Текст книги "Исследователи древностей Москвы и Подмосковья"

А вот самого Сергея Владимировича Киселева (1905–1962) хватало на все.[247]247
  Пассек Т. С. Памяти С. В. Киселева // Советская археология. 1963. № 2. С. 3–8. Формозов А. А. С. В. Киселев – советский археолог 1930–1950 гг. // Российская археология. 1995. № 4. С. 151–162.


[Закрыть] Человек неуемной энергии, огромной жизненной силы, он не только в юности, но и в зрелые годы интересовался очень широким кругом тем. Сын железнодорожника из поселка Мытищи окончил московскую школу и археологическое отделение МГУ. Еще аспирантом на собственный счет отправился в Минусинскую котловину и провел свои первые раскопки, открывшие длинную цепь экспедиций, сыгравших большую роль в развитии нашей науки. Но этого молодому ученому было мало. Весной и осенью то один, то со своим однокурсником А. Ф. Дубыниным он бродил по Подмосковью, разыскивал курганы и городища. Он первым обследовал могильник фатьяновского типа у станции Икша[248]248
  Киселев С. В. Археологические раскопки близ ст. Икша на р. Уче Московской губ. в 1927 г. // Московский краевед. 1928. № 4. С. 72.


[Закрыть] и Сетунское городище, собственными руками раскопал курганы XI–XII веков у села Кузнецова в Мытищинском районе, оставленные кривичами.[249]249
  Киселев С. В. Кузнецовские курганы // Советская археология. 1936. Т. 1. С. 247–254.


[Закрыть] При разведках в Подольском районе в 1925 году С. В. Киселев и А. Ф. Дубынин осмотрели средневековое городище напротив села Татарское Сатино и сумели отождествить этот памятник с упоминавшимся в древнерусских источниках городом Перемышлем.[250]250
  Киселев С. В., Дубинин А. Ф. Материалы для археологической карты Московской губернии (Археологические разведки в верхнем течении р. Пахры) // Московский краевед. 1929. № 2. С. 3–6.


[Закрыть] В 1930-х годах С. В. Киселев с увлечением участвовал в археологическом надзоре за строительством метрополитена.

Я учился у профессора Киселева на кафедре археологии МГУ в конце сороковых годов, а затем работал под его руководством в Академии наук СССР. В эти годы Сергей Владимирович стал одним из ведущих советских археологов, за книгу «Древняя история Южной Сибири» получил премию, был избран членом-корреспондентом Академии наук. Дел у него было много. Но интереса к старой Москве он не утратил. Помню, с каким живым любопытством знакомился он с новыми находками в Зарядье, привезенными в лабораторию Института, с каким знанием темы выступал при обсуждении докладов о раскопках в столице и ее окрестностях.

В 1928 году к шестидесятилетию В. А. Городцова вышло два сборника статей, составленных в его честь коллегами и учениками. В одном, изданном типографски, преобладали работы дипломированных археологов, во втором – ротапринтном – студентов кафедры. И там, и тут мы найдем статьи о подмосковных древностях. В студенческом сборнике увидел свет первый печатный труд Бориса Александровича Рыбакова (1908–2001), в будущем академика и многолетнего директора Института археологии Академии наук СССР. Это отчет «О раскопках вятических курганов в Мякине и Кременье в 1927 году».[251]251
  Рыбаков Б. А. О раскопках вятических курганов в Мякинине и Кременье в 1927 г. // Сборник научно-археологического кружка при I МГУ. М., 1928. С. 4–8. В том же сборнике есть еще две статьи по московской археологии: Карцев В. Г. К материалам по составлению археологической карты Московской губернии (археологическая карта р. Сетуни) // Там же. С. 9—11; Романовская С. В. Материалы из раскопок городища Казенный бугор // Там же. С. 38, 39. Владимир Геннадьевич Карцов (1904–1977) в дальнейшем занимался историей Сибири и методикой преподавания истории, был профессором Калининского университета.


[Закрыть]

Я называл только часть учеников Городцова, исследовавших ранние этапы истории Москвы и Подмосковья. Еще об одном – А. В. Арциховском – пойдет речь в следующей главе.

Что касается самого Василия Алексеевича, то его достижения в интересующей нас области многообразны. Он описал неолитические каменные орудия, найденные при строительстве гидроэлектростанции в торфянике у Павлова Посада,[252]252
  Городцов В. А. Каменные орудия Павловско-посадского торфяника МОГЭС // Московский краевед. 1929. № 1. С. 3–8.


[Закрыть] и выявил несколько стоянок той же эпохи у села Кременье в Коломенском уезде.[253]253
  Городцов В. А. Отчет об археологических исследованиях в Каширском и Коломенском уездах в 1927 г. // Труды Этнографо-археологического Музея I МГУ. 1928. Т. 4. С. 49–50.


[Закрыть] При раскопках вятических курганов он обратил внимание на единичные могилы, где встречались вещи не XI–XIII, а XIV–XV веков (Боброво и Горки Ленинского района, Судаково Можайского района).[254]254
  Городцов В. А. Археологические разведки и раскопки в Советской России. С. 19.


[Закрыть] Значит, кое-где в Центральной России курганный обряд не исчез в XIV столетии, а сохранялся и позже.

Самым важным в цикле работ В. А. Городцова о Подмосковье надо признать его исследования памятников дьякова типа. Помимо перечисленных выше, он изучил еще два городища в Каширском уезде (ныне районе) – Кропотовское[255]255
  Городцов В. А. Отчет… С. 34–94.


[Закрыть] и Старшее Каширское. Первым из археологов побывал он на том Мячковском, или Боровском, «кургане», о котором писали в конце XVIII века И. Фальк, а в начале XIX – М. Н. Макаров и А. Ф. Мерзляков. Оказалось, что это вовсе не насыпь над захоронениями, а типичное городище с двумя слоями – дьяковским и средневековым, связанным с русским монастырем XV века.[256]256
  Городцов В. А. Археологические разведки… С. 17.


[Закрыть]

Небольшая книжка, освещающая раскопки Городцова на Каширском городище в 1925–1926 годах,[257]257
  Городцов В. А. Старшее Каширское городище (результаты археологических исследований 1925—26 гг. // Известия Государственной академии истории материальной культуры. 1933. Вып. 85.


[Закрыть] содержит два принципиально новых наблюдения.

И Филимонов, и Сизов, и Гендуне и Н. А. Смирнов копали городища в первую очередь для того, чтобы выбрать из земли древние вещи. Городцов ставил перед собой другую задачу – отыскать на поселениях следы жилищ. Иначе говоря, он смотрел на стоянки и городища не как на случайные скопления каких-то остатков, подобные палеонтологическим местонахождениям, а как на жилые комплексы – ценные исторические источники. Еще в конце XIX века Городцов сумел заметить в стенках траншей, заложенных им на неолитических окских стоянках, заплывшие землею западины и понял, что это котлованы землянок. Используя этот опыт, он и на Каширском городище зафиксировал следы восемнадцати круглых землянок, диаметром около шести метров. Открытие дьяковских жилищ было значительным событием в археологии. Но в развитии методики раскопок Городцов как бы остановился на полпути. Он по-прежнему резал культурный слой отдельными узкими траншеями, а не закладывал крупные раскопы, вскрывая сразу широкую площадь, как это принято сейчас в нашей науке (об этом прямо говорил в рецензии на книгу Городцова молодой ленинградский археолог П. Н. Третьяков).[258]258
  Третьяков П. Н. Рец. на кн.: Городцов В. А. Старшее Каширское городище // Советская этнография. 1934. № 4. С. 147.


[Закрыть]

Второй важный момент – уточнение возраста дьяковских памятников. На Каширском городище было найдено несколько костяных наконечников стрел с выделенными с одной стороны черешка изогнутыми шипами. Городцов вспомнил старую находку у Загорья под Клином, где были обнаружены очень похожие бронзовые предметы, и сделал вывод, что люди, изготовлявшие костяные наконечники, подражали существовавшим одновременно бронзовым скифским стрелам. Возраст этого типа оружия установлен – VII–VI века до нашей эры. А если так, то дьяковские поселения гораздо древнее, чем думали раньше. На них обитали современники скифов, заселявших степную полосу к югу от бассейна Оки. Аргументы Городцова были столь убедительны, что А. А. Спицын должен был признать свою ошибку в определении даты дьяковских городищ. В результате история Подмосковья была удревнена сразу на целое тысячелетие. Ранний железный век этого края, период с VII века до нашей эры до середины I тысячелетия нашей эры, характеризовался теперь не по материалам одного памятника – Дьякова, а по раскопкам целой группы городищ: Каширского, Мамонова, Сетунского, Барвихинского, Кунцевского, Кропотовского, Мячковского и других.

В изучение далекого прошлого Подмосковья, в особенности каменного века, большой вклад внесла и другая археологическая школа, сложившаяся в Московском университете параллельно с городцовской, – школа кафедры антропологии естественного отделения физико-математического факультета. Как уже говорилось, основанная А. П. Богдановым и предназначенная для Д. Н. Анучина кафедра антропологии была закрыта в 1884 году при наступлении реакции на завоевания шестидесятых годов. После революции Анучин поднял вопрос о восстановлении кафедры. Дмитрию Николаевичу было уже под восемьдесят, но он продолжал активно работать, входил во многие комитеты Наркомпроса, читал лекции, писал популярные книги для народа.[259]259
  Карпов Г. В. Путь ученого. М., 1958. С. 296–342.


[Закрыть]

В 1918 году кафедра была открыта. Возглавил ее Анучин, а преподавали там три его ученика – Виктор Валерьянович Бунак (1891–1979), Борис Алексеевич Куфтин (1892–1953)[260]260
  Дебец Г. Ф. Памяти Б. А. Куфтина // Советская этнография. 1954. № 1. С. 166–169; Алымов С. С, Решетов А. М. Б. А. Куфтин: изломы жизненного пути // Репрессированные этнографы. М., 2003. Вып. 2. С. 227–268.


[Закрыть] и Борис Сергеевич Жуков (1892–1933).[261]261
  Бадер О. Н. Памяти Б. С. Жукова // Советская археология. 1968. № 4. С. 234–238.


[Закрыть] Анучин занимался одновременно и географией, и антропологией, и археологией, и этнографией. К началу XX века объем фактов в каждой из этих областей знания настолько вырос, наука настолько дифференцировалась, что подробный энциклопедизм был уже недоступен для следующего поколения. Бунак сосредоточил свои силы на антропологии, Жуков – на археологии. Куфтин начинал как этнограф, но не чуждался и раскопок, а в зрелые годы целиком посвятил себя им.

В 1923 году Д. Н. Анучин скончался. Заведование кафедрой перешло к В. В. Бунаку. В середине и конце двадцатых годов и развернулась успешная экспедиционная деятельность этой кафедры и тесно связанных с ней Музея и Научно-исследовательского института антропологии МГУ. Сотрудники этих учреждений вели раскопки и в Крыму, и на Кавказе, но чаще всего – в центральных районах страны – в бассейне Оки, Приветлужье, в Верхнем Поволжье. Может быть, так получилось потому, что и Куфтин и Жуков – оба были волжане (Куфтин родился в Самаре, Жуков – в Нижнем Новгороде, его дед и отец издавали популярную газету «Волгарь»).

Ровесники и близкие товарищи мало походили друг на друга. Куфтин до старости оставался человеком напористым, целеустремленным. Поступив в 1909 году в Московский университет, он принимал участие в студенческих революционных кружках, за что вскоре был исключен. Закончить высшее образование ему удалось только в 1917 году. Жуков, напротив, отличался мягкостью характера. Помимо науки увлекался театром и другими видами искусства. Он славился как талантливый лектор. На его занятия тайком ходили и студенты Городцова, не выносившего никаких конкурентов.

Уже в двадцатых годах среди учеников Жукова выдвинулись Михаил Ваплавович Воеводский (1903–1948),[262]262
  Дебец Г. Ф. Памяти М. В. Воеводского // Советская этнография. 1949. № 1.С. 208–211.


[Закрыть] Отто Николаевич Бадер (1903–1979)[263]263
  Кольцов Л. В. Памяти Отто Николаевича Бадера // Советская археология. 1980. № 2. С. 286, 287. Список работ О. Н. Бадера см. в кн.: Памятники древнейшей истории Евразии. М., 1975. С. 14–26.


[Закрыть] и Екатерина Ивановна Горюнова (1902–1995),[264]264
  Смирнов К. А. Памяти Екатерины Ивановны Горюновой // Российская археология. 1996. № 2. С. 250, 251.


[Закрыть] в дальнейшем немало сделавшие для развития отечественной археологии вообще и для познания московских древностей в частности.

Представители антропологической школы МГУ, как и питомцы Городцова, тоже занимались раскопками под Москвой, иногда в учебных целях, а иногда для пополнения коллекций Музея центрально-промышленной области, созданного при их консультациях и поддержке. Археологическим отделом музея заведовал с 1924 года О. Н. Бадер.

В 1919 году Б. А. Куфтин изучал неолитическую стоянку на озере Святом у Шатуры, в 1921 – курганы под Немчиновкой (Одинцовский район), а в 1923–1924 – Синьковское городище. За 1922–1926 годы Б. С. Жуков вскрыл ряд курганов у подмосковных сел Псарево (Загорский район), Льялово, Никольское, Болхашино, Букарово (Солнечногорский район). Вместе с О. Н. Бадером и М. В. Воеводским он начал раскопки курганной группы у села Черемушки, вошедшего теперь в черту города.

Наибольшее значение имело исследование Льяловской неолитической стоянки. В 1922 году специалист по луговодству и торфу Диодор Павлович Мещеряков (1892 – после 1962) нашел на Льяловском торфянике у станции Битца кремневые орудия и черепки. Он принес их в Музей антропологии. На следующее лето Жуков и Куфтин заложили на месте находок пробный раскоп. Им помогали студенты Бадер, Воеводский и Горюнова. Потом между недавними друзьями возник конфликт. По завершении первого же сезона раскопок Куфтин поспешил напечатать две информации о них. Одну – подробную – он выпустил в Рязани,[265]265
  Куфтин Б. А. Льяловская неолитическая культура на р. Клязьме в Московском уезде и ее отношение к окскому неолиту Рязанской губернии и ранненеолитическим культурам Северной Европы // Труды Общества исследователей Рязанского края. Рязань, 1925. Т. 5. С. 17–33.


[Закрыть] второю – краткую, на восьми страницах, сам набрал по-французски тиражом 200 экземпляров в типографии «Тайнинский печатник».[266]266
  Kouftine Boris Al. Une station neolithique dans la tourbiere pres du village Lialovo aux sources de la rivere Kliasma // Compte-rendu des fouilles en 1923 Moscou. 1925.


[Закрыть] Жуков был уязвлен этими действиями и отстранил Куфтина от участия в экспедиции. Он продолжал раскопки в 1924–1927 годах и в свою очередь опубликовал о них большую статью.[267]267
  Жуков Б. С. Неолитическая стоянка у с. Льялово // Труды Научно-исслед. ин-та антропологии I МГУ. 1925. Т. 1 (приложение к «Русскому антропологическому журналу». Т. 14). С. 37–78.


[Закрыть]

В понимании памятника исследователи разошлись. Жуков связывал его с древней культурой Прибалтики, а не Окского бассейна, как Куфтин, и относил его к гораздо более ранней эпохе, чем тот. Куфтин счел нужным ответить,[268]268
  Куфтин Б. А. Неолитическая стоянка вблизи с. Льялово Московского у. // Русский антропологический журнал. 1926. Т. 15. Вып. 1–2. С. 89–94.


[Закрыть] а Жуков – возразить на его реплику.[269]269
  Жуков Б. С. К вопросу о стратиграфии и культуре неолитической стоянки близ села Льялово Московского у. // Русский антропологический журнал. 1927. Т. 16. Вып. 1–2. С. 58–73.


[Закрыть] В результате два археолога, раскапывавшие одну стоянку, посвятили ей пять статей, перегруженных взаимными упреками в ошибках и неточностях.

Увы, так нередко бывает в мире науки. Читая эти статьи через восемьдесят лет, недоумеваешь, стоило ли двум почтенным ученным горячиться из-за сущих пустяков. Но разве и мне самому не случалось расстраиваться из-за событий не более крупных?

Жуков, безусловно, преувеличил ценность находок в Льялове. Он утверждал, что это самый древний неолитический памятник во всей Восточной Европе, позволяющий наметить пути ее заселения после освобождения от ледника. В действительности стоянка эта вполне обычная, скорее даже бедная, чем богатая. В Центральной России немало поселений того же возраста, да и более ранних. В этом Куфтин был прав. В остальном спор шел о мелочах.

Так или иначе, значение раскопок Льяловской стоянки (а не ее самой) очень велико. Во-первых, она оказалась древнейшим поселением, открытым в тот момент в Московской области. Во-вторых, хотя десятки неолитических стоянок были обнаружены в России еще до революции – в Карелии, на Ладожском и Онежском озерах, на Оке, в районе Казани, – все эти памятники исследованы методически крайне несовершенно. А Жуков провел раскопки в Льялове на высоком методическом уровне. Он вскрыл не такую уж большую площадь – около 300 квадратных метров, но это был единый раскоп, а не разрозненные шурфы и траншеи, бессистемно вырытые в разных местах. Тщательно зафиксировал он и перекрывающие друг друга разнохарактерные отложения, прослеженные в стенках раскопов. В-третьих, Жуков привлек к обработке материалов экспедиции группу квалифицированных биологов. Льяловский торфяник охарактеризовал первооткрыватель стоянки Д. П. Мещеряков.[270]270
  Мещеряков Д. П. Торфяник у села Льялова как место неолитической стоянки // Труды Научно-исслед. ин-та антропологии I МГУ. Т. 1. С. 79–82.


[Закрыть] Он же определил древесину из раскопок. Пыльцу из торфа изучил крупный ботаник Владимир Семенович Доктуровский (1884–1935) – пионер болотоведения в России, высказав на основе этих анализов свои соображения о возрасте поселения.[271]271
  Доктуровский В. С. Определение возраста Льяловской стоянки по пыльце в торфе // Там же. С. 83, 84. О нем см.: Русские ботаники. Био-библиографический словарь. М., 1950. Т. 1. С. 168–173.


[Закрыть] Раковины моллюсков, встреченные в культурном слое, описал ленинградский зоолог Василий Адольфович Линдгольм (1847–1935).[272]272
  Линдгольм В. А. Моллюски из слоев торфяника близ с. Льялова Московского уезда, содержащих стоянку неолитического человека // Труды Научно-исслед. ин-та антропологии I МГУ. Т. 1. Вып. 1. С. 85–90.


[Закрыть] Кости животных, убитых первобытными охотниками, определяли сперва два академика – Мария Васильевна Павлова (1854–1938) и Михаил Александрович Мензбир (1855–1935), а затем молодой зоолог Александр Николаевич Формозов (1899–1973) – в будущем профессор Московского университета, отец автора этих строк. Больше всего среди костей было остатков медведя, бобра и барсука.

Наконец, статьи самого Жукова дали достаточно ясное представление о поселении неолитического человека, о его орудиях труда – каменных наконечниках стрел, скребках, проколках, роговом гарпуне и о глиняной посуде. Основной тип ее, яйцевидный горшок, сверху донизу покрытый ямками, бесспорно, выглядел более архаично, чем формы и узоры сосудов, найденных до того в Европейской России.

Широкие исследования памятников эпохи неолита, развернувшиеся в Волго-Окском бассейне в 1930—1990-х годах, опирались на опыт работы Б. С. Жукова в Льялове.

В 1924 году кремневые и глиняные изделия льяловского типа были обнаружены Б. А. Куфтиным и М. В. Воеводским еще ближе к Москве – в Щукине, теперь вошедшем в черту города,[273]273
  Бадер О. Е. Материалы к археологической карте Москвы и ее окрестностей. С. 12—122.


[Закрыть] а в 1936 – Воеводским, у Кускова.[274]274
  Коллекция в Государственном Историческом музее.


[Закрыть] В 1928 году Жуков начал раскопки еще одной важной для понимания неолита стоянки – у села Сущево Дмитровского уезда в урочище Николо-Перевоз (ныне Талдомский район).[275]275
  Коллекция в Государственном Историческом музее.


[Закрыть] Завершены они были десятилетия спустя уже другими людьми.

В 1930 году научная деятельность Б. С. Жукова оборвалась. Он был репрессирован и три года провел в концлагере на Алтае. Отбыв срок, вернулся в Нижний Новгород и скоро умер. По рассказам, выкупался в холодной Волге, началось воспаление легких, и истощенный организм не справился с болезнью.

Одновременно арестовали и Куфтина. Он был более жизнестоек. После высылки в Вологду в 1933 году переехал в Тбилиси и приступил к раскопкам в Грузии. Открытые им богатейшие захоронения бронзового века в районе Триалети вызвали большой интерес и у нас, и за рубежом. Борис Алексеевич Куфтин первым из наших археологов получил государственную премию. Он был избран действительным членом Академии наук Грузинской ССР и до конца дней вел раскопки в Закавказье и в Туркмении. Его именем названа улица в Тбилиси.

Главным продолжателем археологических исследований кафедры и Института антропологии МГУ стал в 1930-х годах О. Н. Бадер. Со студентами кафедры и слушателями Высших музейных курсов, где он также преподавал, он часто выезжал на ту или иную курганную группу под Москвой, на Мамоново городище и другие объекты. Учил молодежь снимать планы, закладывать раскопы, вести дневники наблюдений. Так, в 1937 году Бадер раскопал со студентами курганы у Сабурова в Коломенском районе. Результаты разведок около столицы легли в основу опубликованного в 1947 году его труда «Материалы к археологической карте Москвы и ее окрестностей», содержащего перечень и характеристику большого числа памятников, осмотренных автором и его учениками.[276]276
  Бадер О. Н. Материалы к археологической карте Москвы и ее окрестностей. С. 88—165.


[Закрыть] Эта работа не потеряла значения до сих пор.

Сам О. Н. Бадер исследовал в Подмосковье несколько фатьяновских могильников (Икшанский в Дмитровском районе, Протасовский и Мытищинский в Мытищинском районе, Кузьминский – в Сергиевском)[277]277
  Бадер О. Н. Фатьяновские могильники Северного Подмосковья // Материалы и исследования по археологии СССР. 1950. № 13. С. 70–89; Он же. Мытищинский могильник фатьяновского типа // Краткие сообщения Института истории материальной культуры Академии наук СССР. 1959. Вып. 75. С. 143–153; Он же. Кузьминский могильник фатьяновского типа под Москвой // Археологический сборник Государственного Эрмитажа. Л., 1962. Вып. 5. С. 5—30.


[Закрыть] и дьяковских городищ. Продолжив в 1928 году раскопки Б. А. Куфтина в Синькове, он применил там методику своего учителя Жукова. Если Городцов закладывал на поселениях только шурфы и траншеи, то Жуков изучал городища Приветлужья широкими площадями. Этот опыт Бадер перенес в Подмосковье, что позволило выявить в Синькове следы жилищ, оборонительных сооружений и т. д.[278]278
  Бадер О. Н. Раскопки Синьковского городища и Каргашинского селища Дмитровского у. Московской губ. в августе 1928 г. // Московский краевед. 1929. № 1. С. 53–54.


[Закрыть] В 1932–1934 годах Бадер возглавлял экспедицию, осуществлявшую археологический надзор на строительстве канала Москва-Волга.[279]279
  Бадер О. Н. Краткий очерк археологических работ в зоне канала им. Москвы // Материалы и исследования по археологии СССР. № 13. С. 8—14.


[Закрыть]

Отто Николаевич был прежде всего полевой работник, а не кабинетный ученый. Даже за несколько месяцев до смерти, на восьмом десятке лет, он отправился в очередную экспедицию, кажется, не пропустив за всю свою жизнь ни одного полевого сезона и успевая побывать за лето в двух-трех районах. Это имело двоякие последствия. Было открыто большое число важных археологических памятников в Прикамье и Зауралье, на Верхней и Средней Волге, в Крыму и Подмосковье. Но далеко не все добытые им коллекции археолог успел разобрать, описать и ввести в научный оборот. Более чем за полвека он так и не удосужился подготовить публикацию материалов Синьковского городища. Список печатных трудов О. Н. Бадера выглядит внушительно – более трехсот названий, но это в основном мелкие заметки, предварительные сообщения, отражающие первые полевые впечатления от раскопок, а не их углубленное осмысление. Была у Бадера еще слабость: он любил сенсации и порой приписывал каким-нибудь второстепенным, а то и сомнительным данным исключительное значение. Случалось такое и в Подмосковье. Во время разведок в зоне строительства канала имени Москвы Бадер узнал, что на реке Сходне у Тушина была найдена часть черепа человека. Кости отличались массивностью. Это характерно для неандертальцев, но не так уж редко и для современных людей. На черепе заметен отпечаток ткани, что явно говорит против глубокой древности находки. Тем не менее, Бадер объявил сходненскую черепную крышку палеолитической и посвятил ей минимум десяток статей, хотя специалисты их всерьез не принимали.[280]280
  Бадер О. Н. Новая палеонтологическая находка под Москвой // Антропологический журнал. 1936. № 4. С. 471–475.


[Закрыть]

Свойственна была ему и нетерпимость. Он не хотел, чтобы в интересовавший его район заглядывали другие археологи. И это случалось в Подмосковье, особенно в период соперничества учеников Городцова и Жукова. Стоило С. В. Киселеву и А. Ф. Дубынину опубликовать в 1929 году в журнале «Московский краевед» информацию о разведках на Пахре, как в следующем же номере этого издания появилась статья Бадера о тех же самых объектах.[281]281
  Бадер О. Н. К материалам о палеоэтнологических памятниках р. Пахры // Московский краевед. 1929. № 3. С. 30–32.


[Закрыть] Любопытно ее название: «К материалам о палеоэтнологических памятниках р. Пахры». Школа кафедры антропологии МГУ в противовес городцовской предпочитала термин «палеоэтнология», а не «археология». К 1930-м годам соперничество двух школ сгладилось. В экспедициях на Волгоканале и на Метрострое «жуковцы» и «городцовцы» работали уже вместе.

Бадер был главным консультантом краеведов Подмосковья. На грани 1920-х и 1930-х годов в этом деле, как и во многом другом в жизни нашей страны, произошли большие и печальные изменения. Сеть музеев была сильно сокращена, краеведческие общества и ЦБК ликвидировали. Взамен казавшихся опасными добровольных объединений интеллигенции в 1937 году был создан Научно-исследовательский институт краеведческой и музейной работы. Бадер охотно принял участие в его организации. В «Трудах» этого института помещена статья Г. М. Коняшина «Материалы к археологической карте среднего течения Москвы-реки». Из предисловия редакции мы узнаем, что автор – колхозник из села Еганова Раменского района Московской области. В окрестностях села он осматривал обнажения берега реки, а порой закладывал кое-где небольшие раскопы. Им найдены неолитические, дьяковские и вятические древности, продолжены раскопки Городцова на Боровском, или Мячковском, «кургане».[282]282
  Коняшин Г. М. Материалы к археологической карте среднего течения Москвы-реки // Труды Научно-исслед. ин-та краеведческой и музейной работы. М., 1940. Т. 1. С. 175–188.


[Закрыть] В те годы в моде были выдвиженцы. Бадер нашел такового в лице Коняшина и составил за него эту статью.

Надо назвать еще одного энергичного исследователя – Николая Петровича Милонова (1896–1975). В 1920—1930-х годах он вел раскопки в Дмитрове, Коломне, Радонеже, на Микулином городище.[283]283
  Милонов Н. П. Дмитровское городище (кремль города Дмитрова) // Советская археология. 1937. Т. 4. С. 147–167; Он же. Город Коломна, 1935 // Археологические исследования в РСФСР 1934–1936 гг. Л., 1941. С. 67–69; Он же. Археологические разведки в городе Радонеже // Историко-археологический сборник. М., 1948. С. 65–73; Он же. Историко-археологический очерк г. Коломны // Там же. С. 74–92. О нем: Николай Петрович Милонов // Преподавание истории в школе. 1976. № 2. С. 122.


[Закрыть] Масштаб их был невелик, но до него все занимались городищами начала железного века – дьяковскими, а не средневековыми, древнерусскими.

Так в новых, гораздо менее благоприятных, условиях не прекращалось успешно развивавшееся в первое послереволюционное десятилетие изучение археологических памятников в Подмосковье. Центральную роль в этой области играл в 1930– 1940-х годах ученик Городцова А. В. Арциховский. О нем особый разговор в следующей главе.