Текст книги "За океаном и на острове. Записки разведчика"

Москва послевоенная

По возвращении домой в октябре 1946 года я надеялся прожить в Москве два-три года, прежде чем меня направят в другую командировку. Мы мечтали получить комнату, обставить ее и начать жить, как другие мои товарищи. Главное, хотелось помочь моим родным – матери, брату-инвалиду Геннадию и сестрам, которые за время войны порядком наголодались и обносились.

Я часто приезжал в родные пенаты. Привозил продукты, носильные вещи, которые родственники могли продать на рынке и купить себе необходимую одежду и обувь, давал деньги. Расспрашивал их, как они прожили военные годы. В первые же дни войны братья Борис и Геннадий были призваны в армию. 3 июля 1941 г. сестры Тася и семнадцатилетняя Аня были мобилизованы на трудовой фронт и севернее Брянска работали на земляных оборонительных укреплениях. В связи с приближением гитлеровских войск они в сентябре возвратились в Москву. Но через месяц мать и сестры были эвакуированы в совхоз под Свердловском, в котором стали работать. В наших пенатах остались лишь дедушка и отец, отказавшиеся эвакуироваться. В декабре 1941 года умер дедушка. В 1942 году в боях под Старой Руссой брат Геннадий потерял ногу и был ранен в правую лопатку. По выходе из госпиталя он стал инвалидом первой группы и возвратился в наш родной деревянный домик. Для ухода за инвалидами – отцом и братом – в апреле сорок второго из эвакуации возвратилась мать. В сентябре 1942 года умер больной отец.

В апреле 1943 года возвратились из эвакуации сестры, и обе по трудовой мобилизации сразу же были направлены работать на заводы.

В Министерстве иностранных дел я продолжал числиться по прикрытию. Меня назначили третьим секретарем во вновь создаваемый отдел по делам Организации Объединенных Наций, который возглавлял опытный дипломат С. А. Виноградов, работавший до этого долгое время советским послом в Турции. В одной комнате со мной сидели молодые дипломаты Капустин, Попов и Фомин, с которыми у меня сложились хорошие отношения. Зарплаты ребятам не хватало, и они по материалам агентства ТАСС писали заметки, статьи по международным проблемам, которые иногда удавалось опубликовать в советских газетах или журналах.

Запомнилась весна 1947 года. Большинству москвичей выделили одну-две сотки земли в Подмосковье. Посадочный материал частично давали, но больше приобретали сами. В начале мая, когда наступили теплые дни, москвичи, вооружившись лопатами и граблями, захватив еду, в первый выходной день выехали на перекопку участков, а через неделю на посадку картофеля.

Помню, целые картофелины мы разрезали на три-четыре части, так чтобы в каждой был прорастающий глазок, и сажали их. Стояла сухая погода, и вскоре мы отправлялись поливать посадки. Потом ездили окучивать их.

В середине мая меня вызвали в отдел кадров МИД, где представили нашему послу в Англии Г. Н. Зарубину. Он расспросил меня о семье, какую работу я выполнял в Нью-Йорке, знаю ли я английский язык. Находившийся с ним сотрудник английского отдела министерства заговорил со мной по-английски. После пятиминутного разговора он сказал послу, что я свободно владею языком. Посол посмотрел мое дело и еще раз удостоверился, что я недавно сдал экзамен по английскому на «отлично». В конце беседы он предложил мне должность второго секретаря посольства в Англии. Я сказал, что не могу дать положительного ответа, не поговорив с женой. Когда посол услышал, что жена окончила языковой институт, затем изучала английский в Колумбийском университете и знает язык лучше меня, он сказал, что в посольстве, если жена пожелает, найдется работа и для нее.

В тот же вечер о состоявшейся беседе с Зарубиным я доложил начальнику своего отдела. Руководство разведки сразу же дало мне указание, чтобы я согласился на командировку в Англию. Позднее мне начальник отдела сказал, что сделанное послом предложение пришлось очень кстати, так как наше руководство само хотело через месяц начать оформлять меня в долгосрочную командировку в Англию. На следующий день я нашел Зарубина и сказал, что согласен поехать к нему. Он поблагодарил меня:

– Молодец. Об этой поездке не пожалеешь. Если будешь серьезно относиться к делу, я дам возможность приобрести опыт настоящей дипломатической работы.

Затем он сказал, что сейчас же даст команду отделу кадров срочно начать мое оформление. А прощаясь, посоветовал, чтобы перед отъездом я обязательно побывал в отпуске и отдохнул.

К себе в разведслужбу я приходил обычно в восемь вечера, после окончания работы в МИД и ужина. Из довоенного Иностранного отдела разведка выросла в Первое управление. Но это управление было совсем небольшим по сравнению с Управлением стратегической службы США, в котором работало свыше тридцати тысяч человек. Уже в конце войны деятельность УСС стала переориентироваться с Германии и Японии на Советский Союз. После войны разведка Вашингтона создала в Западной Германии мощную разведывательную организацию во главе с бывшим гитлеровским генералом Райнхардом Геленом. Ее укомплектовали кадровыми сотрудниками нацистских спецслужб. Перед геленовской организацией была поставлена задача вести разведку против советской зоны оккупации Германии, восточноевропейских стран народной демократии и, конечно, против СССР.

Не могу сказать точно, сколько человек тогда было в нашем Первом управлении. Судя по количеству присутствующих на общих собраниях сотрудников разведки, в центральном аппарате вместе с канцелярским персоналом было занято не более шестисот человек.

В Отделе научно-технической разведки, который действовал во всех развитых капиталистических странах, насчитывалось не более тридцати оперативных работников. Примерно половина из них была занята на американском и английском направлениях. Сначала меня зачислили в американское, которое размещалось в одной большой комнате. Каких-то конкретных оперативных дел за мной не закрепили. Руководство привлекало меня к выполнению отдельных разовых поручений. По указанию начальника я провел для сотрудников отдела три часовые беседы о своем опыте разведывательной работы в США. Две из них были интересными, коллеги меня внимательно слушали и задавали много вопросов. Третья получилась неудачной. Мне просто пороху не хватило: я не имел достаточных теоретических знаний разведывательного дела.

В мае меня перевели на английское направление. Там я стал изучать агентурно-оперативную обстановку на Туманном Альбионе. Читал книги по истории, государственному устройству Англии, о политических партиях и, конечно, о развитии английской техники и науки. Ознакомился с отчетами о работе лондонской резидентуры за последние два года, а также с делами на действующую и законсервированную агентуру.

В середине июля 1947 года я поехал с женой в дом отдыха в Махинджаури, около Батуми. Туда добирались трое суток в переполненном плацкартном вагоне. Заведение оказалось никудышным. Оно скорее напоминало общежитие. Я спал в комнате на шесть человек, где стояли железные кровати с провисшими сетками. Точно такие же условия были для женщин. Кормили неважно. Жена и я много времени проводили на хорошем песчаном пляже, иногда ездили гулять в знаменитый Ботанический сад на Зеленом мысу. Побывали в Батуми, столице Аджарии. Иногда принимали участие в волейбольных сражениях. После двенадцати дней отдыха меня вызвали в горотдел НКВД в Батуми и показали телеграмму, где указывалось, что мне нужно срочно возвращаться в Москву.

В столицу прибыли 9 августа. Начальник отдела сообщил: вызвали меня в связи с тем, что мне необходимо 30 августа на пароходе «Белоостров» отплыть в Лондон. Билеты уже заказаны. Срочный вызов объясняется тем, что в Лондоне через двенадцать дней после прибытия нужно провести явку с очень важным агентом, источником ценной информации по атомной проблеме. Я направлялся в Англию в качестве заместителя резидента по научно-технической разведке.

Отдел уже составил план моей предотъездной подготовки. Со следующего дня я приступил к его выполнению. Кроме изучения сугубо оперативных дел и проблем в нем предусматривались беседы с ученым (фамилию называть не буду), специалистом по атомной проблеме. Он ознакомил меня с принципиальной схемой устройства атомной бомбы, с терминологией, употребляемой в научных учреждениях Англии, которые разрабатывают ядерную проблему. С ним я досконально изучил задание и вопросы, которые мне предстояло обсудить на первой встрече с агентом. Его звали Клаус Фукс.

Решали вопрос, где и каким образом следует проводить личные встречи с агентом, с тем, чтобы их не зафиксировала английская служба контршпионажа.

Другие оперативные дела на источников лондонской резидентуры я изучал с начальником английского направления. Три недели выделялось на оперативную подготовку и устройство личных дел.

Ночным поездом я с семьей выехал в Ленинград. Сутки мы прожили в гостинице «Астория», а затем сели на «Белоостров»…

Прежде чем перейти к рассказу о моем пребывании и работе в Великобритании, я хочу кратко охарактеризовать международную обстановку в первые послевоенные годы. Именно с учетом этого строилась деятельность нашей резидентуры в Лондоне.

Что скажу прежде всего? Пожалуй, вот что. В этот период правящие круги Соединенных Штатов – у власти тогда находилась администрация, возглавлявшаяся президентом Гарри Трумэном, – опираясь на огромную экономическую мощь, созданную за годы Второй мировой войны, и монопольное обладание атомной бомбой, поставили перед собой цель создать единый фронт капиталистических государств для борьбы против СССР и его союзников.

Пусть простит мне читатель, если я повторю старые истины. Но ведь речь идет о времени почти полувековой давности, и многое стерлось в людской памяти. А «зеленая» молодежь вообще о том, можно сказать, не слыхивала.

И все же это исторический факт, который не вычеркнешь, что Уинстон Черчилль 5 марта 1946 г. выступил в американском городе Фултоне с речью, в которой объявил «крестовый поход против коммунизма» (замечу, что слова, взятые в кавычки, можно было прочитать на следующий день в газете «Нью-Йорк таймс»). И от него, этого факта, никуда не денешься. На Востоке говорили, что в своей речи лидер британских консерваторов провозгласил, если не официально, то по существу, начало «холодной войны». Правда, на Западе утверждали, что растянувшийся на сорок лет конфликт первым начал Советский Союз. Не берусь сейчас судить, кто здесь прав, а кто виноват. Главное, что сейчас обе стороны, понеся, к сожалению, огромные потери – по меньшей мере от двух до трех миллионов человеческих жизней унесли «локальные конфликты» за время «холодной войны», – набрались уму-разуму и решили: так жить нельзя. Они, кажется, перешли на деле, а не на словах к мирному сосуществованию на принципах взаимовыгодного партнерства и добрососедства.

Но тогда, в середине 40-х годов, наши бывшие союзники по антигитлеровской коалиции выдвинули программу американо-английского господства в мире, рассчитанную не на ближайшие годы, а на многие десятилетия. Были разработаны доктрины «сдерживания» и «отбрасывания» коммунизма, в которых доказывалось: Вашингтон и его союзники должны проводить в отношении СССР и дружественных к нему государств только политику с позиции силы. Москва, мол, признаёт лишь «кулачное право». Поэтому разработчики доктрин рекомендовали ограничить или вообще приостановить экономические, торговые и культурные отношения с советским блоком. Прекратить предоставление Советам кредитов, запретить туда ввоз современной технологии, в которой мы так нуждались после войны. Ведь нашему народу долгое время пришлось отказывать себе во всем, чтобы одержать победу над общим врагом – фашистской Германией и ее сателлитами.

По этим доктринам Соединенные Штаты должны были проводить неограниченную гонку атомного и обычного вооружений, вынуждая Советский Союз тратить большие, даже непомерные, средства на оборону, вместо того, чтобы расходовать их на восстановление промышленности и сельского хозяйства, на строительство и другие жизненно необходимые нужды. Такая политика, по замыслу творцов доктрин «сдерживания» и «отбрасывания», должна была поставить Сталина на колени. Для ее практической реализации во второй половине 1947 года в США провели реорганизацию высшего государственного руководства. Был учрежден Совет национальной безопасности (СНБ) во главе с президентом – структура, где решались вопросы войны и мира. Кроме того, были созданы министерство обороны и комитет начальников штабов четырех родов войск – армии (сухопутных сил), ВВС, ВМС и морской пехоты – для руководства и координации всех военных усилий. В прямое подчинение СНБ вошло Центральное разведывательное управление, учрежденное для координации деятельности дюжины специальных служб – гражданских и военных; ведения самостоятельных разведывательных операций всеми средствами во всем мире; подготовки президенту и другим руководителям государства национальных разведывательных оценок и иной разведывательной информации.

Исходя из директивы, что само существование Советского Союза представляет угрозу Соединенным Штатам, созданные центральные органы управления в 1948–1950 годах разработали ряд планов по свержению существующего строя в СССР и в странах Восточной Европы.

Впрочем, первый план атомного нападения на СССР, как свидетельствуют не так давно опубликованные архивные документы, был подготовлен еще в конце 1945 года. Он известен под кодовым названием «Тоталити». Через три года президенту Трумэну представили новые планы – «Чариотир» и «Флитвуд». А в 1949 году еще один, более совершенный план «Дропшот».

Главное во всех этих планах превентивной войны, их сердцевина – нанесение внезапного удара атомными бомбами по главным административным, промышленным и стратегическим центрам Советского Союза. В Вашингтоне ставку на молниеносную атаку делали еще и потому, что в Пентагоне считали: она нанесет непоправимый ущерб военно-экономическому потенциалу Советов, поскольку, по данным американской разведки, руководители Кремля не ожидали внезапного нападения США на СССР.

План «Тоталити» намечал разрушение двадцати самых важных советских городов атомными и обычными бомбами, сброшенными с самолетов, которые вылетят с баз в Англии и других западноевропейских стран. Планы «Чариотир» и «Флитвуд» исходили из того, что в первые тридцать дней войны будут сброшены сто тридцать три атомных заряда уже на семьдесят пунктов. Из них восемь на Москву и семь на Ленинград. Войну намечалось начать 1 апреля 1949 г. По плану «Дропшот» наносился еще более мощный бомбовый удар. Начало военных действий назначалось на 1 января 1950 г. В течение трех месяцев планировалось сбросить триста атомных и двадцать тысяч тонн обычных бомб на объекты в ста городах.

Все эти планы предусматривали, что за атомными бомбардировками последует оккупация американскими войсками Советского Союза. По секретной директиве Совета национальной безопасности № 20/1 от 18 августа 1948 г. там должен быть установлен новый режим, который:

а) не располагал бы большой военной мощью;

б) в экономическом отношении сильно зависел бы от США и западного мира;

в) не имел бы большой власти над главными национальными меньшинствами, населяющими СССР;

г) не создавал бы «железный занавес» или нечто похожее на него на своих границах.

Вдумайтесь: речь тут шла не о чем ином, как о ликвидации существовавшей власти в СССР и о его уничтожении как великой державы.

Почему же правящие круги США отказались от своих намерений в конце 40 – начале 50-х годов? Как сейчас стало известно, планы превентивной войны против СССР вызвали крупные споры в Вашингтоне. Там нашлись здравомыслящие политики, которые доказывали: одержать победу над Советским Союзом с помощью массированных бомбовых ударов, даже атомных, – дело нереальное. Соединенные Штаты вполне могут проиграть войну. Приводились при этом такие доводы:

1) прирожденные мужество, терпение, стойкость и патриотизм подавляющей части населения СССР;

2) отлаженный и четкий механизм, с помощью которого Кремль централизованно управляет Советским Союзом и всем социалистическим блоком;

3) идейная привлекательность теоретического коммунизма;

4) способность советского режима мобилизовывать население в поддержку военных усилий, что было доказано в войне против фашистской Германии;

5) удивительное упорство Советской Армии вести боевые действия в труднейших условиях, как это продемонстрировали первые два года Великой Отечественной войны.

Противники третьей мировой войны в Вашингтоне отмечали также, что, по их оценке, несмотря на большие потери от атомных бомбардировок в первые дни, СССР сможет в течение двадцати суток занять Западную Европу, а через шестьдесят с помощью интенсивных бомбардировок вывести из строя главного американского союзника – Англию с ее базами, имеющими первостепенное значение для американской бомбардировочной авиации. К исходу шести месяцев боевых действий Советы оккупируют северное побережье Средиземного моря от Пиренеев до Сирии, станут контролировать Гибралтарский пролив и захватят нефтяные районы на Ближнем Востоке…

Даже из этого беглого обзора политической и военной обстановки в тогдашнем мире непредубежденный читатель наверняка может сделать вывод: существовала реальная опасность новой войны. А раз так, он поймет, почему главными задачами советской разведки и, естественно, ее лондонской резидентуры были:

– выявление секретных планов Вашингтона и Лондона о подготовке войны против СССР и

– получение достоверной информации о ходе работ в США и Англии по созданию и совершенствованию ядерного оружия.

Мы – в Англии

«Белоостров» в караване других судов входил в Темзу во время прилива, когда вода в реке течет вспять, из океана в ее верховье. Уровень воды поднялся на несколько метров, и наш пароход с помощью буксира зашел в док, и за ним закрылись шлюзы.

Нас встретил представитель советского консульства и отвез в гостиницу. Это был страшно обшарпанный, грязный, старый отель, частично разрушенный бомбой при налете немецкой авиации во время войны. Нас привели в мрачную комнату с пожухлыми обоями, давно нестиранными занавесками. Кругом – пыль и грязь. Сотрудник консульства объяснил, что в Лондоне много жилых домов и гостиниц разрушено бомбардировками. Жилья не хватает. Все отели переполнены. Они целую неделю искали для нас номер и ничего не могли подыскать, кроме этого. Пришлось покориться судьбе.

На следующий день я пришел на прием к послу Г. Н. Зарубину. Георгий Николаевич определил мой участок работы в группе по внутренней политике Англии, а потом я затронул вопрос о жилье. Посол подтвердил, что это очень трудная проблема, но сказал, что дал указание консульским работникам найти для моей семьи в ближайшие дни что-нибудь получше.

Через неделю я переехал в другое место, так как в отеле были не только плохие условия, но и высокая плата за проживание. Нам предоставили новое жилье – большую комнату в двухэтажном деревянном доме, который во время войны был также разрушен и около двух лет пустовал. Полгода назад предприимчивое руководство нашего торгпредства купило его, сделало косметический ремонт и стало селить там советских командированных. Но и в этом доме мы прожили всего два месяца. В нем было каминное отопление и затхлый воздух с запахом гнили и пыли. Утром мы всегда вставали с больной головой.

Затем по объявлению в газете мы нашли хороший пятиэтажный кирпичный дом, в котором пожилая пара англичан, проживавшая в трехкомнатной квартире, сдавала две просторные меблированные комнаты за 33 фунта стерлингов в месяц. Хотя это было дорого для нас (моя зарплата составляла девяносто фунтов в месяц), комнаты, чистые и уютные, так нам понравились и так захотелось пожить в приличных условиях, что мы перебрались сюда. Однако на этом наши переезды не кончились. Жена скоро начала жаловаться, что ей не хватает денег на покупку новых носильных вещей, необходимых во влажном английском климате. И через полгода мы решили найти квартиру подешевле. Нам повезло. Один из наших дипломатов возвращался в Москву и освобождал двухкомнатную квартиру в муниципальном доме, квартплата за которую была всего десять фунтов стерлингов. По дешевке мы у них купили и мебель.

Дом был трехэтажный, кирпичный, старый, не очень благоустроенный, но зато по нашему карману. В этой квартире стояла старенькая ванна, а вода подогревалась газовой колонкой. Чтобы колонка заработала, нужно было в особое приспособление опустить монету в один шиллинг и нажать рычажок. Приходилось запасаться полдюжиной монет, чтобы помыться как следует. Но в общем мы остались довольны квартирой и прожили в ней до конца командировки.

Наше материальное положение улучшилось, когда жену пригласили работать на полставки в торгпредство. Двухлетнюю дочку отдавали на целый день в частный английский детский сад. Жена была довольна своим новым положением, работа ей нравилась: она принимала посетителей, печатала письма по-английски. Лучшей практики для закрепления английского языка и не придумаешь. Кроме того, у нее каждый день оставалось четыре часа свободного времени для хозяйственных нужд. В детском саду Наташка быстро научилась болтать по-английски. Поэтому между собой мы стали говорить только на этом языке. Дочка часто в субботу и воскресенье с английской подружкой или одна играла с куклами в углу большого крыльца дома, а мы из окна второго этажа присматривали за ней.

В 1947–1948 годах на основные продукты в Англии выдавались карточки, но больших очередей мы не видели. Мне запомнились две детали. В лондонских магазинах продавали мясо двух сортов: импортное – из Аргентины – и местное. Аргентинское мясо из-за долгого хранения в замороженном виде на пароходах-рефрижераторах, когда оттаивало, становилось серо-синим. Но по цене было доступно всем. Местное, английское мясо отличалось высоким качеством, но стоило в четыре раза дороже, и его покупали только состоятельные семьи. Сахар и чай продавали также по карточкам. Норма чая считалась весьма приличной, а сахара – маленькой. Англичанам же, которые пьют очень крепкий чай четыре-пять раз в день, наоборот, не хватало чая, а сахар оставался. Поэтому жена каждый месяц производила обмен с соседкой-англичанкой излишков нашего чая на их излишки сахара.

В те годы жизненный уровень англичан, как они говорили, резко упал. Средняя семья тогда жила очень скромно. По сравнению с американцами британцы хуже питались, хуже одевались и очень мало могли себе позволить тратить на культурные нужды.

В 1947–1950 годах, хотя у власти находилось лейбористское правительство, оно в своей внешнеполитической деятельности покорно следовало за антисоветской политикой правящих кругов Соединенных Штатов, которые в это время стали военным, политическим и экономическим центром капиталистического мира. Роль Великобритании, особенно в области мировой экономики, сильно уменьшилась в результате Второй мировой войны. Поэтому она стала младшим партнером в американо-английском альянсе, хотя это больно ущемляло гордых британцев. Но положение обязывает, и консерваторы полностью поддерживали внешнюю политику лейбористов.

Под давлением Вашингтона лейбористское правительство проводило политику «сдерживания» коммунизма. Вопреки интересам английского народа власти резко сокращали традиционные экономические и торговые связи с Советским Союзом.

Каждые два-три месяца министерство торговли по договоренности с Америкой публиковало постановление на нескольких страницах с длинными списками машин, приборов, отдельных изделий машиностроительной промышленности, которые запрещалось продавать СССР. Все это было направлено на замедление процесса восстановления советской экономики.

А теперь небольшой экскурс в историю наших взаимоотношений с Англией. На протяжении столетий, боясь, как бы Россия не стала сильной в политическом и военном отношении, Лондон в своей внешней политике преследовал цель, во-первых, по возможности добиваться, чтобы народы России были разъединены, а во-вторых, замедлить ход ее экономического развития. Еще в середине XVI века, когда Иван Грозный провозгласил себя царем всея Руси и стал вести борьбу за национальное объединение, Англия долгое время продолжала свою торговлю с отдельными княжествами.

Во время поездки в Голландию и Англию в 1697–1698 годах Петр I нанял более тысячи голландских и английских корабельных мастеров и моряков, помощь которых была нужна ему при создании русского флота. Царь договорился, что правительства этих двух стран будут принимать русских моряков на практику в их флотах. Вскоре, однако, Голландия и Англия увидели в этих действиях русского царя угрозу их владычеству на морях и приняли меры, чтобы не выполнить достигнутые соглашения.

В 1703 году русский посол в Голландии Матвеев, донося об отказе местных властей принять на морскую практику четыре тысячи русских солдат и матросов, писал, что «им то дело ненадобно, чтобы наш народ морской науке обучен был». В эти же годы англичане обрабатывали русских моряков, чтобы они не возвращались на Родину, а парламент Англии принял закон, запрещавший принимать на практику во флот русских. В 1719 году английский король приказал всем своим подданным, находившимся на морской службе в России, немедленно вернуться домой.

Еще более жесткую политику в отношении нашей Родины Англия совместно со своим заокеанским партнером стала проводить со времени Октябрьской революции. Они были вдохновителями иностранной интервенции. Черчилль и Трумэн в 1946 году провозгласили начало «холодной войны».

Хозяева средств массовой информации Великобритании в 1947–1949 годах постоянно вели клеветническую кампанию, лживо утверждая, что СССР вынашивает планы агрессии против стран Западной Европы. В действительности же они хорошо знали, что это не так и что усиленными темпами к развязыванию атомной войны против Советского Союза готовятся руководящие круги США при согласии Англии.

Острая политическая борьба между советскими и западными представителями развернулась на 5-й сессии Совета министров иностранных дел четырех держав – СССР, США, Англии и Франции, проходившей с 2 ноября по 15 декабря 1947 г. в Лондоне. Советскую делегацию возглавлял В. М. Молотов, а его заместителем был А. Я. Вышинский.

На заседаниях рассматривали главным образом вопрос о заключении мирного договора с Германией. Советская делегация предложила безотлагательно создать общегерманское демократическое правительство. Западные делегации, возглавляемые госсекретарем США Дж. Маршаллом, министрами иностранных дел Англии Э. Бевином и Франции Д. Бидо, противились этому.

Советская делегация добивалась, чтобы Германия как можно быстрее выплатила репарации, причитающиеся СССР в соответствии с решениями Ялтинской и Потсдамской конференций. Однако западные державы преднамеренно ставили палки в колеса, заявляя, что Германия должна вначале восстановить свою промышленность, выплатить недавно предоставленные ей западными странами кредиты и лишь затем решать вопрос о репарациях Москве.

Заседания сессии проходили в напряженной атмосфере взаимных обвинений. Иногда Молотов закуривал и молча слушал выступавших, что, по словам людей, хорошо знавших его, означало, что он нервничает. В такие моменты от советской делегации остро, едко говорил Вышинский. Помню, был случай, когда английский министр Э. Бевин, хваставший своим «пролетарским происхождением», отвечая Вышинскому, уколол его:

– Вы не имеете права выступать от имени советского трудового народа. Вы меньшевик. Вы выходец из буржуазии. Вышинский немного подумал, а затем изрек:

– Да, господин Бевин, мы оба с вами предатели. Я предал буржуазию, чтобы защищать дело советских трудящихся, а вы предали английский рабочий класс и стали защищать буржуазию. Во время сессии все сотрудники советского посольства работали почти круглые сутки. В первый же день посол поручил мне ежедневно обеспечивать телефонную связь между посольством и Москвой. Я заблаговременно связался с Парижем, который дал мне линию на Западный Берлин. Далее меня подключили к Восточному Берлину. Там военный телефонист ответил, что он не может без разрешения своего капитана дать Москву. В разговоре с офицером выяснилось, что он тоже должен вначале переговорить с вышестоящим начальником и так далее. Кончилось все это тем, что я в шестнадцать часов не получил Москву. Меня вызвал Зарубин. Когда я вошел в его кабинет, он, сидя на диване, разговаривал с Молотовым. Посол спросил, где Москва? Я рассказал, почему не мог получить телефонную линию.

Слушавший мои объяснения Молотов заметил:

– Молодой человек, когда вы будете вновь связываться с нашим представителем в Берлине, скажите, что это Молотов должен разговаривать с Кремлем.

Выйдя из кабинета, я по телефону помощника посла стал снова добиваться связи с Москвой. Через две минуты Кремль был на проводе. В последующие дни наши представители в Берлине давали кремлевскую телефонную линию через десять – пятнадцать секунд, и Молотов докладывал Сталину о только что закончившемся заседании.

Через неделю Зарубин поручил мне в двадцать четыре часа подготовить справку об английском обществе пилигримов, которое пригласило выступить с речами министров иностранных дел Англии, Франции, США и СССР на их торжественном собрании. В тот же день я попросил знакомого журналиста посетить это общество и по имеющимся материалам составить справку на две-три страницы, отразив в ней структуру, состав, политическую направленность этой организации. В девять утра я получил от него текст и на его основании составил справку на одну страницу, из которой следовало, что во главе общества пилигримов стоят богатые люди, консерваторы, ратующие за прочный союз Англии и США и проводящие антисоветскую политику.

В назначенное время я вручил справку помощнику посла, который тут же зашел в кабинет и передал ее. Зарубин попросил меня подождать, пока он ее прочтет. Минут через пятнадцать помощник попросил меня зайти к послу. Как только я открыл дверь, я увидел стоявшего Молотова со справкой в руках. Он сказал, что прочитал, она составлена хорошо, но в ней нет главного.

– В справке вы не сделали предложения, принимать мне приглашение или нет, – пояснил министр. – Скажите мне об этом прямо сейчас. Я, конечно, разволновался – ситуация была для меня крайне необычной, – но, призвав на помощь все свое самообладание, спокойно ответил, что не советовал бы принимать приглашение, и изложил свои мотивы.

Молотов обратился к послу:

– Ну как, Георгий Николаевич, согласимся с мнением молодого дипломата?