Текст книги "Пятый всадник"

– Было бы удивительно, если бы вы были уверены в обратном и жили с этой мыслью в голове. Полагаю, тогда вы вряд ли искали бы работу в столице. Скорее, копали землянку где-нибудь в глухом лесу.

И он весело посмотрел на меня. Кажется, я четко следую прописанному сценарию. Похоже, он доволен представившимся случаем поделиться со мной своими теориями. Если бы я сразу с ним согласился, он был бы сильно разочарован. Не давая мне возможности вставить слово, Профессор продолжил.

– Я, с вашего разрешения, попробую сейчас привести кое-какие аргументы, а уж вы их обдумайте на досуге и сами решите – прав я или нет.

Такой подход мне импонировал, так как совершенно не вязался с поведением упертого фанатика. Может, это такая хитрая тактика, достигаемая упорными тренировками? Чтобы не вызвать сразу инстинктивную реакцию отторжения. Тем временем, Профессор продолжал. Голос его звучал приглушенно, так что я с первых секунд попал под его гипнотическое влияние.

– Вы видели когда-нибудь мозаику? – вопрос звучал как утверждение и, похоже, не требовал от меня ответа, – так вот. Мозаика бывает разная. Есть та, которая состоит из одинаковых по размерам квадратных плиток небольшого числа цветов. Из коробки таких плиток можно собрать множество разных картин. Хотя картины будут очень простыми. И если вдруг такая картина рассыплется, то восстановить ее можно будет без особого труда. Но существует мозаика другого рода. Там плитки откалываются непосредственно по месту, и каждая имеет свои неповторимые форму и цвет. Если их кто-то снимет с картины и перемешает между собой, то общий рисунок уже не собрать. Или на сборку уйдет слишком много труда и времени.

Он начал уж слишком издалека. По крайней мере, никакой связи между мозаикой и неминуемым концом света я пока не мог уловить.

– А теперь давайте представим человеческое общество, как некую мозаичную картину, где каждая плитка соответствует отдельному человеку или небольшой группе. Сделаем одно допущение. Наша мозаика имеет свойство самосборки. Каждая плитка помнит свойства соседней, то есть цвет и сторону соприкосновения, и в том случае, когда оказывается рядом, то приклеивается к ней. Я думаю, это допущение вполне оправдано. Ведь плитка – это человек, обладающий памятью. В простой картине, из нашего первого случая, общество состоит из членов, имеющих небольшое количество специальностей и общающихся в своей деятельности с малым количеством других людей. Это может соответствовать той цивилизации, которая существовала на планете несколько тысяч лет назад, в неолите. Профессий немного, контакты немногочисленны. Рисунки, которые можно собрать из таких плиток, очень просты. Но зато такая система весьма устойчива. В случае, если по той или иной причине – природный катаклизм или война – картина рассыпается, то через непродолжительное время собирается сама.

Тут до меня дошло. Да, конечно. Современная цивилизация – сложная мозаика. Цветов много, форма у каждой плитки индивидуальная. Соответственно, после разрушения картины шансов на то, что встретятся две плитки, бывшие до этого соседями, на несколько порядков меньше, чем в первом случае. То есть такая мозаика сама по себе уже не соберется. Догадка оказалась верной. Профессор сейчас оформлял словами то, что за мгновение до того промелькнуло у меня в голове.

– Все взаимодействия между членами общества, которые служат для поддержания его жизнедеятельности – это и есть инфраструктура. И степень сложности инфраструктуры пропорциональна численности людей в той группе, жизнедеятельность которой эта инфраструктура поддерживает. Степень сложности можно определить как число связей между отдельными элементами, которые необходимы для всей системы. С ростом численности населения обязательно должна расти эффективность труда. Иначе пищи банально не будет хватать на всех. А это значит, что появляется все больше новых профессий. Эти новые профессии вызывают появление новых все более многочисленных связей между отдельными ячейками общества, как между плитками сложной мозаичной картины. Следовательно, инфраструктура усложняется, а общество начинает все больше и больше от нее зависеть. И сейчас эта зависимость уже такова, что строгая ритмичность ее работы – вопрос жизни или смерти человечества. Вот только представьте, что будет с городом-миллионником, если в нем на неделю отключат электричество? Особенно если учесть, что вместе с электричеством обязательно отключатся водопровод, канализация и отопление. В общем, если аварию не устранить и не эвакуировать население, то через неделю в городе остается не более половины людей, а через месяц, в лучшем случае, процентов десять. Остальные вымрут от голода, холода и болезней, а также станут жертвами банд. С аварией в одном отдельно взятом «миллионнике» крупное государство еще справится, а вот если это произойдет сразу во многих местах? Тогда – все. Полный крах и гибель всего человечества. Продукты питания не подвозятся в города, топливо – к электростанциям. Через год в развитых странах останется не более одного процента населения, так как современное сельское хозяйство слишком тесно связано с другими отраслями, которые будут разрушены. А кормить себя древними методами люди уже разучились. Сельхозтехника встанет из-за отсутствия топлива и запчастей. Лошадей почти не осталось. Поэтому обработка земли будет вестись лопатами и мотыгами, вытащенными из дальних углов сараев. Но таким способом один человек еле-еле сможет прокормить только себя самого. Чудом оставшиеся в живых малочисленные группки людей будут с трудом сводить концы с концами, занимаясь примитивным сельским хозяйством и живя впроголодь. Но и эти люди со временем будут только деградировать. Орудия труда будут ломаться, а ремонтировать их будет некому, потому что не будет сельских кузнецов. А самая главная проблема, с которой столкнутся земледельцы – отсутствие посевного материала. В развитых странах семена давно уже покупают непосредственно перед каждым севом, так как современные генно-модифицированные растения не способны давать потомство. Охотой, рыболовством и собирательством тоже мало кто сможет эффективно заниматься. Скажите, кто сейчас сможет смастерить каменный топор? Или хороший лук? Такой, из которого можно было бы подстрелить, к примеру, зайца? Или костяной крючок с волосяной леской для ловли рыбы? Да и дичи в лесах, а рыбы в реках в развитых странах осталось не так уж много.

Признаться, красочная картина, нарисованная Профессором, произвела тяжелое впечатление. Но что-то в его рассуждениях казалось натянутым. Ну, да. Это его допущение о том, что аварии в какой-то момент вдруг станут происходить повсеместно. Я спросил об этом. Он стал отвечать безо всякой паузы, как студент-отличник на экзамене.

Вы видели когда-нибудь, как рушится карточный домик? Вытаскивается одна любая карта, и тут же разваливается вся конструкция. А все потому, что там нагрузка распределена одновременно между всеми элементами. Изъятие одного элемента приводит к дисбалансу всей системы. Хотя до того конструкция могла казаться довольно прочной. По крайней мере, на нее можно было даже не очень сильно дуть без риска разрушения. Но потеря всего лишь одного элемента из нескольких десятков оказывается критичной. Современная сложная инфраструктура очень напоминает такой домик. Дело в том, что повышение производительности труда имеет своим следствием сужение специализации. Это вызывает увеличение числа последовательных связей между элементами системы и уменьшение числа параллельных. А слабость любой последовательной цепочки в том, что при выбивании одного звена она неизбежно рвется.

Теория устойчивости систем говорит, что при увеличении числа элементов энергия, требуемая для вывода системы из равновесия, уменьшается. Так же, как и карточный домик, всемирная инфраструктура, благодаря всеобщей глобализации, представляет собой тесно связанную систему элементов с распределением нагрузки между ними. При изымании элемента, например, в результате аварии, его нагрузка переходит на остальные, но, как и в нашем домике, с некоторым дисбалансом. Когда степень дисбаланса превысит допустимый уровень – вся система рухнет. Уровень этот определяется запасом прочности как элементов в системе, так и связей между ними. И зависит от степени износа инфраструктуры в ключевых местах. А этот показатель почти во всех развитых странах растет и тенденции только негативные. Еще одно следствие такого усложнения – появление узких специалистов. Если сто лет назад сфера компетентности разных специалистов пересекалась на большой площади, то сейчас специалист одного звена абсолютно не понимает того, что делает сосед. Площадь пересечения компетенций чисто математически можно выразить в виде прочности связей между звеньями. При стремлении к нулю площади пересечения к тому же значению катится устойчивость всей системы. Как временные меры, конечно, можно использовать различные ухищрения для «склеивания» звеньев. Таким «клеем», например, могут быть четкие должностные инструкции для каждого работника или жесткий контроль за действиями специалистов.

В любом случае, в экономике это называется повышение управленческих издержек. А они уменьшают эффективность труда в целом. К тому же, все равно, это не панацея. Никакие должностные инструкции не смогут предусмотреть все ситуации. И еще при такой схеме должны постоянно повышаться требования к расширению компетенции управленцев. А это имеет свой предел, ограниченный возможностями человеческого мозга, и, опять же, идет вразрез с тенденцией всех последних лет. Потому что тенденция эта такова, что менеджер должен просто уметь управлять людьми и финансами, а для технических вопросов есть соответствующие заместители и советники. Вообще, вы, как ученый-химик, должны себе представлять, что разрушение любой системы есть процесс энергетически выгодный с термодинамической точки зрения. То есть идет самопроизвольно и с выделением энергии. Весь вопрос в потенциале активации данного процесса. И математические модели говорят, что чем система сложнее, тем уровень этого потенциала ниже.

В принципе, я был с ним согласен. Но вот тезис о том, что степень старения и разрушения инфраструктуры со временем будут только расти, выглядел довольно натянутым. Я не смог удержаться и прервал речь Профессора, прямо спросив об этом. Тот, вопреки опасениям, отнесся к моему возражению спокойно.

– Да, вопрос логичный. Поэтому сейчас перейдем к рассмотрению тех противоречий, которые нарастают в обществе с усложнением инфраструктуры и, в конце концов, взрывают его изнутри. Первое, но не самое главное противоречие – демографическое. В развитых странах население постоянно стареет. Это связано как с увеличением продолжительности жизни, так и с сокращением рождаемости. И скоро наступит такой момент, когда одному работающему придется кормить нескольких пенсионеров. А ведь производительность труда не сможет расти такими же темпами. Это подорвет экономику. Уровень жизни населения будет постоянно падать. Государства станут получать все меньше и меньше налогов и не смогут вкладываться в инфраструктуру настолько, насколько требуется. А требоваться-то как раз будет с каждым годом все больше и больше – ведь система связей для поддержания жизнедеятельности постоянно усложняется. В результате инфраструктура будет ветшать и через некоторый период просто начнет рассыпаться. С локальными авариями в электросетях или в водоснабжении государства в первое время будут справляться, но в определенный момент количество перейдет в качество. Все начнет разваливаться.

Я слушал Профессора, не перебивая. Слова его казались вполне логичными. Но процесс, о котором он говорит, способен растянуться на сто лет. За это время средняя продолжительность жизни может сильно снизиться и общество снова помолодеет. А с учетом снижения общей численности населения, инфраструктура сможет постепенно упрощаться.

– Но демографические проблемы , – продолжал Профессор, – это еще не самое страшное. С ними человечество может протянуть еще довольно долго, постепенно деградируя. И период этой деградации может продолжаться несколько тысячелетий, пока не будет найдена точка равновесия. Гораздо серьезнее то, что творится в мировой финансовой системе. За последние сто лет механизмы, по которым функционирует эта система, сильно усложнились. Но принцип остался неизменным. Ее фундамент – это доверие. Грубо говоря, вера в то, что ценные бумаги, которые тебе предлагают, являются надежными, или в то, что тот, кому ты даешь деньги в долг, тебе их вернет в срок и сполна. Если такого доверия не будет, финансовая система рухнет. А за ней, естественно, вся мировая экономика. Банки прекратят работу. Безналичные расчеты остановятся, и дальше настанет натуральный конец света. Механизмом для оценки того, насколько можно доверять тем или иным ценным бумагам или организациям, стали рейтинги, которые присваиваются специальными рейтинговыми агентствами. То есть, получается, что именно на этих агентствах и держится вся мировая финансовая система. Считается, что сомневаться в правильности тех индексов, которые они раздают – это что-то вроде ереси. Все равно, что подвергать сомнению догматы веры. Наверное, если бы индексы раздавала машина на основе неких абсолютно объективных критериев, то система могла бы нормально работать. Но там, к сожалению, сидят живые люди со своими слабостями. И отказаться от возможностей по манипуляции финансовыми рынками им бывает очень тяжело. Поэтому и случаются разные казусы: закладная на дом многодетной семьи безработного негра получает наивысший рейтинг надежности.

– А при чем здесь безработный негр? – не смог удержаться я от вопроса, так как приведенный пример показался мне «притянутым за уши».

– Да при том, что этот самый кризис, который сейчас идет по всему миру, вызван обвалом американских ипотечных бумаг. Проще говоря, на закладные этого нашего негра выписывались так называемые деривативы – производные финансовые инструменты, которые маскировали реальную сущность этой первичной бумаги. Рейтинговые агентства, нисколько не сомневаясь, тут же ставили этим деривативам высшие индексы. И их, как горячие пирожки, расхватывали разные фонды, банки и отдельные граждане, любящие поиграть на бирже. Ну, как же – доходность в десять процентов годовых при стопроцентной надежности, кто может отказаться от такого счастья? Но настал момент, когда появился мальчик, и сказал, что король – голый. Тогда все увидели, что эти сверхнадежные и сверхдоходные американские ипотечные бумаги на самом деле являются не более чем закладными на дома безработных многодетных негров. Бумаги рухнули, а с ними – фонды, банки и простые любители поиграть. В принципе, этот кризис и не отличался бы от десятков, произошедших ранее за последние двести лет. Но в данном случае пошатнулся столп системы – доверие рейтингам агентств. И даже если в этот раз мировая финансовая система выйдет из положения, фундамент ее, образно говоря, уже начали подтачивать жучки. И рано или поздно эти жучки систему обрушат. Так что, крах мировой финансовой системы – более быстрая и надежная причина для конца света, чем демографические противоречия. Просто надо иметь в виду, что демографические проблемы с каждым годом будут ослаблять финансовую систему и увеличивать вероятность ее краха.

Мне тяжело было оценить правильность его доводов, так как я не особо силен в экономике. В то же время, казалось, что разрушение финансовой системы – вещь, может быть, и неприятная, но не настолько смертельная, чтобы вызвать гибель человечества. Я осторожно высказал свое сомнение на этот счет.

– Да. Человеку, никак не связанному с финансами, это трудно понять. Представьте себе – лопнул банк, потому что его резервы вдруг сгорели из-за обвала курса акций. А в этом банке находятся счета тысяч предприятий. Все эти счета в один миг будут заблокированы вместе с находящимися на них средствами. А если лопнут одновременно несколько десятков банков? Если в течение недели несколько десятков тысяч предприятий не смогут рассчитываться со своими контрагентами, то с большой долей вероятности можно говорить уже о коллапсе всей инфраструктуры. Потому что среди этих предприятий будут энергетические, пищевые и транспортные. Через неделю в городах будет хаос. Но обвал курса ценных бумаг коснется не только банков. Предприятия не смогут брать кредиты под залог своих акций. А те, которые кредитовались ранее, вынуждены будут срочно искать где-то деньги, чтобы доплатить разницу в потере стоимости залога. И с очень высокой степенью вероятности будут вынуждены остановить свою работу. Так что крах финансовой системы неизбежно вызовет обрушение инфраструктуры со всеми вытекающими последствиями.

Но самая главная беда человечества – это паразиты,– с этими словами Профессор сделал паузу и посмотрел на меня, будто желая убедиться в реакции на свои слова. Кажется, мое лицо выразило именно то, чего он и ожидал. Явно довольный созерцанием моего недоуменного вида, он продолжил.

– Да. Именно – паразиты. Вся история человечества – это история борьбы с ними.

Вмиг перед глазами промелькнула красочная картина, как немногочисленная группка людей из последних сил отбивается от наседающего на них скопища блох, тараканов и крыс. Но Профессор не дал мне вдоволь пофантазировать.

– Правда, с паразитами не в биологическом понимании, а в социальном.

Тут он задумался. Фактически, первый раз за весь разговор. Наверное, подошел к самому ответственному моменту.

– Чаю или кофе? – неожиданно спросил он меня.

Я несколько оторопел от столь резкой смены темы и несколько секунд молчал, тупо хлопая глазами.

– Чаю, – выдавил из себя. Профессор кивнул, взял трубку телефона и сделал соответствующее распоряжение. Через минуту на пороге появилась девушка с рецепшена с металлическим подносом, на котором располагались пара чашек и тарелки с печеньем и конфетами. Она была в моем вкусе: стройная, довольно высокая и симпатичная. Темно-каштановые не очень длинные волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб. Самое главное, что серые глаза за стеклами модной формы очков обнаруживали наличие интеллекта. А это я ценил в противоположном поле даже выше, чем внешние данные. Хотя, возможно, я стал жертвой стереотипов. Наличие очков часто подсознательно заставляет воспринимать их носителя как человека более умного, чем это может быть в реальности.

Когда только устроился сюда, то захотел познакомиться с ней поближе. Да, память о Машуне никуда не делась, но природа брала своё. Но затем вспомнил, как все неприятно вышло с Натальей. Таких переживаний мне больше не хотелось. Поэтому решил не рисковать. Даже не стал пытаться узнать ее имя.

Войдя в комнату и расставив принесенное на столе, секретарша молча улыбнулась. Я так и не понял, кому – мне или Профессору – и, развернувшись, вышла, тихонько затворив за собой дверь.

Я невольно проводил ее долгим взглядом.

Заметив это, Профессор едва заметно усмехнулся. Время было обеденное, и чай с печеньем и шоколадными конфетами был весьма кстати. Я взял в одну руку чашку, в другую печенье и приготовился слушать дальше. Профессор отхлебнул из своей чашки и продолжил тоном школьного учителя.

– Животные подразделяются на отряды. В каждом отряде есть множество семейств и видов. Существуют десятки видов псовых, кошачьих и так далее. А вот среди отряда приматов только один вид человека. Хотя еще тридцать-сорок тысяч лет назад их было несколько. Но Хомо Сапиенс вытеснил всех. Вот в Европе, например, неандерталец жил полмиллиона лет. А через пять тысяч лет после прихода туда кроманьонца не осталось ни одного неандертальца. Вас никогда не мучил вопрос – почему?

Мне сразу сделалось немножко стыдно, так как над подобными вещами я просто никогда не задумывался. Я почувствовал себя школьником, которого спрашивает учитель, а тот не знает ответа. Но Профессор смотрел на меня, и следовало что-то отвечать. Признаваться в том, что такими вещами я не интересовался, не хотелось. Поэтому брякнул первое, что пришло на ум.

– Наверное, потому, что Хомо Сапиенс был умнее, у него были более совершенные орудия труда, – я запнулся, уловив насмешливость во взгляде собеседника. Подождав несколько секунд и, видимо, поняв, что из меня больше ничего не выжать, он продолжил.

– Сейчас неандертальцев изображают в основном как полуобезьян, немногим отличающихся от всяких там питекантропов и австралопитеков. Но это совсем не так. Даже, если судить просто по размеру мозга, то он у неандертальцев был заметно больше, чем у современных людей. Археологи находят свидетельства того, что их культура была на высоком уровне. Об этом говорит настенная живопись, украшения из кости и камня, очень качественные орудия труда. Лучше, чем у кроманьонцев того же периода. Захоронения свидетельствуют о наличии признаков религии. Когда кроманьонец – Хомо Сапиенс – проник в Европу около тридцати тысяч лет назад, то неандертальцы обгоняли его по всем статьям. Тем не менее, через пять-семь тысяч лет человек их полностью вытеснил. Не осталось ни одного. Причин этого высказывается много. Некоторые даже утверждают, что из-за более коротких, чем у кроманьонца, ног, неандертальцы тратили при ходьбе энергии на двадцать процентов больше, что их и сгубило в конкурентной борьбе за пищу. На мой же взгляд, это полный бред. Неандертальцы имели кучу преимуществ в других областях. Они были сильнее, возможно, умнее. Они жили на этой земле уже сотни тысяч лет. Даже если Хомо Сапиенс и в самом деле бегал быстрее, в данном случае мы имеем ситуацию типа тигра и медведя, обитающих в пределах одного района. Тигр быстрее, медведь сильнее. Пища и для того и для другого примерно одна и та же. Тем не менее, оба умудряются вместе проживать в одних и тех же местах, например, на Дальнем Востоке, в течение тысячелетий.

Профессор замолчал ненадолго, отхлебнув из своей чашки. Я с нетерпением ожидал продолжения рассказа. В школе тема древних людей меня не слишком трогала, поэтому пробежал я ее, что называется, вскользь. Но сейчас погружение в глубокую древность вдруг неожиданно захватило.

– Когда говорят о пяти или десяти тысячах лет войны между двумя видами людей на земле Европы, то имеется в виду низкая скорость продвижения Хомо Сапиенс по территории. Похоже, что в каждом локальном месте, куда приходило человеческое племя, неандертальцы исчезали мгновенно и во всей области, куда только могли дотянуться из своего поселения люди, то есть, на несколько дневных переходов. Через какое-то время люди перемещались, и на новом месте все повторялось снова. В результате вся территория Европы за десять, а некоторые говорят, даже, за пять-семь, тысяч лет была полностью очищена. По идее, неандерталец должен был мигрировать в те места и занять те ниши, где его качества получили бы преимущества в борьбе. Но этого не случилось. Он исчез бесследно. Это означает то, что человек обладал таким козырем, который сразу ставил его на две головы выше своего конкурента.

– Если не считать той теории, – продолжал Профессор, – что их вытеснили просто потому, что они бегали чуть медленнее, то главной из оставшихся является предположение о преимуществе людей в социальной организации. Некоторые ученые утверждают, что Хомо Сапиенс имел большую способность к организации в группы. И, соответственно, к более организованным действиям этих групп. А вот теперь – самое интересное.

Похоже, сейчас должно начаться, действительно, что-то интересное, так как Профессор стал говорить еще тише и слегка наклонился в мою сторону. Я машинально скопировал его позу, в свою очередь, придвинувшись к нему.

– Раньше антропологи утверждали, что неандерталец не мог говорить, в отличие от Сапиенса. Да, это было бы бесспорным преимуществом. Не на проценты, а в разы. Но вот в последние годы генетики, которые уже почти полностью расшифровали геном неандертальца, обнаружили там ген, который у современного человека отвечает за способность к речи. Этого гена нет больше ни у кого из животного мира, включая высших приматов. А у неандертальца был. Значит предположение о том, что лучшая способность человека совместным действиям в группе связана с речью, является ложным.

У меня перед глазами возникали яркие картины из глубокого прошлого. Там два разных вида людей бились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Эти видения настолько захватили, что, кажется, я прослушал часть сказанного. Меж тем Профессор не останавливался:

– Обычно, когда идет война, даже если общее направление перемещения линии фронта только в одну сторону, то все равно бывают флуктуации. То есть, на какое-то время фронт может откатываться обратно. Но вот в данном случае археологи ни разу не обнаружили следов стоянки неандертальцев выше слоев со следами Человека. Это значит, что неандертальцы никогда и нигде не смогли даже на очень короткое время вытеснить людей. Обычно борьба между примерно равными противниками проходит с переменным успехом. Но не в этом случае. Здесь мы имеем безоговорочное преимущество сапиенсов. Единственным разумным объяснением этого является предположение о подавляющем численном преимуществе последних. И археологические исследования это, в общем-то, подтверждают. На самом деле, численность стоянок неандертальцев составляла одну семью, то есть, пять, максимум, десять человек. Тогда как в то же самое время поселения кроманьонцев имели десятки, а иногда и сотни жителей. Тогда причина непрерывных побед сапиенсов над неандертальцами становится понятна. Подавляющее численное преимущество. Сапиенсу удалось создать многочисленные устойчивые сообщества. Но вот только за счет чего? И почему неандертальцы не смогли создать поселения такой же численности? Что является краеугольным камнем для создания устойчивых многочисленных объединений? Если мы посмотрим на примеры из животного мира, мира насекомых, то неизбежно приходим к выводу о том, что главный принцип устойчивости – альтруизм. То есть способность пожертвовать своими интересами ради общего блага. Альтруизм является следствием эмпатии, то есть способности к сопереживанию. Раньше утверждали, что эмпатия – исключительное качество человека, которое, собственно, и отличает его от животных. Но недавние опыты на крысах разбили это утверждение в пух и прах. Крысу помещали в бокс, где находились два запертых контейнера, которые она до этого научилась открывать. В одном находилась другая пленная крыса, в другом – шоколадная стружка. Большая часть людей сначала открыла бы второй контейнер и съела бы лакомство, чтобы не делиться. Но крыса каждый раз сначала выпускала пленницу, и лакомство они съедали уже вдвоем. И это при том, что ранее данные крысы не были знакомы друг с другом. Альтруизм чистейшей воды! И самое интересное, что, по последним научным данным, найден даже ген альтруизма. Это значит, что способность к сопереживанию и альтруизм – не продукт воспитания, а качества, передающиеся по наследству.

Профессор сделал паузу, чтобы отхлебнуть чай и откусить конфету. Я тем временем пытался осмыслить услышанное. Все это несколько противоречило моим представлениям. Я всегда полагал, что альтруизм – привилегия только людей, и уж тем более не таких мерзких животных, как крысы.

– Но самое интересное в том, – заметил Профессор, – что в обычном человеческом обществе ген эмпатии, раз появившись, должен был тут же, максимум через два-три поколения, исчезнуть. Потому что эмпатия и альтруизм не дают совершенно никакого репродуктивного преимущества.

Последний термин был незнаком, но перебивать собеседника с просьбой пояснить суть я не решился. Однако Профессор, похоже, заметил промелькнувшее в моих глазах недоумение и стал расшифровывать.

– Репродуктивное преимущество – это, грубо говоря, способность оставить больше потомков, чем другие особи. Даже наоборот, альтруист в нашем обществе имеет все шансы вообще остаться без потомков, так как его материальное положение будет всегда ниже, чем у эгоистов. Потому что, например, в бизнесе эмпатия – крайне отрицательное качество. Бизнесмен-эмпат никогда не станет прогибать донельзя своего контрагента, хотя бы ситуация этого и позволяла. Напротив, он сам с большей вероятностью будет идти на уступки в ущерб себе. Да и не только в бизнесе. На любой руководящей должности ему тяжело будет наказывать своих подчиненных, а те, естественно, будут этим пользоваться, устраивая подставы. А на не руководящем месте его удел – идти навстречу постоянным просьбам начальства о сверхурочных работах. Притом, что повышение зарплаты его будет ждать в самую последнюю очередь. Поговорку «кто везет – на том и едут» придумали как раз про таких. Эмпату трудно отказать в просьбе: ну, как же – ведь своим отказом он может сделать больно просящему.

Частично я был с ним согласен. Но не во всем. Скорее, альтруистам просто должны доставаться более страшные жены. И то далеко не всегда. Вот моя Машуня, например, была очень даже симпатичная. Хотя особым материальным достатком я похвастаться никак не мог.

Мысли о жене заставили сердце сжаться. Да, вот потерял я ее точно из-за своего чувства сострадания. Лучше мне было бы мне наплевать на всех, кроме себя.

А вот детей у альтруистов уж точно будет больше, чем у эгоистов. Дети – это ведь очень серьезная жертва. Зачем же своими руками портить себе жизнь, создавая головную боль и понижая собственное благосостояние? Так что естественный отбор и репродуктивные преимущества работать здесь не будут так эффективно, как об этом говорит Профессор. Я не удержался от того, чтобы не поделиться своими сомнениями, постаравшись облечь их в максимально вежливую форму. Профессор слегка поморщился, на мгновение по лицу промелькнуло выражение легкой досады. Но это длилось лишь какую-то долю секунды. Почему-то вдруг показалось, что он заранее знал слабые места своих теорий, но все-таки надеялся, что я их не замечу. На миг пришло нечто-то вроде гордости за свою такую продвинутую логику, но тут же запоздало спохватился – разозлить своего собеседника не было никакого желания. Честно говоря, мне просто было интересно, чем же он сможет возразить. Профессор размышлял недолго.

– Да, согласен. Кое в чем вы здесь правы. Но все дело в статистике. Если бы эта система работала настолько однозначно, то ген эмпатии исчез бы без следа за пару поколений. Но все равно, тенденция все последние несколько тысяч лет была в одну сторону. Разумеется, не без флуктуаций во времени и пространстве. Насчет этих самых флуктуаций – разговор отдельный и, надеюсь, мы к нему еще вернемся. А сейчас прошу принять пока как аксиому, что за последние две-три сотни лет в человеческом обществе число психопатов стало все больше заметно в сравнении с количеством эмпатов.