Текст книги "Исследователи древностей Москвы и Подмосковья"

В том же выпуске «Временника», где увидела свет заметка Нечаева, напечатана статья профессора истории Московского университета Ивана Дмитриевича Беляева (1810–1873) «Несколько слов о земледелии в древней Руси». Наряду с письменными источниками автор использовал и археологические, в частности, серп из Авдотьина. Беляев полагал, что он происходит из погребений славян-язычников и относится в X веку.[88]88
  Беляев И. Д. Несколько слов о земледелии в древней Руси // Временник общества истории и древностей Российских. Т. 22. С. 38, 39.


[Закрыть]

Четвертый исследователь подмосковных курганов – Алексей Алексеевич Гатцук (1832–1891) вел раскопки уже в 1860-х годах, но по подходу к ним теснее связан с предшествующим периодом, чем с последующим.[89]89
  О нем: Ельницкий А. Гатцук Алексей Алексеевич // Русский биографический словарь. СПб., 1914. Гааг—Гербель [Т. 4]. С. 270–273; Слуцкий С. С. Алексей Алексеевич Гатцук // Памяти отца-наместника Леонида, А. А. Гатцука, Н. А. Попова и А. А. Котляревского. М., 1893. С. 360–367; Лепехин М. П. Гатцук Алексей Алексеевич // Русские писатели. 1800–1917. М., 1989. Т. 1. С. 531.


[Закрыть] Богатый украинский помещик Гатцук учился в гимназии и университете в Москве, потом служил на юге России, а выйдя в 1861 году в отставку, навсегда обосновался в первопрестольной. Тут он сблизился с А. Д. Чертковым, В. И. Далем, В. Ф. Одоевским, И. С. Аксаковым, М. П. Погодиным и занялся издательской деятельностью. Главной продукцией его были «Крестовые календари» и, как приложение к ним, «Газета Гатцука». В своих мемуарах «Жизнь для книги» И. Д. Сытин говорил, что для миллионов русских читателей долгое время календарь был единственным источником знаний, и помянул добрым словом двух своих предшественников в издании календарей – сподвижника Петра I Якова Брюса и А. А. Гатцука.[90]90
  Сытин И. Д. Жизнь для книги. М., 1960. С. 68.


[Закрыть] Действительно, в «Крестовых календарях» мы увидим не только справки о церковных праздниках, чинах, мерах веса, железных дорогах, судебных учреждениях и т. д., но и статьи научного характера. Составлять их помогали профессора университета О. М. Бодянский и М. П. Погодин. Что касается газеты, выходившей в 1875–1888 годах, то это первая русская иллюстрированная политическая газета. Интересны в ней биографические очерки примерно о семистах русских и зарубежных деятелях. Гатцук написал несколько научно-популярных брошюр. Одна посвящена Николаю Копернику, вторая – археологии. Эта книжка, «Старина Русской земли», подготовленная в 1866 году при горячей поддержке В. Ф. Одоевского, до революции переиздавалась еще восемь раз. Доступный для каждого рассказ о первобытной эпохе сопровождался более чем семьюдесятью рисунками разнообразных древних вещей. Ценно и то, что тут дан список научных учреждений, куда следует передавать археологические находки.

Все вместе взятое свидетельствует об определенном вкладе Гатцука в русское просвещение. Но есть и другая сторона дела. Это был человек крайне консервативный, и все, что он выпустил из печати, проникнуто духом охранительства. В сущности его брошюры для того и написаны, чтобы убедить читателей – ни теория Коперника, ни открытие каменного века не поколебали церковные догмы. Некоторое время Гатцук был ближайшим союзником М. Н. Каткова. Потом рассорился с ним. Вскоре разорился. Доживал свои дни в бедности. (Похоронен в Донском монастыре).

Увлечение историей привело Гатцука к разборке собрания древностей А. Д. Черткова[91]91
  Гатцук А. А. А. Д. Чертков и его библиотека // Русский Архив. 1863. Вып. 1. Стб. 1—10; Он же. Еще древние вещи Чертковского собрания // Русский архив. 1864. № 11–12. Стб. 1255–1258.


[Закрыть] и к раскопкам курганов в Подмосковье. Исследовал он их в 1863 и 1864 годах в двух группах у деревни Потапово в Подольском уезде (ныне районе). В статьях об этих работах нет четкого описания курганов и находок, нет и рисунков. Неясно даже, сколько всего насыпей было вскрыто.[92]92
  Гатцук А. А. Исследования курганов Московской губернии в 1863 и 1864 годах. М., 1865 (приложение к тому 1 «Древностей» – Трудов Московского Археологического общества).


[Закрыть] В этом отношении Чертков стоял гораздо выше своего преемника. Все же кое-какие полезные наблюдения были и у Гатцука. В 1947 году О. Н. Бадер соглашался с его тезисом, что к югу от Москвы-реки курганов много больше, чем к северу.[93]93
  Бадер О. Н. Материалы к археологической карте Москвы и ее окрестностей // Материалы и исследования по археологии СССР. 1947. № 7. С. 160.


[Закрыть] Вслед за Чертковым Гатцук считал курганы Подмосковья очень древними, принадлежащими «бронзовой старине», но, пожалуй, яснее, чем он, определил те два больших этнических массива, с которыми могли быть связаны эти памятники. Речь должна идти или о финноязычных мерянах (последнее упоминание о них в русских летописях под 907 годом), или о славянах. Не без колебаний он склонялся к тому, что «насыпало эти курганы племя чудское», т. е. меряне.[94]94
  Гатцук А. А. О курганах, господствующих в Московской губернии // Чтения в Обществе истории и древностей Российских. 1863. Кн. 4. С. 141–156.


[Закрыть] К решению волновавшего его вопроса он задумал привлечь антропологов, что послужило толчком к массовым раскопкам курганов в 1864–1865 годах, ставившим своей целью создание коллекции черепов.

Этого Гатцук совсем не хотел. Вместе с тринадцатью другими любителями древностей во главе с графом Алексеем Сергеевичем Уваровым (1825–1884) в 1864 году он участвовал в основании Московского археологического общества. Статья о раскопках у Потапова напечатана в приложении к первому тому трудов этого общества. На третьем археологическом съезде, созванном тем же обществом в Киеве в 1874 году, Гатцук прочел доклад о «сторожевых курганах», доказывая, что это миф и все холмы возведены над захоронениями.[95]95
  Гатцук А. А. О сторожевых курганах // Труды III археологического съезда. Киев, 1878. Т. 1. С. XXV, XXVI.


[Закрыть] Он ратовал за то, чтобы именно Археологическое общество, а не Общество любителей естествознания взяло на себя исследование подмосковных могильников. При его жизни этого не произошло. Раскопки вели в основном биологи, а их публикации очень раздражали Гатцука.

Уже отойдя от полевой работы, он поместил в «Чтениях Общества истории и древностей Российских» «Заметку о каменных бабах близ Москвы».[96]96
  Гатцук А. А. Заметка о каменных бабах близ Москвы // Чтения в Обществе истории и древностей Российских. 1870. Кн. 3. С. 123–129.


[Закрыть] В ней говорилось об изваяниях, осмотренных автором в имении Нарышкиных у Кунцева и в имении графа С. П.Румянцева (брата государственного канцлера) в Зенино. Нет никаких сомнений, что обе статуи, типично половецкие, привезены в Подмосковье с юга для украшения помещичьих парков. Но Гатцук настаивал на том, что это местные московские древности, и добился того, что фигуру из Зенина перевезли во двор Румянцевского музея. Еще недавно она стояла в вестибюле нового здания Российской Государственной библиотеки.

В той же «Заметке» Гатцук подвел итоги своих занятий наукой и с явной, но не вполне оправданной гордостью писал: «мне первому в Москве человеку пришлось указать, что вся почва Московской губернии покрыта густо курганами, и они не случайные, не татарские, а курганы предшественников славян».

Знакомство со статьями Черткова, Нечаева, Гатцука и основными вехами их биографий дает нам представление об особом типе деятелей русской культуры, давно уже исчезнувшем, но когда-то игравшем большую роль. Это просвещенные дворяне – любители старины, образованные, начитанные, но не влившиеся в ряды профессиональных ученых, а оставшиеся дилетантами, в добром значении этого слова (от dilettare – доставлять удовольствие). Знание древних и новых языков, всесторонняя гуманитарная подготовка, полученная дома, поездки за рубеж с посещением университетских центров, музеев, раскопок позволяли этим людям рассматривать любое заинтересовавшее их явление русской жизни в широком контексте, что, как правило, было недоступно пришедшему им на смену поколению разночинцев. О куске хлеба этой плеяде думать не приходилось. Награжденный Демидовской премией Чертков тут же вернул ее Академии наук как пожертвование на издание ее трудов. Выпрашивать средства на раскопки у правительства или меценатов, к чему вынуждала жестокая бедность Ходаковского, ни Нечаеву, ни Гатцуку надобности не было.

Все это обеспечивало дворянам-дилетантам чувство какой-то легкости, свободы в их занятиях. А занимало их все – и бабочки, и минералы, и гербарии, и монеты, и инкунабулы, и курганы. Это и хорошо и плохо. Разбросанность неминуемо вела к поверхностности, ошибкам в трактовке тех или иных сложных вопросов, вызывая критику и насмешки из лагеря узких специалистов. Читая книги Черткова о Сицилии или о ранних славянах, сталкиваешься то с яркими мыслями, тонкими наблюдениями, прорывами к чем-то очень важному и для многих из нас сегодня недостижимому, то с поразительными заблуждениями и явными провалами. Заметка Гатцука о каменных бабах в Подмосковье – другой пример тех же слабостей.

Дворяне-дилетанты неизбежно должны были уступить место ученым с четко очерченным кругом исследований, с глубокой специальной подготовкой, строго выверенными методами работы. Так было во всем мире, и иначе быть не могло. Но любопытно одно место в переведенной у нас книге французского ученого Жана Клода Гардена «Теоретическая археология». Сторонник структурализма, призывающий коллег к математизации нашей науки, к созданию систем и незыблемого понятийного аппарата, вдруг неожиданно со вздохом вспоминает о «Путешествиях», оставленных нам дилетантами XVII – начала XIX века. С грустью признает он, что новая археология не возместит утрату той прелести, что заключена в этих старых наивных сочинениях.[97]97
  Гарден Ж. К. Теоретическая археология. М., 1983. С. 264, 265.


[Закрыть] Эту неувядаемую прелесть чистого незаинтересованного процесса познания сохранили и публикации русских археологов-любителей начала XIX века.

И последнее. Выше не раз упоминалось имя Пушкина, и в связи с Макаровым, Ходаковским и Калайдовичем, и в связи с Иванчиным-Писаревым, Чертковым и Нечаевым. Славянская археология родилась в пушкинскую эпоху. И это закономерно. Высший взлет русской дворянской культуры дал миру не только гениального поэта и замечательную архитектуру, но и науку об отечественных древностях. Поднять ее на современный уровень суждено было уже не дворянам, а разночинцам. В сущности, и Ходаковский, и Калайдович, дворяне по происхождению, предвосхищали по складу своему тип, вышедший на первый план в середине XIX века, – тип бедняка, живущего службой, но погруженного целиком в свои научные изыскания.

Все же этот этап в развитии русской культуры в начале XIX века был впереди. Основы археологии Москвы и Подмосковья закладывались в среде, близкой к пушкинскому кругу.

Глава 3
А. П. Богданов и широкие раскопки курганов в Подмосковье

Из пушкинской эпохи мы должны перенестись сразу в совершенно иное время – шестидесятые годы позапрошлого столетия. Несмотря на героизм русских солдат и матросов, оборонявших Севастополь, николаевская Россия потерпела поражение в Крымской войне. Новый царь Александр II вынужден был встать на путь реформ. Было отменено крепостное право. Разрабатывались и проводились в жизнь другие реформы – земская, судебная, военная. Ослаб цензурный гнет. На политическую арену выступило поколение «шестидесятников». Герцен и Огарев в «Колоколе» и «Полярной звезде» продолжали обличать крепостников, ретроградов и звали к коренным переменам. В самой России в легальной печати вели революционную пропаганду Чернышевский, Добролюбов, Писарев.

Именно в этот период общественного подъема началось массовое исследование подмосковных курганов. На первый взгляд, никакой связи между тем и другим нет. Можно скорее удивляться тому, что тогда нашлись люди, озабоченные не борьбой за справедливый социальный строй, а таким сугубо специальным делом, как раскопки древних могил. Но ни парадокса, ни случайности здесь нет. Была строгая закономерность.

К середине XIX века огромных успехов достигла биологическая наука, прежде всего эволюционная теория. В 1859 году вышла книга Чарлза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора». В 1856 году найдены костные останки неандертальца – нашего далекого предка, сохранившего в своем строении ряд примитивных, унаследованных от обезьяны, черт. Религиозная догма о сотворении человека Богом была поколеблена. Бурное развитие переживала молодая наука антропология, и тот ее раздел, что посвящен происхождению человека – антропогенезу, и тот, что именуется расоведением и исследует физические различия между населением разных районов и людьми разного времени.

События в мире биологии воспринимались революционными демократами не как что-то чужое, не имеющее значения для сегодняшних задач, а, напротив, как нечто чрезвычайно актуальное, как оружие борьбы с силами реакции. Об антропологии, ниспровергающей библейские мифы и показывающей неодолимую силу прогресса, в 1860-х годах много писали в русских журналах Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев, П. Л. Лавров, Н. В. Шелгунов, А. П. Щапов и другие участники революционного движения тех лет. Одновременно печатались переводы английских, немецких и французских книг о древнем человеке, труды Ч. Дарвина, Т. Гексли, Ч. Лайелла, К. Фогта.

Надо было откликнуться на открытия мировой науки и профессуре русских университетов. Отклики были разными. Упоминавшийся выше профессор истории М. П. Погодин опубликовал в 1873 году рассчитанную на широкую публику книгу «Простая речь о мудреных вещах», где яростно, но неубедительно спорил с Дарвином, Писаревым и теми, кто разделял новые идеи о происхождении человека. Молодые биологи И. М. Сеченов, И. И. Мечников, К. А. Тимирязев популяризовали идеи Дарвина и сами внесли заметный вклад в развитие эволюционного учения. Судьба этих профессоров сложилась нелегко, особенно в те годы, когда период реформ закончился и реакция перешла в наступление на завоевания предшествующих лет. Труды Сеченова запрещала цензура. Мечникова вынудили покинуть Новороссийский университет и уехать за рубеж. Тимирязев ушел из Московского университета.

Была и третья группа ученых, пытавшихся согласовать официальные установки с новыми веяниями, не порывая со старым, ладя и с церковными кругами, и с чиновниками из Министерства просвещения, исподволь вводить в русскую науку то, что дала передовая биология. Положение таких людей тоже было непростым. Начальство смотрело на них с подозрением, молодежь презирала за приспособленчество. Противоречивые чувства вызывает их деятельность и сегодня. И все же эти люди в определенной мере способствовали прогрессу отечественной науки, помогли ей выстоять в годы реакции, накопили много новых фактов, наметили интересные направления исследований. К числу таких людей принадлежал Анатолий Петрович Богданов, с чьим именем как раз и связаны широкие раскопки подмосковных курганов.

Современники его не любили. «Никого так не ругают в Москве, как Богданова» – писал он сам о себе. Его ученик Д. Н. Анучин, рассказывая об учителе в некрологах и записях для себя, скрепя сердце признавал, что покойный резко выделялся из университетской среды, совершал порой сомнительные поступки, хотя в целом сделал много полезного.[98]98
  Анучин Д. Н. О людях русской науки и культуры. М., 1952. С. 237–275.


[Закрыть] В XX веке деятели такого типа, как Богданов, встречались чаще, чем в XIX столетии. Это не столько педагоги, не столько кабинетные исследователи, сколько организаторы, дельцы буржуазного склада (что не мешает им иметь учеников и солидные публикации).

Богданову посвящен большой и содержательный очерк в монументальном труде «Русские биологи-эволюционисты до Дарвина», созданном видным историком нашей науки Борисом Евгеньевичем Райковым.[99]99
  Райков Б. Е. Русские биологи-эволюционисты до Дарвина. М.; Л., 1959. Т. 4. С. 203–467. Из этого издания заимствованы и цитаты из неопубликованных мемуаров А. П. Богданова (С. 215, 432).


[Закрыть] По его мнению, решающую роль в формировании характера и жизненных принципов этого ученого сыграли происхождение и впечатления детских и юношеских лет. Действительно, история его жизни необычна.

В начале октября 1834 года в сторожке церкви села Богородицкого Воронежской губернии был найден подкидыш. Младенец лежал в красивой корзинке и в шелковом белье. Хозяйка соседнего имения – молодая вдова Е. Ф. Татаринова – взяла ребенка к себе в дом. Он рос как барчук в помещичьей семье. Большое участие в его воспитании приняла мать Татариновой, тоже вдова, княгиня Г. Н. Кейкуатова. Официально усыновлен мальчик не был. Под обычной для подкидышей фамилией – Богданов (Бог-дал) – его записали в крестьяне. Анатолий жил в холе и неге, как вдруг пришла беда. Татаринова неожиданно скончалась, и приемыш оказался крепостным ее наследников, родственников покойного мужа. Дворня принялась измываться над вчерашним барчонком. С большим трудом приемной бабушке удалось вызволить своего любимца.

Но сложности продолжались. Мальчика надо было учить, а устроить «крестьянина» в губернскую гимназию в николаевские времена было делом немыслимым. Помогло лишь ходатайство архиепископа Воронежского и Задонского Антония, почему-то заботившегося о судьбе Анатолия. В гимназии проявились большие способности подростка. Еще на ученической скамье он написал свою первую статью, напечатанную в «Воронежских губернских ведомостях». Все эти годы он чувствовал себя в ложном положении. Подкидыш, мужик, получавший в то же время изрядные суммы от бабушки, оставался чужаком для однокашников – детей из дворянских, но зачастую обедневших семей. Отсюда, по собственному признанию, развились те свойства характера, что всегда отталкивали от него людей, – скрытность, завистливость, мстительность, притворство.

Окончив гимназию, в 1851 году Богданов поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. И это прошло нелегко. До завершения курса со званием кандидата (в 1855 году) Анатолий числился крестьянином, и бабушка платила за него подати. Он жил теперь одной мыслью – выбиться в люди любой ценой. «Наболело бесправие подкидыша». Юноша стремился завоевать внимание и покровительство профессоров. Его студенческая работа «О признаках определения формаций осадочных пород» была рекомендована к печати крупным геологом профессором Г. Е. Щуровским и удостоена серебряной медали. Руководителем студента в университете стал профессор зоологии Карл Францевич Рулье – сторонник эволюционной теории, блестящий педагог, о чьих лекциях с восхищением писал Герцен. Дорожа своими взаимоотношениями с профессурой, Богданов и здесь не сумел сойтись со сверстниками. Они видели в нем лишь выскочку и подхалима.

С окончанием университета наметился перелом к лучшему. Для подготовки к профессорскому званию Богданова послали в командировку за рубеж. За 15000 рублей, данных бабушкой, он купил деревянный дом в Спасопесковском переулке. Посещение Германии, Бельгии, Франции позволило молодому ученому познакомиться с новейшими достижениями западноевропейской науки, малоизвестными в России, изолированной от Запада в годы николаевской реакции. Интересовался Богданов тогда преимущественно зоологией, в особенности проблемой акклиматизации животных, увлекавшей Рулье в конце его жизни. Возглавляемый Рулье Комитет по акклиматизации готовил Акклиматизационную выставку, состоявшуюся в 1858 году в манеже и предопределившую открытие Московского зоологического сада. Богданов вошел в этот Комитет и был одним из организаторов зоосада. Уже в эти молодые годы он занял несколько хорошо оплачиваемых должностей и с гордостью сообщал бабушке, что получает 1400 рублей в год.

Дальше опять пошли неприятности. Защита магистерской диссертации «О цветности пера птиц» в 1858 году едва не кончилась провалом. Работа была написана наспех, и оппоненты оценили ее невысоко. Только письмо тяжело больного Рулье ученому совету с добрыми словами о диссертанте спасло его. Вскоре Рулье умер. На факультете началась борьба за освободившееся место. В ней победил Богданов, искусно обойдя других претендентов, пожалуй, более заслуженных (вероятно, в предвидении этого он и спешил с защитой). С тех пор жизнь Богданова была навсегда связана с Московским университетом. В двадцать три года он адъюнкт, в двадцать девять лет, в 1863 году, – экстраординарный профессор, заведующий Зоологическим музеем.

В эти годы он похоронил свою приемную бабушку, оставившую ему приличное наследство, и узнал, наконец, кто же его родители. Матерью его была не кто иная, как эта самая «бабушка», а отцом – не кто иной, как архиепископ Антоний.

Не все шло гладко. Из Комитета акклиматизации Богданова выжили. Составленный им учебник естествознания для гимназий вызвал отрицательные отзывы специалистов. Большинство коллег считало молодого профессора не настоящим ученым, а ловким, беспринципным карьеристом. Но со временем его энергия, целеустремленность заставили многих признать, что он способен и на большие, полезные для науки и родины дела.

В 1863 году по инициативе Богданова было основано Общество любителей естествознания при Московском университете. Президентом избрали престарелого Г. Е. Щуровского, но фактически руководителем был Богданов. После смерти Щуровского он сменил его, но через три года передал этот пост своему ученику Д. Н. Анучину. Казалось бы, нужды в новом научном объединении не было. Ведь с 1805 года при университете успешно работало авторитетное Общество испытателей природы. Но постепенно определился совершенно разный профиль этих объединений. Общество испытателей было замкнутым кружком кастовых специалистов, изредка собиравшихся на закрытые заседания. В Общество любителей естествознания принимали всех желающих. Заседания были открытыми, приобретая порой характер лектория, публичных диспутов. В этом сказался дух эпохи, демократического движения шестидесятых годов. В 1864 году в Обществе любителей естествознания появились отделения антропологии и этнографии, отсутствовавшие в Обществе испытателей. Новая организация хотела откликнуться на достижения быстро развивавшейся за рубежом науки, стать пропагандистом ее в России.

Помня об успехе Акклиматизационной выставки, Богданов задумал новую выставку – антропологическую. Для сбора экспонатов понадобилось провести ряд командировок и экспедиций. Именно тогда Богданов и его помощники приступили к раскопкам подмосковных курганов, чтобы извлечь из них древние вещи и черепа. Материалов было собрано много, но выставка, открывшаяся в 1867 году, получила название не Антропологической, а Этнографической, что объяснялось, скорее всего, тактическими соображениями (как бы не испугать начальство). Экспозиция опять была развернута в манеже и пользовалась большой популярностью у москвичей. На основе ее возник Этнографический (Дашковский) музей, просуществовавший до 1941 года, когда он был слит с Музеем этнографии народов СССР в Ленинграде.

В манеже были показаны сотни археологических находок, в частности, из курганов в окрестностях Москвы. Изучению черепов из этих захоронений посвящены две работы Богданова – предварительное сообщение «Курганное племя Московской губернии» и монография «Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии».[100]100
  Богданов А. П. Курганное племя Московской губернии // Московские университетские известия. М., 1865. № 1. С. 123–144 и отдельно; Он же. Материалы для антропологии курганного периода в Московской губернии // Известия Общества любителей естествознания… 1867. Т. 4.


[Закрыть] За эту книгу в 1867 году ему без защиты диссертации присудили докторскую степень.

В 1876 году в Московском университете по предложению Богданова была выделена кафедра антропологии. Предназначалась она для его ученика Дмитрия Николаевича Анучина (1843–1923), по завершении курса посланного в зарубежную командировку. Но в условиях реакции, начавшейся после убийства Александра II народовольцами, в 1884 году кафедра была закрыта. Анучину пришлось перейти на кафедру физической географии, хотя параллельно и очень плодотворно он занимался и антропологией.[101]101
  О нем: Карпов Г. В. Путь ученого. М, 1958; Алымов С. С. Дмитрий Николаевич Анучин: «Естественная история человека в обратном смысле этого слова» // Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи. М., 2004. С. 7—49.


[Закрыть]

В 1872 году состоялась следующая выставка– Политехническая, приуроченная к двухсотлетию со дня рождения Петра I. Размах ее был особенно велик. В Манеж она не поместилась, а раскинулась в шестидесяти двух павильонах, построенных в Александровском саду и вдоль кремлевской стены по берегу Москвы-реки. После закрытия выставки решено было создать в Москве Политехнический музей, куда и передали большую часть экспонатов.

В известной мере и Российский исторический музей обязан своим возникновением Политехнической выставке. Там был особый Севастопольский отдел, отражавший героизм русской армии и флота в Крымской войне. Организаторы отдела обратились к царю с ходатайством об открытии в Москве исторического музея и передаче туда собранных материалов. Разрешение на это было дано, и выделена правительственная субсидия. Начались строительство здания музея и сбор коллекций.

Давно задуманная Антропологическая выставка 1879 года была более камерной, чем предшествующая. Она находилась только в Манеже, но потребовала огромной подготовительной работы. Богданов, его сотрудники и добровольные помощники немало поездили по России в поисках разнообразных экспонатов. В ряде мест провели раскопки. На выставку пригласили ведущих иностранных ученых. Они, как и русские исследователи, выступали здесь с докладами, так что по сути дела это был международный антропологический конгресс. Он свидетельствовал о быстром развитии русской науки.

И на этой выставке материал из Подмосковья занял видное место. Помимо вещей из курганов демонстрировались макеты этих погребальных сооружений, сделанные в натуральную величину на основе раскопок у Сетуни и села Покров в Подольском уезде (ныне районе).[102]102
  Анучин Д. Н. Антропологическая выставка 1879 г. Описание предметов выставки. Отдел доисторический // Известия Общества любителей естествознания… 1879. Т. 35. С. 12.


[Закрыть]

Из выставки родился еще один московский музей – Антропологический. Он работает и сейчас в старом здании университета.

При организации всех трех выставок в полной мере проявились как положительные, так и отрицательные черты Богданова. Каждый шаг давался нелегко. Прежде всего, правительственных субсидий профессор не имел вовсе, или они сводились к жалким подачкам. Нужно было найти меценатов и использовать их капиталы в своих целях. Богданов умел с ними обращаться.

Создатель Музея изящных искусств в Москве И. В. Цветаев писал: «При всяком отказе я вспоминаю совет, данный мне… Богдановым… никогда не падать духом, встречая отказы, равнодушие и даже противодействие. „Не дают – подите к соседу“, – смеясь, говорил он».[103]103
  И. В. Цветаев создает музей. М., 1995. С. 101.


[Закрыть]

На Этнографическую выставку 10000 рублей пожертвовал помощник попечителя Московского учебного округа В. А. Дашков, на Политехническую особенно охотно раскошелились московские купцы-толстосумы. Железнодорожный магнат П. И. Губонин (в произведениях Щедрина он именуется «Губошлеповым» и «Забубониным») дал 20000 рублей. Фабрикант и владелец железных дорог К. Ф. фон Мекк подарил университету 25000 рублей на организацию кафедры антропологии.

Третьей выставке – Антропологической – не повезло. Предварительно от купцов Ф. А. Терещенко и Л. С. Полякова было получено 60000 рублей. Эти деньги истратили на поездки для сбора экспонатов, приобретение их и т. д. Несмотря на успех у публики, плата за входные билеты не покрыла расходов. Остались изрядные долги, и Богданов до самой смерти возмещал их из своего кармана.

Но к финансовым заботам трудности не сводились. Выставки вызывали и глухое сопротивление со стороны реакционеров. Когда Антропологическая выставка была в основном готова, в Петербург пришел донос о предосудительных замыслах, воплощенных в открываемой экспозиции. Министр просвещения Д. А. Толстой потребовал убрать ряд экспонатов. Богданов обратился тогда к митрополиту московскому Макарию. Тот побывал в Манеже и сообщил в столицу, что ничего вредного не увидел. Открытие сопровождалось молебном, после чего епископ Ростовский Амвросий благословил «труды русских ученных, веру оправдывающие и веру утверждающие», т. е. только те, что не входят в противоречие с Библией. Иностранные гости вместе с устроителями выставки ездили на прием в Троице-Сергиеву лавру, и у французских антропологов сложилось даже впечатление, что православное духовенство терпимее к науке, чем католическое.[104]104
  Формозов А. А. Начало изучения каменного века в России. М., 1983. С. 29, 30.


[Закрыть]

Без уступок, лжи, компромиссов, лести, рекламы выставки вряд ли состоялись бы вообще. Это не все одобряли. Ученые осуждали и другое: Богданов прекрасно понимал значение идей Дарвина, но в своих лекциях и статьях никогда не называл его имени, чтобы не раздражать властей предержащих. Это лавирование, умение столковаться и с купцами, и с попами, и с чиновниками (порою профессор находил поддержку и у генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, и у министров-ретроградов Д. А. Толстого и И. И. Делянова) отталкивало от Богданова передовые круги общества.

После Антропологической выставки Богданов уже не брался за предприятия такого рода. Может быть, он опасался нового финансового провала, но скорее дело было в изменении общей ситуации. Реакционные тенденции восторжествовали. Выставки, предназначенные для широкой публики, в верхах считали нежелательными. Свой организаторский талант Богданов проявлял отныне в Московском зоологическом саду, к руководству которым вернулся в 1880-х годах.

И этот этап его деятельности не всегда встречал одобрение у окружающих. Известны брошюра К. А. Тимирязева «Пародия науки» о ботанической лаборатории, открытой при Зоосаде, и фельетон А. П. Чехова «Фокусники» – об аналогичной зоологической лаборатории.[105]105
  Тимирязев К. А. Пародия науки // Собр. соч.: В 10 т. М., 1937. Т. 3. С. 379–386. Чехов А. П. Фокусники // Поли. собр. соч.: В 30 т. М., 1979. Т. 16. С. 246–251.


[Закрыть] Напомню, что Чехов жил тогда на Кудринской и, конечно, не раз бывал в Зоосаде. Он писал, что звери там мрут с голода, а на дорожках гремит музыка, по вечерам устраивают фейерверки. Перед открытием лаборатории был молебен, а потом роскошный обед с музыкантами. Состоит же это учреждение из одного лаборанта, едва поспевающего вскрывать трупы подохших животных. Издания Зоосада читать скучно. Кому нужны эти фокусы?

Богдановскую страсть к шумихе и помпезности Чехов подметил верно, и все же он не совсем прав. Лаборатории Зоосаду были необходимы, а доказать это без рекламы может быть и не удалось бы. Публицисты обычно плохо представляют себе задачи науки и условия работы ученых. Так, в памфлете «Современные шарлатаны» нападал на Лавуазье, Кондорсе и всю Парижскую Академию «друг народа» Марат. Да и Пушкин перегибал палку, издеваясь над специальными занятиями М. Т. Каченовского.

В конце жизни к Богданову пришли чины. Он стал членом-корреспондентом Академии наук, статским генералом – тайным советником. Умер он в 1896 году, похоронен в Новодевичьем монастыре рядом с декабристами М. И. Муравьевым-Апостолом и С. П. Трубецким. И что любопытно: никаких палат каменных этот делец и карьерист не нажил. После его смерти семье остались только полуразвалившийся деревянный дом, купленный сорок лет назад на «бабушкины» деньги, и все еще не выплаченные долги за Антропологическую выставку. Дочь ученого рассказывала Б. Е. Райкову, что умиравший отец говорил ей: «Всю жизнь я служил одному кумиру – русской мысли». Да, он служил ей, читая лекции, работая над статьями и монографиями, подобно другим профессорам, по-своему служил ей и тогда, когда в интересах дела шел на компромиссы и сомнительные комбинации. След в науке он оставил. Три музея. Зоопарк. Около двухсот публикаций, и среди них несколько наметивших новые направления исследований. Помощь в организации экспедиции и издании трудов замечательного путешественника А. П. Федченко, проникшего в труднодоступные районы Средней Азии вскоре после ее вхождения в состав России. Такими итогами жизни и работы можно гордиться.

К числу бесспорных достижений Богданова принадлежат и труды об антропологическом типе древних обитателей Подмосковья. На этом нам надо остановиться подробнее.

5 сентября 1864 года А. А. Гатцук передал Богданову два человеческих черепа из курганов, раскопанных в Подольском уезде.[106]106
  Известия Общества любителей естествознания, антропологии… 1865. Т. 3. Вып. 1.С. 28.


[Закрыть] При первом взгляде на черепа Богданов поразился их своеобразию: они характеризовались резко выраженной долихокефалией – длинноголовостью, сильно отличаясь от обычных для современного населения Подмосковья брахикефальных – круглоголовых– черепов (такое деление было введено в 1844 году А. Ретциусом). Богданов хорошо знал монографию Поля Брока о черепах из Парижских кладбищ. Французский антрополог сравнил костные останки из старых захоронений, разрушавшихся при реконструкции Парижа, затеянной Наполеоном III в 1851 году (вспомним отклики на эту затею у Золя, Мопассана), с физическими особенностями парижан XIX века. Это позволило установить, в каких направлениях шли в течение нескольких столетий изменения физического облика французов. Подмосковные курганы обещали аналогичные и даже более интересные наблюдения. Ведь они древнее любого парижского кладбища и уже поэтому могут дать представление о ходе эволюции местного населения за значительно более долгий срок. Методика промера черепов, применявшаяся Брока, была изложена им в специальной инструкции. Перевод ее Богданов напечатал в «Известиях Общества любителей естествознания» с тем, чтобы ею воспользовались русские ученые. На первых порах руководствовался ею и он сам. Особых сложностей в раскопках курганов Богданов не видел – насыпи невелики, до костяков можно добраться без большой затраты средств и сил.