Текст книги "Вселенная Марка Сенпека. Роман"

Глава 17. Марк Сенпек возвращается домой

Марк Сенпек отлетает от тюремной стены и падает на промерзший асфальт. Волна от взрыва разбегается по кругу. Заключенные и надзиратели растягиваются по площади, рухнув карточным домиком на сквозняке. В прогалину стены вбегает небольшой отряд людей, а в небе жужжит вертолет. Автоматная очередь вбивает гвозди в тишину.

Марк слышит ругань Злословца, крики солдат. Лежа лицом вниз, чувствует пульсации боли в висках и животе, ощущает, как от холода немеют пальцы. Его переворачивают, и чья-то облаченная в шершавую перчатку рука пощечинами пытается его пробудить.

– Марк! ― слышит он знакомый голос, а открыв глаза, видит склонившуюся над ним Марину. Ее черные волосы взбалтываются на ветру, прилипают к мокрому от снегопада лицу. И Марк вновь ощущает себя в неизведанном и странном мире, в который попал во сне. Все замирает на, кажущийся бесконечным, миг. Он слышит звон в ушах, где-то вдалеке виднеется черно-оранжевый дым нового взрыва.

Марка поднимают двое мужчин, облаченных в камуфляж. Он узнает Тучного и слабо улыбается. Его ноги снова оставляют борозды в налетевшем снегу. Он замечает искривленного яростью Злословца. Начальник тюрьмы стреляет из именного пистолета в растекающееся море розовых комбинезонов. Возле стены оно сужается в бурную реку, бурлящую в обугленной и осыпавшейся прогалине забора. За стеной множество грузовиков, несколько фургонов и камуфляжноодетые спасители творческой богемы, загружающейся в машины. Немного поодаль вертолет пыхтит мотором и нетерпеливо крутит лопастями.

Марка затаскивают в кабину, рядом усаживается Марина, и вертолет прыгает в облака.

***

Когда снег остается далеко позади, обнажаются травянистые степи. Холмы с редкими деревьями, сухими или зелеными. Рогатые антенны торчат на приземистых деревенских домиках. Высокие опоры держат провода. Толстые жгуты искрятся, убегают вдаль от летящего вертолета.

Марина гладит Марка, упавшего головой на ее колени. Сенпек истощен, ослаб и хочет забыться сном, но почему-то впервые боится уснуть, боится, что вновь попадет в какую-нибудь другую вселенную, в мир своих грез, и где много смертей. Впрочем, как и в этом мире.

Дважды вертолет ныряет в тучи, а потом приземляется на поляну возле обрыва. Вдалеке раскинулось озеро и Марк понимает, что они где-то недалеко от Города О. На вертолет накидывают мерцающее покрывало-хамелеон, полностью скрывая от глаз. Видно только поляну и деревья. Марку снова помогают идти, аккуратно загружают на пассажирское сиденье неприметного седана цвета мокрого асфальта. Что-то надевают на голову, плотно укрывая лицо. Неужели, мешок? Но он видит сквозь него. Несколько раз в пути он кивает головой, когда сонливость берет верх. Сквозь мешок или повязку, что бы это ни было, смутно рассматривает пейзаж, сменяющийся на лес и овраги. Машина всего пару раз сворачивает, потом берет курс на горизонт. С водительского сиденья на него смотрит Марина, и ее лицо то сияет, то теряется в сумраке, а губы бормочут. Она спрашивает, как он себя чувствует. Автомобиль как будто едет без ее участия. И когда внедрили автопилот у таких полувековых корыт? Размеренный ход убаюкивает Сенпека.

Полумрак салона автомобиля вскоре освещается ярким городским неоном. Усиливается шум машин, их тысячи по бокам, впереди, они подпирают сзади, погоняя ехать быстрее, но автопилот упрямо держит разрешенную скорость. Клаксоны оглушают, хриплые усталые голоса таможенников проникают в голову и дергают невидимые нити, заставляя говорить только правду, как предписывает Закон. Разве кто-то верит в это? Марина уверенно подает документы, и даже паспорт Марка, откуда он только взялся, на некое новое имя, которое, явно принадлежит не поднадзорному писаке. Говорит, что вот устал муженек, выпил у родных в Пестром селе. Марк Сенпек возвращается в Город О. А город изменился. Выросли новые небоскребы между старыми высотками, так что горизонт начинается у облаков. Прибавилось неона и голограмм, появился второй и третий ряд видеоплакатов. Ночь светит разноцветными искусственными лунами и звездами. Автомобиль на средней скорости катится в потоке по широкому проспекту Тирана. И Марк как любопытный пес рассматривает окна и вывески, надписи, все, что блестит и мигает. Одна из голограмм срывается с крыши Центра Культурного Недуга и проникает в салон, прилипнув к мешку на голове Марка. Пиксельный персонаж по имени Любомир, которого играет известный актер обучающей эротики Фима Боз, очень сильно просит забежать в ЦКН на новую лекцию, посвященную вреду Художки. Развеяв назойливого Любомира кулаком, Марк попытался усесться получше на жестком кресле. Марина снова предложила воды и что-то похожее на шоколадный батончик c серой монохромной этикеткой «Джу&Фру».

Свернув на улицу, а потом, заехав в темный промышленный проезд, они выбираются в район Пчелиных Сот, и ему кажется, что уже где-то видел эти высотки и район с таким названием, потому что раньше этого района не было. Жилые дома закрывают небо, стоят прямоугольными и цилиндрическими постройками для тысяч жителей. Ячейки квартир и комнат пестрят решетками и одинаковыми черными стенами. Но оказавшись ближе, Марк замечает разноцветные переливы на окнах, понимает, что стены на самом деле синие и зеленые, а решеток нет, только тени. Словно кто-то поставил на проявку пленку с кадрами тюремных корпусов в его голове.

Марина помогает ему выйти из машины. Долгий подъем в тусклом свете лифта навевает на него сон. Он закрывает глаза, не в силах сопротивляться, когда они заходят в чью-то квартиру, и едва почувствовав под собой мягкий матрас.

***

Пустырь сгорал в жарком солнце. Вдалеке по высохшей улице проехал одинокий автомобиль с осунувшимся водилой, обливающимся по́том. Цемент ступеней хрустел под ногами и словно трескался.

Они в заброшенной постройке, недостроенной, с пустыми глазницами окон, без крыши. Играют на раскаленных кирпичах, а воздух вскипятился, подобно воде. Марк, Роберт и Марина. Каждому восемь лет. Им постоянно кажется, что кто-то следит за ними, подсматривает. И вот почему.

– Покажи! ― пискляво требовала Марина, пытаясь что-то вытащить из рук Марка.

– Ты пугаешь его! ― отвечал Сенпек, испуганно озираясь.

Роберт стоял истуканом в тени угла.

Они соорудили что-то напоминающее постамент или ритуальный камень из найденных кирпичей и камней. И наверх этого жертвенного помоста Марк аккуратно возложил… нечто. Создание, которое они принесли из другого мира. Морда, возможно, львиная, но без гривы или даже хохолка. Из тонкого длинного тельца торчали шесть пушистых кошачьих лап. Но внезапно «кошка» изрыгнула пламя, оставив обугленное пятно на кирпичной стене напротив. Марина вскрикнула, а мальчики захохотали. Существо закашлялось, словно плевалось огнем впервые.

– Отдай мне Фрекка! ― просила Марина. ― Ты еще себе принесешь.

Фрекк, существо из Карамельного мира. И от этой мысли он просыпается.

***

Марина по-прежнему рядом. Они в просторной комнате, похожей на зрительный зал. Оба лежат на двуспальной кровати. Марина читает распечатанные листы. Марк привалился к ее плечу, обнимая за талию. Нагие они прячутся под лоскутным одеялом. Сенпек не шевелится, притаился и наблюдает за ней, вдыхает аромат волос, кожи. Она всегда пахнет апельсином. Прищурившись, он вчитывается в листы и понимает, что это его исповедь о путешествии в будущее. По одеялу разбросаны еще распечатки, и он узнает свои тексты, слова из «Фальшивого лица», из комикса, потом его улыбка испаряется, и он вспоминает сгоревшие куски своего тюремного рассказа, улетающие на ледяном ветру расстрельного плаца. Марина целует его, потом гладит по щеке, и от ее прикосновения он чувствует очаровывающую, успокаивающую теплоту.

На несколько минут или часов Марк снова проваливается с головой в сон. Он видит, как ему кажется, череду всех своих сновидений, ночных путешествий по другим мирам. Картины долгой прогулки с отцом в гости к прадеду, благословение Звездного народа, смерть и рождение, прошлое и будущее. Все миры, которые он сочинял, а потом исследовал, проживал, хотя и не понимал, что путешествовал по ним. И вот он здесь, в межвременье, в расщелине мира, застрявший в тисках своего неумения гулять по вселенным, забывший свое истинное имя. Он впервые задумался над тем, сколько времени не помнит своего Дара. Сколько лет он прожил в бездумной трате жизни? А какая вселенная реальна, и в какой он живет? Пересматривая свои старые сны и мозаику прошлого, Марк Сенпек начал вспоминать, как путешествовать по вселенным и старый диалект звездных предков.

***

Он резко открывает глаза и видит перед собой бассейн. Но протерев глаза, понимает, что это не бассейн, а стекло, покрытое каплями и полосами ливня, широкое окно в крыше квартиры на последнем этаже. Голым телом ощущает шелк покрывала, тепло на простыне, где всего лишь мгновение назад лежала Марина. А еще чувствует дикий голод. Присев, он надевает лежавшие рядом джинсы и футболку, а потом осматривает огромное пространство квартиры без перегородок. Зона гостиной с диванами и креслами, кухонная часть, возле дальнего окна стоит ванна, и кто-то, вероятно, Марина нежится ночами в теплой воде, рассматривая город с вершины небоскреба. И этот образ подруги, как латентной эксгибиционистки, никак не укладывается в измученном мозгу Марка.

– Я тут не живу, ― раздался голос Марины. Она стоит в домашнем халате возле плиты и, словно поймав взгляд Сенпека, поспешила разрушить его предубеждения. ― Останавливаюсь, когда нужно. Ну, знаешь, например, чтобы спрятать сбежавшего поднадзорного автора.

Она улыбнулась, и на щеках проявились ямочки. В глазах отразились все включенные в квартире лампы. В открытые панорамные окна заглянули фиолетовые отблески облачной рекламы зонтов от фирмы «Мери Док».

«Она похожа на маму» ― думает Марк. Поднявшись, он сделал первые медленные шаги, будто годовалый ребенок. Еще кружится голова, и даже слегка подташнивает чем-то, что, как он определил, было отрыжкой тюремной жрачки, а если быть точнее, джуфрушной баланды с радужной добавкой. Проходя мимо гостиной зоны, он заметил что-то круглое на журнальном столике, среди выпусков журналов о бирже и полезной корпоративной еде. Приблизившись, увидел Фальшивое лицо. Молодой человек со щетиной на щеках. Шрам на лбу, толстые очки.

– Подарок от твоего поклонника, ― смеется Марина.

Покрутив в руках, но сначала осторожно притронувшись к фальшлицу указательным пальцем, словно к опасному спящему зверю, Марк надел его и обошел квартиру в поисках зеркала. Лицо придуманного им персонажа посмотрело из зеркала над умывальником на стене возле ванной. Фальшлицо не оставляло ни единой прорези или шва, полностью слившись с головой Марка. Нажав на точку за ухом, он долгое время смотрел на отражение своего настоящего лица, будто бы проверяя, не изменилось ли что-то, а потом подумал, какое же все-таки лицо настоящее (?), вдруг он всю жизнь носил чужое, черты другого человека, выдуманный им образ. Путешествуя по другим вселенным и своим рассказам, он никогда не смотрел в зеркало, или, по крайней мере, не запоминал этого, как забывается кошмар, а чаще всего его путешествия и казались сном.

Марина позвала к столу. На тарелке дымится стручковая фасоль и белое куриное филе, которое вполне может быть синтетическим. Но эта мысль появилась лишь, когда он уже доедал последний стручок фасоли, запивая крепким черным кофе.

– Ты проспал почти два дня. Тебя дважды осматривал доктор Юзеф, ― говорит Марина. ― Тайно пробирался по густозаполненным улицам, дабы не попасться дронам и новым полицейским роботам. Видеокамер стало в три раза больше. Грядет новый Закон о видеонаблюдении, и тогда в каждую квартиру и комнату их поставят. И сюда придут.

Марк привычно поискал свой смартфон, чтобы проверить обратный отсчет до Закона, но поспешно вспомнил, что его уничтожили в тюрьме. Словно прочитав его мысли, Марина поспешила его успокоить, сказав, что еще есть время.

– У нас есть люди, способные взломать сервер и подправить отчет об установке.

Марк впервые за долгое время улыбнулся.

– У нас? Кто эти люди?

– Группа лиц, любящих Художку. Мы называем себя Резисто. Ты уже знаешь их, виделся в будущем, ― Марина игриво улыбается. ― Я прочитала.

– Я не уверен, что вправду там побывал.

– Разве ты не помнишь, как мы вместе гуляли по Карамельному миру?

Вспомнив Фрекка, он кивнул.

– Чье это жилье?

– Наше, пока что, а потом выберем другое, или останемся.

– Мы влезли сюда незаконно?

– Это всё мое, перешло по наследству от отца, ― улыбнулась Марина. ― От биологического.

Марк по-детски нахмурил брови, как ребенок, решающий математическую задачу. Вместе с семьей, Марина жила в том же доме, что и Марк. Он помнил ее мать, ее отца, и оба были небогаты, ютились в «двушке» вместе со своими оставшимися в живых родителями, плотно усевшись квинтетом на полсотни квадратных метрах. И, казалось, эта мысль отразилась на его лице, потому что Марина впервые с пробуждения Марка начала долгий рассказ.

Ее воспитал отчим, и она, дожив до тридцати, впервые встретилась с единокровным отцом, когда тот решил заглянуть в ее книжный магазин. Встреча не была похожа на постановочные сцены воссоединения близких, никто не рыдал, не вытирал нос о вельветовое плечо пиджака, и не клялся, что теперь, моя любимая и единственная дочка, мы не расстанемся никогда. Марина вначале подумала, что ее новообретенный папаша попросит деньжат, но его холеный вид намекал на немалые барыши, получаемые от какой-то неизвестной работы, назвать которую тот постоянно уклонялся, как кошка от воды.

Под конец вечера он признался, что сожалеет, но привык за ошибки платить. Хочешь или нет, я все оставил тебе, сказал он, и Марина почувствовала себя внутри злого розыгрыша, что вот-де, смотрите, нарисовался родственничек с баблом, и это бабло теперь все мое. Но нет, не прямо сейчас, а через пару лет, когда батя помрет от опухоли или рака мозга, отчего нынче все мрут, словно по новому Закону. Ей были не нужны его деньги. Хотя, если быть точнее, джуттсы ей очень бы пригодились, к тому же в таком количестве, но ей претило притрагиваться к наследству от папаши, сбежавшего точно уличный пес, едва почуявшего запах потомства. И она долгое время психовала, разговаривала с собой в уютной коморке гостиной в съемной «двушке», взвешивая на весах совести разные варианты.

Вскоре, победив в поединке гордости и обиды с реальностью бытия, в котором она торчала Единому Банку кругленькую сумму, она получила отцовское наследство. Отец помер через полгода, сделав, вероятно, одолжение многим конкурентам или врагам, чем бы он ни занимался. Марина выплатила кредит, обновила магазин, арендовав помещение больше и престижнее, въехала в отцовскую квартиру, но через пару недель купила свою, а его жилплощадь оставила на как бы просто так, а что бы ты сделал? Чертова ностальгия и желание отыскать ответы или оправдание причин отцовской трусости и бегства в стенах его больших, но душных апартаментов.

– Нашлась только бутылка «Аммареонне» двадцать первого. Пьешь?

Игривый голос Марины, напоминающий игристое полусладкое, резко затих. Ее рассказ вынул Марка из окружающего пространства, и теперь ему сложно было вернуться. Его способность и одновременно обуза уходить в мысли и фантазии пеленала плотным звуконепроницаемым одеялом. Пьет ли он вино, к тому же такой выдержки? Сейчас он не отказался бы от виски, но с улыбкой кивнул.

– А почему мы не поехали к тебе? ― спрашивает он Марину.

Почему-то эти слова заставила ее вздрогнуть, и как-то даже всплакнуть. Она не была писателем, но продавала книги, Художку, и даже разок была замечена на культурных мирных шествиях за отмену Закона, всех Законов, и потому незримые контрольщики приметили ее и взяли, так сказать, на прицел, являясь по желанию с проверкой, не прячет ли она запрещенную литературку и поднадзорных преступников. Больший страх вызывала неизвестность этих посещений, знакомая только им логика, которая побуждает являться за полночь или ранним утром, будто бы пытаясь застать врасплох и нарочно вызвать гневный взрыв, может быть удар, и тут же увезти в черном фургоне вместе с пойманными предателями.

Вино показалось ему приторным, но Марк не был знатоком. Через несколько секунд молчания он подошел к Марине и поцеловал ее. А когда она подалась в ответ и запустила пальцы в его волосы, телестена внезапно включилась. Телеведущий Абрам Штолин с горящими глазами и с плохо замазанным кровоподтеком говорит на фоне кадров пылающего многоэтажного дома.

– Контроль Воображения только что накрыл места укрытий и притоны сбежавших из тюрьмы «Сизиффус» поднадзорных богемщиков.

В квартире под крышей на Авеню Бабочки слышится звон разбившейся бутылки «Аммареонне», предательски выскользнувшей из рук. Марк приказывает телестене увеличить громкость. Штолин не скрывает своей радости, повествуя о победе над «зловонными приверженцами Художки». На его фоне выстроен коллаж из кадров горящих домов, землянок и бункера, из раскрытых окон и железных дверей плюется красное пламя. Марк с ужасом рассматривает картины горящего дома предков в Кипарисах.

– Поиски выживших преступников продолжаются. Если увидите поднадзорных, немедленно позвоните в КВ. Укрывательство карается смертью.

Словно вежливо дождавшись, когда завершится репортаж, кто-то нетерпеливо стучится и звонит в дверь. Сенпек впервые обратил внимание на хлипкую деревянную дверь, оказавшуюся выходом в холл к лифту.

– Контроль! ― доносится из коридора. ― Проверка! Живо открывайте!

Сердце Марка оторвалось и упало. Он замирает на две секунды, а потом рысью кидается к журнальному столику и быстро надевает фальшлицо, когда Марина уже у дрожащей от стука двери ждет его кивка и медленно открывает.

В комнату вваливается отряд КВ во главе с инспектором Темнодушным А., как он представился, суя вперед себя блестящее электронное удостоверение в виде бубнящего прямоугольника. Двое солдат в ярких оранжевых комбинезонах, схожих с тем розовым комбинезоном, в котором Марк пребывал в тюрьме, выворачивают комнаты наизнанку, приговаривая что-то, напоминающее поговорку, словно на нее, как на живца, ловят беглецов.

– Прячете у себя долбаных художничков? А писарей? ― надменно вяло тянет слова Темнодушный, а в комнатах становится жарко и как будто нечем дышать. ― Я обязан задавать подобные вопросы, долг работы и настоящего человечка, знаете ли, чтобы оставить вам и подобным вам последний шанс на признание, и получить всего лишь пожизненное в наших комфортабельных тюрьмах.

Он обошел почти все открытое пространство пентхауса, оценивая взглядом прожженного искателя должников и поднадзорных.

– Что-то не видно наших соков и фруктов. Брезгуете или преступно выкидываете?

– Все съедено и выпито, господин инспектор, ждем новую порцию завтра утром, ― выпаливает на одном дыхании Сенпек.

Темнодушный перекидывает взгляд на него:

– А ты кто такой? Чья квартира?

– Моя, ― четко отвечает Марина не дрогнувшим голосом.

– Твоя? ― язвительно сомневается Темнодушный А., а потом бросает в сторону одному из солдат, разносящему убранство в пух и прах. ― Документы этих двоих проверили? Что там?

– Все чисто, инспектор. Марина Вениаминовна Амо. Поднадзорная, но в категории Исправляющихся. А этот… Руберрго Ак. Нигде не был замешен или уличен. Работает на соковыжимательном заводе.

– Надо же. Правда? ― сомневается инспектор. ― Имена похожи на настоящие, но проверим. Он хищно облизывает пересохшие губы, а потом замечает осколки «Аммареонне» в растекшейся луже винной крови. ― Это что такое? Думаете, куплюсь на ваш дешевый трюк? Это, наверняка, настоящая кровь одного из разыскиваемых. Эй! Вот ты, да, как тебя?

– Номер пятьсот восемь, ― отвечает тощий белобрысый солдат, замерев с маленькой диванной подушкой в руках, которую только что нюхал.

– Проверь лужу.

Солдат макает палец, а потом сует в рот.

– Кровь! ― возвещает нерадивый сомелье и, уронив подушку, быстро достает пистолет, покрытый стразами. Его напарник тоже вытаскивает из кобуры на поясе поблескивающий в свете ламп пистолет и наводит на двоих, приказывая поднять руки вверх.

– Где они?! ― визжит Темнодушный А. ― Где вы их прячете?

Его голос раскалывает винные бокалы на столе.

– Живо признавайтесь!

– Мы никого не прячем, ― спокойно говорит Марк, вдруг почувствовав сверхъестественную уверенность. ― И это вино! Кретины.

Уверенность и спокойствие в нем переросли в злость и взявшуюся откуда-то отвагу под дулом пистолета дерзить контрольщикам. Он вспомнил, как Мухоловский и его солдатская свита громили и грабили его, забирая все ценное и ставшее запретным. Перед его мысленным взором появилось лицо Злословца и горящие листы «Радуги Мальбоны».

Инспектор завизжал в ярости и приказал надеть на обоих наручники. Номер пятьсот восемь на несколько секунд отвел взгляд, и в этот момент окно прорезал яркий голографический луч рекламы таблеток от запора «Мягкое облако», попав прямо в глаза солдата. Туда же полетел кулак Марка, а второй рукой он выбивает пистолет. Другой солдат зажмурился и выстрелил, но Марина успела оттолкнуть Сенпека и спрятаться за спинкой дивана. Инспектор от неожиданности отшатывается и падает на журнальный столик. Звон бьющегося стекла пугает зажмурившегося солдата, и он стреляет по всем сторонам, пока череда щелчков не подсказывает всем об опустевшей обойме. Безымянный солдат судорожно часто дышит, а его комбинезон скрипит при беспорядочной стрельбе. Ослепший на мгновение Номер пятьсот восемь скулит и плачет возле стены, умоляя вернуть зрение, хотя, казалось бы, достаточно немного подождать, а еще открыть глаза, потому как он так же зажмурился, как и Безымянный.

Темнодушный А. сучит руками и ногами, плотно затянутыми инспекторской униформой, как жук-навозник, пытаясь подняться. Марк уже видел где-то подобную ситуацию. Он резко вскакивает и поднимает пистолет Номера пятьсот восемь. Взяв Марину за руку, тянет ее прочь из квартиры, на ходу хватая одежду и сумку.

Они снова едут по разноцветным ярким улицам. Марина прозвонила, кажется, всю телефонную книжку смартфона, но никто не ответил. В дороге тихо перешептываются идеями, пытаясь придумать, куда и к кому податься на тайное проживание. У контрольщиков документы Марины. К ней домой теперь путь заказан. И тогда у Марка появилась уверенность, что единственное место, где его вряд ли станут искать, это его квартира.

Марина согласилась.

***

Дверь в его «трёшку» слегка покачивается на сквозняке. Марк вспомнил то мгновение, тот день, когда нашел ИИИ мертвым, и приоткрытую дверь в его самодельный лофт. Только сейчас изнутри не звучала музыка. Казалось, что сквозняк это единственное, что осталось от его вещей. И хотя над косяком еще висели оборванные ленты КВ, запрещающие проход, внимание, хата поднадзорного предателя (!), по всей видимости, это мало кого остановило, при грабеже и попойке на халявных харчах.

Войдя в гостиную, Марк увидел лежащего на полу человека. Тот мерно посапывает, и даже причмокивает. В первое мгновение Сенпек захотел вцепиться в глотку незнакомцу, и он даже быстро направился к нему, громко стуча подошвами по паркету, но Марина успела его остановить.

Присмотревшись, Марк узнал Виктора Корока. Взъерошенные сальные волосы спутались и сбились в гнездо, а одежда потрепалась. Привычно холеный и слегка надменный вид, присущий ему, испарился, и теперь Виктор напоминал бездомного, случайно забредшего к Марку в дом. Одного из тех брошенных судьбою бродяг, ютившихся на чердаках и в подвалах жизни, того, чью историю Корок написал бы, будучи молодым репортером. Марк почувствовал какое-то жжение в глазах. На него нахлынула безотчетная подспудная любовь к человеку, когда-то заменившему ему отца, наставлявшего в литературе. Потом к любви примешалась жалость, несмотря на то, что Марк сам пережил в тюрьме.

Поднимая Виктора с пола и пытаясь понять, жив ли его бывший наставник, Сенпек понял, что жалея Корока, горюет над своей выпавшей долей. На лице старика пульсирует кровоподтек, а на шее алеет царапина. Изможденный шестидесятилетний мужчина шумно выдохнул, привалившись к стене, и, казалось, только сейчас узнал Марка:

– Марчик…

Сквозь дырявые шторы, покрытые граффити и вычурными грязными словами, на мгновение промелькнул свет от фонаря пролетевшего полицейского дрона. Как будто позабыв о своем побеге, Марк спросил, что произошло. Виктор как-то крякнул, шмыгнул по-детски носом, словно собираясь расплакаться. Кожа на лице вдруг покрылась новыми глубокими морщинами. И морщины как-то захрустели, а потом Марк понял, что это хрипит голос постаревшего биографа.

В тот день, когда Сенпека увезли в черном фургоне в тюрьму, управленцы-вольнодумцы запретили абсолютно всю бесполезную, по их мнению, литературу. И тогда даже авторы биографий мгновенно стали поднадзорными. Скрипя коленями, Корок отправился на поиски работы. Короткостриженная сотрудница биржи труда предложила ему податься на производство, на котором мягкие изящные руки писателя едва не попали под пресс огромной соковыжималки. Вскоре ему нечем было платить за квартиру, не на что покупать еду. Блондинка-клише оставила его, громко хлопнув дверью и огромными надутыми губами.

После нескольких Изъятий у него не осталось даже дивана, и он вынужден был спать в ванне. Больше не объясняли, почему какой-либо изъятый предмет несет в себе запретный художественный замысел. Как-то ночью в дом Виктора ворвались солдаты под предводительством инспектора Водопляскина П., имя которого запрещено, а фамилия вымышленная. Короку накидали кулаков под ребра и в лицо. Вытащили из ванны, а потом увезли на окраину, бросив возле мусорных баков.

Так биограф лишился жилья и своих прав.

Когда под утро он ослабший дошлепал по лужам домой, то увидел в своей квартире новых жильцов. Апельсиноподобные больные, выписавшиеся из больницы, но оставшиеся покрытыми рябой оранжевой коркой новой фруктовой болезни. Оказалось, пока Виктор спал, появился новый Закон, и теперь всех неисправимых поднадзорных и должников по квартплате выселяют в пользу благочестивых, не умеющих читать, либо для проживания больных. И эта болезнь уже поразила не одну тысячу людей, помоги нам всем, и вьет гнезда и тянет щупальца дальше и дальше. Но фрукты «Джу&Фру» не запрещают, впрочем, никто не жаждет отказаться от них. Радость всем нужна.

Корок слонялся по городу, ночевал в заброшенных постройках, кутаясь в найденные обноски, картонки и газеты. Впервые лет за сорок он подрался с незнакомцем, попытавшимся отобрать у него найденный помидор. И в итоге помидор уронили в пыль, Корок сломал себе палец на правой руке, ударив собрата-бездомного в нос, а потом громко причитал от боли, пока грязный, похожий на раненого пса, человек доедал надкусанные пыльные остатки его помидора.

– Ты будешь удивлен, мой мальчик, но никто из друзей или знакомых не согласился меня принять и приютить. Я был согласен на все: собачья лежанка на балконе, пыльный пол коридора. Что угодно! С ужасом я обнаружил лофт Нирваны Иванны занятый едва ли не десятком незнакомцев, покрытых апельсиновой коркой и яблочной кожурой. Нирваны нет больше, видимо почила, или сгинула в корпоративной темнице.

– Ты давно здесь? ― спрашивает Сенпек.

– Несколько часов. Я обошел почти всех друзей, потом побывал в квартирах осужденных знакомых. Представляешь, Корин Нолоу жив-здоров, собака, работает в КВ! Случайно заметил его на переднем сиденье черного фургончика Контроля в этой их разукрашенной пестрой униформе. Я аж застыл на тротуаре, а тот едет и рассматривает все вокруг, как пить дать, меня заметил, но вида не подал, зенки-то свои спрятал под ноги. Думается мне, что он не просто сдался и подал заявление на трудоустройство в инспекторы, просто так не берут, к тому же поднадзорный, склочный и скандальный, таки его же взяли под белы рученьки, помнишь? Трус он и предатель, вот кто! Сопливый иуда! Когда все закончится, я так наподдам по его костлявой заднице, высеку, как нерадивого школьника.

Он замолчал и протяжно втянул воздух, как будто всплыл со дна глубокого озера.

– Ты сказал, что сейчас везде подселяют в квартиры провинившихся и поднадзорных? Я больше двух месяцев провел в тюрьме, почему тут все пусто? Никакой покрытый лимонной или банановой кожурой безграмотный больной не поселился в моей гостиной.

– Марчик… Я без понятия, только обрадовался, что смог поспать под крышей.

– Мне известно почему, ― говорит Марина. Она держит в руке пожелтевший листок с объявлением, которое, должно быть, было продублировано в телефоне всех жителей дома больше месяца назад.

– Внимание! ― читает старое объявление Марк. ― Двадцать второго августа сорок третьего года дом номер сорок три по улице имени Исследователя Темной материи Вольфганга Протосеевича Заблагодумного будет снесен, все законные владельцы жилплощади получат компенсацию и протекции на ведущие должности в соковыжимательные заводы и инспекторы КВ.

На последних словах Марк смял листок объявления в тугой комок и выкинул в открытое окно.

– Двадцать второго, значит у нас еще два дня, ― задумчиво произносит Марина.

***

Результатом обыска его квартиры стала добыча в виде разорванных упаковок макарон, риса, вскрытые, кажется, птичьими когтями, консервы тушенки, шпрот и кукурузы, зазвеневшие пустотой, когда Марк пнул их кроссовкой. Вся кухня устлана ровным слоем мусора, скопившегося, видимо, сразу, как только Сенпека увели в кандалах. Он бы не удивился, если кто-то сказал, что все соседи ограбили его старую квартиру, едва черный фургон скрылся за поворотом, как больше сорока лет назад скорая помощь с Матушкой Сенпек и новорожденным Марком уезжала со двора. Кухонные шкафы покосились и бренчат створками на сквозняке из открытого окна. Холодильник явно почил навсегда, потому что электричество в доме отключили, а еще подачу воды прекратили. На балконе, среди старых никому ненужных вещей, оставленных даже при Изъятии, Марк нашел столетний надувной двуспальный матрас, который вместе с Мариной они надували не один час ценой своих легких. Водрузив на него Виктора, двое уселись рядом, часто дыша и посматривая за окно на яркий мерцающий свет, словно первобытные люди на солнечные лучи, пробивающиеся в пещеру.

Подвинув полуразвалившийся шкаф с антресолями к входной двери, и накинув оставшиеся невредимыми цепочку и щеколду, трое забаррикадировались внутри, решив дежурить по очереди. Первым вызвался Марк. И вскоре послышался утробный старческий храп Виктора и мерное сопение Марины, привалившейся к биографу, словно к отцу.