Господь их хранил, и ни с кем из них не случилось никакого несчастья.

Как только последний отряд вошел в город, Колиньи сделал перекличку.

Оказалось, что его отряд увеличил гарнизон на двести пятьдесят человек. Это было численно небольшое подкрепление, но присутствие того, кто их привел, придавая мужества самым слабым, оказало осажденным огромную моральную поддержку.

Телиньи, мэр и комендант города дали адмиралу точный отчет о том, что произошло накануне. Колиньи, уверившись еще больше, чем раньше, что необходимо до последней возможности защищать предместье Иль, прежде всего двинулся туда. Произведя осмотр со старой стены, стоя под свистящими пулями, он решил, что вечером, под покровом темноты, нужно сделать вылазку, чтобы поджечь соседние дома, из которых испанцы беспрерывно обстреливали солдат, охранявших крепостные стены. Если бы удалось отбить у осаждающих бульвар, захваченный ими накануне, то можно было бы вырыть перед старой стеной траншею, чтобы устроить заслон и прикрыть куртины от неприятельского огня. note 32Note32
  Об осаде Сен-Кантена см. прекрасную работу г-на Шарля Гомара. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

А пока, чтобы сосредоточить на этом участке все возможные способы защиты, адмирал приказал проделать во фланке крепостной стены по амбразуре и в каждой поместить по две пушки.

Приняв эти первые и неотложные меры, Колиньи подумал, что у него есть время выяснить количество и качество вражеских войск, с какими ему придется иметь дело.

Впрочем, к какой нации принадлежали войска и кто ими командовал, нетрудно было определить по стягам над палатками.

С того места, где он находился, то есть с выступа старой стены, адмирал видел справа от себя три совершенно различных лагеря, разместившиеся на трех холмах.

Самым дальним был лагерь графа Шварцбурга.

Средним – лагерь графа Эгмонта и графа Горна, которых не смогла разлучить даже сама смерть.

Ближе всего к городу был лагерь Эммануила Филиберта.

Прямо перед собой адмирал видел испанские войска, нападавшие на город накануне и находившиеся под командованием дона Хулиана Ромерона и капитана Карондолета.

И наконец, слева от адмирала находилась оконечность главного лагеря. Этот лагерь, куда позже перенес свою ставку герцог Савойский, занимал площадь около полульё и был почти целиком окружен рекой Соммой, описывающей полукруг от своего истока до того места, где она отделяет предместье Иль от Сен-Кантена.

Лагерь простирался напротив одного из фасов крепостной стены, от реки до предместья Сен-Жан.

В этом лагере располагались ставки фельдмаршала Биненкура, маркграфа Берга, маркграфа Балле, герцога де Саймона, графа Шварцбурга, графа Мансфельда, Бернардо де Мендосы, Фердинандо де Гонзага, епископа Аррасского, графа Фериа, графа Ринаго, маршала Кархериса, герцога Эрика Брауншвейгского, герцога Эрнста Брауншвейгского, дона Хуана Манрике, мессира де Буссю, мессира де Берлемона, графа де Мега, сьёра Лазара Швенди, а также стояли части тяжелой кавалерии, алебардщиков и так называемых «мятежников».

От башни Сен-Жан до Большой башни, то есть на стороне, противоположной предместью Иль, простирался фламандский лагерь; там была установлена батарея, которая вела такой огонь, что с того дня переулок, откуда она вела обстрел, стал называться Адским.

И наконец, как уже было сказано, от предместья Понтуаль до Туриваля оставался пустой участок, предназначенный для еще не прибывшей английской армии.

Сделав такой предварительный осмотр, адмирал отправился в ратушу. Там он приказал предоставить ему список всех здоровых мужчин; собрать все оружие, что еще могло оставаться в городе; переписать всех рабочих, мужчин и женщин, готовых трудиться на земляных работах; собрать все орудия – лопаты, кирки, мотыги, заступы, кайла и корзины, в том числе заплечные; учесть зерно, муку, вино, скот, продовольственные запасы всех видов, как на общественных складах, так и в частных домах, чтобы упорядочить потребление и избежать грабежей. Кроме того, он потребовал точного отчета как о числе орудий, так и количестве пороха, ядер и численности орудийной прислуги.

Сделав обход, адмирал увидел всего две мельницы: ветряную, расположенную в конце улицы Билон, около Красной башни, и водяную на Сомме, в нижней части предместья Иль. Этого было совершенно недостаточно, чтобы намолоть из зерна столько муки, что хватило бы для города с населением двадцать тысяч душ.

Он выразил свои опасения.

Но эшевены его успокоили, сообщив, что в городе найдется пятнадцать-шестнадцать ручных мельниц – они будут постоянно работать на конном приводе, и намолотого ими зерна должно хватить на нужды города и гарнизона.

Потом Колиньи разместил солдат, разбив город на четыре квартала, однако подразделив их на шестнадцать частей; во главе этих частей он поставил шестнадцать горожан и шестнадцать офицеров, с тем чтобы все решения принимались ими согласованно. Войска должны были охранять стены совместно с городской милицией, каждый отряд – соответственно свой квартал. Эшевены должны были учредить постоянное дежурство, чтобы безотлагательно решать все касающиеся их вопросы.

Адмирал также представил городским властям офицеров, составлявших то, что теперь назвали бы его главным штабом: они должны были осуществлять связь между ним и магистратами.

Кроме того, суперинтендантом артиллерии был назначен капитан Лангто, не входивший в число этих офицеров; в его распоряжение было предоставлено десять солдат, в чьи обязанности входило следить, сколько пороха ежедневно потрачено канонирами, а особенно наблюдать за тем, чтобы этот столь драгоценный порох хранился в надежном месте.

Проходя по крепостным стенам около ворот Сен-Жан, Колиньи увидел шагах в ста от стены фруктовые сады, окруженные высокими и густыми живыми изгородями, под прикрытием которых враг мог незаметно подойти к стенам. Поскольку сады принадлежали знатным горожанам, адмирал спросил у совета разрешения срубить их и получил его без малейшего затруднения; тотчас же для этой работы были мобилизованы все плотники в городе.

Все спиленные деревья и изгороди пошли на изготовлен ние фашин.

Тогда, видя, что все – дворяне, горожане и военные – солидарны во всем и действуют если и не с воодушевлением, то, во всяком случае, энергично, Колиньи отправился во дворец коменданта, куда он приказал созвать офицеров всех отрядов.

Этот дворец был расположен на Монетной улице, между домом храмовников и монастырем якобинцев.

Офицерам доложили обо всем что сделано. Адмирал рассказал им, что жители сильны духом и решились защищаться до конца, и попросил их облегчать, насколько это от них зависит, тяготы положения и поддерживать столь редкое и столь трудное согласие между армией и горожанами.

Кроме того, каждый капитан должен был доложить, в каком состоянии находится его отряд, чтобы адмирал знал точное число людей, которыми он может располагать и которых он должен кормить.

Потом, поднявшись с инженером на галерею коллегиальной церкви, откуда была видна вся линия обложения города, адмирал указал на углубления, которые нужно было срочно засыпать, и возвышения, которые нужно было срыть.

Отдав приказания и оставшись наедине с тем офицером, которого он собирался отправить к коннетаблю с просьбой прислать подкрепление, пока еще можно было войти в город, он решил, что для этой цели больше всего подходит дорога в Сави, петлявшая между виноградниками по цепи небольших холмов и начинавшаяся от часовни Эпарньмай.

В самом деле, именно по этой дороге днем и никем не замеченный явился капитан Сент-Андре.

Потом, отдав все распоряжения и обо всем условившись, Колиньи вспомнил, что он тоже человек, и решил отдохнуть несколько часов.