Текст книги "Нечертова дюжина"

Розовый поросенок в корзине

Чайки захлебывались от счастья.

По реке плыл теплоход.

Мы с Юркой сидели на теплой палубе и грелись на теплом солнышке.

Сухона – река медленная, и вода в ней медленная и тихая, и берега медленные и зеленые.

Теплоход был старенький и скрипучий, и назывался «Вологодский речник». Он гудел прокуренным басом, и маленькие коровы на берегу отвечали ему влюбленными голосами.

На пристани возле деревни Дно теплоход принял на борт местного жителя с багажом.

Местный житель был длинный парень в сандалетах на босу ногу и с улыбкой во все лицо. Багаж его состоял из красного потертого чемоданчика и розового поросенка в корзине.

Так он и поднялся на палубу: в одной руке – чемоданчик, в другой – корзина и поросенок.

Народ на палубе был в основном веселый. Скучных было не много – только семейство дачников, расположившееся на корме в тенечке.

Глава семейства молчал и всю дорогу читал газету. Угрюмая мамаша в панаме сторожила вещи и чемоданы. Посередке, между родителями и вещами, прятался мальчишка, их сын, в теплом не по сезону пальто и не по-летнему зимней шапке. Наверное, его провожали на Северный полюс.

Длинный парень присмотрелся к народу и выбрал меня и Юрку. Мы ему, должно быть, понравились.

– Толя, – сказал он, ставя возле нас корзину и чемодан.

Розовый поросенок в корзине посмотрел на нас маленькими глазами, хрюкнул и улыбнулся.

– Толя – это он, а я – Зуев Павел Степанович. – Парень подмигнул поросенку. – Вообще-то для знакомых я просто Паша.

Он протянул нам руку и по очереди пожал – сперва Юрику, потом мне.

– Он у вас что, ручной? – спросил Юрик про поросенка.

– Он у меня ученый. – Паша, Павел Степанович, отщелкнул на чемодане замок и достал бутылочку с молоком. – Я его в Тотьму везу, знакомому показать. В Тотьме у меня дядька, он на лето веранду сдает одному дрессировщику из Ленинграда. Я и думаю, может, моему Толику на артиста выучиться? Будет с гастролями по стране ездить, может, за границу когда отпустят. Ведь интересно – Америка, Африка, негры, американцы.

– Здорово, – сказал Юрка. – У нас негр в квартире через площадку живет. Он каждую зиму к себе в Африку ездит. Потому что здесь у нас ему холодно, а в Африке и зимой жарко.

– Ага, – сказал Паша, – к нам в деревню студенты на практику приезжали. Там тоже был один негр, Патрик. Мы его Петькой звали. Хороший был негр, веселый. На аккордеоне играл.

– В Африке поросята черненькие, – сказала девочка с синим бантом.

Она присела рядом с нами на корточки и почмокала поросенку губами.

– Глупости, – сказал Юрка. – Поросята везде одинаковые.

– Сам ты глупости, – ответила девочка и показала Юрке язык. Язык у девочки был розовый, как поросенок.

– Нюрка! – прилетел с кормы громкий голос. – Где тебя черти носят? Нам сходить, пристань уже.

– Пойду я, – вздохнула Нюрка. – Сходить мне, пристань уже.

– Славная у тебя свинка, – сказал мужчина в трениках и тельняшке. Он дымил беломором и улыбался. – Ты, главное, корми его правильно. Картофель, отрубя, молоко. Она у тебя хряк или мамка?

– Она у меня ученая, – с гордостью сказал Паша.

– Это как это? – спросил мужчина в тельняшке.

– Я ее в Тотьму везу, в Тотьме у меня дядька, а у дядьки дрессировщик из Ленинграда на веранде живет.

– А-а. – Мужчина выпустил хвостик дыма. – И по какой специальности она у тебя ученая?

– По арифметике, – сказал Паша. – По сложению и вычитанию.

– У нас на флоте, – сказал мужчина в тельняшке, – у боцмана Петухова был говорящий кот. Так он из «Мурки» знал полкуплета.

– Это что, – сказал древний дед, пристраиваясь к нашей компании с брезентовой раскладной скамеечкой, – вот у кума моего Митьки огурцы градом побило.

Скоро вокруг Паши и поросенка собралось почти все пассажирское население палубы. Говорили о погоде, об огурцах и о каком-то товарище Николюкине из райцентра.

Дядька в парусиновом пиджаке показывал фокус с картами – прятал в рукав туза, а вынимал девятку крестей.

Древний дед дремал на своей скамеечке.

День был длинный, медленный и веселый.

По реке плыл теплоход.

Будьте счастливы, жуки и пираты

Днем был ветер, добрый и глуповатый – как папа, когда приходит домой с получки. Он играл с соседским бельем, чистил перышки воробьям и курам, а к вечеру улетел за речку и спрятался в дремучем лесу.

Потом наступила ночь, но я ее не видел, я спал.

А утром пришла весна.

Наш дом стоял на самом краю поселка, и весна пришла к нам в первую очередь.

Солнце перелезло забор и нагрело мерзлые стекла.

Кошка Дуся заерзала спросонья на подоконнике, и по комнате, как живая, запрыгала золотая пыль.

Я подскочил к окну и глазам своим не поверил: за окном было шумно и весело, от капели и весеннего воздуха.

На улице я увидел Пирата. Он стоял, раскрашенный ранним солнцем в какой-то немыслимый, нечеловечески пестрый цвет, и пил из блестящей лужи. Заметив в окне меня, он сделал мне хвостом «здрасьте». Потом обтер морду лапой и громко, по-собачьи, чихнул.

Я намазал два бутерброда и пошел смотреть на весну.

Пока я их делал и одевался, на улице народу прибавилось. У забора рядом с Пиратом сидел на корточках Иван Иванович Костыльков, управляющий поселковой баней. На нем был розовый новый ватник и безразмерные болотные сапоги.

– Пей, боец, поправляйся, – ласково говорил он псу. – Пей, пей, ты у нас сегодня герой.

Я протянул Пирату самый большой бутерброд и поздоровался с Иваном Ивановичем.

Пират посмотрел на хлеб, слизнул с него каплю масла и вежливо отказался.

Иван Иванович крякнул от удовольствия и потрепал собачий загривок.

– Это он после войны такой сытый. Он же у нас герой – всю ночь с крысами воевал. Теперь народ в бане может мыться спокойно. А то что получается. В субботу, считай, всё женское отделение на мороз вывалило. Орут, визжат – крысы, понимаешь, совсем озверели. В раздевалке по шкафам шарят, в белье роются, даже в парилке, заразы, и то два веника сгрызли.

Пират скромно сопел – мол, подумаешь, какие-то крысы.

– Так что, Санек, теперь приходи мыться. Крысы тебя больше не тронут. И мамке своей передай.

Он сощурился, глядя как весеннее солнце отражается в собачьих глазах.

Вдоль забора бежал ручей. Снег шуршал, превращаясь в рыхлую кашу. Иголочки прошлогодней хвои пробуждались от зимней спячки и пускались в кругосветное плавание. Пахло воздухом и землей.

Пират легонько тронул лапой асфальт. По теплой серой дорожке полз сонный весенний жук. Он сиял на солнце, как маленькая солдатская пуговица.

– Загадывай желание, Санёк, – сказал Иван Иванович Костыльков, тыча пальцем в живую пуговицу.

Я отдал ему бутерброд и загадал первое, что пришло мне в голову:

«Будьте счастливы, жуки и Пираты…»

Поучительный случай

Каких только поучительных случаев не бывает на белом свете.

Однажды на крыльце сельского домика сидели два человека. Перед ними стоял забор. За забором, за лысой полянкой, стоял прореженный лес. В лесу стояли деревья.

Только они сидели, эти два человека.

Потом один из них встал и упруго, как луговой кузнечик, спрыгнул с крыльца на землю. В руках у него был самострел.

Как раз в этот самый момент из пыльного звездного облака выплыла яркая точка и медленно потекла к востоку.

Человек с самострелом – мальчик лет десяти, приехавший из города на каникулы, – увидев белую точку, сказал оставшемуся на крыльце старику:

– Смотри, дедушка, спутник.

Степенно сидящий дед жевал губами кашицу папиросного мундштука. Его более занимала сладкая табачная горечь, чем явления космического порядка. Но внука старик любил и потому, отвлекшись от приятного дела, стал посвящать его в нехитрые тайны вселенной.

– Ясное дело, спутник. Он, Ванек, всегда в это время над нашей Каменкой пролетает, хоть часы проверяй.

– Дедушка, – спросил мальчик, – а самострел до него достанет?

– Кхе, – крякнул дед. В голову ему пришла мысль. За мохнатыми бугорками век промелькнула живая искорка. Он что-то шепнул в кулак, тихонько, чтобы внук не услышал, потом сказал:

– Так ты, Ванюша, попробуй.

Мальчик целился долго. Он щурился и сопел, глаза превратились в щелки.

Наконец он нажал на спуск, стрела молнией мелькнула перед глазами и унеслась в небесную высоту. Белая точка спутника застыла на месте и, как подбитая птица, бесшумно упала за горизонт.

Внук запрыгал от радости, дед же стал вдруг суровым и сказал внуку такие поучительные слова:

– Стрелок ты, Ваня, хороший. Метко стреляешь, это в жизни вещь нужная. Но вот ты мне скажи. Спутник, он тебе что, мешал?

Дед посмотрел на внука внимательно, тот ничего не ответил.

– Не мешал! – Выставив перед собой палец, дедушка продолжал поучение. – Вспомни, третьего дня ты целился на дороге в зяблика. Ты в него выстрелил? Нет, этому тебя в школе учили. А спутник, раз неживой, пуляй, значит, в него на здоровье? Нет, Иван. Это я тебе нарочно урок дал. Запомни: что не тобой сделано, того не ломай. Запомнил?

Ваня кивнул.

– То-то, – дедушка улыбнулся и выпустил в небо над головой струйку папиросного дыма.

Чтобы и другим было весело

Прогуливаюсь я с утра возле дома, а навстречу мне мой сосед Морковкин.

– Здравствуйте, – говорю, – Иван Иваныч, как внуки?

Морковкин смотрит как-то подозрительно косо, а сам все к стеночке, к стеночке – а потом как припустит от меня рысью к парадной, только пятки, фигурально говоря, засверкали.

Я не понял, пожал плечами, гуляю дальше.

Тут навстречу мне Булкина Елена Антоновна, соседка из квартиры напротив. В руках авоська, на голове шляпка.

– С добрым утречком, Елена Антоновна, – говорю. – Уже с покупками? Донести не помочь?

Соседка тоже повела себя непонятно – прижала к груди авоську и нервно засеменила к дому. И пока бежала до двери, все оглядывалась на меня из-за плечика и все чего-то бормотала себе под нос.

Ладно, думаю, всякое под старость бывает. Не с той ноги, может, встала или в магазине обвесили.

Тут навстречу мне первоклассник Федька, моего друга Янушковского сын.

– Ну что, – говорю, – брат Федор, опять двойка?

Федька меня увидел, весь затрясся, стоит и плачет.

Я его, как мог, успокоил, а сам стою возле скамейки и размышляю. Что ж, думаю, все от меня шарахаются? Ну надел я противогаз, подумаешь! Может, у меня веселое настроение, и хочется, чтобы и другим было весело.

Золотые наши мечты

Жил в городе Ленинграде мальчик Миша.

Во дворе, когда собирались мальчишки и спорили, кто кем будет, Колька говорил: «Моряком», Васька говорил: «Летчиком», Димка из соседнего дома собирался пойти в танкисты.

А Мишка мечтал быть дворником.

Он так всем и говорил:

– Хочу быть дворником.

Но самое интересное в этой сказке другое.

Васька, который хотел стать летчиком, торгует вениками на Ситном рынке.

Колька, мечтавший о морях-океанах, принимает на Лиговке вторсырье.

Димка играет по электричкам на аккордеоне.

Один Мишка стал, кем хотел, – дворником.

Ведь должны же мечты хоть у кого-то сбываться. Иначе, ради чего жить?

Юрик и Бобик

Двор был большой и весёлый, особенно по утрам.

Летом здесь росли дети, трава, и по траве гуляли собаки.

Собаки были все добрые, кроме одной, которую звали Бобик.

Вообще-то злой он был только снаружи, только на рыжую лохматую морду и желтые, нечищенные клыки. Внутри Бобик был добрый пес.

Однажды вышел во двор человек по имени Юрик.

Он был мальчик, школьник третьего класса и знаменитый в будущем футболист. Изо рта у него торчал леденец на палочке, а в руке подпрыгивал настоящий футбольный мяч. Мяч ему подарила мама на день рождения.

Вот идет Юрик по пустому еще двору, в руке у него прыгает мяч, а во рту сверкает конфета. И видит он, что посередине двора, там, где среди дворовой травы лежит квадратик детской площадки, громоздится что-то рыжее и лохматое.

Было утро, и Бобик еще не завтракал, а если честно, то и лег он вчера на пустой желудок. Словом, настроение у Бобика было скверное, прямо-таки собачье.

Юрик, наткнувшись взглядом на желтые нечищенные клыки и красные невыспавшиеся глаза, от неожиданности споткнулся на ровном месте. Мяч, тоже от неожиданности, спрыгнул с его руки и покатился прямиком к Бобику. Покатился и – здрасьте вам! – бац по мокрому собачьему носу.

В общем, Бобику стало очень обидно. Пустой живот, а тут еще бьют по морде.

Встал он на свои четыре собачьи лапы, крикнул собачьим голосом: «Это что же такое делается!» – и его нечищенный желтый клык воткнулся в белую футбольную мякоть.

Мяч жалобно запищал и медленно испустил дух.

Из-за длинной девятиэтажной громадины во двор заглянуло солнце. И увидело такую картину.

Растерянный рыжий Бобик, Юрик в полосатой футболке, размазывающий по лицу слезы, и мертвый футбольный мяч.

Солнце было доброе и веселое, и от такой печальной картины сердце его защемило и на лицо набежала тень. Оно не могло спокойно смотреть на плачущих третьеклассников, растерянных совестливых собак, а уж на мертвые мячи и тем более. Солнце всплеснуло руками и сразу взялось за дело. Подмигнуло знакомому постовому милиционеру Жоре, тот остановил на дороге велосипед, велосипедист достал из велоаптечки кусочек мягкой черной резины, маленький тюбик с клеем и скоро мяч стал как новенький, прыгал, бегал и веселился под добрый собачий лай.

А добрый Бобик был потому, что, во-первых, приобрел нового друга и, во-вторых, этот новый друг подарил ему леденец на палочке.

Новогодняя история

– Лешка Котиков-то наш совсем с дуба рухнул, – рассказывает мне недавно по телефону один знакомый. – Купил открытку за семнадцать рублей и послал ее в Финляндию Санта-Клаусу, чтобы тот принес ему подарок на Новый год. Представляешь, какой наивный?

– Ну почему же, – говорю я ему, – наивный. – Новый год – такой интересный праздник, когда случаются всякие чудеса. Я однажды под Новый год в своей парадной нашел на подоконнике телевизор.

– Ты же сам его в парадной нашел, тебе ж его не Санта-Клаус принес.

– Ну, не знаю, может, и Санта-Клаус. Видит, что я подхожу к парадной, поставил телевизор на подоконник и спрятался этажом выше.

– Ерунда, чего ему от кого-то прятаться! А Лешка Котиков все равно с приветом. Одна открытка за семнадцать рублей! Я себе за девять купил и не в Финляндию послал, а в Москву, и не Санта-Клаусу, а Деду Морозу. Он-то уж придет обязательно, ему границу переходить не надо.

Парашют вертикального взлета

Небо вздрагивало от ветра, словно там пролетали ангелы – над крышами, над нашими головами, – и Валька Шубин сощурился, выплюнул слюнявый окурок, и он полетел, полетел, его крутило, несло и бросило на подоконник напротив. Наши головы в чердачном оконце, что глядело с крыши на двор, мгновенно вытянулись вперед. На подоконнике, на фанерной подставке, бечевкой притороченный к раме, лежал бумажный пакет. Мы видели, как затлела бумага, как трепещущий на ветру дымок повалил все гуще и гуще и вдруг показалось пламя.

– Если там динамит, громыхнет – мало не будет, – радостно сообщил Бобин, будущий военный специалист.

– Если динамит, я пошел, – сказал я.

– Погано, – сказал Валька и отвернулся.

В пакете не было динамита. В нем оказалась обыкновенная колченогая курица, и человеку в трусах и в майке, который вывалился по пояс из форточки, нам бы еще спасибо сказать – за то, что опалили бесплатно, – так нет, он долго блестел на солнце гладко выбритой головой и размахивал костлявыми кулаками.

Мы зарылись в пыль чердака и втянули головы в плечи. Чердак пропах голубями, пыль набивалась в ноздри, и первым не стерпел Валька.

– Никто не видел, пусть попробует доказать.

Валька был человек опытный, нас с Бобиным он перерос на год и на полголовы впридачу, он даже кепку носил, как у взрослого, – широкую, с большим козырьком, и для важности прикрутил спереди большую капитанскую звездочку.

– Я его знаю, это Американец, – сказал он, наморщив лоб. – Он в Америку на мотоцикле ездил. Так себе мотоцикл, ничего особенного.

Валька сплюнул сквозь зубы в пыль, и в его плевке на лету отразилось круглое небо. Он открыл рот, чтобы добавить что-то еще, но не успел.

– Мальчики…

Я вжался в тень от низко нависающих балок. Валька стоял на коленях с набитым словами ртом и медленно поворачивал голову. Бобина не было видно.

– Не прячьтесь, я все равно вас вижу.

Человек говорил не зло, но с места никто не сдвинулся.

– За голубями охотитесь?

– За крысами, – грубо ответил Валька.

– Понятно. – Человек улыбнулся. Я поднялся, и Валька тоже, ударившись головой о балку. Он сморщился и потер кулаком макушку. Рядом зашевелился Бобин. – Мальчики, нужна помощь.

Валька пожал плечами и кивнул мне и Бобину, показывая на выход.

– Нужно испытать одну вещь. – Человек вышел из тени. Роста он был невысокого, лицо бледное, щеки в морщинах.

– Вот. – Он опустил плечо, и с плеча соскользнула лямка. Рюкзак он положил возле ног – пухлый зеленый шар, от которого пахло тайной. Потом он присел на корточки и погладил по брезентовой коже.

– Здесь, в рюкзаке, – он по очереди ощупал глазами каждого из нас и вздохнул. Должно быть, лица наши были не особенно подходящими, но других на чердаке не нашлось, – парашют вертикального взлета. Не я его изобрел. Я только провожу испытание.

Валька все-таки фыркнул.

– Парашют? – переспросил он и хитро посмотрел на меня. – Я не понял – какого взлета?

– Парашют вертикального взлета, – серьезно повторил незнакомец. – Таких еще не было, это первый. Опытный образец. Если не хотите помогать даром, я могу заплатить. – Теперь он почему-то смотрел на одного Вальку, и нас с Бобиным как будто не замечал.

– А что делать-то? – Валька нагнулся и засопел, у него расшнуровался ботинок.

– Дело простое. – Человек развязал рюкзак и вытащил из него на свет сперва плотный рулон материи, намотанной на короткий вал, потом некое подобие сбруи – с ремнями, пряжками и тесемками, вразнобой торчащими во все стороны, – и напоследок небольшое седло. – Сперва я разберусь с этим своим хозяйством, а после вы поможете мне затянуть на спине шнуровку и выровнять ось. И придержать парашют, когда я буду выбираться на крышу. Чтобы не зацепился за стекла. – Он кивнул на острые стеклянные зубья, вылезающие из переплета окна.

– Почему?.. – Валька наморщил лоб, но задать вопрос не успел.

Человек посмотрел на него и сказал, улыбнувшись:

– Во-первых, отсюда удобней, на чердаке никто не мешает. А этот, – он обвел глазами чердак, – я хорошо знаю. Я ведь жил в этом доме пять лет, пока ты не родился. Я бы сам справился, но раз уж подвернулись помощники, почему бы не попросить помочь? Еще есть вопросы?

– Есть, – сказал молчавший до того Бобин. – А туда с вами можно? – Он ткнул пальцем вверх, в пыльное марево над потолочными балками.

– Нет, – ответил человек твердо, – со мной нельзя.

– Все равно здорово! – Валька показал большой палец. – Как на воздушном шаре. Его что, надо надувать?

– Не надо. – Человек улыбнулся. – Автоматика.

Незнакомец опустился на корточки и принялся налаживать парашют. Продолжалось это довольно долго – минут десять, если не двадцать.

– Готово. – Он наконец поднялся и продел под себя седло. Вал со смотанным в рулон парашютом остался у него за спиной. – Теперь зашнуровывайте – крест-накрест.

Валька первый взялся за дело, мы с Бобиным не успевали ему помогать. Он больно ударил Бобина по руке, когда тот продел шнурок не туда, сам проверил узлы и одернул на человеке куртку.

– Хорошо, – сказал незнакомец и повернулся к Вальке: – Не знаю, что бы я без тебя делал, Валя. Наверное, разбился б о мостовую.

Валька хотел улыбнуться, начал – и расхотел. Он сказал:

– Сегодня ветер. Ничего? Не снесет?

– Нет, ветер – это хорошо. Ветер – парашюту на пользу. Сейчас начнем, осталось только выровнять ось. Там такая стрелочка на валу, как у магнита. Надо, чтобы острый ее конец показывал точно вниз. Показывает? Вот и отлично.

Человек подошел к окну и поставил ногу на подоконник. Внизу во дворе глухо, словно на дне колодца, заворчал автомобильный мотор. Солнце еще не зашло, оно отдыхало в дымке. Ветер потихоньку стихал.

Мотор автомобиля заглох. Внизу захлопали двери и забухали, словно выстрелы, голоса.

– Интересно, с чего бы это? – Валька хотел просунуться между рамой и на полушаге замершим человеком. Тот не дал, загородив дорогу рукой. Валька хлопнул себя ладонью по голове. – Это Американец вызвал милицию. Он нас видел, вот и вызвал по телефону.

– Не понимаю. – Человек помрачнел и, покусывая губу, прислушивался к дворовому шуму.

Валька рассказал про опаленную курицу.

– Какие вы еще дети… – Незнакомец посмотрел на часы, затем снова на Вальку, потом на меня с Бобиным. В глазах его промелькнул укор. Мне сразу сделалось холодно и тоскливо. Валька отвел глаза и вдруг бросился в темноту к двери.

С лестницы поднимался шум: голоса, шаги. Голоса делались громче.

Я тупо смотрел на Вальку, который затаился у щели, и чувствовал, как от страха ноги мои начинают слабеть. Справа топтался Бобин, ему тоже было не по себе.

От страха меня вылечил Валька. Он с силой налег на дверь и задвинул тугую щеколду.

– Вот так. – Он потянул дверь на себя. – Теперь пускай ломятся.

Странно, но человек с парашютом на это ничего не ответил. Он стоял и молча смотрел, как Валька возвращается к нам. Стоял и молча смотрел. Потом сказал. Голос его звучал устало и виновато:

– Зря, Валя. Лучше открой. Вам они ничего не сделают.

– Почему? – Валька от неожиданности опешил. Затем бешено замотал головой. – Нет уж, решили испытывать, так испытывайте. Я дверь не открою.

– Валя. – Человек с парашютом присел на край подоконника. – Есть другие двери, есть пожарная лестница. Они могут пройти по крыше. Лучше открой.

Валька смотрел на него сузившимися, злыми глазами:

– Если вы трусите – давайте, я испытаю.

Человек рассмеялся:

– Я не боюсь, я успею. А вот ты… вы… Они же черт знает что могут о вас подумать. Всю жизнь потом не отмоешься. И еще – сейчас ты говоришь за себя. А друзья? Ты о них подумал?

Мы с Бобиным посмотрели на Вальку. Он был весь, как пружина, даже мочки ушей побелели. На нас он не смотрел.

И тут ударили в дверь. Чердак отозвался гулом, и белые завитки пыли взметнулись из темноты на свет.

– Здесь. – Голос за дверью прозвучал громко и ясно, словно не было никакой преграды и говорили рядом.

Я вздрогнул и затаил дыхание. Валька даже не обернулся. Человек посмотрел за окно и тяжело вздохнул.

– Заперся, – сказали за дверью. – За дураков нас держит.

– Надо ломать.

– Сломаем, и не такие ломали. Степанов, дай сюда лом.

Голосов было несколько – громких, взрослых, уверенных, – и вдруг совсем неожиданно в мужской хрипловатый хор ворвался голос Валькиной матери:

– Открой! Открывай, сволочь! Шкуру спущу!

Валька ослеп и оглох, он всех сейчас ненавидел. Кепку он надвинул на брови, лицо спряталось в тень. Лишь в пыльном оконном свете блестел одинокий зуб, да в пару ему горела над козырьком большая капитанская звездочка.

Мы молчали, чердак молчал. Человек с парашютом поднялся и встал вполоборота к окну. Потом повернулся еще, но неудачно – рукоять вала ударила по стеклянным пикам. Стекла посыпались вниз.

– Степанов, – закричали за дверью, – бери ребят и дуй через первую парадную на чердак! Двое на пожарную лестницу! Кажется, он уходит по крыше! – И уже говоря сюда: – Эй, там! За стекло ответишь отдельно.

Удары лома заглушили голоса с лестницы, но ненадолго. Дверь была обита железом, такую сломать – десять потов сойдет. За дверью кто-то сопел и дышал тяжело, как боров.

– Дайте только добраться, я ему… все скажу. Мамаша, извини, не могу не ругаться… черт!

Снова заговорил лом. Снаружи, на дальней стороне крыши, громыхнуло кровельное железо.

– Ребята, будут спрашивать – вы здесь оказались случайно. – Человек запрыгнул на подоконник и стоял согнувшись, чтобы не повредить парашют. – Вы не бойтесь, ничего они вам не сделают. Не посмеют.

– Вылезайте, чего болтать! Решили, так вылезайте. – Валька подбежал к человеку близко и сказал, заглядывая ему в лицо: – Послушайте, ведь вы все наврали. Не бывает таких парашютов. Не может быть. – Он перевел дыхание. – Вы давно бы уже улетели, не стали ждать. Все вранье, парашюты вверх не летают.

Дальний конец чердака прочертила полоса света. По крыше грохотали шаги. Дверь тряслась и стонала и, наконец, не выдержала. Круглые мячики света запрыгали между балок. Ворвавшиеся, высвечивая дорогу фонариками, сгрудились возле дверного проема.

Должно быть, прошла минута. Грохот на крыше не умолкал, а из пыльного чердачного далека раздавались скрипы и чертыхание.

– Вот он, – крикнули со стороны двери. Голос был тот же самый, что отдавал команды. Фонарики вдруг погасли. Люди у проема зашевелились, и из слипшейся человеческой массы стали выделяться фигуры.

Зачарованный атакой со взломом, я стоял оцепенело, как столб. Я позабыл про все: про Вальку, про незнакомца – спроси меня в тот момент, на какой я живу планете, я бы наверняка не вспомнил.

– Шубин, остановись! – Отчаянный хриплый крик сотряс чердачные своды. Качнулись бельевые веревки, и в просветах зашевелилась пыль.

Человек с парашютом стоял на краю крыши, ногой упираясь в водосток. Я видел, как сминался под каблуком тонкий железный обод и слетала ржавая крошка. В доме напротив люди высовывались из окон, и какая-то незнакомая женщина прижимала к лицу платок.

Человек стоял прямо, к чердачному оконцу спиной, стоял спокойно, слегка опустив плечи, словно перед ним не лежала смертельная пропасть двора, а по воздуху протянулась невидимая глазу дорожка, и сейчас он сделает шаг и легко побежит вперед, смеясь над нашими страхами. А рядом с ним стоял Валька, коленом упершись в крышу и придерживаясь за край рукой. Вторая его рука держалась за ремень парашюта.

На нас с Бобиным не обращали внимания. Все смотрели туда, где стояли мужчина и мальчик, а человек с ломом, осторожно, чтобы не выдать шагов, двигался из темноты к свету.

– Брось! – сказала Валькина мать. Она вырвала из рук человека лом и швырнула его себе под ноги.

– Мамаша, я ж…

– Сволочь… – Она схватилась за бельевую веревку, и та лопнула, как перетянутая струна. – Шубин. – Она сделала шаг к окну, но дальше шагнуть не смела. – Я знала, что когда-нибудь ты придешь. Не смей, оставь мальчика! Валенька, отойди от него, он… сумасшедший.

– Валя, твоя мать говорит правду, – заговорил человек справа, волнуясь и озираясь на остальных. – Этот человек… он сегодня сбежал из клиники. Отойди от него, он болен. Он опасен, он…

– Это правда? – Валька повернулся к оконцу. – Мама, он мой отец?

– Дура! – закричала на чердаке женщина. – Это я во всем виновата! Надо было его отравить, ночью зарезать бритвой… Дура!..

– Значит, правда. – Валька вдруг рассмеялся весело, оторвал руку от крыши и помахал в сторону чердака. Потом повернул голову и заглянул парашютисту в лицо. – Я ведь знал, я сразу почувствовал. – Он потянулся еще, не удержался, и колено поскользило по скату.

– Куда ты… – Человек с парашютом перехватил его за плечо. – Рано, пока не время.

Отдававший команды что-то шепнул стоящему рядом с ним. Тот шепнул дальше и мигнул в темноту фонариком. Две фигуры бесшумно переместились к окну и встали по обе стороны. Командир просунул руку в карман, а когда вытащил, в руке у него тускло блеснул металл.

– По команде, – послышалась негромкая фраза.

Солнце зашло за крыши, и на чердаке стало темно. Лишь светлел оконный квадрат, и отчетливо было видно, как два человека – маленький и большой – стояли под вечереющим небом. Все молчали. Время остановилось. Внизу, в дворовом котле, ветер перемешивал пыль.

– Время!

От неожиданности я вздрогнул. Голос Валькиного отца прозвучал громко, словно ударил колокол.

– Время! – отозвалось на чердаке эхо. Две фигуры, скрежеща подошвами по стеклу, метнулись сначала на подоконник, потом спрыгнули на железный скат и замерли, растопырив руки.

Удерживать было некого. В дымчатом свете заката над гармошками городских крыш, над трубами, над редкими голубятнями, над запрокинутыми головами людей, над растрепанными от ветра кронами, над всем этим гигантским кроссвордом, который называется городом, поднималось легкое облачко – золотой шелковистый купол и два человека под ним. Ветер раздувал его шелк. Парашют становился меньше, превращаясь в белую точку. Темные фигурки мельчали и скоро совсем исчезли в прозрачных вечерних сумерках.

Те, кто оставались на чердаке, скучились в оконном проеме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:

– Это он! Тот самый! Который сжег мою курицу! – И размахивал белыми кулаками.