Текст книги "Бажов"

Целую тебя, Пуличка, в лоб. Рида»[111]111
  Там же.


[Закрыть].

Этот брак продлился почти 40 лет – разлучила их только смерть. Вообще чета Бажовых, по воспоминаниям всех окружающих, – и близких, и посторонних, – была на удивление гармонична, даже неправдоподобно идеальна.

Из воспоминаний Бориса Полевого о посещении дома Бажовых в 1949 году:

«На комоде стояла уже повыгоревшая фотография в старинной проволочной рамке. Молодой белокурый мужчина с шелковистыми усиками и пушистой бородкой снят со стройной черноокой девушкой с волевым, умным лицом.

– Это мы с Валюней после свадьбы. Видите, какая она у меня была. Всё у нас пополам, и горе, и радость. И как я ей только не надоел, удивляюсь, – говорит он, краем глаза лукаво косясь на жену. ‹…›

В заключение приведу слова П. П. Бажова, сказанные им на своём семидесятилетии (до его смерти остаётся меньше года):

– Мы всегда досадливо оглядываемся на камень, о который споткнулись на пути, но почти никогда не вспомним с благодарностью о тех людях, которые протоптали нам широкую и удобную тропу через лес или через топь. Для меня эту тропу в жизни проложила моя жена Валентина Александровна, которая взяла на себя все житейские заботы и тяготы, которые так осложняют жизнь. Благодаря ей я прошёл жизнь по утоптанной тропе и мог спокойно работать»[112]112
  Бажова-Гайдар А. П. Глазами дочери: К 100-летию со дня рождения П. П. Бажова. С. 132.


[Закрыть].

Вот ещё несколько писем, открывшихся совсем недавно в результате работы исследователей Объединённого музея писателей Урала, они как нельзя лучше передают атмосферу, царившую в этой доброй патриархальной семье:

«В. А. Бажовой

Конец ноября 50 г.

Милая Валянушка!

Похвалиться пока ничем не могу: положение без перемен. Температура 36,5–36,2, пульс 80–90. Спал всё-таки в эту ночь как будто получше. Днём не тянет ложиться.

Сегодня назначен осмотр профессора Пакулева (фамилию, может быть, назвал не точно). Что из этого будет – не знаю.

Сейчас опять исследование кожи. Вообще, что-то делается. Надо не бояться, что не зря! А пиши мне поразборчивее. Не забывай, что глаза у меня не больно зоркие.

Надо бы, Валянушка, тебе с Еленкой, Сеней и Пермяками сходить на „Каменный цветок“. Сказала бы хоть, что из этого выходит и есть ли чудаки, которые слушают эту оперу.

Ну, будь здорова и не волнуйся.

Твой Павел»[113]113
  Пуличка и Валестёна. Переписка П. П. Бажова с семьёй, 1927–1950 гг. (Из фондов Объединенного музея писателей Урала) // Урал. 2020. № 1.


[Закрыть].

«П. П. Бажову

Конец ноября 50 г.

Милый ты мой Папуличка.

Как ты себя чувствуешь? Как спал ночь? Может, хотя немножечко получше. Может, начали какое лечение? Ты, пулинька, обо мне не заботься. У меня очень много времени уходит на переезды, на переходы. Ну найду вот какое-нибудь ещё занятие себе. Буду читать. Шить.

Сегодня я ночевала у Еленочки. Теперь несколько ночей буду у Пермяков. Ноги что-то заболели, далеко ведь до Еленочки добираться. Всё-таки не могу отказаться от обмена маленькими записочками. Как будто повидаюсь с тобой.

Целую тебя, мой дорогой Пашуточка.

Твоя Валянушка»[114]114
  Пуличка и Валестёна. Переписка П. П. Бажова с семьёй, 1927–1950 гг. (Из фондов Объединенного музея писателей Урала) // Урал. 2020. № 1.


[Закрыть].

«В. А. Бажовой

Конец ноября 50 г.

Ну, Валянушка, начали меня лечить очень энергично. Уколы через каждые три часа, какие-то кисло-горькие жидкости, горячее молоко с боржомом. В результате я всё время занят. Сегодня ночью, несмотря на уколы, спал гораздо лучше предыдущего. Правда, начальный приступ кашля всё ещё труден, но он стал много реже, и его как-то можно стало обходить, не давать ему полной силы. Думаю, что ты понимаешь это, т. к. лучше всех знаешь о трудностях моей постоянной болезни. Вообще, чувствую как будто улучшение. Завтра сама проверишь, не преувеличиваю ли я. Пропуск заказал на тебя и на Сеню, как просила Леночка.

Не получила ли чего-нибудь из дому? В случае, завтра принеси.

Как насчёт оперы „Каменный цветок“?

Сходить, Валянушка, надо, не дожидаясь меня. В предварительном порядке.

Вот и всё. Будь здорова, моя дорогая.

Как будто стало меньше оснований волноваться.

Ладно? Не будешь?

Твой Павел»[115]115
  Там же.


[Закрыть].

3 декабря 1950 года Павел Бажов ушёл из жизни.

Валентина Александровна пережила мужа на 21 год, до конца жизни носила по нему траур и не смирилась с его уходом. Она передала специалистам архив Павла Петровича, сохранила в неприкосновенности обстановку, в которой он жил и работал, поставила лучший в стране памятник ему и приняла активное участие в организации Мемориального дома-музея. То есть сделала всё самое правильное и нужное.

Постскриптум от Валентины Александровны, она его написала сразу после смерти Павла Петровича, разобрав больничные вещи:

«Милый мой, мой хороший, золотко моё родное!

Милый мой угостил меня конфетами. Оставил, очевидно, от завтрака. „Скушай“. „Сейчас скушаю“. Я одну скушала, а другая осталась. Вот и будет „памяткой“.

Эта оставшаяся конфета напомнила мне. Когда мы женились, тоже подарил мне конфету, которая ещё осталась от умершего отца: „Пашутка, храни эту плитку шоколада. Женишься, подаришь своей жене“. Так и было сделано. Скушали вместе»[116]116
  Там же.


[Закрыть].

Глава десятая
Стих первый и последний

 
Пришла зима,
Замерзли реки,
Одели шубы человеки.
 

Александр Пушкин, 1802 год

Ну кто не знает это самое первое стихотворение Александра Сергеевича? Не шедевр? Но ведь это был первый опыт трёхлетнего ребёнка! Шедевры пойдут потом, один за другим.

Кстати, у Павла Петровича Бажова тоже был первый стихотворческий опыт, однако не очень продолжительный. Всё известное поэтическое наследие в 1989 году опубликовала в своей книге «Наш Бажов» Елена Хоринская. Ведь именно она одна из первых рассказала о романтическом периоде в жизни молодого Павла Бажова в далеком 1911 году. А где романтика, там, как водится, и поэзия. Всё случилось в начале лета. Только-только закончился учебный год в Екатеринбургском женском епархиальном училище.

«Незаметно мелькали дни, и приближалось время расставания девушек с училищем, подругами, учителями… 11 июня 1911 года состоялся выпуск – девушкам вручили аттестаты. День был яркий, весёлый, солнечный. Павел Петрович и Валя вышли в сад. Там на скамейке под берёзой состоялся решающий разговор»[117]117
  Хоринская Е. Е. Наш Бажов. С. 111.


[Закрыть].

Именно тогда под шелест первой листвы Бажов делает предложение бывшей ученице, он просит стать её своей женой.

«Завтра Валя должна уехать. Как же быть дальше? Расставаться? Но ведь они полюбили друг друга и решили сохранить свою дружбу навсегда, на всю жизнь. Конечно, о таком серьёзном шаге нужно посоветоваться с мамой и сёстрами. На следующий день Валя уехала домой, в Камышловский уезд, а через несколько недель приехал в Ново-Пышминскую и Павел Петрович, чтобы познакомиться с родными своей будущей жены. Какой это был чудесный день, какая хорошая встреча! Июль, разгар лета. Зелень, цветы, птичье пение, а впереди – счастье…»[118]118
  Там же.


[Закрыть]

По всей видимости, тогда и рождаются эти бажовские поэтические строки:

 
Вижу я яркий сверкающий день,
Выжженный солнцем Пышминский откос,
На смуглом лице от зонта полутень
И мягкую прядь непокорных волос…[119]119
  Там же.


[Закрыть]
 

Такой осталась эта встреча в памяти Павла. Конечно, стихи посвящены ей, его любимой, невесте. И эти строки остались как неожиданная и вместе с тем уникальная находка многогранного бажовского творческого наследия. Но есть и ещё кое-что. И это кое-что также уцелело благодаря супруге Павла Петровича:

«А вечером вдруг налетела гроза, как будто напоминая, что счастье не может быть безоблачным, что в жизни будут и невзгоды и нужно уметь бороться с ними, быть сильными, не довольствоваться только своим уютом, своим благополучием. Иначе Павел Петрович и не думал, иной жизни не представлял»[120]120
  Там же.


[Закрыть].

«В 1911 году… Павел Петрович сделал мне предложение. Наша совместная жизнь сложилась на основе глубокой любви, большой дружбы и доверия. Эти чувства прошли через всю нашу жизнь, не угаснув до последних дней»[121]121
  Там же.


[Закрыть].

В канун свадьбы Павел Петрович посвятил своей невесте такие строки:

 
В даль потемневшую жадно глядели,
Ярко надежды горели в сердцах,
Думы грядой непослушной летели…
Чудилось, будто то жизни невзгоды
На нас ополчились угрюмой толпой,
К светлому храму добра и свободы
Путь заграждая собой.
Об руку смело идём мы вперед,
Крепкую веру храня.
Рано иль поздно, а все же взойдет
Русского счастья заря.
Если же нам суждено не дойти,
Оба погибнем на честном пути[122]122
  Там же.


[Закрыть].
 

Нельзя не согласиться с мнением Елены Хоринской, о том, что это непростое стихотворение, в нём выражена самая сокровенная бажовская мысль, раскрыта цель, которую он перед собой ставит, его мечта. «Рано иль поздно, но всё же взойдет / Русского счастья заря…» – всю свою жизнь Бажов посвятил борьбе за свою мечту, мужественно шёл навстречу этой заре народного счастья. И всегда и везде рядом была его избранница. К слову, она также не чуралась стихотворного слова. Это были пусть юношеские, но искренние, добрые и очень волевые стихи. Те строчки, что я приведу сейчас, Валентина написала в альбом своей подруге Груне. А ведь это ответ на те самые бажовские строчки. Похоже, что даже тогда, в самом начале своего совместного пути, они думали одинаково:

 
Не смущайся в тяжёлые годы —
Верь, надейся и жди,
Что луч света, добра и свободы
Взойдет на тернистом пути!..
 

Глава одиннадцатая
«Старость меня дома не застанет – я в дороге, я в пути»

Строки Владимира Харитонова могли бы стать поэтическим эпиграфом к этой главе про Бажова – заядлого путешественника. Он, конечно, не был дромоманом, ничего маниакального в его «жажде странствий» не было. Часто к путешествиям его подталкивала обычная «производственная» необходимость. Кстати, если бы кто-то взялся подсчитать, сколько времени Павел Петрович провёл в командировках, то непременно бы отметил, что вне дома писатель пребывал очень часто и подолгу. Что интересно, в 1920-е да и в 1930-е годы в командировках он проводил, кажется, даже больше времени, чем в домашней обстановке. Его путешествия начались ещё до женитьбы. И преимущественно это были велостранствия. В них семинарист-отличник вёл без преувеличения серьёзную научную, исследовательскую работу – как он сам выражался, собирал «узколокализованные присловия»[123]123
  Бажова В. А. О муже // Мастер, мудрец, сказочник. С. 6.


[Закрыть], то есть фольклор, характерный только для Уральского региона.

В этом отношении обретение собственной семьи мало что изменило, поездки по Уралу продолжились. Впрочем, были и необычные – не только по Уралу, и не всегда в одиночестве. Воображаемые. Куда только ни отправлялись молодые супруги: Париж, Прага, Лондон, но чаще – Ярославль, Тверь, Владимир… Для эрудита Бажова эти виртуальные, как бы сейчас сказали, путешествия были не менее интересны, чем реальные. Вспоминает Валентина Александровна: «Павел Петрович любил путешествовать, видеть новые места, новых людей. Мечтал он увидеть гораздо больше, чем ему привелось. Ещё в молодости мы с ним любили совершать путешествия по карте. Выберем какой-нибудь город, и Павел Петрович рассказывает, какой он, когда построен, какие реки и леса вокруг, какие памятники старины, но ни в одном из этих городов побывать нам не пришлось»[124]124
  Там же.


[Закрыть].

Однако самый настоящий их совместный вояж всё же случился. В 1911 году новоиспечённые супруги отправились в Крым. Кстати, почему в Крым? Мне так кажется, полуостров манил молодых Бажовых не только вечнозелёными растениями, древними замками и тёплым морем. Уверен, в Верхнюю Аутку на чеховскую Белую дачу, последний адрес любимого Бажовым писателя, супруги обязательно съездили. Это путешествие, в частности вид на горы из окна гостиницы, Валентина Александровна будет вспоминать всю жизнь. Иногда на контрасте, ведь следующий её вояж случится уже в период Гражданской войны. Это будет страшная дорога. Тогда Валентина тайно уехала из Камышлова с маленькими детьми, на перекладных, во вражеском окружении. Она справилась, в награду был, как она сама сказала, лучший из моментов жизни – встреча с мужем после долгой и страшной разлуки. С мужем, у которого к тому времени багаж впечатлений от путешествий заметно пополнился. Давайте попробуем проследить «революционное турне» Бажова.

Итак, из Камышлова в 1918-м он в составе полка Красных орлов попадает в Пермь, где его накрывает «пермская катастрофа». Бажов оказывается в плену, но удачно из него бежит. Сначала в Екатеринбург, затем в Омск, Барабинск, Каинск и село Бергуль. Там он под фамилией Бахеев займётся привычным ремеслом – учительством на целых полгода, но это для прикрытия, а в реальности – приехал партизанить. В конце 1919 года Бажов с красными входит в Усть-Каменогорск. Далее работа в Семипалатинске, где Бажов заболевает малярией. Болезнь совсем лишила его сил. Врачи предлагали единственный выход – перемену климата. В 1921 году по вызову из Камышлова Бажов был откомандирован на Урал. Эту поездку семья будет вспоминать всю жизнь. Плохо вспоминать. И без того больной в дороге он подхватил тиф плюс тяжёлое воспаление лёгких. Полгода жизнь Павла Петровича висела на волоске.

Выздоровел он на Урале и уверял, что его спасла родная природа, по которой так истосковался. Его уносили в лес. Там он сидел целыми днями, наслаждаясь покоем, тишиной, ароматом сосны, прогретой солнцем. К концу лета так окреп, что доктора, которые не надеялись на его выздоровление, удивлённо спрашивали: «Вы с какого курорта вернулись?» – «С нашего, уральского», – отвечал бывший пациент. Валентина Александровна рассказывала: «Павел Петрович любил Урал. Природу, климат нашего края, „зиму с морозцем“. Где бы нам ни приходилось бывать – в Крыму, на Кавказе, в Сибири, на Алтае, его неизменно тянуло на Урал, к его горам, лесам с высокими мачтовыми соснами, прудами и горными озёрами, к людям Урала. Его неоднократно звали в Москву, предлагали квартиру и дачу, но он неизменно отвечал: „Нет лучше Урала! На Урале родился, на Урале и умирать стану“»[125]125
  Бажова В. А. О муже // Мастер, мудрец, сказочник. С. 6.


[Закрыть].

Во второй половине 1920-х годов дорога, по большей части, вела Бажова в село. Особенно частыми были поездки по деревням Ирбитского, Тавдинского и Зайковского районов. В этот период приезжему приходилось довольствоваться, в лучшем случае, койкой в Доме колхозника, обычной историей было и подселение в переполненные номера какого-нибудь сельского общежития. В одном из писем домой он делился с женой деталями проживания: «В том общежитии было намного веселее, проще, но там опять свои известные тебе недостатки. Когда там ночевал, так чуть меня не облевали ночью-то»[126]126
  Пуличка и Валестёна. Переписка П. П. Бажова с семьёй, 1927–1950 гг. (Из фондов Объединенного музея писателей Урала) // Урал. 2020. № 1.


[Закрыть]. Даже писать такое как-то неловко, а каково было Бажову? А вот ещё впечатление от одной из поездок, во время которой Павел Петрович составил весьма нелестное представление об артистах, с коими пришлось соседствовать в гостинице:

«Валянушка!

Продолжаю я оставаться на Тавдинском положении, в № 12, под артистами. Довольно затруднительно это, т. к. среди артистов… С рядовыми людьми эти сверхчеловеки, разумеется, не считаются и устраивают такой ералаш, что нижним довольно скверно приходится»[127]127
  Там же.


[Закрыть].

Уже через пару недель в новом письме Бажов рассказывает жене, что счастливо избежал знакомства со знаменитым тавдинским клопом: «Представь, клопа-то – страшного тавдинского клопа – я так и не видел на этот раз»[128]128
  Там же.


[Закрыть]. Из таких путешествий Бажов привозил массу впечатлений.

В 1930-е годы тогда уже маститый журналист и начинающий писатель Бажов регулярно бывал в Перми и в Краснокамске. Лёгкий на подъём Бажов и другим советовал больше ездить. Приведу ещё одну цитату Валентины Бажовой: «В 1937 году в Комсомольск-на-Амуре, не без влияния отца, уехала наша дочь Елена. Я очень горевала, что она уезжает так далеко, боялась за её здоровье, а Павел Петрович меня утешал: „Зато сколько увидит! Край-то какой! Да будь мы с тобой помоложе, тоже бы махнули. Не горевать, а завидовать надо. Там ещё столько первозданной красоты!“ Это была его обычная формула: „Что можно увидеть и услышать в жизни – нельзя придумать, хоть кожаные штаны просиди“»[129]129
  Бажова В. А. О муже // Мастер, мудрец, сказочник. С. 6.


[Закрыть].

Валентина Александровна вспоминала всегдашнюю готовность Бажова к путешествиям, его страстное желание вырваться за пределы дома.

«– Что-то тянет меня на дорогу, – говорил Павел Петрович.

И, отложив все дела, решал:

– Едем…

Так, сентябрьским ранним вечером 1946 года мы выехали в колхоз „Заря“ Ачитского района, к нашим друзьям Александру Порфирьевичу и Марье Гавриловне Терновым.

Когда выехали на старый Сибирский тракт, памятный Павлу Петровичу с детства, он замолчал, на вопросы отвечал односложно, внимательно всматривался, в сгущающихся сумерках стараясь разглядеть знакомые места, и только временами, как бы проверяя себя, предупреждал:

– Тут, сколько помню, будет крутой поворот, а за ним спуск.

– А тут, посмотрите, плакучие берёзы пойдут, в другом месте таких не увидишь.

Машина наша бежала быстро, водитель, профессор, друг Александра Порфирьевича (Александр Порфирьевич Тернов – председатель правления колхоза „Заря“ Ачитского района. – А. Ф.) был неутомим, и мы на рассвете прибыли в „Зарю“. Нас ждали и нам были рады.

Весь следующий день ходили по колхозу. Александр Порфирьевич с гордостью показывал своё большое хозяйство. Павел Петрович обо всём расспрашивал. Внимательно слушал. Когда пришли на строящуюся плотину, он и Тернов горячо обсуждали возможность разведения рыбы в пруду. Павел Петрович рассказывал, что где-то в подобных условиях попробовали разводить зеркального карпа – не получилось, оказалось, эта рыба довольно капризная и не везде приживается. Спрашивал, не стоит ли посоветоваться с кем-нибудь из знающих людей в Свердловске, чтобы ошибки не вышло.

На участке для нового посёлка посмотрели места, отведённые на строительство домов, больницы, школы, усадеб специалистов. Павел Петрович сказал:

– Вот был бы я агроном или электрик, поселились бы мы с тобой, Валянушка, здесь!

– Ну что вы, Павел Петрович, соскучились бы тут, у нас, – покачала головой Мария Гавриловна (жена Тернова. – А. Ф.).

– О чем? О толчее большого города? О времени, которое тратится на транспорт и пустопорожние разговоры? А что, в самом деле, тишина, воздух как мёд, возможность работать полная, а при желании да при наличии машины, радио, телефона – город рукой подать!»[130]130
  Там же. С. 21–22.


[Закрыть]

Путешествия за границы Урала у Бажова стали случаться довольно часто уже после выхода прославившей его «Малахитовой шкатулки». Конечно, в большинстве случаев пунктом назначения была Москва. Однако историк отечественной техники Виктор Васильевич Данилевский вспоминает, что наиболее дороги для Бажова были его «совместные маршруты» по родным местам писателя. Ездили и в Полевской – на Гумёшки, в Зюзельку, Косой Брод, неоднократно бывали в Нижнем Тагиле, на родине Мамина-Сибиряка в Висимо-Шайтанском заводе. И всюду были встречи. Вот как об этом вспоминает сам Данилевский:

«Совместных маршрутов у нас было много. Где только не пришлось нам побывать вместе!

Начались наши маршруты в 1942 году поездкой в родные места Павла Петровича. Побывали мы в Полевском, где он начал свой жизненный путь. Поднимались на Думную гору, у подножия которой стремительно течёт Полевая, на чьих берегах проходила юность писателя, овеянная его теплыми словами о дедушке Слышко – хранителе тайных сказов уральских рабочих. Взбирались мы на Азов-гopy, с которой так хорошо видны величавые просторы Среднего Урала, его горные цепи, бегущие грядами с холодного севера на далёкий юг.

Как-то особенно легко дышалось здесь, на шестисотметровой высоте. Веял ветер, необычайно лёгкий, неповторимый, о котором и понятия не имеет тот, кто не побывал на горных вершинах Урала.

Остановившись на отмеченной триангуляционным знаком самой высокой точке Азов-горы, творец бессмертных уральских сказов говорил о древней и новой славе Урала. И казалось, не с нами говорит, а со всем родным Уралом, со всей нашей необъятной страной.

Простой и скромный, в своей неизменной тёмно-синей куртке и лёгких сапогах, поглаживая бороду, Бажов стоял под жарким июльским солнцем на командной высоте древнего Каменного пояса, превращённого в мощный арсенал Страны Советов.

А там, внизу, виднелись огромные корпуса заводов, раскинувшиеся на обновлённой земле, дождавшейся того часа, о котором мечтал вещий человек Соликамский, говоривший:

„Будет и в нашей стороне такое времечко, когда ни купцов, ни царя даже званья не останется“.

Побывали мы тогда и на Гумёшках, где, по преданию, скрывалась Хозяйка Медной горы. Не забыли заглянуть на Зюзельку. А потом через Косой брод отправились в обратный путь. Посидели здесь у Чусовой, поглядели по пути на старательские шурфы. И везде видели созидательный труд советского человека, изумительным певцом которого был Бажов.

Много и других наших маршрутов навсегда сохранится в моей памяти. В их числе неоднократные поездки в Нижний Тагил, где когда-то творцы хрустального лака посрамили немца Двоефедю и где теперь новые люди – люди советские, далеко превзойдя сказочных богатырей, творили великие дела.

Побывали мы на знаменитой железорудной горе Высокой и на Красном камне, поглядели на берега, с которых начал свой легендарный путь в Сибирь Ермак с его мужественной дружиной.

Миновав Черноисточенский завод, съездили на Уральский главный хребет – в Висимо-Шайтанский завод, на родину Д. Н. Мамина-Сибиряка.

Везде Павел Петрович встречался и беседовал с сотнями людей. К нему приходили прославленные рабочие и мастера, инженеры и директора заводов.

Часто мы видели у себя в гостинице оживлённые лица ребят, пришедших, чтобы пригласить Бажова в свою школу. Постоянно приходили начинающие писатели. Очень много было встреч с партийными работниками, с которыми Павел Петрович особенно любил беседовать.

Для всех он находил доходчивое слово, всем охотно помогал, радуясь встречам с людьми, общению с народом.

После каждой такой поездки я возвращался всё более обогащенным и тем, что видел в чудесных уральских местах, и тем, что слышал от друга, хорошо знавшего Урал и его людей»[131]131
  Данилевский В. В. Наши маршруты // Мастер, мудрец, сказочник. С. 458–460.


[Закрыть].

Довольно часто в этих поездках Павла Петровича сопровождала Валентина Александровна. Она-то в своих мемуарах и сохранила воспоминание об особом душевном состоянии писателя во время этих путешествий, обращала внимание, что именно эти ощущения и события питали его новыми идеями и интересными наблюдениями.

«Дорога назад запомнилась своей удивительной красотой и рассказами Павла Петровича. Он был весел, оживлён, будто помолодел. Сказала ему об этом. Он рассмеялся.

– Понятно, посмотришь на эти старые берёзы и думаешь: а ведь это всё было точно таким, когда я мальчуганом впервые здесь проезжал, – вот и почувствуешь себя моложе. Вся и разница в том, что сейчас едем на машине и за рулем профессор, а тогда, пятьдесят с лишком лет назад, на ветхом пеганке или на велосипеде. Как будто вчера было: остановился я на развилке Сибирского и Исетского трактов, и тут и там старые плакучие березы, и решаю: куда? На Логиново или на Белоярку? И вся жизнь ещё впереди…

По дороге от Первоуральска вспоминал, как летом 1898 года по совету ветеринарного врача Николая Семёновича Смородинцева для заработка работал в Билимбае на эпизоотии[132]132
  Эпизоотия – одновременное прогрессирующее во времени и пространстве в пределах определённого региона распространение инфекционной болезни среди большого числа одного или многих видов сельскохозяйственных животных.


[Закрыть]. Здесь всё нашел изменившимся. Уже ничто не напоминало юность. Дорога другая, вдали большие каменные корпуса заводских зданий, жилых домов. Здесь перемены подчёркивали, что времени прошло немало…

В середине июля 1948 года мы поехали в Сысерть, куда Павел Петрович всегда ездил с удовольствием. На этот раз поехали по приглашению директора завода гидротурбин. Остановились в маленьком доме гостиничного типа, но старой постройки, в том конце заводского посёлка, который раньше назывался Рым. Утром, когда вышли во двор, Павел Петрович сказал:

– По-видимому, здесь жил раньше торговец средней руки.

– Почему так думаешь?

– А вот, видишь, плитняк. В Сысерти все дворы выстланы плитняком. У самых богатых плиты были тесаные, одинакового размера, у бедноты – осколки, а у среднезажиточных – „возовые“, без отёса, некрупные, умещающиеся на одном возу. Здесь „возовые“, и сад при доме старый и ухоженный.

Наутро на машинах поехали на Тальков камень. Здесь бывали и раньше не раз, но красота этого места всякий раз завораживала. День был солнечный. Старые тальковые выработки сверкали и переливались на солнце, внизу, у подножия, раскинулось прозрачно-зеленоватое озеро с холодной и чистой водой, а вокруг сосновый лес, прогретый солнцем, напоенный ароматом смолы, и выглядело это место не тронутым рукой человека, а созданным природой, чтобы радовать глаз.

Но Павел Петрович хорошо помнил эти места в конце XIX века, когда здесь велись разработки талька и на них работали многие сысертчане.

Когда возвращались в Сысерть, Павел Петрович показывал места детских игр: пляжное место Сивка-бурка (с белой галькой), озеро, где ловились самые большие караси, Потепанову пасеку – и даже вспомнил частушки, которые распевали в заводе в 1905 году:

Потепану (надзирателю) окна вставим,

„Немогутку“ (заводского управителя) за бока!

Заехали в детский санаторий. Павел Петрович поговорил с ребятами, а потом прошлись по территории санатория. Павел Петрович был весел и разговорчив, пока не дошли до аллеи елей. Здесь остановились, он жадно закурил, замолчал, перестал задавать вопросы. Мы с Марией Григорьевной Филитарчик, директором санатория, поговорили ещё о детях и нуждах, о хозяйстве и вернулись к машине.

– Что-нибудь случилось? – спросила я Павла Петровича.

– Ты обратила внимание на эти ели? На Урале ели не растут. Они здесь привозные. Видела, как ровно посажены, по ниточке, под суровым присмотром. Помнятся мне кой-какие рассказы. Надо об этом будет написать… – И опять замолчал»[133]133
  Бажова В. А. О муже // Мастер, мудрец, сказочник. С. 23–24.


[Закрыть].

Кстати, в 1949-м, примерно в это же время Бажов по приглашению Данилевского приедет в Ленинград. Данилевский вспоминает:

«Выйдя из здания Московского вокзала, Павел Петрович остановился и задумчиво сказал:

– А ведь занятно, вроде как по первопутку! Где только ни довелось побывать, даже в старом Петербурге, а Ленинграда так и не видал.

Когда мы уселись в машину, я попросил шофёра ехать быстрее, чтобы гости могли позавтракать и отдохнуть с дороги.

– А нельзя ли помедленнее, – заметил, усмехнувшись, Бажов. – Куда нам спешить? Поехать бы к Финляндскому вокзалу.

Несмотря на то, что ему уже пошёл восьмой десяток, Павел Петрович оставался жизнерадостным, деятельным, неутомимым, всегда стремящимся вперёд.

– Ну что ж! К Финляндскому так к Финляндскому.

По Невскому и Литейному проспектам, через Литейный мост мы приехали на площадь, где запечатлён на вечные времена образ Ленина.

Долго стоял здесь Бажов, глядя на величественную фигуру вождя.

Затем, по требованию Павла Петровича, мы были в Музее Ленина и осматривали исторический броневик, на котором изображён у Финляндского вокзала Ленин, произносящий свою первую речь по возвращении в Россию…

От дома, где помещался когда-то штаб революции, а теперь находится Музей С. М. Кирова, мы направились к набережной, где Большая Невка отделяется от Невы.

Перед нами высился пришвартованный к стенке легендарный крейсер „Аврора“.

Павел Петрович подошёл к часовому, стоявшему на набережной, и со своей теплой, чуть лукавой улыбкой спросил:

– А с часовым разговаривать можно?

Нахимовец сперва подтянулся и деловито посмотрел на нас, а потом молодость взяла своё. Глядя на Павла Петровича, он по-детски улыбнулся и сказал:

– Разговаривать нельзя.

Потом, – видно, уж очень его заинтересовал Бажов, – добавил:

– А спросить можно!

И тут же с мальчишеской хитрецой заявил:

– А я знаю, о чем вы меня спросите! О пушке?

Павел Петрович посмотрел на него из-под бровей, прикрывавших глаза, в которых играли весёлые искорки.

– Правильно. Военный человек всё должен знать. А часовой уж особенно…

На следующий день мы были в Зимнем дворце и осматривали Малахитовый зал.

Пострадавший от гитлеровских бомбардировок, этот зал непосредственно связан с одним из лучших сказов Бажова.

За окнами легко серебрились синие просторы величавой Невы. На противоположном берегу видны были приникшие к земле бастионы Петропавловской крепости, в казематах которой царское правительство тщетно пыталось задушить революционную мысль.

А здесь, перед нами, во всём его великолепии было это единственное в своем роде творение крепостных мастеров. Здесь всё говорило об изумительном искусстве тех, кого воспевал в своих сказах Бажов.

Легко возвышались у продольных стен малахитовые колонны, парами поддерживавшие лепной потолок. Посредине боковых стен расположились выложенные малахитом камины, глядя друг на друга через весь зал. Огромные зеркала, установленные над каминами, как бы раздвигали перспективу, отражая малахитовые колонны и пилястры, заменившие их у боковых стен.

Искусство творцов зала замечательно проявилось в том, как они здесь сумели всё подчинить малахиту.

Они отодвинули как бы на второй план пышные капители и базы колонн и пилястров, изготовленные из литой золочёной бронзы. Также на второй план отходили и золочёная лепка потолка и покрытая золотом затейливая резьба, в изобилии обрамлявшая шесть высоких двустворчатых дверей, отделанных бронзой с золотом.

Как полотно великого мастера не может быть заслонено самой пышной и затейливой рамой, окружающей его, так и здесь весь этот блеск, всё это золото лишь подчеркивало неповторимое великолепие единственного в мире камня, встречающегося только на далёком Урале, в царстве Хозяйки Медной горы.

Мимо нас шли отдельные посетители, проходили гурьбой экскурсанты, которыми всегда полон Эрмитаж. Внимательно осматривая малахитовый зал с его богатствами, все они поглядывали на Павла Петровича, углубившегося в свои думы.

На всём окружающем его здесь была видна рука творцов, которым он посвятил своё проникновенное слово.

В отблесках малахитовых колонн и пилястров, казалось, видны лица горных мастеров из его сказов, постигших самое душу камня и умевших раскрывать его чары так, что они продолжают волновать и в наши Дни.

Огромная малахитовая ваза, стоявшая в простенке между окон, вызывала совершенством своих форм и подбором рисунка малахита мысль о бессонных ночах Данилы, мастерство которого было столь совершенным, что считалось народом вынесенным из чудесных подземных садов.

Павел Петрович остановился у стола с малахитовой столешницей. В её полированной поверхности отражался, усиливая природную игру камня, своеобразный рисунок стоявшей на столе шкатулки.

Сентябрь в Ленинграде обычно хорош. На этот раз он был великолепен. За две недели пребывания Бажовых не пришлось увидеть даже малое облако.

– Самый солнечный город, оказывается, – не раз шутливо говорил Павел Петрович, усаживаясь в машину.

Две недели с утра до поздней ночи мы колесили по Ленинграду и его пригородам.

До Зеленогорска – по северному побережью и до Лебяжьего – по южному побережью Финского залива, пожалуй, не осталось сколько-нибудь примечательных мест, в которых не побывали бы мы в те дни.

Павел Петрович хотел увидеть буквально всё, чем богат и славен Ленинград и его окрестности.

Мы совершили много поездок в заводские районы. Неоднократно проезжали через площадь, в центре которой возвышается величественная фигура Сергея Мироновича Кирова.