Текст книги "Пятый всадник"

– Не секрет. На Базу. Сто километров от Москвы по Дмитровке. А звонок делайте. Только помните насчет неразглашения. База для посторонних – производство. Я сейчас должен буду дать кое-какие распоряжения. У нас в запасе до выезда минут пятнадцать. Так что вы еще сможете выпить кофе на дорожку. Итак, через пятнадцать минут встречаемся на ресепшене.

Профессор резко поднялся и вышел из комнаты. Я последовал за ним. Никакой кофе я, конечно, пить не собирался. Если сто километров по Дмитровке, то это часа полтора. Так ведь еще до самой Дмитровки надо добраться. А кофе, как известно, обладает хорошими мочегонными свойствами. Неудобно потом по дороге будет просить остановиться и бежать в кусты. Так что я пошел прямиком в туалет. Решив заодно проделать маленькую хитрость. На тот случай, если у них в туалете стоит прослушка, вытащил там мобильный и громко произнес в него пару фраз типа: «На вечер все отменяется, сейчас еду на производство. Производство в ста километрах от Москвы по Дмитровке. Приеду поздно». События последнего года серьезно притупили инстинкт самосохранения. Год назад я не решился бы на подобную авантюру. Да. Правду сказал какой-то философ – времена меняются, и мы вместе с ними.

На ресепшен я подошел намного раньше оговоренного срока. Сел на кожаный диван напротив той самой девушки, что приносила нам чай в кабинет. Минут пять сидел в ожидании, делая вид, что нахожусь в глубокой задумчивости. Но боковым зрением время от времени ловил ее взгляд. Мелькнула мысль – может, правда, познакомиться? Девушка вроде неплохая. И весьма симпатичная.

Машуни больше нет. Она сама вряд ли хотела бы, чтобы я остался одиноким до конца своих дней. Но решиться познакомиться с девушкой никак не мог. То ли по причине стеснительности, то ли из-за того, что так и мог представить рядом с собой кого-то, кроме жены.

Все мои сомнения разом перечеркнул приход Профессора.

– Ну, готовы? Вот и отлично! – сказал он, услышав от меня утвердительный ответ, – тогда садимся в машину – и поехали.

На выходе из помещения офиса я неожиданно обернулся, намереваясь о чем-то спросить Профессора, но тут встретил взгляд той самой девушки с ресепшена. Она с явным интересом смотрела мне вслед, будто догадываясь о том, куда сейчас меня повезут. Словно глазела на диковинного зверька в зоопарке.

Автомобиль – черный американский внедорожник далеко не первой свежести – ждал нас недалеко от входа в здание. Профессор сам сел за руль, жестом указав мне на место переднего пассажира.

– Надежная и неприхотливая машина, – произнес он таким тоном, как будто оправдывался, похлопав при этом рукой по баранке руля, – практически не требует обслуживания и терпит, если в бак залить какую-нибудь дрянь.

Какое-то время я размышлял, пытаясь найти объяснение его странному тону, а затем до меня дошло: он побоялся, как бы я не посчитал его авто помойкой. Ведь тому было уже явно больше десяти лет. По мне, так я бы с удовольствием водил такую помойку. Мой Лексус, конечно, намного свежее, но большая и высокая машина вызывает больше уважения. Всегда хотел покататься на такой.

А ведь выбрал он эту машину не случайно. Если и правда случится Апокалипсис, то какое-то время этот динозавр проживет – без обслуживания и с залитым в бак дерьмом.

Тем временем мы уперлись в мертвую пробку на МКАДе перед Дмитровским шоссе. До съезда оставалось километра три, и при такой скорости, как у нас, плестись нам оставалось не меньше часа.

В процессе занятия частным извозом мне пришлось изрядно поездить по Москве и, естественно, частенько стоять в пробках. Проанализировав причины их возникновения, я пришел к неутешительному для нашего народа выводу о том, что главный их источник – это идиотизм и низкая культура водителей. Если не считать заторов, возникших из-за аварий. Хотя часто и аварии-то происходят по вышеназванным причинам. Вот, к примеру, возьмем такой случай: через перекресток медленно проползает плотный поток. Но эти идиоты, по-другому и не назовешь, не задумываясь, въезжают на него, даже если видят, что тот занят, и освободить его до красного света вряд ли получится. В результате – блокировка перекрестка и растущий затор в разные стороны от него. Борьба с пробками в этом случае довольно проста: надо соблюдать правила и уважать окружающих, а соответствующие структуры должны следить за выполнением этих условий. Но, похоже, у этих самых структур совсем другие задачи – проще и выгоднее сидеть в засаде с радаром, чем разруливать поток в копоти и вони. Самые страшные заторы, что мне приходилось наблюдать – это самоблокирование развязок на МКАДе. Здесь уже несовершенство правил наложилось на низкую культуру нашего народа. Вот выезжает машина на трассу со МКАДА. Согласно правилам, водитель обязан уступить дорогу тем, кто едет по главной дороге, то есть по трассе. Тот, у которого преимущество, сей факт прекрасно осознает и спокойно едет, не имея ни малейшего желания дать проезд желающим со стороны второстепенной дороги. До определенного порога загруженности это не приносит проблем. Но если поток машин увеличивается, то начинает собираться хвост. Сначала на съезде со МКАДа, затем он удлиняется, распространяется уже на МКАД и блокирует заезд на него с трассы. А дальше очень быстро пробки, сами себя подпитывая, разрастаются во все стороны как по трассе, так и по МКАДу. Несколько раз я наблюдал, как подобный затор, возникший буквально за считанные минуты, через час остановил пол-Москвы. А ведь все было бы по-другому, если бы наши люди добрее относились к окружающим. Казалось бы – ну, притормози ты чуть – пропусти человека. Даже если потеряешь секунду-другую, ничего тебе не сделается. Но, похоже, у нашего народа в мозгу зашито правило, что уступают только слабаки. А кто же хочет показаться слабаком? Вот и имеем то, что имеем. Хотя и существует неписаное правило – в случае плотного потока пропускать через машину. Но каждый думает: «Я слишком крут для этого, пусть пропустит тот, кто едет сзади меня».

Сейчас, пока я стоял в мертвой пробке на МКАДе, мне пришла в голову интересная мысль. Получается, что усложнение инфраструктуры общества требует увеличения уровня внутренней культуры его членов. Здесь, наверное, следует определить, что же такое внутренняя культура? Наверное это способность человека поступиться определенной частью своих благ, времени или удобств ради других членов общества. А ведь это не что иное, как альтруизм и эмпатия, про которые мне только что толковал Профессор.

– Вот еще пример того, как сложная инфраструктура чувствительна к различным факторам, – прервал мысли голос моего руководителя. Он сделал жест рукой вокруг, показывая на стоящие вокруг тысячи машин, – достаточно небольшой заминки, и тут же проблемы нарастают, как снежный ком. Такая же ситуация в любом узле, просто с транспортом получается нагляднее.

Я усмехнулся про себя: мои мысли насчет связи пробок и уровня культуры населения довольно плотно пересекались с его теорией об уменьшении устойчивости сложной инфраструктуры общества.

Я по привычке засек время, когда мы встали в пробку. Оказалось, что стояли почти пятьдесят минут, чуть меньше, чем предполагал, но все равно прилично. Дальше пошло уже веселее: несколько небольших заторов перед светофорами, и мы помчались по трассе прочь от Москвы. За окном замелькали сельские пейзажи, где полуразвалившиеся деревянные хибары перемежались аляповатыми современными коттеджами. Дальше моста через водохранилище по Дмитровке я никогда еще не заезжал, поэтому с неподдельным интересом осматривался по сторонам. Разобрало любопытство – где же все-таки конкретно находится База?

Профессор сказал, что от Москвы около ста километров. Если считать, что к этому моменту отъехали от МКАДа километров на двадцать, то ехать меньше часа, если не встанем где-нибудь.

– Дальше все обычно без проблем. Минут за сорок-пятьдесят доедем, – словно прочитав мои мысли, произнес Профессор.

И точно: к назначенному времени пейзажи приобрели ну просто откровенно сельский вид. Коттеджи практически перестали встречаться. Честно говоря, я и нормальных-то домов уже почти не видел. В основном мы проезжали мимо развалюх, давно уже скучающих по теплу человека. Дорога ухудшилась, наш внедорожник начало слегка покачивать, как океанский лайнер в несильный шторм. За окном плыл густой лес. Вот мелькнула деревушка и указатель на Некрасово, затем следом другой – Тверская область.

Профессор сбросил газ.

Через пару сотен метров среди деревьев справа от дороги безо всякого указателя показался съезд в лес. Да, внедорожник здесь совсем даже не лишний. То, что можно было бы назвать дорогой, представляло собой разбитую лесную колею. Не каждый водитель решился бы сунуть сюда свой нос без риска бежать в ближайшую деревню за трактором.

Пару километров по темному лесу плелись еще минут десять. Вот дорога резко повернула. И вдруг неожиданно безо всякого предупреждения деревья расступились, и впереди засияло приближающееся к закату солнце. Перед нами распахнулось довольно приличное открытое пространство, не менее километра, почти со всех сторон окаймленное густым лесом. Россыпью бриллиантов блеснула гладь озера. Вдалеке за озером в узкой прорези деревьев виднелись домики какой-то деревеньки, красным золотом горел на солнце купол храма. Одним словом – идиллия. Будто лес этот, по которому мы ехали, и не лес вовсе, а временной портал, который перенес нас лет на двести назад.

То ли вид почти девственной природы, а может, лучи осеннего солнца после блуждания по сумеречному лесу, но, так или иначе, я почувствовал какой-то душевный подъем, давно уже не испытываемое желание совершить что-то важное, какой-нибудь подвиг для человечества.

Какое-то время ехали вдоль самого края леса, метрах в двухстах от берега водоема. И вот, подъехали к высокому деревянному забору, окрашенному какой-то грязно-зеленой краской, видимо, под цвет местности, с воротами, на которых висела табличка с надписью: «Частная собственность. Охраняется ОМОНом». При виде такой грозной надписи я принялся озираться по сторонам в поисках автоматчиков с собаками, но ничего подобного в пределах видимости обнаружить не удалось.

– Это больше для острастки местных, чтобы свой нос не совали, – верно оценив мои движения, сказал Профессор, – есть видеонаблюдение и кое-какие технические средства. Но в случае чего по сигналу прибудет наряд. Пару раз по ошибке вызывали – приезжают быстро. Официально это сельскохозяйственное предприятие. Учтите, Олег Николаевич, что из всех работников Базы в истинные цели посвящены немногие. Это я к тому, чтобы вы не распространялись.

– А почему меня посвятили? Могли бы просто направить сюда, и работал бы втемную.

– Потому что вы слишком много вопросов задавали. Рано или поздно выбор все равно бы встал: все рассказать или выгнать.

Слова его насчет отсутствия охраны меня успокоили, в том плане, что удерживать меня здесь силой, судя по всему, некому.

По сигналу, похоже, незаметно поданному Профессором, створка ворот подалась назад и начала отъезжать в сторону. В наше время такими фокусами никого не удивишь, но видеть такое для простой с виду деревянной загородки было странно.

Открыв широкий проем, в который при желании мог бы проехать крупный грузовик, створка остановилась. Мы въехали внутрь территории и направились к невзрачным одноэтажным строениям из светло-серых пеноблоков, которые виднелись неподалеку от ворот. Я бросил взгляд назад – створка, пропустив нас, так же неторопливо закрывалась, отгораживая меня от внешнего мира.

Возникло чувство, что начинается новая часть, новая эпоха моей жизни. База.

18

Вид медленно закрывающейся створки вызвал легкое беспокойство. Видимо, какая-то генетическая память, оставшаяся от диких предков, инстинктивно заставляет подсознание воспринимать незнакомое закрытое пространство как источник опасности.

Помню, у одних моих знакомых жил кот. Наблюдать за его поведением было весьма интересным занятием. Так вот, бывало, лежит он спокойно в комнате на диване и не демонстрирует никаких признаков того, что хочет выйти. Но стоило только закрыть дверь, как тут же он подбегал к ней и поднимал возмущенный вой. Кот, может, вовсе не думал никуда выходить, но то, что у него отняли возможность это сделать, вызывало в нем панику. Да, люди в гораздо большей степени похожи на животных, чем полагают.

Ворота закрылись, и я повернул голову вперед. Из двери ближайшего строения вышли и сделали несколько шагов по направлению к нам два человека, одетые в аккуратные голубые рабочие комбинезоны – девушка и парень. Наша машина остановилась, не доезжая до них несколько метров. Профессор вышел и направился к ним. Я последовал его примеру. Подойдя к молодым людям, он обменялся с каждым, включая девушку, рукопожатием, затем, начал представлять друг другу присутствующих. Приблизившись, удалось рассмотреть подробнее эту пару. Парню на вид было лет двадцать восемь – тридцать, то есть был примерно моим ровесником, роста выше среднего, худощавый, длинные темные волосы зачесаны назад в хвост, открывая начинающиеся с боков залысины. Лицо – вытянутое с крупным носом и тонкими губами. Глаза его заслонялись очками в металлической оправе со слегка затемненными стеклами. Про себя я сразу же окрестил его Аспирантом. Эта кличка подходила ему на все сто процентов. У меня жизнь выработала несколько настороженное отношение к молодым людям, носящим длинные прически. И это не было простым предубеждением. Того, кто носит длинные волосы, обычно характеризует чересчур внимательное отношение к своей персоне. А такие люди ненадежны, так как свои личные интересы всегда ставят выше интересов дела. На девушке мой взгляд задержался дольше. Встретив ее мельком на улице, я бы, наверное, сказал, что ей лет восемнадцать. Однако, рассмотрев ее получше, заключил, что ей должно быть ненамного меньше, чем ее спутнику. Небольшой рост, худенькая фигурка, маленький курносый носик и огромные круглые серые глаза на симпатичном личике, в котором было что-то по-детски невинное, надежно маскировали ее истинный возраст. Такие нравятся многим мужчинам, но я не был в их числе. Мне нравился совершенно другой тип женщин.

– Катерина, Виктор, – представил мне молодых людей Профессор, указывая взглядом и легким кивком головы на того, чье имя называл, – наши специалисты, – а это, – тут он посмотрел на меня, – Олег Николаевич. Ваш новый коллега.

То, что меня представили по имени-отчеству, хотя я был ненамного старше этой пары молодых людей, вызвало двоякие чувства – с одной стороны, было приятно подчеркнутое уважение, но с другой появилась некоторая неловкость. Тем временем троица обменялась несколькими фразами, смысл которых до меня не совсем дошел. После недолгой беседы все направились к находившейся неподалеку невысокой конструкции, напоминавшей не слишком большую трансформаторную будку с одной дверью без единого окна и пристроенными к ней несколькими длинными бочками с выпуклыми днищами. Такие используются для хранения газов под давлением. Бочки располагались горизонтально на невысоких ножках. Обычно подобные сосуды красят серебристой или белой краской с тем, чтобы уменьшить их нагрев лучами солнца. Но эти были примерно такого же грязного серо-зеленого цвета, как и деревянный забор вокруг территории. Похоже, цвет и забора, и этих газохранилищ выбран не случайно, а для того, чтобы ничего не бросалось в глаза. Я поскреб ногтем поверхность ближней из бочек – ага, так и есть – покрашена теплоизоляционной эмалью, поэтому на солнце содержимое бочки нагреваться не будет.

Все подошли к будке, и молодой человек, представленный мне как Виктор, открыл дверь, пропуская остальных вовнутрь. Я зашел за Профессором и Катериной. Внутри будки оказалось на удивление просторно и довольно светло. Верхняя часть стен и потолок были выкрашены белой краской, нижняя – светло-салатовой. Солнечные лучи проникали через пару небольших окошек на противоположной от двери стене, также свет давала пара фонарей под потолком. В комнате стоял светло-серый металлический шкаф. Из его передней стены торчала пара мониторов, которые показывали какие-то диаграммы. Под мониторами перемигивались разноцветные лампочки. Еще ниже располагалась группа кнопок и тумблеров.

На полу в дальнем от двери углу я рассмотрел сооружение в виде квадратной металлической платформы, сторонами примерно в полтора метра, огороженной с трех сторон стальными поручнями. Не нужно было иметь специальное образование, для того, чтобы догадаться, что это – подъемник. Ага! Значит, внизу имеются подземелья. Зачем они там? Подозрения и страхи, совсем было улетучившиеся к этому моменту, опять зашевелились.

Черт! А что, если, как только мы туда сейчас спустимся, на меня набросится парочка головорезов? И всё! Наручники – и в клетку. Тут же стал себя успокаивать: может, там просто какая-то кладовка, и нам совершенно незачем туда спускаться. Сейчас мы выйдем отсюда и направимся куда-нибудь в лабораторию.

– Когда включили нагрев? – вдруг услышал я вопрос Профессора, обращенный, по-видимому, к Аспиранту. Поглощенный своими мыслями о возможно грозившей опасности, я пропустил часть беседы этой троицы.

– В двенадцать тридцать.

Профессор посмотрел на часы.

– Значит, уже четыре с половиной часа. Я думаю, пора!

И он вступил на ту самую платформу. Парочка последовала за ним. Я встал в полушаге от края, не зная, что делать.

– Олег Николаевич! Прошу с нами, – увидав мое замешательство, позвал Профессор.

В свое время я увлекался прыжками с парашютом. За пару лет успел их совершить полтора десятка. Но первый свой прыжок, первый шаг из самолета в бездну не забуду никогда. Шаг на платформу подъемника вновь напомнил мне это чувство.

Едва платформа коснулась пола подвала, внизу зажегся яркий свет. Пространство внизу впечатляло. От большого, примерно десять на десять метров, зала вдаль уходило три коридора со стеклянными дверями по стенам. По одному из них мы и двинулись вереницей. У одной из дверей Профессор провел пластиковой карточкой сквозь прорезь в замке. Дверь отошла в сторону, пропуская нас внутрь. В комнате зажегся неяркий рассеянный свет. Светильники находились на стене и били в потолок. Я осмотрелся. Больше всего это помещение напоминало небольшой цех высокотехнологичного производства, чем лабораторию. По крайней мере, стеллажей со склянками не заметил. Зато увидел здесь блестевшие стеклом и нержавеющей сталью агрегаты, назначение которых оставалось для меня загадкой.

Неожиданно услышав за спиной шорох, я резко обернулся. Чего-чего не ожидал здесь увидеть, так это клетку с крысами. Два белых с черными пятнами симпатичных зверька стояли на задних лапках, держась передними за металлические прутья, и с любопытством таращились на людей своими глазками-бусинками.

– Ой, господи! – не смог удержаться я от возгласа. Настолько контрастировали эти зверьки со всей остальной обстановкой. Не удержался. Подошел к клетке и протянул палец сквозь прутья.

– Нельзя! – вдруг остановил мое движение резкий окрик Аспиранта. Я моментально остановился. Мой палец замер в нескольких сантиметрах от мордочки.

– Это лабораторные животные. Посторонним к ним приближаться запрещено! – продолжал Аспирант на повышенных тонах.

– Ладно, Виктор, спокойнее! – примирительным тоном вклинился Профессор. Затем добавил: Вообще, на самом деле пальцы в клетку лучше не совать. Они хоть и не агрессивные, но укусить все равно могут. Приятного будет мало.

– А если они заразятся от него? – не унимался Аспирант, – что я тогда буду делать?

Слова о том, что крыса может подхватить от меня болезнь, довольно сильно покоробили. Почему-то показалось, что главным здесь было не боязнь за крысу, а желание меня унизить. Что ж, похоже, нормального контакта с этим товарищем не получится. Но почему? Он же совершенно меня не знает. Я ни одного слова не успел сказать. Шевельнулось неприязненное чувство к этому типу.

Парочка накинула на себя белые халаты. Тем временем Профессор подходил к установке, которая представляла собой горизонтально расположенный блестящий металлический цилиндр диаметром сантиметров пятьдесят и чуть большей длины, в боковой стенке которого зеленовато светилось небольшое стеклянное окошко.

– Ну-ка! Как там наша Маша? – склонился Профессор над окошком.

Аспирант при этом подошел к монитору, стоящему на столе рядом с агрегатом.

– Тридцать шесть и восемь, – сказал он, – еще минут пятнадцать.

Я подошел к цилиндру и заглянул в окошко. Там, совершенно не подавая признаков жизни, лежала крыса. Значит, это ее Профессор назвал Машей. На миг вспыхнуло что-то вроде возмущения. Как же так – назвать именем моей Машуни какого-то грызуна? Но потом успокоился. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем каждое событие, хоть как-то напоминающее мне о моей несчастной жене, перестанет восприниматься так болезненно? При взгляде на этого беспомощного зверька с торчащими из него трубками и смешной шапочкой с проводами на голове шевельнулась жалость.

– Что с ней? – спросил я.

– Ничего. Спит, – ответил Профессор, – уже три месяца. При температуре минус семьдесят. Сейчас будем ее будить. Надеюсь, все пройдет хорошо.

Я, хотя и был химиком, а не биологом, тем не менее, обладал общей эрудицией. И знал, что никому и никогда еще не удавалось успешно разморозить теплокровное животное.

– Минус семьдесят? Значит, она была заморожена?

– Можно сказать так.

– Но это же невозможно. В клетках образуются кристаллики льда, которые их разрушают. Или вам удалось разработать какой-то антифриз?

– Вряд ли это можно назвать антифризом. Антифриз не позволяет воде перейти в твердое состояние, а у нас – натуральный лед.

– Ну и почему же тогда кристаллы не разрушают клетки?

– А у нас – нанокристаллы, – хитро улыбнулся Профессор.

Понятно. Издевается. Приставка «нано» в последнее время стала слишком популярной. Я даже на мойке для автомобилей видел рекламу – «наномойка». Решил промолчать, чтобы не усугублять ситуацию. Не хочет говорить – не надо. Наверное, не дорос я еще до такой информации.

– Я не шучу. Кристаллы образуются, но настолько мелкие, что не могут повредить структуры. Потому что их размеры – нанометры. Это наша разработка. Никто в мире такого еще не делал. Вот – главный автор, – и он кивнул в сторону Аспиранта. Тот аж зарделся весь от гордости.

– Сначала организм медленно охлаждается под большим давлением ксенона, – объяснял Профессор, – за время охлаждения ксенон впитывается во все жидкости. При температуре, близкой к замерзанию воды, он начинает образовывать гидраты. И когда вода замерзает, крупные кристаллы уже не образуются.

Боковым зрением я заметил, что во время этой лекции Аспирант пытался подавать Профессору знаки, но тот или не замечал, а, может, специально никак на них не реагировал. Видя бесполезность своих экзерсисов, Аспирант решился даже демонстративно прокашляться. Но на рассказчика и данное действие не произвело никакого впечатления. Вид у Аспиранта при этом был довольно злобным.

– После окончательного замораживания давление ксенона уменьшается до обычного. При размораживании ксенон заменяется воздухом. Гидраты начинают разрушаться при температуре выше нуля, и ксенон медленно вымывается кровотоком. Вот и все в общих чертах. Есть, конечно, определенные сложности. Если бы все было так просто, мы бы не потеряли в опытах кучу животных. Сейчас, надеюсь, эксперимент пройдет удачно.

– Тридцать восемь и пять, – громко прервал Профессора Аспирант. При его словах тот метнул взгляд на экран монитора, по которому пробегали прямые линии, и несколько разочарованно произнес.

– Я надеялся, само запустится. Дельта-волны вроде нормальные. Ладно, запускайте.

Аспирант подошел к столу и, быстро перебирая пальцами по клавиатуре, набрал какую-то комбинацию. Все уставились на монитор. На его экране мелькали цифры. Насколько я мог понять, температура тела, давление крови и что-то еще. Под цифрами располагались несколько разноцветных линий. Одна из них не была прямой, а показывала что-то вроде синусоиды. Вдруг линии метнулись вверх, затем вернулись в первоначальное положение. Но их характер после этого всплеска резко поменялся. На них появились пики.

– Так. Нормально, – Профессор старался говорить спокойно, но во всем его виде чувствовалось сильное возбуждение, – Виктор, открывай контейнер и отсоединяй все. Стой! Насос выключи сначала.

Аспирант опять затеребил пальцами по клавиатуре, а затем рванул ручку крышки, закрывающей цилиндр с одного из торцов. Крышка откинулась в сторону. Затем он вытащил изнутри поддон с крысой и быстро отделил провода и трубки. При этом на белую подстилку пролилось несколько капель крови. Зверек слегка шевельнул головой и хвостом и открыл глаза. Ничего больше он не был способен проделать, так как все его четыре лапки были зафиксированы. Аспирант надел защитные перчатки и отсоединил зажимы. Тут уже в дело вступила Катерина. Она осторожно взяла крысу голыми руками и, приговаривая: «Машенька, крысонька, сейчас мы с тобой пойдем домой», понесла ее в клетку. Но не к двум другим зверькам, а в отдельную, чуть меньших размеров, стоящую там же.

Крыса лежала на полу клетки, усыпанном опилками. Бока ее быстро-быстро вздымались, мордочка была повернута к людям. Было видно, что ей сейчас тяжело. Только бы не померла! Почему-то показалось, что если сдохнет крыса с именем моей Машуни, то это будет плохим предзнаменованием. Катерина непрерывно гладила ее по голове одним пальцем, постоянно что-то приговаривая тихим голосом. В какой-то момент крыса встала, отряхнулась и неуверенно, покачиваясь, засеменила к поилке.

– Смотрите! – воскликнула Катерина, – она узнала поилку! Она все помнит!

Напившись, крыса стала вести себя намного уверенней. С каждой минутой она все быстрее стала перемещаться по клетке, иногда на мгновенье останавливаясь, чтобы обнюхать то или иное место. Я, конечно, не специалист по крысам, но сказал бы, что ее поведение было уже вполне адекватным.

– Пусть пока осваивается, – сказал Профессор, – пойдем, не будем ей мешать. Завтра, если, Бог даст, будет все в порядке – прогоните ее через лабиринт.

И он сделал рукой жест по направлению к двери.

Пока шли по коридору, я невольно заглядывал через стеклянные двери, расположенные по бокам. В полумраке комнат виднелись какие-то непонятные агрегаты, приборы. Профессор заметил мои движения.

– Основные исследования проводятся здесь, под землей. С одной стороны, проще отапливать, с другой – охлаждать, когда необходимо. Температура на глубине всегда постоянная – где-то плюс шесть-восемь градусов.

Объяснение показалось мне неубедительным. Главная причина, скорее всего, в другом.

– Вот, кстати, в той лаборатории, – Профессор махнул в сторону одной из дверей, – будут делать особо прочный композит из того пластика, который вы разработали, и обычных деревяшек. А там, – он махнул рукой в другую сторону, – выращивают червяков. Как источник белка. Там – микробиологическая лаборатория.

Тут мне в голову пришла мысль, от которой сделалось дурно. Профессор говорил, что на Базе есть столовая. А что, если там дают котлетки из червяков? Я представил такую котлетку, и меня невольно пробила дрожь. Но спрашивать постеснялся. Ладно, потом сам разберусь.

– Вообще, исследования ведутся по многим направлениям, – сказал Профессор, когда мы все поднялись и вышли из «трансформаторной будки», – людей катастрофически не хватает, так что на каждого человека приходится навешивать по несколько тем.

– Вы знаете, – честно признался я, – никогда бы не подумал, что в таком месте занимаются высокими технологиями. В смысле, в таких вот … бараках.

Я неопределенно махнул рукой в сторону строений из пеноблоков.

– Науку ведь делают в храмах? Не так ли? – усмехнулся Профессор, – главное, чтобы нормально работали головы, и руки из нужного места росли. А для здания важно, чтобы отапливалось зимой, да чтоб крыша не протекала. Если честно, то некоторые исследования приходится проводить в Москве в исследовательских институтах, потому что закупать все необходимое оборудование – совершенно нереально. В этих институтах иной раз какой-нибудь прибор работает несколько часов в месяц, а все остальное время просто пылится. Вот и договариваюсь разными способами – где-то по знакомству, где-то за небольшие деньги непосредственно в карман. Несколько лет назад у меня даже возникла мысль заняться такой деятельностью – брать заказы на лабораторные исследования, арендовать простаивающее оборудование вместе с персоналом и совмещать, таким образом, полезное с приятным. Но, как оказалось, в нашей стране подобный бизнес перспектив не имеет.

– Почему? По-моему, это могло бы быть довольно интересным делом.

– По многим причинам. Но главная – это то, что подобная деятельность никому не нужна. Инновационная экономика у нас в стране существует только в речах политиков.

– Но ведь как раз в последние годы правительство выделяет на это дело приличные деньги.

– На какое дело?

– Ну, на эту самую инновационную экономику.

Он странно посмотрел на меня. Как если бы я был инопланетянином, только что спустившимся на Землю.

– Олег Николаевич, инновационная экономика, прежде всего, основана на энтузиастах. А у нас к государственной кормушке присасываются сплошные профессионалы. Ведь что для профессионала главное? Правильно. Деньги. Это любитель или энтузиаст, получив деньги, будет мучиться исследовать или изобретать. А профессионал найдет кучу простых, но очень эффективных способов вывести и обналичить средства. И сама система ему в этом поможет, потому что он с нею обязательно поделится. Поэтому до инновационных денег энтузиаста никогда не допустят. Как же его допустить, если он, гад, все деньги пустит на дело и ничего не откатит. Да еще и фон нехороший создаст для остальных.

С этими словами Профессор обреченно махнул рукой, очевидно, давая мне понять бесполезность дальнейших дискуссий на эту тему. Было заметно, что для него это больной вопрос, и я счел благоразумным не продолжать тему.

Тут боковым зрением скорее почувствовал, чем заметил, что лицо Аспиранта вдруг приобрело странное выражение. Взгляд свой, в котором мелькнул злобный огонек, он переводил то на меня, то на Катерину. Быстро, как бы невзначай, пробежав по ней глазами, я увидел, что та неотрывно смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, она смущенно опустила глаза в землю.

Опа! Не все тут так просто. До меня дошла причина, казалось бы, необъяснимой вспышки злобы молодого человека. Так мы, оказывается, ревнуем! Мне совсем не улыбалась перспектива оказаться здесь в эпицентре шекспировских страстей. Кто его знает – на что способен в приступе ревности этот странный товарищ.