Текст книги "Звездная пирамида"

Глава 4. Ларсен, Сысой и сироты

Зябь осталась такой же, как была: голубовато-зеленый шарик в звездной системе, изобилующей обломками планет и планетоидов, взорванных в давно забытых галактических войнах и оставленных туземцам на память, чтобы космонавигация не казалась им скучной. Шарик плыл в черноте, как будто прошлое никак его не касалось. На нем обитало сколько-то миллионов аборигенов, которых тоже мало касались дела минувших эпох. Ларсен невольно хмыкнул: а что их вообще касается? Вопросы сохранения сонной жизни? Цены на брюкву? Сплетни о соседях?

Черта с два только это. Теперь, хотят они того или нет, их также касается авантюра, затеянная Советом архистарейшин, авантюра, в которой – Ларсен был в этом уверен – кое-кто из старых пеньков, составляющих Совет, уже успел разочароваться.

«Топинамбур» не возвращался на Зябь после двух успешных вербовок. Ларсен знал это от него самого. Средств межзвездной связи на Зяби как не было, так и нет, потому что откуда им взяться? Следовательно, на Зяби ничего не знали о вербовке Дара и Хатона. Фатальное упущение со стороны лопухов, считающихся экипажем «Топинамбура»! Не меньшее упущение со стороны выжившего из ума Сысоя, не проинструктировавшего экипаж должным образом!

Им же хуже. Деревенщине пристало копаться в навозе, а не путешествовать по Галактике. Настоящую работу должен делать профессионал.

Конечно, дуракам иногда потрясающе везет, но везение никогда не длится вечно. Для Зяби оно кончилось. Скользкий Дайм не подвел: на Альгамбре Ларсен овладел зябианским корабликом, не встретив ни малейших трудностей, и сам удивился тому, насколько это оказалось легко провернуть. Теперь – всё. Самим зябианам больше никого не завербовать, да и о двух удачах своих вербовщиков они узнают не раньше, чем на их паршивую планету заявится какой-нибудь случайный торговец. Притом информированный!

Ларсен нагло опустил свой старый корабль на то самое поле, громко именовавшееся космодромом, где садился в прошлый раз. Тогда ему пришлось уносить ноги – сейчас он был абсолютно уверен в себе. Он ступил на траву, на сей раз имея в ухе отпочкованный кораблем «сторожок» – тревожное связное устройство, по сигналу которого корабль немедленно явится на помощь. «Топинамбур» по приказу Ларсена остался на орбите, включив режим поглощения электромагнитных волн в световом диапазоне, и не мог быть обнаружен по причине отсутствия у туземцев инфракрасных телескопов. На всякий случай Ларсен захватил с собой и «сторожок» от «Топинамбура».

Он был во всеоружии.

Полуденное солнце теперь стояло ниже, чем в прошлый раз, из чего Ларсен сделал вывод, что близится осень. В остальном поле космодрома не изменилось: все та же трава, кое-где выщипанная уродливым местным скотом, а кое-где и стоящая по пояс, разбросанные там и сям кучки навоза и три-четыре животины, пасущиеся в отдалении. Жужжащие насекомые, пробудившие неприятные воспоминания об осином рое. Низкорослые здания на краю поля. Ларсен туда не пошел, а двинул напрямик к дороге. Через час он уже трясся на попутной телеге по направлению к столице.

– Ты?! – безмерно удивился Сысой, когда Ларсен, имея самый решительный вид, вошел в здание Совета архистарейшин и, небрежно отодвинув опешившего от такого нахальства секретаря, проследовал прямо к дежурному архистарейшине. Им оказался Сысой Кляча.

– Я, – коротко бросил Ларсен. И добавил, дав старикашке немного времени очухаться: – Поговорим – или сразу полицию покличешь? Не советую.

Следствием разговора было то, что Сысой побелел, затем сделался серым и начал хватать ртом воздух. Подслушивающий за дверью секретарь побежал за фельдшерской бригадой, всегда дежурившей при сборище старых развалин, заменявшем на Зяби правительство, а Ларсен, внутренне торжествуя, направился пешком в ту же гостиницу, где жил в прошлый раз. Он шел независимо и гордо, сначала презрительно поглядывая на туземцев, а затем потеряв к ним интерес. И то сказать: что значит победа над такими растениями, каковы зябиане? Грош ей цена. Такими победами не хвастают – это будни. Но выпить толику лучшего местного бу-хла по случаю удачи можно.

Только не в баре. Не хватало еще тереться среди туземцев. Бутылку и закусь – в номер, и настрого приказать, чтобы не беспокоили. Даже если придут от архистарейшин. Потерпят до завтра, не развалятся! Ларсен предлагал им сделку? Предлагал. Ларсен просил их хорошенько подумать? Просил. Теперь пускай они униженно просят его, а он повозит их мордой по столу и – так уж и быть – нехотя согласится. Уже на новых условиях.

Никуда не денутся, придут. Заев первую стопку копченым хвостом кенгуролика и ощущая в организме полный комфорт, Ларсен подумал, что Сысой, пожалуй, повержен и если не окочурится, то остальные сорок девять старых пеньков в Совете теперь не дадут ему слова сказать. Заплюют со всех сторон отравленной слюной, а то и тюкнут клюкой по маковке. Кстати, вполне справедливо: не берись за то, в чем не смыслишь!

Тем временем Сысой, отпоенный травяным настоем и отвезенный домой, к своему удивлению, осознал, что его дряхлый организм помирать вроде бы не собирается. Хотя следовало бы. И хотелось. Жаль было только помирать вот так – проигравшим, не оправдавшим надежд. Горько и паскудно. Как будто смерть сама по себе недостаточно неприятна, чтобы приправлять ее лишней горечью!

Он лежал, глядя в потолок, когда явился внук Агафон: борода всклокочена, рожа потная, сипит и дышит тяжело – значит бежал. Сообщили. Уважил деда, примчался со всех ног, да только что он может? Утешать?

Не нужны архистарейшине ваши утешения, подумал Сысой. Да только вы не способны это понять!

Наверное, это конец. А если не конец жизни, то тем хуже. Придется покинуть Совет и доживать остаток дней в позоре, скрашенном никому не нужным сочувствием, большей частью фальшивым, хотя и настоящее сочувствие нисколько не слаще. Лучше уж самому наложить на себя руки…

– Дед, а, дед… – позвал Агафон.

– Ну? – Сысой вновь стал смотреть в потолок.

– Дед, все уже знают…

Ну конечно. Новость разнеслась мгновенно. Чего же иного можно было ждать. А этот болван говорит извиняющимся тоном, как будто сам виноват в оплошности деда.

Повесился бы, да нет сил встать.

Как он, Сысой Кляча, по общему мнению, справедливо – что вряд ли – считающийся умнейшим из архистарейшин, мог отправить к звездам неподготовленную экспедицию?! Почему он был убежден в том, что где империя, там закон и порядок? Детская вера, непростительная… Мог бы десять раз сообразить, что, во-первых, покоенарушители встречаются не только на Зяби, а во-вторых, что «Топинамбуру» в первую очередь придется посещать миры дикие, лежащие вне имперской пирамиды. Ведь Галактика все еще больше империи… Архистарейшина – это не тот, кто заразился болезнью под названием «старость». Архистарейшина – это тот, кто, несмотря на болезнь, сохранил ум и добавил к нему жизненный опыт. Архистарейшина мог и должен был уразуметь все это – а вот сплоховал.

Но как можно было обеспечить подготовку? Как, если ни один зябианин, находящийся в здравом уме, ни за почет, ни за деньги не согласился бы на такую страсть, как полет в космос?! Идея выбрать подходящих кандидатов из числа покоенарушителей была не просто верной – она была единственно возможной. И ведь согласился же Совет с этим предложением! Всех обуял патриотизм, все и согласились, друзья и недруги: и Потап Шкура, и Евсей Типун, и Корнелий Пробка, и Парамон Брандахлыст, и Марцелл Пень-Колода, и Метробий Ухват, и Филат Горбун, и Вавила Пузан, и Семпроний Пиявка, и Сципион Хряк, и Ромуальд Дыра, и Демьян Киста, и Мирон Ползи-Поползень, и Домиций Плешь-Врожденная, и Епифан Шиш, и Дормидонт Цыпа, и Лукулл Сиповатый… Отмолчались, не возразили заклятые враги Аверьян Пуп и Эпаминонд Болячка, вообще не верящие в существование Галактики. Гликерия Копыто, единственная женщина в Совете, и та в тот раз не стала выяснять, кто из них двоих выжил из ума, она или Сысой. Приняли предложение. И ему же, Сысою, как и следовало ожидать, поручили исполнение.

Ни на что большее у Совета не хватило ни мысли, ни терпения, а патриотизм очень скоро стал до того приземленным, что хоть вноси законопроект о запрете смотреть на звезды – примут на «ура». Разные-де слухи по Зяби ходят и мутят народ. Шалый мальчишка на «Топинамбуре» напугал каких-то селян. И вообще надо было не заключать идиотский договор, который теперь и не расторгнешь, а жить как жили! Духовенство, опять же, не одобряет… Разве Девятый пророк говорил что-нибудь о космических путешествиях? Какая еще Галактика? Да существует ли она вообще?

Вот и пришлось поспешить с отправкой экспедиции. В надежде на авось. Просто не существовало иного выхода.

Ларсен, конечно, с самого начала пакостил как мог. Ожидать от него чего-то иного не приходилось. Пытался уговорить команду отступиться. Получил по тыкве. Хотел украсть «Топинамбур» и был наказан, жаль, что не людьми, а насекомыми. Все равно пристал к проекту, как банный лист или клещ. После отлета экспедиции сообщил по радио о ее гибели – небось сам и устроил какую-нибудь пакость! Теперь вот выяснилось, что тогда были еще цветочки, а ягодки – вот они. Вызрели.

Наверное, сам Ларсен и стоит за катастрофой, но попробуй докажи это! И где тот имперский суд, куда можно обратиться с иском и доказательствами, буде удастся их собрать? На Суррахе, наверное? Поди теперь доберись до него. К тому же вербовок нет и не будет. Зяби не с кого брать дань, зато на Зябь скоро явятся за данью посланцы Рагабара. Вынь да положь им сразу пять процентов годового дохода планеты! В имперских денежных знаках! Это же… сколько же это получается?..

Конец света. Нет, можно поторговаться насчет отсрочки, но это означает залезть в такую кабалу, из которой, пожалуй, не выберутся и правнуки. Остается или это – или принять условия Ларсена, теперь уже более жесткие, чем прежде. Одно из двух. Выбирай.

Сысой знал: выберут и без него. Совет, разумеется, предпочтет Ларсена как меньшее из двух зол. А его, Сысоя, – вон из Совета как неудачника и вообще выжившего из ума.

Лучше уж уйти самому…

И как можно незаметнее.

Родня, конечно, прибежит с расспросами, от которых станет тошно, и, что еще хуже, с утешениями. Вон как Агафон прибежал. Толку от родни, как от горчичников при переломе ноги… Сделав над собой усилие, Сысой велел Агафону ни под каким видом не пускать никого в дом, пусть хоть ломиться будут. Агафон кивнул и вышел держать оборону. А Сысой, поразмыслив, решил, что помереть, пожалуй, все-таки удастся – если полностью сосредоточиться на этом деле. Основательный подход – залог успеха.

* * *

Сначала крутили педали так, что колеса вертоездов не замечали песка и перескакивали через камни. Зачем старались, никто не знал. Когда человек говорит: «Верю тому, что вижу», – он врет. Глаза обманывают, зрению нет полной веры. Человеку необходимо пощупать руками, и тогда он скажет точно, есть предмет или его нет.

В конце концов, мог же «Топинамбур» стать невидимым! Зачем ему это понадобилось – вопрос второй, но ведь мог же, наверное! То ли его потревожил кто-то, то ли просто надоело отсвечивать…

Ох, как все на это надеялись!

Доехав, чуть было не переругались: здесь стоял корабль или не здесь? Сориентировались по следам шин вертоездов, еще не занесенных песком. Здесь он стоял, здесь! На этом самом месте! И каждый, не доверяя другим, прошел по этому месту, вытянув перед собой руки, будто слепой, и каждый из пятерых надеялся наткнуться на невидимую преграду – как будто одной попытки было недостаточно…

Цезарь уселся в сторонке на тощий зад, уткнув локти в колени, а лицо в ладони. Ипат медленно поворачивал голову туда-сюда, всматриваясь в даль и не желая поверить, что корабль все-таки пропал. Ной морщил лоб и жевал губы. Семирамида попеременно бледнела и краснела, но пока молчала. Молчала и Илона, готовая в отличие от Семирамиды не раскричаться, а расплакаться.

Минуты через две Ной подошел к Цезарю, похлопал по вздрагивающему плечу:

– Признавайся: твои штучки?

– Что-о?!

Цезарь так стремительно вскинул голову, что не успел утереть слезы, да и рыдающий вскрик говорил сам за себя. Пилот плакал. Ной выругался и отошел.

– Попробуй только тронь мальца, – басовой гудящей нотой предостерег Ипат. – Сколько у тебя внутри костей?

– Откуда мне знать? – окрысился Ной.

– Вот и я не знаю, а только станет вдвое больше.

– Да я что? – На всякий случай Ной отошел от Ипата подальше. – Ну, ошибся… Первая мысль какая? Кого корабль слушается? Только тебя и его… И не надо мне угрожать! Сам понимать должен: я тут ни при чем. А кто при чем – вот что я хотел бы знать…

– А кто? – Ипат завертел головой, как башней.

– Если не ты и не Цезарь – тогда Ларсен, вот кто!

– А может, местные? – тоненько спросил Цезарь и всхлипнул.

Вместо ответа Ной вдруг зашагал по раскручивающейся спирали, зорко вглядываясь в ландшафт. Минут через пять он помахал рукой – сюда, мол.

– Это что? – указал он, когда все приблизились.

– Ну, яма, – неприятным голосом сказала Семирамида, и видно было: еще одно слово – и она разразится одной из своих знаменитых истерик.

Зато Цезарь понял все сразу, вызывающе шмыгнул носом и сказал голосом, звенящим уже не от боли, а от злости:

– Точно, тут был еще один корабль. Грунтом кормился.

– Ларсен? – тихонько спросила Илона.

– А то кто же!

За криком Семирамиды не стало слышно никого, хотя ругались все, кроме Илоны. А когда истерика певицы кончилась, дарианка сказала очень серьезно:

– Я думаю, он несчастный человек.

– Кто? – разом выкрикнули Цезарь и Ной.

– Ваш Ларсен. Зачем счастливому человеку угонять чужой транспорт? Ему и так хорошо.

Ипат погромыхал внутри себя, как грозовая туча, но сдержался и утих. Зато Цезарь рубанул со всей определенностью:

– Местные – тоже сволочи! Видели же!.. Чего тут не увидеть – город рядом! Могли бы хоть предупредить о садящемся корабле…

– Оно им надо? – отозвался Ной.

– Наверное, они думали, что второй корабль тоже наш или наших друзей, – вступилась за альгамбрийцев Илона. – Иначе обязательно предупредили бы.

Ной поглядел на нее иронически. Затем на Цезаря – задумчиво.

– Ну и что ты собираешься делать?

В ответ Цезарь лишь засопел. Ной зачерпнул из ямы горсть песка, не съеденного кораблем Ларсена, потряс на ладони, отшвырнул в сторону и предложил вернуться к педальным экипажам.

– Они что-то могут? – спросил он, когда это было исполнено, и указал на вертоезды.

– Ездить, когда педали крутишь, они могут, – огрызнулся Цезарь. – Еще стоять могут, когда их не крутишь. А ты чего хотел?

– Да так… Значит, они состоят из обыкновенного металла и прочих обыкновенных материалов без частицы мозгов корабля?

– Так и есть.

– И это все, что ты велел кораблю отпочковать от себя? – недоверчиво спросил Ной. – Не говори мне, что у тебя где-нибудь не припрятан зародыш корабля… Или… не припрятан?

Шмыгнув носом, Цезарь принялся искать глазами камень, чтобы швырнуть его в Ноя.

– Поня-а-атно… – протянул тот. – Командира не спрашиваю, вы с ним два сапога пара. Как можно до сих пор не догадаться заставить корабль почковаться не после вербовки, а до нее, и уносить зародыш с собой, когда уходишь с корабля, я опять-таки не спрашиваю. Это не мое дело. Я спрашиваю о другом: надолго ли мы застряли на этой самой Альгамбре и что нам теперь делать? Что скажешь, командир? Ничего? Тогда думай, а я пока отдохну…

Вскарабкавшись на пассажирское сиденье вертоезда, он небрежно развалился там и принялся обмахиваться платочком.

– Ты тоже должен думать! – крикнула Илона. – Все должны думать!

– Могу предложить идею: вернуться в город, расторгнуть наш договор с правительством, получить назад хатонские веревки и повеситься на них, – невозмутимо ответил Ной. – Пищи и воды у нас нет, денег тоже, и я что-то не заметил, чтобы местные власти горели желанием содержать на полном пансионе пятерых нахлебников. Оплачивать наш перелет на какую-нибудь планету империи они тоже не обязаны. Все, тупик.

– А наш договор? – крикнула Семирамида. – Он выгоден Альгамбре!

Ной неприятно рассмеялся, показав мелкие зубы.

– Выгоден он им или нет, они пока и сами не знают. Надо думать, выгоден, только это выяснится не раньше, чем мы тут протянем ноги. – Он потянулся, зевнул и в самом деле вытянул ноги.

Повисло молчание. Ипат тяжело дышал. Цезарь переводил взгляд с него на Ноя и обратно, но ни тот ни другой не спешили подсказать решение.

– Я не хочу помирать в пустыне! – голосом циркулярной пилы, врезающейся в твердый сучок, возвестила Семирамида.

Кому – непонятно. В общем-то все присутствующие и так это знали, более того, могли сказать о себе то же самое. Поэтому никто не возразил. Несчастнее всех выглядел Цезарь, во-первых, понимая, что Ной прав: пилоту не пристало быть таким беспечным, а во-вторых, потому что ничего не шло на ум. Если бы осиротевший экипаж вздумал растерзать его за оплошность, Цезарь при всем своем опыте побегов не двинулся бы с места.

Так и молчали, пока Ной, которому, как видно, надоело париться на припеке, не спросил Цезаря:

– Ты вроде говорил, будто знаешь, почему Альгамбра до сих пор никем не завербована. Верно?

– Ну, – отозвался мальчишка.

– Я слушаю.

Глава 5. Дефектный

Вот что я вам скажу: Альгамбра – дрянная планета, хотя я видел места и похуже. Солнце тут огромное, красное, как раскаленный булыжник, и поначалу втягиваешь голову в плечи, боясь: а ну как этот булыжник упадет прямо тебе на загривок? Тут привыкнуть надо, а пообвыкнешь – так вроде и ничего. Но все равно дрянь.

Власть тут не у архистарейшин, как у нас, не у членов правительства, избираемых за ум и заслуги, как на Даре, и не у «владыки владык» с его бандой жрецов, как на Хатоне. Верховный правитель вроде как существует, только его никто никогда не видел, даром что каждый правительственный указ начинается словами «Именем верховного правителя…». А правительство действительно есть – Ной, разобравшись, сказал, что места в нем передаются по наследству и вообще всем заправляют торговые дома. Альгамбра и живет торговлей. Насчет поторговаться местных хлебом не корми: половина города – один сплошной базар. Крику там!.. Жара, толкотня, нищие, карманники, полиция… Во что люди одеты, это вообще описать нельзя. Даже Ной на базар не сунулся, а уж я и подавно. Ну, понятно, торговые дома из самых крупных, чьи главы сидят в правительстве, и дела ведут крупные, а не мельтешат на городских базарах. У них и грузовые звездолеты есть, только не живые, ну и вольные торговцы прилетают на Альгамбру раз этак в пятьдесят чаще, чем на Зябь, и тоже ведут дела только с торговыми домами.

А может, и не только. Знаю я торговцев, они в любую щель пролезут без мыла. Указы указами, правительство правительством, а если каждый второй туземец может вполне сносно объясниться на общеимперском, это что-нибудь да значит.

Ну вот. Когда «Топинамбур» у нас увели и мы остались без корабля, я – чуть только понял, что слезами горю не поможешь, – подумал как раз о вольных торговцах. Ясно было, что за нашу доставку на Зябь они заломят столько, сколько и в дурном сне не приснится, – но если не это, тогда что нам остается? Нищенствовать на базаре? Воровать? Ной еще мог бы, да и я тоже, хотя с местными нам тягаться трудно, а Ипат с Семирамидой тут бесполезны, не говоря уже об Илоне. Дарианка просто умрет от огорчения.

Была у меня одна подленькая мыслишка: договориться с вольными торговцами, чтобы те доставили нас не на Зябь, а на Дар. Зуб даю, Ной подумал об этом еще раньше. Ну что нас ждет на Зяби, кроме Дурных земель, если мы вернемся всего-навсего с двумя вербовками и без корабля? Даже Сысой вряд ли за нас заступится. А дариане помогут, утешат, расплатятся с торговцами за наш перелет и, если их корабль еще на планете, задержат его ради нас, чтобы он повзрослел и отпочковал потомка. Они нам его даром отдадут, или я дариан не знаю!

Подлая штука голова – хоть бей по ней, хоть примочки ставь, все равно под черепом заведутся подленькие мыслишки. Я решил, что Дар мы оставим на самый крайний случай, когда либо всем помереть, либо нам с Ипатом сгореть от стыда. Стыдиться все же полегче.

Ну, словом, я сидел и изобретал для Ларсена всевозможные казни, одна позорнее и мучительнее другой, и думать забыл обо всем прочем. Ной мне напомнил. У жуликов и без того голова хорошо работает, а уж когда их прижмет, никому за их соображалкой не угнаться. Ной спросил меня, по какой причине Альгамбра до сих пор не в имперской пирамиде и почему я об этом знаю, а он нет.

А дело было так. Три дня наши вели переговоры с правительственными чиновниками, то есть вел-то их главным образом Ной, а остальные так, присутствовали. Присутствовал и я, пока не надоело. Когда у меня устала челюсть сдерживать зевоту, я отпросился погулять по этому ихнему Дворцу коммерции и предпринимательства. Меня и отпустили – гуляй себе, – к тому же в начале переговоров Ной представил меня всего лишь как второго пилота. Я хотел было возмутиться, да сообразил: в глазах альгамбрийцев я и впрямь на первого пилота не тяну. Ну и, стало быть, незачем создавать у них впечатление, что мы несерьезные люди.

Никто меня не сопровождал, гуляй себе, только не во всякую дверь пускают. Всевозможного народу множество, но в это здание можно втиснуть еще двадцать раз по столько. Коридоры сплошь красивым камнем отделаны, залы огромные, кабинеты, закоулки какие-то, статуи в нишах, храм каких-то местных святых, музей альгамбрийской торговли, и чего в нем только нет. Но мне не музей был нужен.

Прошел я по всем надземным этажам, а потом спустился в подвальный, там обстановка куда как скромнее, а народу почти вовсе нет. Я уж хотел идти назад, но тут вижу: водопроводчики устраняют протечку. Один – старый дядя, а другой – парнишка моих примерно лет, сразу ясно, что подсобник. Дядя взглянул на меня без любопытства, отвернулся к трубе, боднул воздух башкой, чтобы маска со лба на глаза съехала, и давай варить. Ага, думаю, плазменная сварка. Что-то похожее я видел на Даре. У нас на Зяби даже газовую сварку не в каждой механической мастерской найдешь, а тут – красота! Искр почти нет, и пламя не сказать чтобы слишком яркое, глаза почти терпят, надо лишь чуть прижмуриться. Вварил дядя в трубу заплатку, что-то буркнул парнишке на местном языке и ушел куда-то. Может, за заплатками, а может, у него в аппарате плазма кончилась. И если вы думаете, что я упустил случай поболтать с пареньком и выяснить, как тут у них на Альгамбре устроена жизнь, то мне обидно: за дурака вы, что ли, меня держите?

– Привет! – говорю ему на общеимперском.

Он ответил, правда, с жутким акцентом, но я кое-как понял, что он тоже меня приветствует, а не советует поскорее убраться на все четыре. И тут же спрашивает:

– Ты инопланетник? – Как будто ему и без того это не ясно.

– Это ты, – говорю ему, – инопланетник, а я зябианин, понятно?

– Ага, – говорит и головой кивает, – значит, инопланетник.

Минут десять мы с ним выясняли, кто из нас инопланетник, а кто нет, чуть не подрались – и подрались бы, наверное, если бы я понимал каждое слово из того, что он мне лопотал. А потом уселись рядышком на ящик с инструментом и постановили говорить медленно и с расстановкой, чтобы понять хоть что-нибудь. Парнишке тоже хотелось поболтать, сразу было видно, что сварщик ему достался неразговорчивый.

И начал я, конечно, с ерунды, чтобы парень не заподозрил, что я не просто болтаю, а сведения из него тяну. Между прочим говорю:

– У нас такую протечку и чинить бы не стали: подумаешь – капает! Да еще в подвале. Тут ниже нас только фундамент, да?

Мальчишка почему-то прыснул в кулак и сообщил шепотом:

– Не, там еще один этаж, только туда нельзя.

– Почему нельзя? – спрашиваю.

– Тебе, – говорит, – нельзя, а мне можно. – Наклонился к моему уху и прошептал: – Туда мало кого пускают. Там у нас верховный правитель, он посетителей не любит и протечек тоже…

И снова прыснул, а потом захихикал.

Ну, я, понятно, давай расспрашивать. Любопытно же. Что за правитель, который живет двумя этажами ниже уровня земли? Зачем это ему? Не мог построить себе дворец или хотя бы снять домишко в пригороде? А если он посетителей не любит, то что ему стоило окружить свой дом высокой стеной и поставить стражу? Правитель же! О сырости вообще молчу: Альгамбра – планета сухая, вроде Хатона. Какое место ни выбери, все равно оно будет суше, чем подвал.

Что-то тут не так, думаю. Хотел нажать, но помедлил ровно одну секунду и сделал лучше. Отодвинулся от паренька, выпрямился, чтобы посмотреть на него сверху вниз с этаким прищуром, да и заявил:

– Ври больше.

И через полчаса узнал все. К каждому механизму свой подход нужен, а человек – тот же механизм, только он этого не понимает, потому что слишком заносится. Выложил мне мой новый приятель все про верховного правителя Альгамбры, а я только рот зажимал обеими руками, чтобы не захохотать на весь подвал.

Примерно век назад, когда вовсю строились верхние этажи имперской пирамиды, какой-то вербовщик заглянул и на Альгамбру. Был он вроде Ларсена, такой же неукротимый в смысле набить свой карман за чей угодно счет. Беда того вербовщика состояла в том, что его звездолет уже отпочковал десять потомков, а может, и все одиннадцать, то есть был, если очень повезет, способен всего лишь на одно – последнее – почкование. Знать не знаю, какие правители правили в ту пору Альгамброй, но уж точно похитрее наших архистарейшин. Они заключили с вербовщиком договор с условием: он вступает в силу только после взросления переданного Альгамбре корабля и его всесторонних испытаний. Успешных, само собой, испытаний, а если нет – иди гуляй.

Договор так и не вступил в силу. Корабль вербовщика поднатужился, чуть не помер, но произвел-таки на свет еще одного потомка. Тут-то все и началось.

Сначала зародыш, по словам мальчишки, вообще не хотел расти: то ли не мог, то ли ему и так было хорошо. Что только ни предлагали ему в пищу, от лучших деликатесов до ювелирных алмазов, чем только его ни облучали – ничего он не поглощал и ничем как будто не интересовался. Короче, вел себя совсем как злостный покоенарушитель у нас на Зяби, боящийся Дурных земель, то есть выделывался под хворого, особенно на голову.

Зародыш и в руках грели, и дышали на него, и щекотали перышком – специально привезенным с другой планеты, потому что птиц на Альгамбре нет, – и ничего. Долго с ним бились и альгамбрийцы, и вербовщик. И все зря. Вербовщик-то вкручивал местным, что корабль им достался о-го-го какой, со всех сторон кондиционный, прямо конфетка, а не корабль, но кто же во Вселенной, кроме дариан, верит словам? Разве что слабоумные, а среди альгамбрийцев я таких пока не встречал.

Потом зародыш покрылся какой-то сыпью и сделался совсем вялым, как подгнивший плод, и тогда воротилы из правительства послали вербовщика прочь, а несостоявшийся корабль решили закопать, пока он не протух. Оказалось, ему только того и надо. Прикопали его где-то на свалке да еще навалили сверху разного мусора, а спустя несколько дней глядь – он подъел все, с чем соприкасался, и знай лежит себе в яме, мусором лакомится и яму расширяет, только что не хрюкает от удовольствия. Поначалу хотели было оставить его на месте, чтобы он и дальше мусор жрал, потому что пригородные свалки не резиновые, но вовремя спохватились. Во-первых, жрать-то он жрет, но и сам растет, а во-вторых, вдруг он годен на большее? Как-никак звездолет, хоть и дефектный.

Вербовщик к тому времени отбыл с Альгамбры не солоно хлебавши, и альгамбрийское правительство решило обойтись своими силами. Наняли умных людей, приступили к общению со звездолетом, возились долго – и отступились. Летать он ни в какую не хотел, но это еще не самое главное. Мусорный звездолет, даром что еще подросток, дал альгамбрийцам понять, что считает себя ни много ни мало единоличным властителем Альгамбры, и пусть к нему не пристают со всякой ерундой, а за это он готов терпеть тот ничтожный сброд, которым ему выпало править.

И это еще не все. Когда вокруг него возвели сначала просто ангар, а потом и настоящее здание, где в надежде как-нибудь образумить корабль разместились лучшие альгамбрийские ученые и инженеры, случилось то, чего не мог предвидеть никакой, даже самый блестящий альгамбрийский ум: в самом скором времени по стенам помещений резво забегали рыжие тараканы, а лучший биолог Альгамбры поймал на себе блоху и долго с удивлением ее рассматривал.

Он же и догадался, кто виновник. Где мусор, там и тараканы, а на альгамбрийских свалках, как и у нас на Зяби, живут и столуются бродячие псы, все в проплешинах от расчесов, и блох на них не меньше, чем людей в каком-нибудь городишке. Каждая собака – это блошиный город, большинство жителей так и живет в нем, никуда не выезжая, ну а некоторые все же покидают его по делам или просто так. Корабль, как выяснилось, поглотил несколько таких путешественников и не переварил, а как-то там проанализировал их внутри себя – и давай фабриковать их копии! Хорошо, что это были только тараканы и блохи! То ли корабль не поймал на помойке ни одного шелудивого пса, то ли поймал, но решил, что размножать псов ему не по силам – насекомые-то как-никак устроены попроще.

Тут с кораблем вступили в контакт и попросили прекратить. Как бы не так! Корабль и слышать об этом не хотел. Себя он считал вовсе не хулиганом, а благодетелем и добрым монархом. Одно слово – дефектный.

А вы думали, что только человек может сойти с ума? Порой это случается даже с простыми механизмами, не говоря уже о сложных. Помню, угнал я на Зяби одну штуковину… Впрочем, об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.

К тому времени как парнишка дошел до царских наклонностей корабля, вернулся сварщик, и обоим стало не до меня. Я только и понял, что справиться со свихнувшимся кораблем альгамбрийцам не удалось, уничтожать его не стали, а может быть, и не смогли, и в конце концов пришли к соглашению. Корабль был перемещен в подвал строящегося Дворца коммерции и предпринимательства, доступ к нему был строго ограничен, но зато пост верховного правителя он получил вполне официально. Почему – я так и не узнал, пришлось чесать затылок самому. И вот что я начесал: верховный правитель, которого никто никогда не видел, который ни во что не вмешивается и на которого в случае чего можно свалить вину, – это же для местных воротил клад, а не правитель! В сельской глубинке, где народ попроще, ему небось молятся, как у нас Девятому пророку, в храмах специальные алтари стоят… Ну а насчет блох и тараканов: можно, во-первых, недокармливать корабль, чтобы не расширял производство, а во-вторых, травить всю эту нечисть дустом и выметать прочь. Расходы небольшие.