Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

Щербицкий побил рекорд политического долголетия в качестве первого секретаря ЦК КПУ – около двадцати лет. На какие только кремлевские посты не «выдвигало» его общественное мнение. Но судьба уготовила ему стать первым из всех послевоенных лидеров Украины, не выдвинутых в Москву, которой он, в отличие от Шелеста, верно служил. Высвобождавшиеся места, на занятие которых он был заслуженным претендентом, заполнялись другими выдвиженцами. В таких случаях «не хватало» и любви Брежнева к своему земляку. Преграды каждый раз выставлялись после закулисных игр – иногда даже за спиной генсека, особенно в его последний, геронтологически затяжной период.

А на этом фоне соратники по работе и коллеги Щербицкого из союзных республик успевали по нескольку раз поменять свое должностное амплуа. Шеварднадзе и Алиев заняли большие московские «политические вышки». Даже молдавский лидер Бодюл стал заместителем главы правительства. Стал благодаря тому же Брежневу. И то, что вскоре в кулуарах интеллектуальный уровень Совмина измерялся единицей в «один бодюл», не помешало ему процветать на высокой должности. А Черненко, занимавший должность заведующего общим отделом ЦК КПСС в то время, когда Щербицкий уже был и украинским партийным лидером и членом Политбюро ЦК КПСС, совершил не предусмотренный никакими самыми проницательными предсказаниями политический взлет (правда, взлетом это вряд ли можно назвать; скорее, это была накачанная генсеком шина, которая при малейшем проколе становилась комком жеваной резины). Романов успел за это время не только побывать в кресле секретаря ЦК политбюровского уровня, но и слететь с этой вышки, попав в искусно сплетенную Горбачевым сеть моральных обвинений. Даже некоторые руководители областных организаций стали секретарями и членами Политбюро ЦК КПСС – а от украинского лидера московская фортуна каждый раз отворачивалась.

Близость Владимира Щербицкого с Леонидом Брежневым имела для украинского лидера и свой минусовый подтекст. Общественное мнение всегда проявляло склонность придирчиво выискивать «темные места» в отношениях между крупными общественными деятелями. В данном случае такая подозрительность усиливалась прежде всего потому, что они оба постоянно для этого давали более чем достаточно поводов. И прежде всего – для самого близкого окружения генсека, которое сделало все возможное, чтобы не пустить в Кремль Владимира Щербицкого. Как «сюрприз» для себя он воспринял, например, перевод в ноябре 1979 года Николая Тихонова из кандидатов в полноправные члены Политбюро ЦК КПСС. Такой ход означал, с одной стороны, что первый заместитель премьера, получив новый партийный статус, – готовая замена тяжело больному Алексею Косыгину, а с другой – муссировавшиеся разговоры о занятии поста руководителя союзного правительства Владимиром Щербицким означали, что это были всего лишь домыслы общественного мнения. Прогнозы «общественных отделов кадров» не совпали с кремлевскими проектами. Тонкость этой кадровой интриги заключалась еще и в том, что в ней сошлись три земляка, между которыми роли выглядели по-разному: претенденты на должность Владимир Щербицкий и Николай Тихонов, а также вершитель их судьбы Леонид Брежнев. Победил Николай Тихонов, несмотря на свои 74 года и возрастную разницу по отношению к своему конкуренту в тринадцать лет.

В этом контексте заслуживает внимания и проблема заполнения вакансии в «ведущем звене» верховного политического руководства после смерти в январе 1982 года Михаила Суслова. Разумеется, это перерастало в неординарный вопрос прежде всего потому, что, собственно говоря, шел разговор о фигуре № 2 в Политбюро, которая, следуя существовавшей тогда логике, в случае необходимости превращалась в фигуру № 1. Владимир Щербицкий назывался в качестве одной из кандидатур на выдвижение. Но этого не произошло. Вторичное избрание Юрия Андропова в секретариат ЦК КПСС стало актом логичным и заслуженным для выдвиженца, хотя довольно престарелого и больного. Но за этой кадровой рокировкой четко просматривался еще один сюжет. С одной стороны – вопреки «внутреннему зову» Леонида Брежнева, а с другой – при его молчаливом согласии (вот какова противоречивая ткань личностных отношений даже между преданными друг другу партийными деятелями – единоверцами!) очередной раз «шлагбаум» перекрывал Владимиру Щербицкому путь в Кремль. А он в это время, казалось бы, имел все для занятия места № 2 в политическом руководстве страны: не только искреннее покровительство генсека, но и объективные данные. Послужной список у него – не менее колоритный, чем у Юрия Андропова. Тогдашний имидж звездоносного украинского лидера – и «дома» на Украине, и в других республиках – лучшего не пожелаешь. Именно в этот период, казалось, сама судьба спешила возводить его на пьедестал политической славы. Возраст – тоже в его пользу, он моложе Юрия Андропова на четыре года, а о значении в то время этого геронтологического фактора много говорить не приходится: за период с ноября 1982 по март 1985 года, то есть за два года и пять месяцев, стены кремлевского кабинета генсека «увидели» четвертого своего хозяина. Да и на здоровье, в отличие от постоянно «поликлинического» руководителя КГБ, Владимир Щербицкий не жаловался. Вскоре же развитие событий показало, что выдвижение Юрия Андропова на «сусловское» место явилось своеобразным вызовом и Константину Черненко, особая близость которого к генсеку подчеркивалась не только «общественными отделами кадров», но официально в средствах массовой информации. К этому добавлю: большая часть решений Политбюро голосовалась «вкруговую», то есть без заседания, в «рабочем порядке». К примеру, получал Владимир Щербицкий проект документов, вносил в них замечания и дополнения, которые готовили его помощники и секретари ЦК КПУ, в том числе и я – в зависимости от характера вопроса. После этого он ставил внизу «за». Отработанные таким образом через специально подобранных людей документы попадали прямо в руки Константина Черненко, который все это приводил «к общему знаменателю» и лично докладывал генсеку. Как, в каком объеме учтены замечания членов Политбюро, они узнавали об этом уже из подписанного Леонидом Брежневым документа.

Вот таким образом Константин Черненко становился единственным, кроме генсека, обладателем «совершено секретной», «секретной», «особой информации», которая проходила вначале через его «сито» и только после этого направлялась «по назначению»: меньшая, но наиболее важная часть за подписью генсека (текст резолюции с поручениями опять-таки формулировал Константин Черненко со «своим» специальным аппаратом), а большая часть – даже не докладывалась утомленному Леониду Брежневу, она направлялась самим Черненко, причем нередко с пометкой «по поручению Леонида Брежнева».

Да и единственным хранителем всех оригиналов документов, рассматривавшихся в ЦК, протоколов заседаний Политбюро и секретариата, опять-таки был Константин Черненко. И то, что ему пришлось «уступить» высвободившееся после смерти Леонида Брежнева генсековское (ЦК) – председательское (Верховный Совет) место Юрию Андропову, – еще одно свидетельство, что за внешним единодушием тогда происходила самая ожесточенная «мертвая схватка» в борьбе за власть.

Юрий Андропов победил и Константина Черненко, которому не помогла личная близость к генсеку. С ним повторилось то, что произошло с Владимиром Щербицким, которому такая же близость к генсеку не помогла выдержать закулисную конкуренцию за «сусловское место» с тем же Юрием Андроповым. После этого он превратился уже в киевского зрителя, наблюдавшего «кадровую интригу» под названием «Андропов – Черненко». А Константин Черненко хотя по-прежнему и был обласкан личным вниманием умирающего генсека, шансы Юрия Андропова выглядели куда более предпочтительно: он опирался не только на «его» КГБ и назначенного туда Виталия Федорчука, но и на Дмитрия Устинова, с которым он был связан на протяжении многих лет не одним зарубежным и внутренним даже до сих пор не ведомым для широкого общественного мнения сюжетом. Я не говорю уже об Андрее Громыко, внешнеполитический курс которого на протяжении многих лет отрабатывался при полном согласии руководителя КГБ.

И то, что позже, при избрании Михаила Горбачева, Андрей Громыко с особым акцентом сказал (я сам слушал это, находясь в зале заседаний), что ему надоело объяснять зарубежным коллегам «геронтологические» особенности советского руководства, явилось еще одним недоброжелательным, пусть и в косвенной форме, жестом в адрес даже умершего Константина Черненко.

Далее, обращало на себя внимание то, что сигнал о «наведении порядка», прозвучавший в докладе Юрия Андропова на одном из торжественных заседаний в Кремле, состоявшемся в честь очередной официальной годовщины, оказался как-то более восприимчивым обществом, чем рассуждения на аналогичном мероприятии Константина Черненко о «совершенствовании стиля партийной работы».

Так три точки опоры – КГБ, войска, внешнеполитическое ведомство – переместившимся на Старую площадь Юрием Андроповым были завоеваны без особого труда, ему пришлось просто закрепить в новом качестве то, что было «освоено» им на протяжении многих предыдущих лет. Такие «козыри» даже не снились Константину Черненко, не говоря уже о Владимире Щербицком. И утверждения некоторых зарубежных аналитиков, в том числе и претендующих на роль объективных, о том, что при обсуждении после смерти Леонида Брежнева вопроса о его преемнике завязалась политическая потасовка, равно как и сведения Роя Медведева, что на этом заседании Политбюро председательствовал Владимир Щербицкий, – все это выдумка чистейшей воды. Все было «отработано» и поставлено на «свои» места заранее.

За всем этим «обойденный» украинский лидер уже только наблюдал. Мы, его тогда окружавшие, нередко замечали, как он вздыхал, сам того не замечая, а иногда и не удерживался от колкостей и реплик в адрес своих политбюровских собратьев. И все же в этот период у него оставались реальные шансы преодолеть «кремлевский барьер». При определенном раскладе он мог занять кресло не только первого заместителя главы правительства, но и само председательское место. Поэтому еще и тогда для нас – киевлян – вопрос о передвижении нашего руководителя в Москву был «ясен», и каждый раз, уезжая на пленум ЦК КПСС, мы терялись в догадках, кому же будет дарован Москвой самый высокий политический пост на Украине. Особенно же выдавали себя помощники Владимира Щербицкого, переживания которых о возможных кадровых перестановках непосредственно касались их должностной судьбы. Как бы сами себя успокаивая, они в «узком кругу» даже пробрасывали фразы типа «да он и сам сейчас предпочитает оставаться в Киеве», «о замене – вопрос открыт» и т. д. и т. п. И каждый раз нескрываемая тревога накануне поездки в Москву сменялась у них легким вздохом облегчения, как у болельщиков, дождавшихся от любимой команды киевского «Динамо» забитого гола (упоминаю об этом не ради красного словца, а только потому, что и Владимир Щербицкий, и его же помощники, да и сам я – ярые болельщики футбольной гордости Украины).

И еще один важный момент. Если до вторичного избрания Юрия Андропова в секретариат ЦК роль Владимира Щербицкого в кадровых перестановках «наверху» была активной, его мнение для генсека не выглядело чем-то формальным, то в проработке вопроса о занятии «сусловского места» ему была определена роль человека, с которым накануне официального решения всего лишь «посоветовались», после того как вопрос в Кремле был отработан «в принципе».

О том, что путь в Кремль для Владимира Щербицкого закрылся, говорило и еще одно чрезвычайно важное в той ситуации обстоятельство.

Из Киева в Москву переводился на должность руководителя союзного КГБ Виталий Федорчук – член Политбюро ЦК КП Украины, председатель КГБ республики. Такой шаг для многих в стране, в том числе и киевлян, был большой неожиданностью. Тем не менее он означал и то, что в условиях новых кадровых перестановок «наверху» Украина, мол, не обойдена – выдвинут Виталий Федорчук. А для Владимира Щербицкого это говорило: треугольник Суслов – Андропов – Федорчук оказался для него своеобразной западней, он стал его пленником и проиграл кадровую партию, несмотря на исключительно теплые отношения с Леонидом Брежневым. Вновь украинского лидера «не заметили» в Москве, после чего окончательно прояснился вопрос о его политических ресурсах, хотя вскоре не менее больной и не менее молодой Константин Черненко занял андроповское место.

И все же последней точкой над i в вопросе передвижения Владимира Щербицкого в одно из престижных московских кресел была история по заполнению вакансии, которая образовалась в связи с отправкой Юрием Андроповым на пенсию в марте 1982 года Андрея Кириленко. Это место тоже не досталось украинскому руководителю. Его занял пятидесятитрехлетний Николай Рыжков. Вопреки гипотезам зарубежных прогнозистов, прочивших ему постоянное кириленковское место в секретариате ЦК, ему со временем улыбнулась все же премьерная фортуна. А когда в конце того же 1982 года пятидесятидевятилетний Гейдар Алиев вначале был переведен из кандидатов в члены Политбюро и несколькими днями позже назначен первым заместителем семидесятилетнего премьера (при наличии еще одного семидесятипятилетнего первого заместителя Ивана Архипова – выдвиженца тоже Леонида Брежнева) – все «прояснилось» окончательно. Поэтому избрание в следующем 1983 году Григория Романова и Егора Лигачева секретарями ЦК Владимир Щербицкий воспринимал с позиций человека, не только потерявшего надежду быть удостоенным высокой чести, но и лишенного возможности играть активную роль в Политбюро при решении таких вопросов. Если во время Леонида Брежнева он был в числе тех буквально нескольких членов Политбюро, с кем генсек загодя, в доверительном плане, «один на один» отрабатывал очередную кадровую перестановку «наверху», теперь ситуация коренным образом изменилась: «кухня» варилась без него, он подключался потом – для «согласования» и для голосования.

К избранию 15 февраля 1984 года генсеком Константина Черненко Владимир Щербицкий, будучи к этому времени выключенным из кремлевских политических маневров, относился с позиций отстраненности, даже в определенной степени равнодушия.

Не имея необходимой информации, многие журналисты, особенно западные, в период участившихся похорон генсеков расстановку политических сил изучали по похоронным фотографиям: кто за кем шел, неся гроб покойника, в какой последовательности располагались у могилы, кто был с левой и кто с правой стороны по отношению к новому генсеку.

Уже упоминавшийся профессор Ярослав Билинский так прокомментировал фотоиллюстрации во время похорон Юрия Андропова: Владимир Щербицкий стоял аж на третьем месте от Черненко (возле Романова и Горбачева, который стоял непосредственно возле Черненко). Но это было на левой (от публики), как он считает, второго ранга стороне. На правой, по его мнению, «почетной» стороне от Черненко стояли Тихонов, Громыко, Устинов, Гришин, Кунаев, Алиев. Ярослав Билинский обратил внимание на некоторые, как он выразился, трюки фотографов, которые привнесли в официальный политический протокол ряд любопытных нюансов: фотографы преднамеренно избрали такой ракурс, что Константин Черненко оказался в центре фотографии, Михаил Горбачев почти запрятанным за гробом, а расстояние между Константином Черненко и Владимиром Щербицким оказалось увеличенным. Сопоставив фотографии, имеющиеся в газете «Радянська Украіна», он заметил, что они были так смонтированы, что Владимир Щербицкий оказался более приближенным к «почетному месту» и что Михаил Горбачев стоял дальше от центра, чем Константин Черненко.

И наконец, его комментарий расстановки фигур на Мавзолее: «низкое политическое положение» Щербицкого он обосновывает тем, что он стоял восьмым от Черненко за Тихоновым, Громыко, Гришиным, Горбачевым, Романовым, Кунаевым. «Или все это получалось случайно, – глубокомысленно рассуждал Я. Билинский, – или члены Политбюро преднамеренно были расставлены так, чтобы драматически показать политическую отдаленность между Щербицким и новым Генеральным секретарем Черненко, с которым Щербицкий мог иметь политические просчеты еще в 1979 и 1982 годах? Повторяю: прогноз для дальнейшей карьеры Щербицкого, особенно для карьеры в Москве, выглядит „безнадежно“».

Конечно, в этих рассуждениях многое от пылкой фантазии. Но главная тенденция (бесперспективность для украинского лидера) схвачена точно. Не менее важен и еще один вывод американского профессора, имеющий не только личностный, а более широкий политический аспект для всей Украины: «При Брежневе украинцам просто не везло. Шелест стремился отстаивать то, что он считал украинскими национальными интересами, и за это его бесцеремонно выгнали. Годами Щербицкий был ультралояльной фигурой к Москве и что ему это дало? Унижения и оскорбления в 1978 году, когда его вынудили ожидать несколько месяцев свою награду и еще в дополнение делить сцену с личным врачом Брежнева, недопущение к какому-нибудь высокому посту в Москве при Андропове и восьмое место на трибуне Мавзолея в первые дни властвования Черненко, который был когда-то самым близким протеже Брежнева. Возможно, Щербицкий поступил мудро, что поправил свое отношение к украинской культурной интеллигенции в 1979 г. Если ему придется оставаться в Киеве навсегда – что является теперь очень правдоподобным, по крайней мере, последние годы там для него лично могут быть более приятными».

К этому времени Владимир Щербицкий потерял самый сильный козырь в закулисной игре – доверительный канал. Оставался лишь единственный человек в московском руководстве, с кем он мог «отвести душу», – Виктор Чебриков. Новый шеф КГБ в свое время работал под началом Владимира Щербицкого, который с 1963 по ноябрь 1965 года отбывал «днепропетровскую ссылку» после известного инцидента с Никитой Хрущевым. Да и его перемещение с партийной деятельности в Днепропетровске на совершенно неизведанную кагэбистскую стезю прямо в столицу состоялось благодаря связке Брежнев – Щербицкий.

Щербицкому не удалось также вырастить себе замену из числа земляков-днепропетровцев. Периодически исходящие от него «импульсы внимания» свидетельствовали о том, что на каком-то этапе должностная фортуна поворачивалась в сторону Качуры – человека честного, порядочного, работящего. Родом из Винничины, он тем не менее всю сознательную жизнь прожил в Донбассе. Как энергетик работал на крупнейших ждановских предприятиях. Партийная карьера тоже получилась: пройдя разные ступени, стал первым секретарем Донецкого обкома, а в 1982 году избран секретарем ЦК КПУ. Его фраза из выступления на XIX партконференции о невозможности разобраться с сидящими в зале – кто красный, кто белый – вызвала эмоциональный, но неконфронтационный всплеск и лишний раз подтвердила его прямой, честный и бескомпромиссный характер. Короче, и деловые данные, и человеческие качества, и возраст, и послужной список – все это в совокупности давало основания рассматривать его как реальную замену первого секретаря. Но… наступило некоторое охлаждение.

На каком-то этапе обнадеживающий взгляд падал на Ельченко, который обладал тоже довольно солидными служебно-личностными характеристиками для дальнейшего служебного роста. Но опять все отдалялось и таяло, как в тумане.

Почему же так все это происходило? Выскажу свое личное мнение. Убедившись, что дорога в Кремль перекрыта окончательно, Щербицкий не спешил оставлять киевский пост. Перемещая акценты в «выращивании» своей замены с одного человека на другого, он как бы создавал оперативный простор для своего еще большего должностного долголетия. Ведь его аргумент «надо еще присмотреться» воспринимался Кремлем как искренняя озабоченность тем, чтобы не допустить кадрового просчета при избрании первого секретаря ЩС.

В конце концов, он сделал вообще неожиданный шаг, когда отдал предпочтение харьковскому Ивашко – человеку бесхитростному и честному, хотя и с меньшим послужным списком, чем возможные его конкуренты.

О том, как избирался новый первый секретарь ЦК КПУ, хочу сказать несколько слов и потому, что и я был в определенной степени втянут в эту эпопею. Происходило это 28 сентября 1989 г. с участием Горбачева. Официальному избранию предшествовало выдвижение кандидатур для участия в тайном голосовании в областных парторганизациях: было принято решение впервые применить альтернативный подход при решении кадрового вопроса на таком высоком уровне. В окончательном списке, как следовало из газет, оказалось несколько кандидатур, в него попал и я по предложению партийных организаций: Киевской городской, Киевской областной, Винницкой областной, Киевского политехнического института.

Непосредственно же на Пленуме Ельченко, Корниенко и Масол сняли свои кандидатуры. Что касается меня, то здесь решающее слово по своей инициативе сказал генсек. Он попросил Пленум ЦК КПУ «отвести» мою кандидатуру, выдвинув мотив, цитирую по опубликованному газетному отчету о Пленуме. «Капто имеет ответственное поручение ЦК КПСС – возглавляет идеологический отдел ЦК и нецелесообразно часто менять людей на ответственных участках работы». Так в списке для тайного голосования осталось две кандидатуры – Ивашко и Гуренко. Итоги голосования: первый получил «за» – 136, «против» – 43; для второго эти цифры выглядели наоборот.

Вспомнил же я об этом отнюдь не потому, что считаю себя «обойденным» при делении такого должностного пирога. Я, как, впрочем, и другие, не мог рассчитывать на благоприятный для себя исход с учетом, по крайней мере, таких нюансов: первый – еще заранее кандидатуру Ивашко «проговорил» Щербицкий с Горбачевым и их согласованное предложение было трансформировано партийному общественному мнению Украины; второй – при обсуждении в областях возможных альтернатив, тем не менее, целенаправленно (по согласованию Москвы и Киева) подчеркивался приоритет – Ивашко; третий – ни Горбачев, ни Щербицкий не сказали слов одобрения по поводу внесенных в окончательный список кандидатур Ельченко, Корниенко и Масола, им была предоставлена возможность самим «добровольно» снять свои фамилии; четвертый – в качестве единственной альтернативы Ивашко оставлена кандидатура Гуренко, которому уже на этом этапе была пообещана должность второго секретаря ЦК. Был разыгран настоящий «демократический» спектакль, при этом в горбачевско-перестроечном исполнении.

Возмутило же меня то, что я не только был лишен законного права, столь многословно декларировавшегося в условиях так называемой перестроечной демократии, самому решить вопрос «самоотвода» (для этого не было никаких препятствий – сними трубку «спецтелефона» и согласуй), но и то, что, возвратившись из Киева, генсек, несмотря на наши с ним довольно частые контакты, даже не посчитал нужным хотя бы как-то объяснить мне все происшедшее. Узнал же я об этом значительно позже и то из газет. Подумалось мне тогда: а может быть, генсек так уверовал в себя, что к окружающим его работникам относится на правах личной собственности. Или возобладал административный произвол: как хочу – так и ворочу.

Горбачаев на первых порах мог «красиво» решить «проблему Щербицкого». Об «оплоте застоя» генсек слышал с разных концов. В различных регионах разбушевавшаяся демократическая стихия сокрушала, казалось бы, самых стойких столпов партийной элиты. А Щербицкий оставался у руля даже после того, как украинский лидер дал понять, что он не в восторге от перестроечного процесса. Более того, реплику Щербицкого о перестроечных «перехлестах» генсек переводил в спокойное русло. На заявление Щербицкого «что-то надо делать: пресса вышла из рук, а телевидение просто невозможно смотреть» находчивый Горбачев ответил: «Если невозможно смотреть – надо выключать телевизор». И все же я убежден: нельзя было допустить (ни Щербицкому, ни Горбачеву) того, чтобы по Крещатику демонстранты понесли лозунги с требованием не только отставки Щербицкого с поста первого секретаря, но и о привлечении его к ответственности за множество бед, в том числе и за чернобыльскую трагедию, особенно за сокрытие достоверной информации о случившемся.

Так в одном человеке воплотились блеск и нищета власти. Воплотились впечатляюще ярко и выразительно. Благодаря его воле и вопреки ему. И он – не жертва своего времени, а его продукт. Время оказалось ему неподвластным, хотя он и вложил много сил, и небезуспешно, чтобы направить его в заданное им русло. Но жизнь в который раз напомнила: кроме русла есть еще житейское море – бурлящее, глубинное, вечное. И не каждому завершающему свою земную миссию суждено в этом море довести свой корабль до спокойного причала…

Правдоискателей сейчас много, особенно с заранее заданным «вектором». В опубликованной книжке «Владимир Щербицкий: правда и вымыслы» помощник первого секретаря Врублевский повел борьбу с «вымыслами», но не при помощи вынесенной в заголовок «правды», а при помощи новых, теперь уже им созданных вымыслов. Что получается по этим вымыслам? По Врублевскому, ответственность за проводимую в описываемое время борьбу с инакомыслием должен нести прежде всего шеф КГБ Федорчук. Более того, «с приходом Федорчука первый секретарь ЦК КПУ в определенной мере сам оказался «под колпаком». Видимо, не случайно, возглавив ЦК, Щербицкий долго с ним не встречался (большей выдумки не может быть хотя бы потому, что, как я отмечал выше, весь состав Политбюро ЦК КПУ, а к моменту избрания Щербицкого Федорчук уже был членом Политбюро, каждый день в 14.30 собирался на общий обед, на который для всех явка была обязательной. – А. К.). Странно звучит, например, и такой пассаж: «Без санкции Политбюро, самовольно и самолично Маланчук постепенно превращал идеологию в свою вотчину» (?!).

О виртуозной находчивости Врублевского в придании своему повествованию «нужного вектора» свидетельствует и такой факт. По его версии, все, что связано с арестами украинских диссидентов, шло только из Москвы. Для подтверждения этого он ссылается на «согласие» секретариата ЦК КПСС с предложением председателя КГБ Андропова и генпрокурора Руденко «о пресечении преступной деятельности», наряду с российскими правозащитниками, Орлова, Гинзбурга, Венцлава также и их единомышленника с Украины Н. Руденко. Действительно, такой документ найден в архивах, но может ли он быть аргументом, что все подобные «дела» решались только в Москве, а украинское руководство ничего не имело общего с этой антигуманной практикой. Что можно ответить на это? Первое – в данном случае вопрос об украинце Н. Руденко решался в «связке» с целой группой москвичей и, разумеется, в Москве он и должен был быть рассмотрен. Второе – просто напомню Виталию Константиновичу: подготовленные на основе материалов уполномоченных КГБ Украины докладные записки Федорчуку с предложением, кого «посадить» из украинских диссидентов, направлял Щербицкому, а тот рассылал «на согласие» членам Политбюро ЦК КПУ, после чего и срабатывал репрессивный механизм. Разумеется, такая «киевская инициатива», как правило, получала однозначное одобрение Москвы.

Ссылаясь на частный разговор между ним и его руководителем, состоявшийся в гостинице постпредства в Москве, Врублевский поведал читателям, что в самом начале своей высокой карьеры Щербицкий, рассуждая о своем возможном выдвижении на один из московских постов, твердо решил: «В московские игры я не играю» (а в какие же игры он играл почти два десятилетия?). И далее: «Обвинить Щербицкого, что он шел в русле московской политики, – вряд ли будет справедливым». У Щербицкого, оказывается, к московским членам ПБ изначально сразу же после его избрания в этот орган, «вне всякого сомнения, отношение в целом было настороженное». Он якобы даже постоянно именовал их «московские бояре» (я, правда, за весь период многолетнего сотрудничества с ним не припомню ни одного подобного случая).

«Жития святых» из Политбюро ЦК КПСС Врублевский расписывает по четкой, рожденной его пылким воображением схеме: по одну сторону одиночка-Щербицкий «с его незаурядным потенциалом и масштабом руководителя», который был для всего состава Политбюро «непредсказуемым чужаком»; с другой же стороны – весь остальной состав Политбюро, именуемый им «московскими боярами», которые «думали прежде всего о себе». При решении в Кремле «деликатных вопросов», делает «откровение» автор воспоминаний, Щербицкий каждый раз «с присущей ему прямотой» выражал свое несогласие, и поэтому приходилось его «уламывать», используя при этом «авторитет Устинова», после чего украинский лидер на решение всего Политбюро давал свое «вымученное согласие» (?!).

Как же в трактовке Врублевского оценивал Щербицкий своих коллег? «Гришина он просто терпеть не мог», на Щербицкого он производил «тошнотворное впечатление». Суслов: «Этот сухарь и догматик не мог импонировать Щербицкому, и когда он (Щербицкий. – А. К.) встал на ноги, то просто игнорировал его» (насчет игнорирования Суслова – просто забавно!). Лигачев же «не мог рассчитывать на доверие Владимира Васильевича», потому что у него не было достаточного опыта работы хотя бы на республиканском, и особенно на союзном уровне – оказывается, для человеческого доверия нужен «должностной уровень», которому, по Врублевскому, не соответствует руководство Лигачевым в 60—80-е годы основными отделами ЦК КПСС – пропаганды и организационнопартийной работы. И уж совсем загадочно выглядит сентенция об Андропове: «Зная, что Юрий Владимирович тяжело болен, Владимир Васильевич больше думал о будущем: беспокоился о судьбе страны». К «закулисной возне Черненко, который действовал в худших традициях аппаратной борьбы за власть», Щербицкий относился «со скрытым неодобрением» (хотелось бы видеть, как это выглядело на практике?). О Ельцине: «Вот авантюрист, ради дешевой популярности такой пойдет на все», у «него (Щербицкого. – А. К.) к Ельцину осталось очень настороженное отношение».

Поэтому и не случайно, что «во время похорон Брежнева на лицах соратников, стоявших на трибуне Мавзолея, не было даже приличествующих происшедшему следов прискорбия. Только Щербицкий был печален…». И еще: среди всех ближайших соратников Щербицкий «был на голову выше». «Все они, – приходится еще раз не отказаться от соблазна процитировать удивительные (в данном случае, может быть, удивляющие) откровения, – во многом светили отраженным светом, питаясь энергией его могучей личности».