Текст книги "Обратная сторона Земли"

14

Обожженный и облепленный грязью, Князь вышел на пустое шоссе и сразу же увидел ее. Она стояла у столба на обочине, и две бесформенные фигуры в плащах прижимали ее к бетонному основанию. Она пыталась от них отбиться, но силы были неравные – перепуганная невысокая женщина против рослых верзил с оружием и с бьющим по глазам фонарем.

Князь понял, что эти двое – люди с пожарных машин. Плащ на женщине был разорван до пояса, и один из пожарников шарил рукой в прорехе. Скаля зубы и постанывая от смеха, он притискивал незнакомку к столбу, и та, уже не в силах сопротивляться, стояла, откинув голову, и что-то тихо шептала. Второй, приставя к лицу женщины автомат, вторил первому сиплым смехом.

– Мы что, гражданочка, – донеслось до Князя с дороги, – работа у нас такая. Ищем здесь поджигателя. Такого бородатого дядьку.

Вы как раз подходите по приметам.

– Ты, Ипатов, проверь, не прячет ли где дамочка бороду.

– Сейчас, Павленко, и до бороды доберемся.

Пожарник с силой навалился на женщину, пытаясь оторвать ее от столба. Она вскрикнула и одновременно вскрикнул пожарник. Он перегнулся в поясе, схватился рукой за пах и закричал на нее со злостью:

– Сука! Ты у меня ответишь.

Второй продолжал смеяться.

– Хана, Ипатов. Не видать тебе больше баб.

Дорого бы дал сейчас Князь, чтобы снова с ним оказался меч. Но меч исчез сразу же после того, как Князь чудом выбрался из музея. Исчез, растаял в руке, и сколько Князь ни пытался вызвать его обратно, ничего у него не вышло. Видно, нужно было совсем отчаяться, совсем распрощаться с надеждой, чтобы он вернулся опять.

«Вот тебе и хозяин меча», – подумалось Князю горько, и в этот момент скорчившийся от боли пожарник разогнулся и сильным ударом отбросил женщину на обочину. Она упала и, закрывая лицо, стояла на коленях и плакала.

Князь не мог больше смотреть. Ненависть к этим людям переполнила все на свете. Он схватил подвернувшийся камень и, сжимая его в руке, бросился на дорогу. Тот, что был с фонарем, обернулся на топот ног, но неловко, и потерял равновесие. Он упал, запутавшись в полах дождевика, автомат вывалился из рук, и желтый круг фонаря померк на мокром асфальте. Он поднялся почти мгновенно, но Князю хватило секунды, чтобы каменным молотком ударить его по лицу. Он вложил в удар всю ненависть, что в нем накопилась. Кровь залила асфальт. Человек откинулся навзничь и лежал, вертя головой и пуская кровавые слюни. Второй растерялся от неожиданности. Он медленно отступал назад. Наверно, лицо у Князя было страшным от злого огня. Отступающий закричал. Руки его не слушались. Он пытался расстегнуть кобуру, но та ему не давалась. Тогда он побежал наискось по шоссе, петляя, словно спасаясь от пули.

– Вам больно? – Князь обернулся к женщине. Та уже была на ногах и молча наблюдала за Князем. Он вздрогнул, так странен был ее взгляд. Темные и печальные, глаза жили словно отдельно, плавали над бледным лицом, облепленным мокрыми волосами, и в их колодезной глубине вдруг вспыхивали и гасли золотые звезды зрачков. Такого взгляда Князь не помнил ни у одной женщины. У Галины Петровны позапрошлой осенью после больницы иногда мелькало в глазах похожее, но то были отголоски болезни и длились мгновенье, не больше. А у этой маленькой женщины, встретившейся ему на дороге, глаза как будто блуждали в нездешней дальней стране, может быть, утраченной и погибшей, и от этого дорогой вдвойне и не сравнимой с той, что сейчас ее окружает.

Женщина ему не ответила. Он повторил:

– Вам помочь?

Она медленно повернула голову к лежащему на дороге телу. Провела рукой по глазам и пристально посмотрела на Князя.

– Вы видели, как он меня ударил? Вам нельзя было это видеть, вы не должны. Стыдно видеть, как бьют женщину.

Князь опешил от таких слов. Он стоял, не зная, что говорить.

– Кто вы? – спросила его незнакомка. – Зачем вы мне помогли?

Вы из этих?

Она говорила так, словно не ее только что пришлось выручать, и стоящий перед ней Князь не спаситель вовсе, а какой-нибудь провинившийся служка, приведенный к госпоже на правеж.

– Надо отсюда уходить. Сейчас здесь будут другие. Их там много. – Он показал рукой на багровые отсветы в тучах. Они были теперь не такие яркие, как недавно. Музей уже догорал и не прекращающийся ни на минуту дождь сбивал высокое пламя.

– Так идемте, чего ж вы меня не ведете. Идемте, мне холодно. И не стойте, как истукан, если время дорого.

Она первая пошла по шоссе, запахнув разорванный плащ и разбрызгивая подошвами лужи. А Князь все стоял и раздумывал, не зная, как ему поступить. Идти было совершенно некуда. Город был для него закрыт. В землянку с ней не пойдешь. Он медлил от нерешительности. Потом подумал: «А будь что будет, пойду прямо к ней, раз так».

– Эй, – крикнула она, обернувшись. – Когда вы меня спасали, то были не таким робким.

Князь сделал шаг в ее сторону, как вдруг она подбежала к нему сама и поцеловала в губы.

– Женитесь на мне, – сказала она серьезно. И протянув руку к обочине, выхватила из придорожных кустов мокрую ветвь сирени.

Она тряхнула веткой перед лицом Князя, и на него посыпались пахучие лепестки цветов.

Князь совсем растерялся, неловко принял цветы и уже хотел отшутиться, но опять уведел глаза. И опять они заполняли все небо, и тянули, затягивали в себя, и лежало на самом их дне что-то живое и жалкое. Была в этой жалости сила, и решимость, и нескрытая грусть, и сколько Князь ни пытался отвести взгляд, они не отпускали, а ждали его ответа.

– Я не знаю, что со мной будет сегодня, – сказал он ей очень грустно. – У меня здесь и дома-то нет. И уехать я не могу. А вы говорите – жениться.

– Я не говорю, я вам предлагаю – взять меня себе в жены. Я дала себе слово: первый, кто меня спасет от этих мерзавцев, и станет моим мужем.

– А если он не захочет? Если он любит другую? Если он другой обещал?

– Я не говорю про любовь, я сказала: стань моим мужем.

– Я даже имени вашего не знаю.

Она вырвала у Князя цветы и отбросила их далеко в сторону.

– Имя мое – жена, а у жены имени не бывает. Она служит своему мужу.

– Но должен же я, черт возьми, вас как-нибудь называть.

– Жена. Этого тебе мало?

Князь махнул в раздраженьи рукой. Он стал уставать от прихотей этой маленькой женщины.

– Ладно, жена так жена. Но куда мы сейчас пойдем? У вас есть где жить?

– Жить можно везде, даже в лесной землянке.

Он вздрогнул и ничего не сказал. Лишь заглянул ей в лицо, но в глазах была темнота. Они пошли по шоссе. Дождь почти перестал. В напитанном влагой воздухе летали черные хлопья. Она взяла его крепко за руку и прижалась к нему вплотную.

– Если тебя это интересует, то имя мое – Князь.

Она прижалась сильнее. Князь чувствовал, как вздрагивает под плащем ее тело. Ему стало жалко эту одинокую женщину, что-то похожее на любовь шевельнулось около сердца.

Позади в мокром тумане оставались городские огни. Они шли все дальше от города по пустынной ленте дороги. Вдоль шоссе, утопая в деревьях, блестели низкие крыши длинных деревянных строений. Безжизненны были окрестности. Безлюдны, сиры, бессветны. В небе кружилась муть. Дождь совсем перестал, лишь ветер, налетая порывами, окатывал их с головой, сбрасывая с деревьев воду. Чем дальше они уходили, тем чаще его странная спутница оглядывалась на оставленный город. Князь тоже посматривал за плечо, прислушиваясь – нет ли погони. Небо над дорогой расчистилось, тучи сносило к городу. Там еще грохотало, но сил у непогоды убавилось. Редкие огневые зарницы опаляли края облаков, свет их был мал и тускл – гроза, отбушевав, уходила.

Князь внимательно всматривался в окрестности. Где-то неподалеку шоссе должна была пересечь просека, заросшая молодым осинником. Если идти по ней до большой поваленной ели, а потом свернуть на восток, то минут через двадцать хода будет его землянка.

Внезапно спутница остановилась и, обернувшись, посмотрела на небо. Князь проследил ее взгляд, но сначала ничего не заметил. Стекались к городу облака, облегая его, темнели и, сплавляясь в темную массу, заливали свинцом горизонт. И вдруг среди облачных стай он увидел маленькое пятно, бегущее облакам навстречу. По цвету оно было черное, много чернее туч, словно птица, или тень птицы, скользя понизу облаков, быстро продвигалась в их сторону.

Тень двигалась над дорогой. Очертанья ее были смутны и каждую секунду менялись. И все же в этой изменчивости угадывалось что-то знакомое. Теневое пятно походило на скачущего на коне всадника – черного небесного всадника на черном небесном коне.

Назвавшаяся женой вскрикнула и прижалась к оторопевшему спутнику. Князь смотрел на летящую тень, гладил мокрые плечи женщины, и чем ближе приближалось пятно, тем больше Князя охватывали тревога и ощущенье беды. Так они стояли с минуту, плотно прижавшись друг к другу. Поворот дороги, который они только что миновали, прикрывался невысоким холмом. Князь смотрел на границу, где поросший травою скос перечеркивал полотно шоссе, стоял и умом понимал бессмысленность такого стояния. Если тень – предвестник погони, то самое ненадежное место – открытое пространство шоссе.

Он хотел ее увести, чтобы спрятаться за стволами деревьев, но женщина словно окаменела. Тело ее напряглось, губы были полуоткрыты, а сведенные за спиной Князя руки не давали ему идти.

Тень плясала среди облаков, и теперь, когда она почти доставала до ближних верхушек елей, Князь вполне мог убедиться, что это действительно тень, а не летящая под облаками птица. Он зачарованно наблюдал за ее стремительным летом и, забывшись, не сразу услышал, как за поворотом дороги возник непонятный звук. Легкое приглушенное цоканье – слишком легкое для подкованного коня. Он перевел взгляд на дорогу и увидел, как над скосом холма показалась голова человека. Голова плавно покачивалась в такт ритмичным цокающим ударам и была вознесена над землей, словно там бежал великан или ехал спешащий всадник. Опущенный на глаза капюшон не давал разглядеть лицо. Он выскочил из-за поворота дороги и стремительно понесся в их сторону. Князь вздрогнул и переменился в лице. Под всадником был не конь – по дороге, оскалив пасть, бежала большая собака. Князь узнал и собаку, и оседлавшего ее человека. Развевающийся по ветру плащ и высокая сгорбленная фигура. И в черном пятне лица, скрытого под опущенным капюшоном, – горящие угли глаз. Увидев Князя и женщину, пес зарычал и понесся по дороге прыжками. Он летел прямо на них, так и не успевших укрыться, а в небе над скачущей парой прыгала по облакам тень.

Князь почувствовал, как у спутницы ослабело тело. Ноги ее подогнулись, теперь она висела на нем, и руки ее, как плети, бессильно опустились к земле. Князь подхватил ее легкое тело и хотел броситься в придорожный овраг, но не успел сделать и двух шагов. Удар был страшен и силен. Он увидел перед собой налитые кровью белки и пляшущие кроны деревьев. В лицо ударило ветром, и сразу же мокрый песок залепил рот и глаза. Когда он через секунду очнулся, на дороге никого не было. Ни всадника, ни собаки. А у обочины, на том месте, где их настигла погоня, темнел, намокая в луже, обрывок ее плаща.

15

Книга была с ним повсюду. В камне, в тюрьме, на холме в земляном убежище. В потайном нагрудном кармане он носил ее все эти дни, вынимая только затем, чтобы коснуться ладонями переплета. Он сердцем чувствовал исходящий от книги ток – слабый и теплый в редкие минуты покоя, пронизывающий и острый, когда ему грозила опасность. Слова Фогеля и тюремного постояльца Змеева о тайной силе, которая заключена в ней, поначалу его мало задели. Но чем больше он думал о книге, чем больше событий, так или иначе с ней связанных, происходили у него на глазах, тем более он уверялся в значении этих слов. При обыске в следственном изоляторе, когда у Князя проверили все карманы и отобрали папиросы, спички, рюкзак с записями и едой, книгу словно и не заметили. Князь глазам своим не поверил, увидев пустую ладонь сержанта, который его обыскивал. Он смолчал, прикусив язык, и на нарах в тюремной камере все время ощупывал выпирающий край переплета и вздрагивал, когда вспоминал пережитый из-за нее испуг.

Она не далась им в руки. Она была его силой, его защитой и, может быть, путеводной звездой. Почему это было так? Этого Князь не знал. «Все в книге», – так говорил Фогель. «Она дает тебе над Тимофеевым власть», – сказал ему в камере Змеев. Что значит «все»? И какую такую власть? Каковы у нее границы? И знать бы, как этой властью пользоваться. Вопросы, вопросы, и шум деревьев за земляными стенами, и шорохи, и вздохи в кустах, и осыпающаяся земляная крошка, и опять – вопросы, вопросы и безответная н'а сердце пустота.

Почему, имея при себе книгу, ему не дано было уберечься от хитрости человека, заманившего его в каменный плен? Хотя пришедший на помощь Фогель и обронил странную фразу об испытании камнем. И сколько еще испытаний ему предстоит? Он вспомнил дорогу в огне и подумал, не намеренно ли ему было послано и это страшное испытание.

А еще – глаза женщины, которую он обрел и которую у него отняли. Она назвалась женой. Там, на шоссе, это сумасбродное имя, которым она приказывала себя называть, было для Князя не более важным, чем все другие слова, сказанные ему сгоряча. Тогда он не придал им значения. Сейчас, когда тень Тимофеева разделила их, может быть, навсегда, эти слова молотом ударяли по сердцу, глаз не давали сомкнуть, мучили и сводили с ума. Он проклинал себя, что дал так легко отнять ее Тимофееву. Он вдвойне проклинал себя, что сразу же по горячим следам не бросился за ними в погоню. И теперь в землянке на склоне холма под стоны затихающей непогоды он не находил себе места, мял и разглаживал подобранный лоскуток плаща, единственное, что осталось от встречи.

Он не понимал, любовь это или что-то другое. Но сердце начинало болеть, когда память вырывала из времени взгляд ее неподвижных глаз, и ладонь вспоминала тепло прижавшегося в испуге тела. Может быть, это тело, эта темная, непонятая душа были лишь эхом, тенью другого тела, другой души, бывшей от Князя за тысячью гор и рек, за колдовскими болотами и лесами, полными кровожадной нечисти, – родной души, до которой самолетом лететь час от силы, а поездом – неполные сутки.

Может быть, это Галина Петровна, перелетев на волшебных крыльях, таинственно вошла в новый образ, заглянула из дали дальней, и сердце Князя и вздрагивает оттого, что в глазах встреченной на дороге отразились ее глаза.

Князь поднялся на вершину холма. Крапленое звездами небо стояло над ним высоко, пятно лунного света растекалось по одежде лесов и запутавшимся в ночной полумгле дорогам. Он вдохнул холодного воздуха. Голова закружилась, Князь присел на траву, чтобы набраться сил. Он сидел на влажной земле и смотрел, как пробираются между глыбами леса освещенные луной поезда. Как рождаются из ничего короткие брехи собак, и белые волны тумана наплывают с востока на город. Начали зябнуть ноги. Князь поднялся и перебрался на поросший мохом бугор. На какой-то миг он забылся, а когда очнулся от забытья, почувствовал на губах сладкую табачную мякоть. Он докурил сигарету и посмотрел на светящийся циферблат. Потом перевел взгляд вниз и отчетливо разглядел, как по краю поляны движется человеческая фигура.

Какое-то короткое время неясная тень внизу пробиралась по открытому месту. Шаг ее был осторожен, ступал человек крадучись, пригнув плечи и голову, и, пройдя с десяток шагов, растворился в темных кустах.

Склон холма, на котором укрылся Князь и на вершине которого он сейчас находился, был покрыт низкорослым ельником. Справа, севернее по склону, тянулся дремучий овраг, сзади холм обрывался и стеной уходил к болоту. Только теперь Князь понял, в каком невыгодном положении оказался. Страха он не испытывал. Слишком длинным было лезвие ножа, по которому он бежал уже пятые сутки кряду. Он прислушался к шорохам леса и вздрогнул, когда услышал далекий тепловозный гудок.

– «Стрела», – тихо сказали сзади.

– Что? – Князь обернулся. Он понять ничего не мог. Он стоял, тараща глаза и от неожиданности опустив руки.

– Опаздывает на полтора часа, под Зубовкой обвалилась насыпь. Хорошо, машинист заметил, а то бы – еще один гроб на колесах. – Человек сидел на земле, поза его была мирной, как он прошел незамеченным – одному Богу известно.

Князь смотрел на него настороженно, ожидая какого-нибудь подвоха. Он молчал.

– Той весной с рельс сошел товарняк. И все под Зубовкой, будто им железной дороги мало.

Человек помолчал, потом посмотрел на небо.

– Распогодилось, луна-то какая. Давно в наших краях не было такой луны. А там, – он показал на город, – луны отродясь не видели. Хозяин света не любит. Старый стал, раньше был не такой.

Человек усмехнулся, по лицу побежали тени и спрятались в морщинках на лбу.

– Значит, в город собрался? А не страшно в город-то?

Князь проглотил слюну.

– Почему я должен бояться?

– Ну, вообще. В городе теперь неспокойно. Говорят, объявился один лихой человек – дома поджигает, людей убивает, грабит…

– Уж не я ли?

– Ты – не ты, по бороде о человеке не скажешь.

– Как вы здесь оказались?

– Пришел.

– Для того, чтобы поговорить о луне?

– Луна – добрый знак. Кто собирается что-то сделать, должен поторопиться. Пока на небе луна – всякое дело сладится.

– Кто вы? Что вам от меня нужно?

– Я? Прохожий. Шел, увидел тебя, дай, думаю, поговорю с человеком.

Князю надоели темные ответы пришельца.

– Послушайте, давайте прямо. Мне нужно найти Тимофеева. Как мне его найти?

– Вопрос серьезный. Понимаю, зачем он тебе нужен. Только ничего у тебя, брат, не получится. Ты прошел два испытания. Первое – испытание камнем, второе – огнем. Остается еще одно. Не самое трудное, но без него ты Тимофеева не достанешь.

– Еще испытание? Какое?

– Третье испытание – водой. Помнишь, Фогель тебе говорил про Мокрого? Видишь, внизу болото? И тогда у камня за ивами было небольшое болотце. Не забыл?

Он помолчал и вдруг на глазах у обомлевшего Князя стал странно преображаться. Тело его расплылось, и будто мелкая рябь покрыла изменившуюся фигуру. Потом он стал оседать, и на месте, где он только что разговаривал с Князем, появилась продолговатая лужица с мерцающей под луной водой. Князь и слова сказать не успел, как вода в лужице вздыбилась, сделалась темной и плотной, и опять перед Князем стоял прежний человек и смеялся:

– Я – Мокрый. Только не думай, что меня к тебе послал Тимофеев. Хозяин мне не указчик. Думаешь, легко всю жизнь просидеть в вонючем болоте? Чесать языком с пиявками да наказывать за грехи лягушек? У меня тоже есть сердце. И оно, между прочим, чувствует, что вскорости ожидаются перемены. Я еще там у камня это почувствовал. А когда появился Фогель, почти и не сомневался, что все это с тобой неспроста.

Он вытащил из-за пазухи бутылку с мутной водой и протянул Князю.

– Вода из Змеиного Яра. Пей.

– Всю? – недоверчиво спросил Князь.

– Пей, сколько сможешь. Вообще-то положено утопить тебя на время в болоте. Но раз ты сильно спешишь, придется ограничится этим.

Пока Князь морщился и пил из бутылки, Мокрый стоял перед ним и тихонечко бормотал под нос. Князь напился и вытер губы. Мокрый спрятал бутылку.

– Теперь иди в город. О! – Он посмотрел на звезды. – Гляди, а ковш-то перекосился. Полегчал медведицын ковшик, неплохо я тебя угостил.

Князь взглянул на ночное небо, но ничего особенного не заметил. Когда он отвел взгляд от звезд, вершина холма опустела. На месте, где только что стоял Мокрый, кроме примятой травы да поблескивающих на ней капель влаги, уже никого не было.

– А Тимофеев? Где мне его искать? – сказал он неизвестно кому.

«Найдешь», – то ли прошелестело в траве, то ли сам по себе возник на слуху ответ.

Князь чертыхнулся в сердцах и бегом заспешил по склону.

16

– Девочка, ты мне нравишься. Ты ведешь себя хорошо, и если так пойдет дальше, я сделаю тебя царицей.

– Если так будет дальше, я к черту разнесу этот замок и обломками завалю твой труп.

– Когда ты говоришь дерзко, ты нравишься мне еще больше.

– Я выжгу тебе глаза.

– Другие пробовали – не вышло.

– Я тебя ненавижу.

– Это неважно. Главное, ты охмурила нашего бородатого друга. Полдела сделано.

– Я его ненавижу.

– А кого ты вообще любишь? Ну-ка, примерь ожерелье из младенческих ноготков. Полюбуйся, тебе понравится. В каждый вставлено по бриллианту. Звенит, как ангельский голос. А как играет!

– Убери свое поганое ожерелье.

– Я думал, у тебя тонкий вкус.

– Подари его своей полоумной сестрице. Пусть прикроет дохлую грудь.

Тень, притихшая у стены на помосте, отвалилась от раскрытого сундука. Карандаш полетел в сторону, а сжавшаяся в кулак рука заходила над трясущейся головой.

– Гадина! Сколько можно терпеть выходки подлой девки. Ее выпустили из стеклянного гроба, а она вместо благодарности обливает нас грязью.

– Оставь, сестренка. Вспомни, какая сама была в молодости.

– Поучи ее лучше плетью.

– И плетью, и железными пауками. Это от нее не уйдет. А еще имеется про запас один очень влюбчивый упырек. Лучшего любовника не придумаешь. Бедняга совсем засох в одиночестве. То-то ему будет потеха.

Тимофеев щелкнул над головой пальцами, и в одной из множества ниш, вырубленных в каменных стенах, возник мерцающий свет. Дверь бесшумно открылась, и из тесного каменного мешка появилась высохшая фигура. Слепо щурясь, словно со сна, существо вышло на середину зала и, увидев перед собой Тимофеева, упало перед ним на колени.

– Вот наш жених. Скажи, чем не красавец? Покажи-ка девочке зубки. – Тимофеев кивком головы показал на сидящую женщину.

Упырь послушно оскалился. С острых верхних клыков на камень упала пена. Он боком стал подползать к женщине, все время озираясь на Тимофеева. Тело его дрожало, и бледное неживое лицо покрылось темными пятнами.

Тимофеев смотрел, улыбаясь. Потом громко сказал: «Хватит», – и из ниши, загородив проход, выглянул огромный паук. Он выбросил липкую нить, она опутала упыря целиком, и паук, быстро перебирая лапами, втащил его обратно в туннель. Тяжелая дверь захлопнулась, и Тимофеев кивнул головой.

– Не сердись, я ведь шучу. И на сестренку не обижайся, ты же знаешь мою сестренку. Не пристало будущей царице сердиться. Ты только подумай, какую власть я тебе дарю.

– Власть? Над этими полутрупами, которыми ты заселил город? Пропившимися домовыми, которых ты согнал сюда силой? Беззубыми ведьмами? Выжившими из ума колдунами? Такими дохляками, как этот? – Она показала на нишу. – Что толку властвовать над отставной нечистью. Что они могут? Заговаривать зубы прохожим?

– Они многое могут, если ими правильно управлять.

– Так я тебе и поверила, что ты поделишься со мной властью. У тебя свое на уме.

– У тебя будет книга. У кого книга, у того и власть. Ты же давно мечтаешь вернуть себе книгу.

– Ты сам когда-то хитростью выманил ее у меня. Тоже в любовь играл. Я тебе поверила. Дура была.

– Но теперь-то ты поумнела. Да и я уже не тот, что был раньше. В мои годы в любовь играть не приходится. Стар я стал для любви. Так что – книга к тебе вернется, и теперь от тебя зависит, как ты поведешь себя с этим бородатым ослом. Он уже в городе, мне только что сообщили. Я приказал, чтобы его не трогали до поры. Он будет искать меня, чтобы совершить благородный подвиг. Что может быть благороднее, чем вырвать из рук злодея прекрасную даму. Я устрою так, чтобы он почувствовал себя героем. Пусть спокойно совершает свой подвиг. Пусть тебя освободит. Я даже двух-трех своих олухов не пожалею ради его тщеславия.

Он говорил, и пальцы его сжимались, как клещи.

– А пока мы с тобой расстанемся. Отдохни, детка, ты хорошо поработала. А что, неужели тебе не понравилось ожерелье?

Он поднес ожерелье к пламени догорающей на столе свечи. На низком сводчатом потолке дрогнули и зашевелились тени. Женщина отвела глаза. Тимофеев с легким смешком подбросил его на ладони, а потом, размахнувшись резко, швырнул в раскрытый сундук.

– Как хочешь.

Он опять щелкнул пальцами, и в зал, неслышно ступая, вошли два рослых слуги.

– Проводите царицу в ее покои.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил он сидящую у сундука на помосте, когда женщину увели.

Та со злостью плюнула в пол.

– Я ей не верю. Смотри, братец, ты затеял игру с огнем. Видел, какое нынче небо над городом? Когда-нибудь бывало такое, чтобы в небе над городом открыто светила луна? А звезды? Да они над тобой смеются, эти мерзкие светляки. Кругом все только и ждут, когда кончится твоя власть. Только о том и мечтают.

– Не говори, сестра. Я и сам иногда просыпаюсь ночью в поту, будто и не от камня родился. Мне тоже бывает страшно.

Тимофеев опустил плечи и уставился на холодный пол. Потом поднял голову вверх.

– А звезды, – сказал он резко. – Звезды – это пустое. Луна, звезды – все это ненадолго. Просто мне было не до того, сама знаешь.

Звякнули в сундуке монеты. Существо, сидящее на помосте опять принялось за свой бесконечный счет. Так продолжалось долго. Свеча совсем оплыла. Электрические светильники, спрятанные за резными пилястрами, почти не давали света. Зыбкая полутьма наполняла пространство зала. Тускло отсвечивали монеты, прозрачные пряди волос той, что склонилась над сундуками, отливали мертвенной желтизной.

– Раньше ты был не таким, – раздался голос с помоста. – Раньше тебе до всего было дело. Братец, – звон монет прекратился, – ты постарел.

Тимофеев с минуту молчал. Насупленным неподвижным взглядом он буравил камень стены. Свеча погасла. Он примял пальцами дымящийся фитилек и ответил, не поднимая глаз:

– Я – бессмертный, а бессмертные старыми не бывают. Я всегда был таким, таким родился, всегда себя таким помню.

– Я не про тело. Кость у тебя крепкая, знаю. А там, под костью, внутри?

– Ты о чем, сестра? Что-то я перестал тебя понимать.

– Последнее время мне стало казаться, что чем дольше мы с тобой живем на земле, тем больше ты становишься мною. Что-то в нас поменялось местами. Ты стал мягче и говоришь по другому.

– Ты разве не я? Разве ты не моя половина?

– Так было, но меняются не одни люди. Даже камень со временем превращается в рыхлый песок.

– Сестренка, не надо меня пугать. Я камень, и буду камнем. Оставим ненужный спор. Я устал и сейчас пойду. Скоро вся эта маета кончится. Пришлому я дал отсрочку до вечера. Вечером мы устроим праздник – праздник моей победы. Нашей победы, сестра.

С помоста донесся смешок, и громко зазвенели монеты.

– Бородатый сбрил бороду – думает, что без бороды его не узнают. Мои слуги, черные муравьи, собрали все до последнего волоска. Здесь в ладанке у меня клубок, скатанный из его волос. Я наполню его душу печалью, чтобы приблизить вечер. Пусть умирает в печали.