Текст книги "Вселенная Марка Сенпека. Роман"

Простояв несколько минут на балконе, рассматривая фиолетово-алый городской горизонт, Марк вновь обошел все комнаты, понимая, что старается идти медленно, хочет ощутить под ногой каждый сантиметр ламината, ощупывая старые обои, из-под которых виднеется рисунок первонаклееных, вспоминая прошлое, своих родителей, бабушек и дедушек.

Все его вещи, мебель утащена или испорчена. Прощаясь с квартирой и домом, Марк с ужасом понял, что все фотоальбомы, все фотографии на его компьютере бесследно, невозвратно пропали. Возможно, сгорели вместе с остальным мусором в специальных печах за городом, дымом пополнив тучи, а потом излившись ставшим часто затяжным ливнем. Лица мамы и отца остались только в его памяти. Он так и не продолжил род, с его смертью прервется фамилия Сенпек. Впервые за долгое время Марк захотел по-детски горестно разрыдаться, как плакал на похоронах всей своей семьи.

Вскоре неоновый отблеск сменился тусклым светло-желтым рассветом. Марк разбудил Марину, и отправился проверить соседние квартиры. Казалось, что стены подъезда почернели и осыпались сильнее, а пол покрылся новой порцией мусора. Шум отодвигаемого шкафа и скрип двери слишком громко проскакал по стенам. Едва Марк ступил за порог, что-то грязное темно-серое прошмыгнуло мимо, прыгнуло вниз между поручнями лестницы, царапая гранитный пол. Тонкие царапины покрывали почти весь подъезд.

Марк толкнул и попробовал повернуть ручку ближайших дверей, но все было наглухо заперто, защищено железом и, наверное, закрыто изнутри, чтобы ни один мародер не проник до сноса дома. Осторожно ступая между осколками бутылок и тонной окурков, Марк спустился на первый этаж, прислушиваясь и постоянно осматриваясь.

Внизу единственной незапертой оказалась дверь в квартиру Старухи-повитухи. Как и в его квартире, тут было разгромлено, и мертвая мебель хранила молчание. Он прошел через коридор, ступая между кучами сваленных вещей, будто подготовленных для Изъятия, и остановился на развилке. Тут должен быть указующий камень, подумал Сенпек, чтобы решить, куда идти и как поступить. Марк надеялся, что найдется некая мраморная плита, и на ней будет решение всех его проблем. Но единственные мраморные плиты, попадавшиеся ему в жизни, были надгробными.

Дочь женщины, принявшей его в этот мир, так и не покинула свой дом. Марк нашел ее в спальне, мирно лежащей на кровати, среди сотни медицинских бутылочек, упаковок с лекарствами, шприцами, таблетками и прочим, рассыпанным на простыне, подушке, на полу, будто в чудовищном подобии конфетти. Он с трудом узнал бывшую школьную любовь отца, потерявшую все волосы, осунувшейся, с впалыми щеками и почему-то широко раскрытыми безжизненными глазами. Рядом с прикроватной тумбочкой лежит кислородный баллон, от которого тянется трубка, оканчивающаяся маской в раскрытой ладони умершей женщины.

Вид мертвецов привычен для Марка Сенпека. Он перестал их бояться еще на похоронах матери, которую также обнаружил серым летним днем в спальне на кровати, в которую она после развода и смерти Папаши Сенпека впустила лишь низенького лысеющего Богдана Милославовича Канареевского, ставшего отчимом Марка на два десятилетия. После высокого и красивого Родиона Сенпека ее выбор полной противоположности казался странным и как будто отчаянным на заре сорокалетия. Но спустя столько лет, стоя возле умершей совсем недавно женщины, Марк понял истинные мотивы матери. Богдан был надежным и добрым, и он по-настоящему, но, вероятно, безответно любил его мать и любил своего приемного сына. А этого с лихвой хватало женщине, похоронившей мужа, а еще раньше переставшей его любить, после всех его затяжных запоев и попыток самобичевания на следующее утро. Когда Марку было тринадцать, пьяный Родион ударил его мать кулаком по лицу. Тогда впервые он ударил отца старой бадминтонной ракеткой, сломав ее точно посередине и попав Папаше в нос. Кровь плеснула на ламинат. Отец, казалось, разом протрезвел, и ушел ночевать в спальню своих умерших родителей. Когда отец, спустя несколько лет нашел их в соседнем городе, и вновь пьяный, развязный попытался вернуть, Сенпек-младший врезал отцу в живот, поставив, таким образом, точку в их общении. В следующий раз он увидел отца уже в гробу.

На кухне он нашел слишком старые консервированные шпроты и ананасы, спрятанные, будто в опасении, что кто-то действительно станет рыться в вещах хозяев. Марк посчитал себя истинным счастливчиком, когда обнаружил в гостиной парочку сваленных в огромный сэндвич матрасов. Но в ту же секунду замер, заметив, что начинкой этого синтетического бутерброда был человек. Не сразу, но он узнал его. Городинн. Эдуард Борисович. Полицейский.

Еще в дверях Сенпек уловил плотный, кажущийся, вязким запах попойки. Городинн явно пил не один день, рядом лежит несколько пустых бутылок водки. Закуска в виде пожухлых сморщенных лимонов и бананов погасла внутри продуктовой корзины. Эдуард примешал годжолоин к алкоголю и отправился в другие миры, не забывая изредка всхрапывать.

Помявшись на месте, Сенпек все-таки решается и громко гремит бутылками, топает, раскатывает храпящий мешок Городинна, пытаясь его разбудить. Эдуард несколько раз всхрапывает пулеметной очередью простуды и запоя, и медленно открывает глаза, бормоча на своем невнятном языке пьяницы. Он выкатывается из межматрасья и сурово глядит на Марка. Явно его не узнает, угрожает, рыщет дрожащими руками по матрасам и полу. Наконец, находит табельный пистолет и направляет его на Сенпека.

– Кхм… ты кто… А?

– Марк Сенпек.

–…

–…

–?

– Марк. Сенпек. ― почти по слогам повторяет Марк. ― Я тут живу, чуть выше. Вы меня помните?

Городинн громко кашляет, переходя на отхаркивание и сплевывание.

– Сенпек?

– Да. Вы меня опрашивали, когда музыканты спрыгнули с окна.

–…

– У меня тогда не было бороды.

– А…, ― только и произносит Эдуард, словно вспомнил. ― Да.

Опустив пистолет, он опускает и себя обратно на матрас. Снова откашливается, словно одна из вчерашних рюмок водки застряла в горле.

– Почему вы ее не похоронили?

– Кого? ― недоумевает Городинн.

– Дочь Старухи-повитухи.

Непонимание происходящего сменяется на его лице хмурым осознанием вернувшихся воспоминаний.

– Потому что я ее люблю, ― говорит он спустя вечность.

Больше года назад, когда он опросил жителей о самоубийцах из музыкальной группы Сони, на выходе из дома его вновь окликнула дочь повитухи. Длинные светлые волосы волнами обрамляли ее лицо, которое он через несколько секунд полюбит. Она что-то спросила тогда о погибших, и те слова растворились снегом на горячем ветру.

На следующий день они посетят «Розовый пони», где съедят по восхитительному овощному салату с фирменной приправой шеф-повара и красную рыбу, пойманную лично ресторатором. Он заказал самое дорогое вино, которое мог позволить на жалованье полицейского, но она сразу же остановит официанта и попросит принести другое, дешевле. Через месяц Городинн разведется, а через полтора ― женится вновь. Она полюбит его детей, помирит его с бывшей женой, станет смыслом жизни, о чем он расскажет ей только в последний момент, хотя должен был говорить каждый день, но вот они вскоре получат черную весть от уставшего худого врача, а потом будут долго обниматься в кровати, успокаивая друг друга.

После ее смерти, он хочет выпить все бутылки водки, какие может найти, а еще подготовил заряженное табельное, положив под матрас. Ночами он надеется, что оружие выстрелит само ему прямо в голову, когда он во сне будет переворачиваться на другой бок. Каждый день он клянется себе, что застрелится именно сегодня. Потом вспоминает детей. Потом пьет. Вчера его уволили, но табельный пистолет почему-то забыли забрать.

– Она была художницей, ― вновь говорит Городинн. ― Но если ты пишешь портрет, а человек на нем выглядит не как человек, то тебя линчуют в кабинетах управленцев-вольнодумцев и клеймят поднадзорной печатью.

Поднявшись, он проверил все бутылки в комнате, и смог выцедить один глоток из закатившейся ноль пять виски.

– Они забрали все ее картины. Мольберт. Краски. Запретили.

Городинн горестно вздохнул и замолчал. В тишине прогудел вдалеке полицейский дрон. В окно неожиданно заглянул Любомир, снова предлагая посетить лекцию против Художки. Зарычав, бывший полицейский кинул опустевшую бутылку в пиксельное лицо актера, проклиная его и всех вокруг.

– А ты чего пришел?! ― вдруг обрушился он на Марка. ― Мародерничаешь, предатель?

– За матрасом.

– Что?

– Я матрас искал.

– Бери этот, ― предлагает Городинн, резко сменив гнев на милость и толкнув верхнюю часть матрасного сэндвича.

Вдвоем они затащили его в квартиру Марка. Городинн очень удивился Марине и Виктору, а те удивились в ответ. Трое синхронно сказали «привет», кивнули. Эдуард снова кивнул, а потом потащил Марка обратно на первый этаж, и они внесли все оставшиеся в квартире матрасы и бутылки с выпивкой в разгромленную гостиную Сенпеков. Матрасы сложили рядом одним большим татами, и передавали бутылку сорокоградусной «Порто-Накко», делая по глотку за раз, и закусывая консервированными ананасами и шпротами. Все прощались с домом.

Позже, выслушав от каждого слова убеждения и робкие просьбы, Городинн согласился похоронить любимую женщину. Помочь вызвался даже Корок, возрожденный водкой и едой. Марина омыла ее тело водой, которую откуда-то притащил Эдуард. Обыскав оставшиеся сломанные комоды и шкафы, она так и не нашла ни одного платья. Вместе с Марком они прокрались в соседний подъезд, поднялись на четвертый этаж и вошли в старую квартиру семьи Марины.

Входная дверь сорвана с петель и брошена на ступенях рядом, как целую жизнь назад была вырвана с корнями дверь в спальню ИИИ. Ее родителей давно нет в живых, и тут десятилетия проживали чужие, незнакомые, которым не была известна история бывших жильцов. Потом они получили извещение о сносе дома, поспешили собрать вещи, вывезти все из квартиры, и на некоторое время их комнаты заняли чужаки, радуясь крыше над головой. Ее «двушка» захламлена и покрыта толстым слоем пыли, как и всё, кажется, в этом доме. На полу разбросаны какие-то щепки и доски, тот же мусор, что и везде. Наступив, будто тонешь в отходах и кашляешь, и чихаешь, и от того, что потревожил это забытое царство, начинают вибрировать стены. Разумеется, платья не нашлось. Проверяя все вокруг, Марина начала внезапно бить и стучать по всему, попадающемуся под руку, а потом Марк увидел ее слезы. Она бы вряд ли смогла объяснить, почему вдруг разрыдалась, но Сенпек понял это, как окончательное прощание с прошлым, частицу которого предстояло похоронить, но красивой обертки нет.

Они обошли все незапертые квартиры, и смогли найти только потрепанный шелковый на вид халат темно-вишневого цвета с узором золотого дракона, который почти все женщины их дома когда-то носили. Безыскусная подделка, которую можно было купить на уличном рынке. Переодев покойницу и обернув ее в найденные занавески, превратив в подобие мумии, Марк и Эдуард вынесли тело на улицу. Возле дома в небольшом саду с цветами и парочкой кленов, Городинн вырыл могилу. Из найденных досок сколотил надгробный крест. В предвечерних сумерках четверка выстроилась по периметру ямы с небольшим холмом. Эдуард, роняя слезы, полупьяно рвано рассказал о своей любви, потом все высказались, как умели, и вернулись к Сенпекам.

– На рассвете мы должны уйти, ― напомнил всем Марк.

– Куда, Марчик? ― прохрипел простывший Виктор.

– Едем ко мне, ― подает голос Городинн. ― У меня вас не станут искать. Хотя бы пока камеры не впихнут.

Он горестно хихикнул, потом хмыкнул, укутался в одеяло, которое они нашли вместе с халатом, и закрыл глаза, словно уснул. Марина прижалась теснее к Марку, обнимая и греясь. Несмотря на всеобщий протест, она вызвалась дежурить, посмотрев на валящегося с ног Марка, нетрезвого Городинна и едва не погибшего старика Корока. Она погладила Марка по щеке, поцеловала и пожелала ему выспаться. Закрывая глаза, он надеялся снова оказаться в Карамельном мире с ней. Едва он уснул, как ему показалось, и уже рассвет, а зычный звонок телефона Марины разбудил его и всю округу. Марина поспешила ответить:

– Клык, это ты?!

Удивление в ее словах, отразилось на лице. Смутно послышался чей-то ответ.

– Да… видела новости… так что же…

Она замолчала, и троица разбуженных мужчин нетерпеливо пересматривается и ждет продолжения.

– Куда ехать? ― она записывает адрес, одновременно бормоча его, как делала это в детстве, в школе. «Хорошо», ― вешает трубку и смотрит горящим взором на троих рядом. А те думают, что же там, на улице Меховщщикова. И только она хотела все пересказать, как послышался громкий раскатистый хлопок, будто взрыв.

Дом номер сорок три затрясло. Плотно уместившись на балконе, вчетвером они увидели раскачивающийся маятник троса и чугунный шар, крошащий стены. Казалось, за несколько секунд двор заполнили техникой и рабочими, и водрузили яркие фонари, освещающие убийство дома. Им повезло, если можно назвать удачей, что первый удар железной таранной сферы пришелся в середину постройки, прорезав ее насквозь. В проплешину повалились кирпичи и оставленная мебель, послышался чей-то крик, фонарь выхватил несчастного бездомного, упавшего в щель с верхнего этажа и нашедшего место упокоения под сваленными осколками перекрытий. Машина не остановилась, приказа о прекращении работ не последовало.

Из крайнего подъезда заторопились беглецы во главе с Городинным, прячутся за углом соседнего дома. Никто не заметил их, не преследует? Но именно в этот момент из незнакомого черного автомобиля у тротуара выходят трое полицейских, еще двое солдат и кавэшник в пестрой форме. У них в руках упаковки с новенькими видеокамерами, двенадцать штук, на каждую квартиру первого подъезда. Щелкают застежки кобур, выглядывают табельные пистолеты. Солдаты взводят дула энергопушек, а инспектор подпрыгивает от неожиданности на месте и поднимает высоко нос, а палец, указательный палец тычет в замерзший у кирпичной стены квартет преступников. Еще слышится приказ уничтожить предателей.

Городинн стреляет первым, но его рука дрожит от выпитого. Три выстрела сносят кепку и папку в руках инспектора и застревают в железном теле машины. Тут же дребезжат пистолеты и пушки полиции и солдат ― ответные выстрелы; снаряды сыпятся искрами от стены, пули крошат кирпичи. Корок падает и с охами перекатывается за лавку. Марина, присев на колено, отстреливается из пистолета Номера пятьсот восемь и успела ранить солдата и полицейского. Эдуард даже не прячется, не пригибается, хочет, чтобы в него попали. Перестрелка привлекла всех жителей дома, они прилипли к окнам, зевают или в ужасе застыли, прикрываясь руками, словно в них летят снаряды энергопушек. Безоружный Марк хаотично пытается сообразить, что делать. И, кажется, лишь он один видит, что именной револьвер инспектора из-за дерева направлен на Марину. Сенпек совершает единственное, что, по его мнению, должен сделать. Он прыгает, заслоняя собой Марину, когда инспектор с остервенением жмет на спусковой крючок: раз и два. Марк чувствует острую боль и жжение в боку, и падает в промокшую землю под окнами, там, где сердобольные жители вырастили цветы. Выстрелы как будто стихают. Он слышит вскрик Марины. Он видит ее склонившуюся над ним, а позади нее солнечное небо, отчего лицо сокрыто тенью, даже тьмой, в которой он привычно тонет.

Глава 18. «Радуга Мальбоны». Часть 2

Я очнулся от надоедливого монотонного сигнала в шлеме. Последнее сообщение Оливки о сгоревшей системе. Квартира Мудрой Китт пылает одним большим костром. Трещат горящие стены и мебель.

Поднявшись, ногой тушу загоревшийся край плаща и кашляю, кашляю от дыма, просачивающегося через появившиеся трещины в шлеме. Экран внутри мерцает, Оливка не отзывается. На секунду я почувствовал беспомощность и желание просто закрыть глаза и спрятаться где-нибудь в темном углу. Желания испуганного ребенка. Чертыхнувшись, отступаю к дальней стене, куда еще не дошел огонь, и забегаю в соседнюю комнату. Обыскиваю взглядом спальню. Покрытый царапинами старый комод, продавленная кровать. На комоде три фотографии в рамках. На одной Мудрая Китт обнимает меня и широко улыбается. Мой первый день у отца на работе. Окно смотрит на проезжую часть магистрали, и рядом нет пожарной лестницы. Замечаю в деревянной стене, выходящей в подъезд, множество трещин и оголенные доски. Достав Бритву, начинаю вырезать проход.

Кооперативные трущобы строились быстро и дешево. Меч разрезает прогнившие доски, как масло, и я снова радуюсь успешной покупке Бритвы, отнявшей у меня почти все накопленные джуттсы. Прорубив прямоугольник, бью ногой, потом плечом и сваливаюсь в коридор между квартирами.

Огонь покрывает дом. Пожарная лестница посматривает на меня ржавчиной за окном. Спускаясь по ней, вижу местных жителей, пытающихся потушить пламя, принося воду в ведрах. Слышно только полицейские сирены вдалеке и крики помощи из окон.

***

Заброшенный район когда-то сооружался по лекалу Ядовитого. Спустя десятилетия теперь оба населяют отшельники и преступники. Разница в засилье Шелудивых. Изгнанные из своих домов родственниками или ушлыми бандитами, они постепенно стекались в самый дальний район Мальбоны. Тут они доживают скудные остатки своих дней, сбившись в подобие общин, заселив пустынные улицы и дома, сражаясь с Зудом. Обратный путь им заказан. Любой желающий может безнаказанно их пристрелить. Если суд признал тебя Шелудивым, то единственный шанс выжить ― сбежать в Заброшенный.

Таксист отказался въезжать в район и недовольно поморщился, увидев, что чаевых я ему не оставил. Перепрыгивая через жирных крыс на тротуаре, я окунулся и почти увяз в грязи и мусорных потоках. В темноте ночи дороги подсвечиваются полной луной и отблеском освещенных соседних районов. Спасаясь от пожара и поймав такси, я запрыгнул на заднее сиденье и понял, что не знаю, куда бежать. Аполеон просканировал меня, ему известно обо мне все, что загружено в Сеть, а значит, он знает мой адрес, данные трудовой карты и банковский счет. Поэтому я неуверенно кивнул таксисту, и мы долго катались по переполненным улицам Мальбоны, прежде чем я решил следовать в сторону убежища Квадрокварции.

Когда-то мэр Коалл предложил очистить Заброшенный район и построить пару десятков больниц, заполнив их изгоями. Выделил джуттсов на разработку лечения. Он искренне удивлялся, выступая перед журналистами в свой первый год на посту, что это не было сделано раньше. Тысячи больных живут среди отбросов и грязи, поедая крыс и уличных животных! В такие моменты его лицо стягивалось морщинами усталости, несмотря на юный возраст, особенно для мэра.

Мимо по другую сторону улицы пробежала исхудалая собака и нырнула в проулок. Послышалось рычание, сменившееся на скулеж и резко оборвавшийся вой. В темноте появились два светящихся красных круга, которые с приближением оказались механическими глазами Шелудивого, убившего собаку мечом, вмонтированным вместо левой руки. Сквозь лохмотья виднеется его покрывшаяся струпьями и черными пятнами кожа. Лицо почернело и покрылось отмирающим эпидермисом. Часть левого уха откусана, правое, казалось, стерлось от постоянной чесотки.

Из сумрака проулка появились еще трое Шелудивых, внешне почти не отличимые от первого. Остановившись в полоске лунного света, они посмотрели на меня, как на добычу и зарычали. Первому я Бритвой снес руку-меч, едва он замахнулся и кинулся на меня. Шелудивый завизжал, подобно собаке, убитой им, и грохнулся лицом вниз. Из обрубка брызнула кровь на асфальт. Двум другим я отрубил головы одним взмахом Бритвы. Во мне набухла злость, причину которой я не мог найти. Оставшийся невредимым последний нападающий остановился на полпути. Его глаза округлились страхом. Он упал ягодицами на бордюр и заскулил, прося пощады.

– Ты зарезал собаку! ― закричал я в пустоте улицы.

– Нет! Не я! Клянусь, не я. Я не трогал ее!

Я поднял Бритву над головой для удара, а Шелудивый закрылся руками. Сквозь его причитания я услышал свое учащенное шумное дыхание и медленно убрал меч в карман. Сворачивая на соседнюю улицу, я еще слышал его моления и нытье Шелудивого, которому отрубил руку-меч. Перед глазами была только убитая Китт.

***

Старая водонапорная башня появилась из-за угла дома. Убежище Квадрокварции. На ее фоне виднеются небоскребы Прайвлиджа ― престижного района Мальбоны. Верхние этажи высоток теряются в облаках и издалека выглядят как абрис Луны днем. При каждой встрече я спрашиваю подругу, почему она до сих пор не переехала. Остальные жители соседствуют с Изгоями вынужденно. Кто-то привык. В районе почти нет банд, тут не за что сражаться, нечего делить: магазины закрыты, никто не ведет бизнес. Ни полиции, ни больницы.

Постучав в металлическую дверь башни, я привычно показываю лицо в висящую наверху скрытую камеру видеонаблюдения. Возможно, поэтому ее еще не украли, либо по причине подведенного высокого напряжения. Квадрокварция несколько раз оттаскивала от двери тела оглушенных Шелудивых, попытавшихся стащить видеокамеру. Едва различаю тихое жужжание, и вскоре замки щелкают дистанционным управлением. Внутри башни сворачиваю направо, открываю люк, обрисованный слабым синеватым светом, и спускаюсь вглубь убежища по прикрученной железной лестнице, когда-то в своей жизни бывшей пожарной. Верх башни по-прежнему остался заброшенным, как и всё в районе.

Квадрокварция встречает меня в поношенных штанах и протертой кофте с растянутыми рукавами. Словно прочитав мои мысли, спешит успокоить и заверить, что сюда никто не проникнет. Защита мощная и обновленная. Мы стоим возле лестницы, комната имеет полукруглую форму, уставлена небольшой кухней, столом и двумя табуретками. Из прохода в смежную комнату виднеется телестена и несколько мониторов. Край кровати, серо-синие обои. Квадрокварция чешет нос и протягивает бутерброд, вновь, как будто мысленно поняв, что я голоден.

Я укладываюсь спать на матрасе посреди кухни. Вскоре слышится равномерный тихий храп в унисон с подтекающим краном в раковине. Я частый гость в бункере Квадрокварции. Мы обдумываем дела, она бесплатно чинит мои устройства. У нее есть джуттсы. Подпольный энергомеханик высоко ценится в Мальбоне.

Во времена, когда я только стал наемником, Квадрокварция промышляла торговлей крадеными синтконечностями и экспериментальным в то время «Будоноллом» на черном рынке под эстакадой Южный Пик. Парочка Счастливчиков не захотела расплачиваться с ней, поняв, что хлюпкая торговка не сможет защитить свой товар. Держа на прицеле огненного шара, они вычистили весь фургон. Моим первым заказом было возвращение ее товара. Следующее десятилетие наполнилось нашими совместными не совсем законными торговыми делами. Возможно, из-за этого она укрыла свой бункер всеми средствами безопасности, представленными на тайных рынках Мальбоны.

И теперь она помогает мне скрыться от Аполеона Рондо. Заказ, который я вынужден принять от погибшей клиентки. Но Мудрая Китт была для меня больше, чем знакомая со старой работы. Вспоминая Китт, ее волнистые пшеничные волосы, пронзительные зеленые глаза, становившиеся светлее, когда она проникала в чужой разум, и запах свежей выпечки, который по неизвестной мне причине сопровождал ее неизменно, мои глаза вдруг заболели. Их словно подожгли. И выступили слезы.

***

Следующим утром Квадрокварция готовит фирменные оладьи из сухого молока, синтетических яиц и химдрожжей. Достав шлем, прошу подругу посмотреть, можно ли починить.

– Стекло заменить не сложно, ― говорит она. ― А систему придется установить заново.

– Оливка все забудет? ― чуть ли не фальцетом выдаю свое горе.

– Попробую восстановить поврежденные кластеры, но на многое не надейся.

Я киваю, хлюпаю горячим чаем и съедаю все оладьи на своей тарелке.

– У тебя есть проблемы серьезнее, ― вновь подает голос Квадрокварция.

Я шумно выдыхаю через нос. Рот забит оладьями.

– Сможешь усилить защиту? ― спрашиваю, прожевав.

Она кивает, стоя у плиты и дожаривая оладьи. Несколько секунд на кухне только потрескивает масло на сковороде и бубнит какофония включенных мониторов и телестены.

– Что думаешь делать? ― спрашивает Квадрокварция.

Я молчу, кажется, долгое время, и она даже обиженно поворачивается ко мне, решив, что я не услышал. Встретившись с ее глазами, отвечаю, что продолжу поиск.

***

Квадрокварция одолжила свой омнилёт, который сразу подскочил на полетную высоту, послушно зарычав энергодвигателем. Проехав две эстакады, заруливаю в Ядовитый район. Меня накрывает привычный шум перенаселения и заезжих гостей. Оставив омнилёт на платной охраняемой стоянке, топчу тротуар еще два квартала в направлении Базара. На входе отбиваюсь от приставучих беспризорников, выпрашивающих «монетку или сигаретку». Главное держать ближе к сердцу смартфон с данными по своим счетам, иначе проснешься банкротом.

Окунаюсь под навесы между домами на улице Торгашей, где каждый второй предлагает мне радужные удовольствия и вдобавок девчонок разных возрастов. Тут как будто все темнее и сумрачнее, чем в другой части города, но неоновая реклама пульсирует и слепит, как и везде. Заброшенный не в счет. Особенно назойливым наглецам показываю старое полицейское удостоверение, и торгаши сразу поднимают примирительно руки, мол, не поняли, что я не из продажных.

Узкая улочка полностью заставлена импровизированными торговыми лавками. Клонированные козы и кошки, старые протертые брюки, секондхендовские рубашки с желтыми пятнами подмышек, рассыпающиеся книги, ржавые инструменты, самодельные шокеры, полицейские дубинки, костеты, наборы амулетов от сглаза, травы для повышения сил, очищающие снадобья. На полотенцах и коврах выставлены разные запчасти, старые компьютеры, телевизоры, принтеры, бэушные синтконечности, снятые, как правило, с мертвецов. Незнакомец подмигивает под капюшоном, предлагая револьвер за пару сотен джуттсов.

Между рядами стоят продавцы уличной еды, фастфуда, морепродуктов, мисосиру, шашлыка из клонированного ягненка. Мелькает знакомая лысина Тай-Ви. Повар-кочевник нашел пристанище среди старой эмалированной посуды и набором для приготовления суши. Болото покупателей расплескалось между прилавками. Подмигиваю Тай-Ви через ставшее прозрачным стекло шлема, заказываю «Токсичную утку». Повар приветствует меня широкой улыбкой, которой одаривает только постоянных клиентов. Стучит металлическим ножным протезом, собирая все ингредиенты рядом. Пока он готовит, я узнаю, где найти Тетушку Трицыну, о которой мне рассказал Шивонн, когда попытался вновь найти Эмину и потерпел фиаско. Тай-Ви улыбается чаевым и говорит с легким акцентом, который придумал специально для туристов:

– В конце рядка иди направо.

Благодарю Тай-Ви кивком и втискиваюсь в поток людей в направлении его поднятого указательного пальца. Меня подпирают со всех сторон чьи-то плечи и взгляды, дважды наступают мне на ногу. На головах блестят шапки и шлемы с подключенными к ним проводами, с отражателями сетевых атак, с прямым выходом в сеть. Дорогие штуки, которые не по карману местным. Сумрак окрашен в цвет натянутых над головой покрывал и продаваемых ковров.

Стискивая в кармане Бритву, пробираюсь в конец ряда и сворачиваю направо, как и сказал Тай-Ви. Ржавые железные ворота распахнуты, поток покупателей, туристов, воров и вымогателей протекает внутрь одноэтажной постройки. Руки начинают мерзнуть. Резкий запах синтмяса чешет ноздри. На прилавках, покрытых алюминиевыми листами, лежат багровые и розовые куски телятины и свинины, и внешне их не отличить от настоящего мяса, которое я однажды видел на празднике в честь Плодородия во дворце мэра Коалла в далеком детстве. Дети всех полицейских и врачей города были приглашены.

Со всех сторон летят призывы купить синтмясо, свежее, молодое, сваренное на прошлой неделе в лучшей деревенской биолаборатории на окраине Ядовитого. Пересекаю мясной отдел и выхожу на улицу, доев утку. Торгаши сладостями обещают лучшие впечатления в жизни, каких у меня еще не было. Шоколад, конфеты, медовые орехи, хурма со сливками, апельсины из белого шоколада, засахаренный грейпфрут. Все искусственное.

Торговая лавка Трицыны оборудована на первом этаже жилого коттеджа. Раскрытая решетка приглашает к выбору товара. Возле старомодной кассы настольный вентилятор разгоняет густой воздух и холодит лицо. Кажущаяся безлюдной комната хранит молчание и выставленные на полках сладости. Я покашливаю, стучу по деревянной двери, и из-за прилавка выныривает старушка с огромной копной седых волос, собранных резинкой и заколками в высокое осиное гнездо.

– О! Милый, добрый, новый покупатель! Бери-бери! Все возьми и попробуй, но только за джуттсы. Еще в ходу барконские мигмы и кооперативные геттсы. Ты из Джунглей? У тебя знакомое лицо.

Я откашливаюсь, по-настоящему удивленный и пойманный врасплох старушкой и ее удивительно актерским голосом.

– Я родился не в Мальбоне.

– Но у тебя ее сила! ― Трицына таинственно улыбается, и ее лицо полностью покрывается волнами глубоких морщин.

– Нет, я не Счастливчик, ― улыбаюсь в ответ. ― Но ищу одного. Точнее, одну.

Я выдерживаю паузу, и бабка как будто тоже слушает меня. Я показываю фотографию Эмины Замги. Трицина долю секунды смотрит на нее, а потом появившаяся из-под прилавка с быстротой молнии Оса уткнулась коротким дулом в мой шлем. Если Трицына нажмет на спусковой крючок, от моей головы останутся кровавые брызги на стене позади.

– Ты из какой секты? ― голос старушки сразу сменился на резкий и нагловатый. ― Сегодня уже захаживали юнцы из Мортолии со своей бредовой тату. Просили найти эту девочку. Столько извращенцев за один день в моей лавке не появлялось еще.

– Я выполняю заказ. Многие люди ее ищут, но я пытаюсь ей помочь.

– Какой благородный!

– Нет. Это моя работа, ― показываю ей лицензию наемника и заказ от покойного Коррада Замги.

Посмотрев на мое имя, Трицына недоверчиво смотрит на меня:

– Ты сын Роаны Норутин?

Я киваю, и она опускает Осу. Медленно подходит к двери и, развернув табличку на «Перерыв», запирает замки. Кивает и манит меня кривоватыми морщинистыми пальцами следовать по крутой лестнице вниз.

Она была знакома с моей матерью?

Жилая часть дома спрятана под землей. Я ожидал увидеть нечто похожее на дом доброй колдуньи Акфинариты из старой детской сказки. На стенах должны висеть магические артефакты, воздух наполнен ароматом готовящегося зелья Хорошего Настроения, а сама колдунья встречать путников сладкими пирогами. Отец читал мне о приключениях Акфинариты, когда не выезжал на вызов смотреть очередной труп Торгаша или заигравшегося богатенького любителя радужной мази.