Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

Политбюро плелось в хвосте событий и при разрешении уже заполыхавших национальных конфликтов. Отсутствие четкой позиции и необходимых действий в связи с сумгаитскими событиями, провал «миссии Вольского» в Нагорном Карабахе, внешнее «невмешательство», а по сути закулисные игры вокруг армяноазербайджанских отношений, кровавый Тбилиси, перерастание разговора о суверенитете Прибалтийских республик в прямое требование их выхода из состава многонационального государства – эти общеизвестные факты я называю не для того, чтобы еще раз «пустить слезу» о случившемся.

Подчеркну другое – за этим стоят конкретные виновники из Политбюро. Ведь на разных этапах развития этих конфликтов создавались специальные комиссии ПБ «по Прибалтийским республикам», «по Нагорному Карабаху» и т. д. Председателями или членами этих комиссий были Яковлев, Медведев, Чебриков, Слюньков, Разумовский и другие. И каждый раз все ограничивалось «обменом мнениями», более того, тогда укоренилась порочная практика, когда в руководстве такими комиссиями один член Политбюро, не доведя порученное дело до конца, передавал его другому коллеге. Так рождалась обезличка в работе. Если к этому добавить, что и генсек каждый раз делал вид, что он ничего не знает о событиях в Тбилиси, Вильнюсе, Баку и т. д., то нетрудно представить, каких масштабов достигла безответственность «на высшем уровне».

Ведь по меркам цивилизованного государства только одних «тбилисских событий» хватило бы, чтобы оказались отстраненными от власти не только несколько министров, прямой обязанностью которых была забота о национальной безопасности страны, но и сам глава государства. Мастера же закулисной игры так повернули события, что главным виновником сделали генерала Родионова, который, как признают даже его оппоненты, сам был против вывода войск на площадь грузинской столицы в ставшие кровавыми апрельские дни 1989 года.

Так безответственность «наверху», помноженная на такое же «творчество» местных бюрократов разного уровня, формировала в обществе всеобщую стихию и вседозволенность, когда закон терял свою регулирующую функцию, а по-своему истолкованная реформаторами формула «Разрешается все, что не запрещено законом» превращалась в официальную санкцию моральной деградации и распада общества.

По моему глубочайшему убеждению, при анализе последствий горбачевской перестроечной катастрофы упускается вопрос о социальной опоре перестройки. Напомню в связи с этим о выдвинутом тогда лозунге «Союз политического руководства и интеллигенции». Как скоро стало ясно, это был даже не просто очередной лозунг, а определение стратегической линии. Горбачев и Яковлев понимали, что для осуществления их «революции сверху» нужны конкретные рычаги, и была выбрана интеллигенция, причем не вся, а прежде всего художественная и научная, а также журналисты. Из числа литераторов, деятелей науки и культуры, публицистов за короткий срок сформировался целый корпус «прорабов перестройки» (уместно вспомнить о журналистах – «подручных партии» в период правления Хрущева). На ставших традиционными ежемесячных, а иногда и чаще проводимых встречах происходило «доверительное общение» генсека и его соратников с интеллектуальной элитой, на которую возлагалась надежда углублять и расширять перестроечный плацдарм. Но, как скоро выяснилось, именно эта среда стала источником политического и идеологического противостояния. В творческих союзах развернулась настоящая борьба за взаимное уничтожение, и в ход пошли самые недостойные приемы: групповщина, клевета, различные взаимные разоблачения, конфронтация на межнациональной основе. Все это выплескивалось на страницы газет и телеэкраны. И гражданам страны становилось жутко от деяний таких «инженеров человеческих душ». Семена раздора и конфронтации стимулировали нарастание центробежных тенденций. И Горбачев со временем прекратил проведение подобных встреч. Брак с творческой интеллигенцией не состоялся.

Между тем все это происходило на фоне тотального невнимания и унижения других отрядов интеллигенции. Особо хочу сказать о научно-технической, для которой перестройка стала настоящей профессиональной и человеческой трагедией. Горбачевская политика привела к распаду этого интеллектуального ядра нации. Сам же распад имел, да и сейчас имеет, глобальный характер и осуществляется по различным направлениям. Во-первых, многие талантливые и перспективные специалисты просто оставили страну и предпочли применять свой интеллектуальный потенциал за рубежом. Во-вторых, такие же не менее талантливые инженеры и ученые покинули цеха и лаборатории по производству самой современной электронной, авиационной, радиотехнической и других видов техники и, гонимые нуждой, перешли в различного рода коммерческие структуры, кооперативы и вместо самолетов, космической аппаратуры стали заниматься выпуском сковородок, лопат, граблей… В-третьих, дикая приватизация, которой предшествовала не менее варварская конверсия, привела к фактической ликвидации целых отраслей современной промышленности. Интеллектуальное обнищание нации приобрело неуправляемый, глобальный характер.

Что же касается русскоязычного отряда научно-технической интеллигенции, оказавшегося за пределами России в странах СНГ, то ему и сейчас приходится переживать трагедию «мигрантов». Грех забывать, что именно эта часть интеллигенции составила интеллектуальное ядро трудовых коллективов крупнейших промышленных предприятий в бывших республиках СССР. Без них невозможен был бы научно-технический прогресс не только на предприятиях общесоюзного подчинения, но и в отраслях местной промышленности. Но они оказались жертвами «перестройки без русских». Этим был нанесен еще один удар – теперь уже на национальной почве, по инженерно-научному отряду интеллигенции. Так в целом огромная армия высококлассных специалистов, талантливых исследователей превратилась в изгоев общества, маргиналов, людей, социально отверженных, профессионально уничтоженных и человечески растоптанных. Интеллектуальный труд потерял свою высшую ценность, а трудовая деятельность научно-технической интеллигенции превратилась в элементарное добывание денег для обеспечения прожиточного минимума.

Если же говорить о воздействии Политбюро на чисто партийные дела, то здесь просматривались две тенденции: с одной стороны, с самой вершины партийной власти стимулировалось противопоставление «консерваторов» и «истинных реформаторов», а с другой – наблюдалось постоянное нежелание своевременно и эффективно осуществлять действительно реформаторские акции. В эти два негативных потока активно вклинивалась леворадикальная печать, благодаря чему в конечном итоге формировался облик всей партии как силы, изжившей себя и неспособной к элементарной перестройке. «Наверху» все это видели, располагали достаточной информацией по конкретным регионам, но и в данном случае срабатывал принцип невмешательства, преподносимый как образец демократизма. Помню, как вместе с отделом организационной работы мы подготовили для рассмотрения в Политбюро документы о катастрофической ситуации, которая складывалась тогда в Компартии Молдавии, когда авторитет ее первого секретаря Гроссу достиг уровня, ниже которого просто невозможно было опускаться. И что же? Разумовский ходил-ходил к генсеку с этими документами, но так ничего и не «выходил». А тем временем стихийное развитие событий подтолкнуло к «саморазрешению» конфликта, разумеется, не с лучшими последствиями. И такие примеры – не единичные.

Деструктивные процессы набирали силу в экономике, социально-политической сфере, межнациональных отношениях. На этом фоне Горбачев стремился провалы внутри страны компенсировать внешнеполитическими рассуждениями об общечеловеческих ценностях.

Именно в это время применительно к советскому лидеру получили наибольшее распространение альтернативные оценочные определения: с одной стороны – негативная «горбачевщина» внутри страны, а с другой – гипертрофированная, ласкающе-слащавая «горбомания» за рубежом, граничащая с «обновленческим мессианством». Запад и прежде всего Рейган вовремя сумели разглядеть его «реформаторское начало», обнаружить его амбициозные и честолюбивые устремления, что и позволило им использовать все это в своих интересах.

Сколько раз Рейган, а позже Буш поманит-поманит Горбачева конфеткой экономической помощи, сопроводив это обязательными требованиями «поможем тогда, когда убедимся, что у вас действительно процессы необратимы», а на практике… На практике совершенно другое – обласканный лидер перестройки осуществлял очередной виток «широкомасштабных преобразований». Причем он так переусердствовал в этом деле, что даже «не заметил», как демонстративно поддерживавшие его американцы начали активно поддерживать также и Ельцина, который набирал очки прежде всего на борьбе с ним, советским лидером. Не секрет, что, когда в Ельцине Запад увидел реальную оппозиционную силу официальному руководству страны, «российскому бунтарю» особое внимание уделяли и американский президент, и влиятельные политические круги, да и крупный бизнес не скупился на жесты его поддержки. Так была разыграна Западом еще одна карта на перестроечной доске – противостояние между Горбачевым и Ельциным.

А что же Политбюро? Не видели этого? Наивно! Наоборот, Яковлев и Шеварднадзе вкладывали весь свой организаторский и интеллектуальный потенциал в дальнейшее продвижение «нового политического мышления». А если кто пытался пикнуть – устно или в печати, – сразу ярлык: консерватор! Этот ярлык стал наиболее употребляемым в политическом лексиконе, и нередко он оказывался решающим в ситуациях, когда критикуемое верховное руководство, вместо признания ошибки, хваталось за этот термин, как идущий на дуэль за пистолет. При такой однозначной реакции на задний план уходила и борьба с настоящим консерватизмом, которым было поражено большое количество кадров в разных структурах: партийных и государственных, общественных организациях и научных учреждениях, творческих коллективах и хозяйственных звеньях. Не составляли здесь исключение и многие средства массовой информации. Но именно до таких проблем «руки не доходили». «Горячие точки» в ПБ накалялись, а надежды людей таяли, как угасающие угольки. Страна катилась в пропасть.

Ha фоне всеобщей неуправляемости и неразберихи постоянно четко просматривалась реорганизаторская «сверблячка» отца перестройки, причем достигающая наибольших масштабов именно тогда, когда опасность угрожала именно ему.

Реорганизаторский зуд — постоянный спутник в перестроечной деятельности генсека Горбачева. «В мире невероятного» – именно так можно назвать две тенденции, которые четко просматривались на всех этапах его деятельности. С одной стороны, благодаря размашистым формулировкам многих журналистов, а также вовремя посланным политическими лидерами Запада «импульсам поддержки» и высоким оценкам деятельности реформатора, формировалось мнение о настоящей «революции сверху». С другой же стороны – вырисовывалась печальная картина, когда ни одно из начинаний не доводилось до конца, одна ошибка усугублялась другой. А как сказал в свое время Н.И. Костомаров: «В истории, как в жизни, раз сделанный промах влечет за собой ряд других, и испорченное в несколько месяцев и годов исправляется веками».

И все же повторять распространенный оценочный штамп о том, что генсек целенаправленно разрушал существовавшие устои жизни, – это значит освещать только один из нескольких аспектов его деятельности. Поэтому выскажу свое сугубо личное мнение, сформировавшееся под воздействием многих наблюдений: Горбачев проявил поразительную организаторскую беспомощность, полнейшее неумение сплотить вокруг себя людей и довести в масштабах страны хотя бы несколько начинаний, инициатором которых он был, до конца. На фоне «организационного беспредела», когда одна за другой проваливались разработанные «программы» и «меры», амбициозное сознание генсека апеллировало к поиску новых акций, которые своим перестроечным эффектом потрясли бы не только воображение соотечественников, но и Запад, который вовремя раскусил честолюбивый характер отца перестройки и извлек для себя то, о чем не могли даже мечтать не то что Збигнев Бжезинский, но все, вместе взятые, американские президенты послевоенного периода вместе с европейскими премьерами, канцлерами и королями. Запад действовал по принципу поговорки «Куй железо, пока горячо», правда, переделанной в формулу «Куй железо, пока Горбачев».

Исследователям еще предстоит большая работа, чтобы изучить «политический Чернобыль» в исполнении Горбачева. Для меня же ясно следующее: это органическое сплетение непомерного честолюбия и амбициозности, когда «я», написанное с самой большой буквы, затмевало все то, чем должен дорожить чистоплотный политик; это отсутствие твердой позиции, в результате чего под воздействием разных политических влияний (в том числе и в коридорах на Старой площади) постоянно менялись его ценностные установки; это потрясающая, своего рода уникальная, продемонстрированная впервые в истории беспомощность, когда государственный деятель, облеченный всей полнотой политической, государственной, военной власти – президент страны, генсек правящей партии, главнокомандующий вооруженными силами, – для решения обострившихся внутриполитических и экономических проблем выпрашивает у съезда народных депутатов «особые полномочия» и, получив их, показывает полнейшую неспособность их использовать; это политическая измена своим же идеям, самому себе, не говоря о соратниках; это мертвая хватка в борьбе за власть, причем даже тогда, когда с этической точки зрения единственно оправданным было бы, поблагодарив не только за доверие, но и за долготерпение, уйти в отставку.

Одной из крупных «реорганизаторских акций» стала, например, ликвидация секретариата ЦК. Эта акция была проведена под благородным предлогом перестройки центрального партийного аппарата. Но каковы же были истинные мотивы этой реорганизации? Их несколько: личностного и более широкого плана. К тому моменту, как известно, отношения между двумя членами ПБ – Лигачевым и Яковлевым – все более и более обострялись. У них четко обозначились различные, несовпадающие позиции по проблемам нового политического мышления, классового подхода, гласности – все это легко просматривалось при простом сопоставлении почти одновременно публикуемых в газетах и журналах их статей. Эта разноголосица звучала также в выступлениях во время командировок в республики, края и области – а эти выступления тоже попадали на страницы газет и журналов. А в практическом плане – оба занимались курированием идеологической сферы, с той только разницей, что Лигачев председательствовал на заседании секретариата.

Горбачев, как правило, внутренне поддерживал позицию Яковлева. Что же касается Лигачева, то убрать его или передвинуть куда-то за пределы ЦК не было никаких оснований, да никто этого и не понял бы (разумеется, за исключением его недоброжелателей). Вот в недрах «реорганизаторской мифологии» и родилась идея: секретариат ликвидировать, секретарей ЦК, являющихся членами Политбюро, закрепить за вновь созданными комиссиями, которые должны под их началом работать совместно с соответствующими отделами ЦК. Так Яковлев стал руководить международным отделом, Медведев – идеологическим и т. д. Что же касается Лигачева, то здесь произошел казус, который с головой выдавал генсека: ему поручили руководить сельскохозяйственным отделом при одновременном таком же руководстве этим же отделом еще одним секретарем и членом Политбюро – Никоновым. Всякое бывало, но подобного еще не совершал ни один реформатор.

В ликвидации секретариата просматривался и другой, более широкий замысел: генсек прекрасно понимал, что в условиях нарастания перестроечного кризиса секретариат ЦК, лично им не руководимый, потенциально мог бы в одно прекрасное время пойти на шаги, которые стали бы для него угрожающими. Поэтому и сделал он этот упреждающий шаг, для него своевременный, а для центрального аппарата губительный, так как началась такая чехарда, которой нигде никогда и никто не видел.

Политбюро, как известно, планово заседало раз в месяц, хотя, разумеется, обстоятельства нередко и нарушали этот ритм. Вопросы рассматривались самые крупные. А жизнь ежедневная. Поэтому и необходим был организационно-исполнительный и контрольный орган, который и занимался бы огромным множеством текущих дел. Многолетним опытом доказано, что функционирование секретариата ЦК – наиболее удачное решение этой проблемы. К тому же секретариат обеспечивал постоянную связь с местными партийными органами, он же готовил большую часть материалов как на Политбюро, так и на Пленум ЦК. И вдруг все это рухнуло, причем не под воздействием каких-то внешних разрушительных сил, а по велению самого генсека.

Новым порядком предусматривалось, что текущие вопросы в рабочем порядке решает секретарь, курирующий определенную сферу. Но ведь большинство вопросов партийной работы имеют комплексный характер, и, следовательно, к их решению должны быть подключены другие отделы. Так начиналась долговременная чехарда по межотдельческому согласованию. Вопросы же, по которым требовалось мнение Политбюро, часто рассылались на «голосование» тоже в рабочем порядке, и просто не хочется вспоминать, сколько их «застряло» на перекрестках согласований, так и не получив одобрения. Именно в это время происходил тотальный процесс разрыва связей центра с местными организациями.

Короче, более разрушительного и более непредсказуемого по своим последствиям шага трудно было предвидеть. Прочно утверждалась перестроечная формула управления общественно-политическими процессами: целенаправленное невмешательство. Суть этого «новшества» сводилась к тому, что, когда «процесс пошел», центральное руководство под благородным видом демократии заботилось, чтобы не «мешать» развиваться этому процессу, пусть он самостоятельно набирает силу, а что касается местных работников, то они сами пусть проявляют инициативу, мол, сколько же ждать указаний сверху. Вот такое целенаправленное невмешательство создавало самые благоприятные условия для неуправляемости и развития стихийных процессов, что и вело, в конце концов, к развалу партии.

Разумеется, осуществляя разгон секретариата, генсек позаботился, чтобы обставить это мероприятие самыми убедительными перестроечными аргументами. На Пленуме ЦК (октябрь 1988 г.) он не только произвел коренные персональные изменения в составе Политбюро, но и обосновал «необходимость» создания специальных комиссий во главе с секретарями – членами Политбюро. В результате чего и отпала необходимость функционирования такого органа, как секретариат.

Четкое видение горбачевских многоходовок в этой акции показал американский еженедельник «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рипорт», опубликовав 10 апреля 1988 года статью «Очищение перестройки». В результате мер «по проведению чистки с целью приведения „в повиновение“ Егора Лигачева, его основного соперника, отправленного на политическое кладбище советского сельского хозяйства, и других бывших обузой стариков, смещенных или пониженных в должностях, никто теперь не стоит между Горбачевым и его реформистскими мечтами. Никто, кроме десятков миллионов упорствующих в неподчинении бюрократов и 270 миллионов нетерпеливых потребителей». И далее: «Верхушечные интриги и оппозиция перестройке будут теперь ничтожными».

Характеризуя ситуацию, Северин Билер, советолог Колумбийского университета, писал: «Лигачев уже на ковре, но еще не вытолкнут с него. Он, – продолжал исследователь, – остается членом Политбюро, предположительно с возможностями однажды вновь причинить неприятности». Горбачев «как таран осуществил крупнейшее сокрушение партийной бюрократии и коренные изменения в роли партии. Она не будет больше руководить призрачным и недосягаемым правительством… Как символ усиливающегося престижа правительства, Горбачев намерен в следующем году поднять роль его нового президентского поста над постом лидера партии».

«Переворот Горбачева, – говорилось далее, – был частично ускорен его недавним визитом в Красноярск и Сибирь, где пустые полки магазинов и жалобы домохозяек продемонстрировали ему, как перестройка терпит неудачу, провоцируя холостой ход на местах. Он дал выход своему негодованию сперва на встрече с местными партийными функционерами, а затем на встрече с редакторами в Москве. „Мы теряем время“, – заявил он, – „а это значит, что мы терпим поражение “».

И наконец, резюме: «Ликвидация оппозиции в верхах – дело для Горбачева значительно более легкое, чем совладание с глухим сопротивлением снизу. В отличие от сил Лигачева, это сопротивление неорганизованно и неидеологизированно и состоит из миллионов чиновников и рабочих, которые, воздавая хвалу Горбачеву, в то же время пытаются похоронить его реформы. Коренные перемены в советской экономике потребуют многих лет, если не десятилетий. А тем временем реформы цементируют сопротивление, создавая монументальные проблемы».

«Методику» разгона секретариата генсек «обогатил» и при выработке подходов по формированию Политбюро после XXVIII партийного съезда. Еще задолго до его открытия всегда осторожный в высказываниях Медведев как-то в беседе со мной обронил фразу о том, что на предстоящем съезде предполагаются большие кадровые перемены. Скоро же я узнал: обсуждается вопрос о том, чтобы все тогдашние члены Политбюро не выдвигались в состав нового партийного органа. Мотив? Таким эффектным шагом продемонстрировать «революционность» в проведении кадровой политики, но… при обязательном сохранении Горбачева в качестве генсека. Медведев, кстати, и мне дал понять, что главная забота – спасать лидера перестройки. Так оно и произошло!

В контексте горбачевских «реорганизаций» заслуживает внимания, на мой взгляд, и акция по «обновлению состава ЦК». Горбачев, скажем прямо, постоянно ощущал угрозу со стороны многих членов ЦК. Ведь, например, на Пленумах некоторые из них требовали обсуждения вопроса «О текущем моменте», чего он крайне опасался. Помню, как однажды при утверждении повестки дня Пленума член ЦК, писатель Владимир Карпов, не выходя к трибуне, прямо из зала заявил в категорической форме: сколько можно обсуждать на пленуме общие, часто далекие от бурлящей жизни вопросы! И последовало требование, подчеркиваю, не просьба, а требование срочно включить в повестку дня обсуждение сложившейся в стране конкретной ситуации. Реакция генсека – раздражение, чего, мол, нагнетаете страсти. Карпов же был не одинок в такой позиции и, несмотря на это, в период между двумя съездами – XXVII и XXVIII – не раз звучавшее требование обсудить «текущий момент» так и не было реализовано.

Разумеется, в том числе и под воздействием подобных случаев, в составе ЦК стремительно нарастал негативизм по отношению к генсеку. Конкретно это проявилось, когда на Пленуме ЦК от партии выдвигали так называемую «сотню» в народные депутаты. Если бы тогда в качестве хотя бы маленькой альтернативы выдвинули человек пятнадцать сверх ста кандидатур – весь состав Политбюро не удостоился бы чести стать народными депутатами. Все они в результате тайного голосования один за другим по количеству не набранных голосов внизу замкнули «сотню». Остается лишь подчеркнуть, что «пилюля» для Политбюро со стороны членов ЦК означала не просто «неожиданный сюрприз». Прозвучал сигнал «опасно». Ведь при альтернативности первым за бортом оказался бы сам генсек. И это на Пленуме ЦК! А чего можно было ожидать, если бы члены ПБ баллотировались в территориальных и национальных округах, где количество претендующих на одно место измерялось несколькими десятками человек.

К сожалению, из подобных фактов Горбачев не делал, на мой взгляд, адекватных выводов. В той же истории с «сотней» он усмотрел, прежде всего, злой умысел окружающих его соратников по ЦК, а не проявление более широкой тенденции – нарастание антигорбачевских настроений во всей «партийной массе». Он искал недоброжелателей вокруг себя. И, почувствовав личную угрозу от опытных кадров, генсек предпринял очередную реорганизацию, на этот раз с составом ЦК. Разовым решением выводились из него свыше ста человек. Мотив один-единственный – «по возрастным соображениям». Задача – «омоложение». Форма решения – в духе горбачевского мышления (тоже по-своему «нового»): накануне Пленума в ЦК приглашались по заранее составленному списку те, кто должен был написать заявление о выходе из состава ЦК «по собственному желанию». И поражало то, что многие не только написали такие заявления, но еще и выступили потом на заседании, поддержав акцию генсека именно по такому «омоложению» органа, избранного, кстати, съездом партии.

А между тем аргументы генсека более чем смешными не назвать нельзя. И не только потому, что в списке оказались те, кто даже чуть-чуть «недотягивал» до пенсионного возраста. Ведь мировым опытом давно и не единожды доказано, что возраст для политика – не помеха, если он, разумеется, не потерял интеллектуальные и физические кондиции и не превратился в геронтологическую развалюху. Наоборот, седовласые мудрецы только обогащают политическую элиту, и подтверждение тому судьба многих послов, премьеров и президентов, которые не только успешно продолжали свою деятельность в преклонном возрасте, но и многие из которых построили свою большую политическую карьеру, давно преодолев так называемую «возрастную черту». У. Черчилль, например, дважды становился премьером уже после шестидесятилетнего рубежа: в 66 и в 77 лет. А известный киноактер в свои семьдесят лет стал президентом страны. Причем не какой-то там затерявшийся в Атлантике бывшей португальской колонии Сан-Томе и Принсипи, загадочное название которой мне, как руководителю высокой делегации, объяснили довольно просто: страна двухостровная, один остров – Святого Фомы, то есть Сан-Томе, а второй – имени принца, то есть Принсипи. С управлением такой страной, без обиды пусть будет сказано, мог бы справиться, может быть, и преклонный старец, сочетая выполнение государственных дел с постоянным общением с природой. Нет, речь идет о сверхдержаве – с огромными «планетарными заботами»: военными, экономическими, политическими и далеко не в последнюю очередь идеологическими. Не случись это, может быть, и не состоялся исторический поход американской демократии против коммунизма и «империи зла». Не говорю уже о том, что невозможно было бы даже мечтать о горбачевско-рейгановском «новомышленническом диалоге». А для сорокового президента США политическая сцена стала не менее плодотворной, чем подмостки Голливуда, актером которого он стал еще в далеком 1937 году.

Кстати, и на Пленуме ЦК не обошлось без казуса, связанного с толкованием «возрастного фактора». Дело в том, что из числа тех, кому было предложено осуществить это добровольно-принудительно, один все же добровольное прошение не подписал. Он, этот человек, на Пленуме сидел недалеко от меня – наискосок двумя рядами сзади, и я видел его ироническую реакцию на все происходящее в зале. Ведь чего только не пришлось повидать в жизни этому человеку: замнаркома цветной металлургии в сталинские времена, различные министерские должности, в том числе министра среднего машиностроения и председателя Государственного комитета по среднему машиностроению (напомним, что в данном случае «среднее машиностроение» – это производство военной и космической техники) во времена Хрущева и Брежнева, а еще раньше – рабочий, подручный слесаря, котельщик, обрубщик на шахтах и заводах Донбасса, командир взвода, комиссар эскадрона и полка в Первой конной армии, после окончания института – инженер, начальник цеха, главный инженер, директор завода «Электроцинк» в г. Орджоникидзе, словом, девяностолетний Ефим Славский, днем рождения которого является 28 октября 1898 года, заявление о добровольном сложении с себя обязанностей члена ЦК «по возрастному принципу» не подписал, продемонстировав тем самым свое отношение к происходящему в зале политическому вертепу.

Но одному из выведенных из состава ЦК все же здорово повезло. Случилось так, что подготовка к Пленуму хронологически совпала с тем, когда закончилось изучение «дела Гейдара Алиева». После проверки всех «сигналов» о якобы партийных и государственных злоупотреблениях было решено рассмотреть его персональное дело в Парткомиссии ЦК с последующим исключением из состава ЦК. Но Горбачева мучил вопрос: официальное рассмотрение этого «дела», наряду с «торжеством справедливости», будет все же еще одним сокрушительным ударом по авторитету политического руководства страны – ведь речь шла о недавнем члене Политбюро и первом заместителе главы правительства. А в это время Политбюро подвергалось критике со всех сторон – можно вспомнить только «разоблачения» Гдляна и Иванова о «преступной деятельности» членов Политбюро, чтобы понять, какой резонанс получила бы алиевская история.

Думали-гадали, и вдруг подвернулся очень удобный случай: включить в число выбывающих «с целью омоложения» состава ЦК и Алиева. Правда, позже азербайджанский лидер, возвратясь в родную Нахичевань, заявил, что против него была организована травля, но, мол, Горбачев так ничего и не смог с ним сделать. И многие восприняли это за чистую монету. Забыли даже и о том случае, когда Брежнев, находясь в Баку, так высоко оценил успехи руководимой Алиевым республики, что после фразы «Широко шагает Азербайджан» у генсека на руке засверкало бриллиантовое кольцо, которое под воздействием юпитеров высвечивалось яркими отблесками. Это произвело сильное впечатление не только на сидящих в зале, но и на телезрителей. А когда через какое-то время Брежнев приехал в Киев, Щербицкий решил не отставать от своего бакинского коллеги и поручил соответствующим лицам обеспечить изготовление на киевской ювелирной фабрике, что на Подоле, не менее красивого и не менее дорогого кольца. Генсек был тронут таким вниманием, и его, разумеется, не интересовало – ни в первом, ни во втором случае, – за чьи деньги приобретались эти ценности.

Между прочим, история с «делом Алиева» – еще один пример того, как беспринципность Политбюро и его генсека порождала различные кривотолки, искажение истины. Казалось бы, проще пареной репы: вина Алиева доказана, материалы готовы – рассмотрите и в духе гласности объявите о принятом решении; если же человека оклеветали – тоже четко скажите. Так нет – «аппаратные игры», закулисная возня, маневрирование между правдой и домыслами.